Правовое государство и конституционализм — эволюция Конституционного совета в контексте
Чтобы хорошо понять концепцию правового государства вне терминологических сложностей, необходимо вернуться к революционной эпохе. В своей работе «Etat de droit, Rechtsstaat, Rule of Law» Люк Хешлинг рисует весьма полезную картину эволюции всех этих трех вокабул в истории западных институтов и политической мысли, в которой проявляется главная идея[351].
Речь идет о том, чтобы правление обеспечивалось правом, а не людьми.Безусловно, «правление, обеспеченное людьми», прежде всего ассоциируется с произволом монарха. Потому что в то время эта идея развивалась именно в ответ на монархический деспотизм и в стремлении к идеям свободы и равенства. Свобода заключается в том, чтобы «зависеть только от законов» по формулировке Вольтера[352], которая не столь уж далека от формулировки Монтескье, для которого свобода значила «право делать все, что дозволено законами»[353]. Равенство, в свою очередь понимается в основном в отношениях между индивидуумом и законом. В революционную эпоху в американских колониях деспотизм проявлялся как исполнение королевских прерогатив, охраняемых имперским правом. В этом контексте накануне американской революции Джон Адамс придал этой идее такой импульс, который обеспечит ее расцвет в современном конституционализме. Адамс определяет сущность республики господством права, а не людей: «a government of laws, and not of men»[354].
Эта цель достигается в первую очередь формированием законодательного органа, который принимает суверенитет из рук монарха. Этот орган воспринимается, по крайней меpe во Франции, в универсалистском духе некоего юснатурализма, то есть естественного права, оторванного от своих религиозных корней. Действительно, речь идет о законодателе, о том, кто закон «воплощает». Во многом подобно монарху божественного права, которого идеализировали до него, законодатель выражает, уточняет и адаптирует общие принципы, которые сам он не создает.
Но так же, как и универсальный, неписаный закон, который он воплощает и адаптирует, закон, сформулированный законодателем, недостаточен для управления, следовательно, для установления господства права. Уже Аристотель хорошо осознавал эту трудность: «И только вследствие того обстоятельства, что решение одних вопросов может быть подведено под законы, а других — не может, приходится недоумевать и исследовать, что предпочтительнее — господство ли наилучшего закона или господство наилучшего мужа, так как вопросы, обычно требующие обсуждения, не могут быть заранее решены законом»[355].Вот что могло бы сдержать всеобщий энтузиазм в отношении любой идеи господства законов, привлекая внимание к необходимому вмешательству человека, причем не только в их формулировании, но также и их применении. Так как, подобно тому как исполнительную власть нельзя считать мечом закона, карающим механически, судью нельзя считать его «устами», по выражению Монтескье[356]. Принимая свое решение, судья проявляет власть, он решает то, что в законе, учитывая его общий характер, не прописано. Однако, так же как и монарх, президент или министр, судья или член Конституционного совета — человек, он участвует в правлении людей.
Эти трудности частично объясняют тот факт, что идея господства права никогда не представлялась самостоятельной. Ее всегда сопровождает другая стержневая идея революционной мысли в форме организационного принципа — принципа разделения властей. Этот принцип недвусмысленно связан со своей целью в знаменитой статье 30 конституции Массачусетса 1780 года, в написании которой, кстати, участвовал Джон Адамс. Это знаменитое положение выражает требование разделения властей, перед тем как без обиняков объявить преследуемую цель: «...to the end it may be a government of laws and not of men» («...с той целью, чтобы это было господство законов, а не людей»), чтобы обеспечить правление права, а не людей. Выражение этого принципа, как известно, также фигурирует во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года[357].
В центре принципа разделения властей лежит идея сдержек и противовесов. Признавая, что только «власть останавливает власть», как это отмечал еще Монтескье[358], принцип разделения позволяет соответственно приспособить институты власти таким образом, чтобы каждая из ветвей могла быть под контролем другой. Однако необходимо понимать, что сама идея сдержек и противовесов абсолютно нейтральна, когда речь идет о том, чтобы определить, какая из трех ветвей победит в случае конфликта, даже если речь идет о конфликте по поводу Конституции. Следовательно, представляется, что подобные конфликты между ветвями государственной власти разрешаются путем «игры мускулами» между ними, включая при этом силу убеждения. Система сдержек и противовесов призвана обеспечивать определенное равновесие между ветвями власти.