<<
>>

Глава 2 Запрос элит на верховенство права[25]

Л.М. Григорьев, заведующий кафедрой мировой экономики факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, кандидат экономических наук

В широком смысле «спрос на право» формируется в практической деятельности человечества веками.

Мы не будем возвращаться в этой работе к тому, как формируются отношения и как «общественный договор» реализуется через сложную эволюцию законов, неформальных отношений, нарушений и реорганизаций. Нам достаточно констатировать, что для развитого демократического общества господство закона естественно и навязывается всей системой принуждения. Изменение закона в этих условиях проходит через процесс политической конкуренции, и выигрывает тот, кто в состоянии победить на выборах или в судах. Нарушитель законов, особенно базисных, карается достаточно эффективно по мере выявления и поимки.

При обсуждении законодательства в демократическом процессе обычно идет борьба за изменения закона, выгодные тем или иным группам интересов. Победители решают свои проблемы, создавая правила для всех, включая себя. Это может происходить только в том понимании, что их выигрыш в данной конкурентной ситуации приемлем для остальных как общее правило. В мусульманских обществах, например, нарушение действия обычных демократических конституций и коррупция приводят к спросу на шариатское право со стороны широких масс бедноты как к надежде на справедливость.

Это подчеркивает важность постановки вопроса — «чей спрос на право», какого социального слоя? Вряд ли есть сомнения во всеобщем спросе на надежность криминального законодательства, но даже трактовки подходов к праву бюрократии и бизнеса в России остаются весьма различными[26]. В традиционных дискуссиях по данному вопросу обычно субъект запроса остается в тени — чаще даже «маскируется» под спрос со стороны общества, гражданского общества и т.п. С нашей точки зрения, спрос на право имеет критический момент — спрос правящей элиты на право.

Без участия реально правящей элиты борьба за право идет мучительно и часто описывается в терминах конфликтов, насилия (со стороны элиты, в том числе) и революций. Иными словами, правящая элита, вводящая сознательно более жесткие правовые требования под воздействием запроса со стороны «общества» (бизнеса, гражданского общества, воздействия внешней критики), может радикально поменять ситуацию. В какой-то степени правящая элита может сдерживать реализацию верховенства права, преследуя свои интересы на определенном этапе, но рано или поздно она должна быть заинтересована в установлении адекватного правового порядка и его обеспечении с целью как общественного блага в широком смысле слова, так и исходя из собственных интересов.

Различие интересов определяет спрос на специфические положения права. Даже при устоявшейся системе институтов права (формальных и неформальных) мы имеем дело не со спросом вообще и не на право вообще, а спросом групп интересов на специфические положения права. Эти общие положения являются исходным пунктом любого анализа права, в том числе с точки зрения его соответствия общественным интересам, то есть с учетом взвешивания по фактической переговорной силе групп.

Наша задача намного сложнее, поскольку представляет собой пересечение двух проблем, каждая из которых сложна сама по себе. Первая из них — это роль элит в спросе на право, а вторая — это формирование спроса на право в периоды глубоких общественных трансформаций.

При рассмотрении первой части проблемы — проблемы элит — мы полагаем важным, что речь идет не о политологии, а о фундаментальной проблеме политэкономии. Сужение объекта исследования — субъекта спроса на право — до элиты не делает нашу задачу легче по нескольким причинам. Во-первых, композиция элиты не всегда ясна, и вопрос консенсуса элит стоит очень остро. Во-вторых, интересы элиты не обязательно устойчивы и могут (как и у других групп и слоев) эволюционировать. Наконец, часто не ясны способ и процесс воспроизводства элиты при различных условиях.

Для целей данной работы можно принять определенные упрощения. Мы сузим задачу до проблемы собственности и спроса на устойчивое право в этой сфере у властвующей (правящей) элиты[27]. Последнюю мы понимаем по Р. Милсу как объединение элиты политической и финансовой. Под финансовой элитой мы понимаем тот самый верхний слой высшего класса, где принимаются основные экономические решения и сохраняется прямой или косвенный контроль над основными активами (с учетом коллективных форм владения и дисперсии собственности, конечно).

При таких упрощениях мы полагаем, что главный вопрос — единство элиты в своей постановке проблемы права, его устойчивости, качества и верховенства права. Расколотая элита не может эффективно реализовывать позитивные программы, поскольку находится (в виде отдельных групп) в борьбе за существование. Здесь мы сошлемся на ту простую идею, что элита, в отличие от всех (или большинства) других групп, имеет не только некую позитивную программу, но и одновременно следит за сохранением своего положения, анализирует последствия тех или иных изменений в институтах или политике на свое доминирующее положение и соотношение позиций элитных групп. Важнейший прикладной вывод из этой двойственности состоит в том, что элиты в принципе не функционируют на базе чистой рациональности. Они вынуждены (заинтересованы) постоянно контролировать воздействие происходящих событий и предлагаемых законов на свое положение. Изменение положения других слоев при переменах в правовой среде носит обезличенный характер, часто не вполне очевидный для объектов воздействия закона. Многие общественные слои лишены возможности адекватно анализировать динамику ситуации, предвидеть события и последствия. Элиты — напротив — отлично понимают ситуацию (отлично не в смысле точности оценок, а в смысле внимания и улавливания контекста), располагают средствами мониторинга, анализа, воздействия и предотвращения нежелательных последствий.

Для наших целей отметим важный аспект эволюции интересов в закреплении контроля, предотвращении конфликтов по коренным вопросам прав собственности.

Одно дело — борьба за собственность, иное дело — закрепление ее. И, наконец, как во всяком сообществе, ключевой вопрос — это правила воспроизводства элиты. В устоявшихся демократиях не всегда решение этой проблемы было таким простым, как в последние десятилетия.

Рузвельтовские изменения законов о наследовании привели к огромным изменениям в характере воспроизводства финансовой элиты. В последнюю декаду в развитых рыночных экономиках критика корпоративного менеджмента, чрезмерных бонусов, недостаточной ответственности собственников и менеджмента компаний привела как к судебным процессам, так и к резкому ужесточению регулирования и надзора. Идет заметное (хотя не коренное) изменение положение финансовой элиты под давлением элементов политической элиты и гражданского общества. Но правила наследования, банкротства, слияний и поглощений, контроля и смены контроля не претерпевают системных изменений, во всяком случае, пока.

Обращаясь к истории, столь популярной в последнее время у экономистов, можно сказать, что всякие ситуации потери правящей элитой контроля над обществом и собственностью (проигранные войны, революции) ставят вопрос о правилах перераспределения (захвата) собственности, правилах признания контроля и права распоряжения, открывающих путь к пользованию и владению. Исторические примеры и подход Манкура Олсона указывают на проблему перехода от исходного хаоса отношений собственности и неустойчивости форм, масштабов и норм изъятия текущего дохода производителей к стационарной эксплуатации ресурсов[28]. Видимо, можно выделить повторяемость (при гигантском фактическом разнообразии) нескольких взаимосвязанных шагов: захват права собственности на ресурс (в случае «блуждающего бандита» захват сам по себе является единственным и достаточным условием для использования ресурса); закрепление контроля над собственностью на ресурс; легитимизация контроля (владения); переход к стационарному контролю и распоряжению на базе легитимного владения ресурсом.

Принятие элитой трансформирующегося общества тех или иных положений — процесс сложный.

Забегая вперед, напомним, что всякая элита сама состоит из кланов и групп. Отношения между политической и финансовой (собственники) элитой редко бывают простыми, за исключением их совпадения (вроде «Мистера Дарси» у Джейн Остин). Конфликты между элитами вызывают огромные продолжающиеся сложности с формулированием целей реформ, методов, политических сдержек и противовесов, учета интересов собственников в долгосрочном горизонте и т.д.[29] Эта проблема сравнительно недавно (в 1980-е годы) нашла свое отражение в научной литературе как «договоренности (settlements) элит»[30].

Легитимность собственности дает основания для инвестирования и устойчивого развития экономики. Вопрос легитимизации контроля и собственности — ключевой вопрос завершения любого масштабного трансформационного процесса, включающего в себя изменение всей системы собственности или системной смены собственности. Задача трансформации состоит в том, чтобы создать политические и экономические институты, обеспечивающие не просто некий экономический рост, а динамичное развитие, обеспечивающие конкурентоспособность институтов в современном конкурентном мире. Естественно, элита может стремиться в общем случае легитимизировать, закрепить в практике и в законе такую систему институтов, которая ее устраивает на тот момент, но которая в состоянии как стимулировать, так и тормозить развитие. Причем это может быть сделано из «оппортунистического поведения» элит (или кланов властвующей элиты), защищающих свое положение. Направленность двух векторов интересов элит — позитивные программы и сохранение своего доминирующего положения — могут оказываться если не в прямом конфликте, то под угрозой такого конфликта в будущем при том или ином сценарии развития событий. Это может вести к затяжкам с реформами в связи с попытками кланов просчитать или откорректировать обсуждаемые меры или законы с тем, чтобы минимизировать или снять эти угрозы в будущем. Затяжка решений в сфере реформы институтов может создавать дополнительные проблемы для институциональной системы и снижать потенциал развития страны.

Вторая сложная проблема, которая делает устойчивость прав и поддержку правового государства со стороны элит столь затруднительной, — это масштабный пересмотр отношений собственности при революциях и трансформациях. Колоссальные выгоды захвата собственности перевешивают как мораль, так и интересы развития. Совпадение интересов элит и экономического развития на ранних стадиях трансформации надо доказывать отдельно, причем на каждой стадии заново. Дело в том, что это не длительный исторический процесс формирования отношений собственности и распределения — теперь агенты хорошо информированы, понимают свои цели, а главное — ограниченность периода «открытых активов», то есть широких возможностей для захвата.

Дж. Бьюкенен обратился исходной проблеме формирования собственности: «Все это можно назвать действительной базой для возникновения прав собственности. Обе стороны принимают соглашение о распределении прав, которое в себе несет дополнительное соглашение о том, что индивиды будут действовать не нарушая условий. Таким образом, обе стороны могут уменьшить свои личные усилия по захвату и защите; в конце концов полная стоимость блага X может быть получена без затрат. Соглашение по правам двух сторон представляет собой договорную интернализацию внешних эффектов, существовавших в додоговорном состоянии. ...Особое распределение прав, которое появляется при первом «прыжке» из анархии, прямо связано с относительной возможностью распоряжаться благами и относительной свободой поведения отдельных людей в существовавшем прежде естественном состоянии»[31]. Картина трансформации института собственности и самой собственности одновременно, конечно, выглядит совершенно иначе. Более того, в общем трудно провести границу между теми общественными элементами, которые создавали правила и использовали правила при приватизации[32].

Д. Бромли ввел понятия товарной и институциональной трансакции — вторая подразумевает действия, направленные на изменение «правил игры», а не на обмен товарами в рамках существующих правил[33]. Нам кажется продуктивным исследовать (в будущем) процесс формирования институтов рынка и частной собственности с этой стороны. Новые отношения собственности и распределение собственности в наше время не могут возникнуть из простых отношений, проб и ошибок, легитимизации скачка из хаоса. Здесь речь идет о Реформаторе, выражающем интересы того Принципала, который мог санкционировать создание правил передачи и пользования собственностью. Могут быть приняты допущения, что ни тот, ни другой не сознавали последствий введения тех или иных правил на сколько-то протяженном временном горизонте. Но не может быть сомнений в двух аспектах этой проблемы. В России Принципал (тот, кто диктовал направления реформ при переходе власти) вполне понимал свою стартовую цель — формирование элиты собственников — и санкционировал создание правил именно с учетом приоритета данной цели (в других странах принимались иные цели)[34]. И второе: как реформатор, так и Принципал имели все необходимые ресурсы, чтобы на каждом этапе осознавать последствия своей деятельности и вносить коррективы при желании и необходимости. Спрос на право вызвал большой интерес и интересную литературу, отметим работу К. Пистор[35] и К. Хендли[36].

Самый интересный случай для современников, разумеется, это постсоциалистическая трансформация собственности (и рыночной экономики, и общества в целом). Проблеме формирования институтов было посвящено несколько работ, которые следует упомянуть. Светозар Пейович в своей статье 1994 года адресуется инновациям в институциональных изменениях в процессе трансформации на языке конкуренции различных правил[37]. Из добровольных попыток и договоренностей возникают примеры «успехов» и «провалов», которые ведут к тому, что «первые» (успешные) копируются другими индивидами и институционализируются в конечном итоге. Эта довольно ясная позиция характерна, видимо, для оптимистического периода трансформации. Мы бы были более осторожны в нескольких вопросах. Во-первых, при естественном процессе селекции нужно уточнить способность рынка институтов отличать (особенно быстро различать) успешные договоренности от провальных; во-вторых, строго говоря, нет априорной уверенности, что процесс селекции выберет правильные институты с точки зрения целей развития экономики в долгосрочном плане.

При «естественном» отборе институтов должны присутствовать субъекты, которые введут инновации в контрактах и договоренностях, потом они же и им подобные копируют те или иные договоренности, наконец, они сами закрепляют предпочтительные типы или взаимодействуют только в рамках таких типов, что и фиксирует те или иные договоренности. Процесс селекции неизбежно вовлекает два дополнительных аспекта: интересы активно действующих индивидуумов как в инновациях, так и в копировании и закреплении; критерий (и горизонт) оценки успеха или провала и связь с интересами. Но и это не конец усложнениям — нужно учесть еще два важных обстоятельства: фактор эволюции интересов групп и индивидов на разных стадиях процесса и постепенное выделение «влиятельных» индивидуумов или групп — видимо, победителей первого этапа трансформации. Так мы оказываемся перед цепочкой взаимосвязанных событий, в которых «победитель» этапа пытается, вероятно, закрепить те правила, которые позволили ему выиграть и продолжать выигрывать. Но вполне вероятно, что при достаточно большом выигрыше (который, возможно, трудно удержать) «победитель» может проявить оппортунистическое поведение и попытаться изменить правила игры для того, чтобы закрепить выигрыш и предотвратить угрозы потерь, конкуренции, утраты позиций. Отбор институциональных договоренностей может идти в соответствии с общим правилом успеха, но это не обязательно наилучший институт с точки зрения демократии или эффективного рынка. Так что естественная селекция договоренностей не гарантирует успеха для общества, эффективной рыночной системы.

Вмешательство «реформатора» меняет ситуацию существенно, но и оно требует прояснения. Прежде всего реформатор должен действовать в общих долгосрочных интересах, что не всегда соответствует действительности. Во-вторых, он должен быть необычно знающим и прозорливым, включая прогноз на формирование институтов и их взаимодействие (что непросто). Скорее мы предположим, что «реформатор» либо переносит институт извне, либо пытается его отыскать в добровольных хаотических попытках и сделках, либо имеет свою явную или скрытую повестку дня. В последнем случае селекция институтов может оказаться артефактом. К «реформатору» также относится вопрос о времени действия: до, одновременно или после начала массовых трансакций и контрактов в обновленной институциональной среде. И к нему также относится проблема интересов, материальных или престижных (власть и слава), толкающих его на оппортунизм. Следующее усложнение ситуации — это классификация индивидов, проводящих сделки и договоренности по фактору «продолжения» действия или же стартующих заново. И, наконец, при трансформации возникает вопрос о социальных интересах, расслоении реформаторов, изменении интересов на каждом шагу.

В своей статье «Income and Democracy» Д. Асемоглу и соавторы пришли к выводу, что экономический кризис (значительное падение ВВП за пять лет) ведет скорее к подрыву диктаторских режимов, чем демократий[38]. Разумеется, этот результат получен на послевоенном периоде и отражает реалии Латинской Америки и распад социалистической системы более всего. Защита прав собственности при этом, естественно, должна обеспечивать возможность устойчивого во времени инвестирования. При слабой защите прав собственности возникают прежде всего огромные издержки по «текущей защите» собственности и возникает естественная реакция на угрозы — вывод капитала.

Одной из проблемных сфер защиты прав собственности в России остается активное применение уголовного законодательства за экономические правонарушения, использование этого средства, в частности, для незаконного преследования бизнеса и передела прав собственности. Во всяком случае, в обществе такое представление распространено достаточно широко. Согласно опросу Левада-центра от 17—21 сентября 2010 года, на вопрос: «Насколько распространены в России сейчас схемы отъема бизнеса с использованием «силовых структур»?» — 45 процентов респондентов ответили, что «такие случаи довольно распространены», еще

Сравнительная динамика количества выявленных экономических преступлений, самоубийств и убийств, 1998—2010 гг.

              преступления в сфере экономики

— самоубийства

              убийства

Источник: ФСГС РФ.

Рис. 1. Сравнительная динамика количества выявленных экономических преступлений, самоубийств и убийств, 1998—2010 гг.

18 процентов указали, что «это обычная практика деятельности «силовых структур»[39].

Результаты социологического опроса, безусловно, не могут служить релевантной основой для выводов о сложившейся ситуации, но и объективные данные свидетельствуют об активном применении мер уголовного преследования в отношении экономических правонарушений. Рисунок 1 иллюстрирует сокращение числа убийств и самоубийств, вполне объяснимое для периода экономического подъема 2000-х годов после трансформационного спада 1990-х годов. В то же время количество зарегистрированных преступлений, совершенных в сфере экономики во второй половине 2000-х годов, напротив, существенно превышало уровень конца 1990-х годов. Резкий спад экономической преступности (примерно в 1,5 раза) был зафиксирован в 2010 году. Этот год не был ознаменован экономическими потрясениями, но на него пришлось несколько изменений в сфере уголовного преследования, смягчивших уголовное преследование, включая отмену ареста как меры пресечения для предпринимателей.

Преступления экономической направленности: статистика МВД, 2003—2011 гг

  • выявлено
  • предварительно расследовано і і — направлено в суд

              привлечено лиц к уголовной ответственности (правая ось)

Источник: МВД РФ, оценка автора.

Рис. 2. Преступления экономической направленности: статистика МВД, 2003—2011 гг

При большом количестве зарегистрированных преступлений значительная часть из них не доводится до суда (рис. 2). В отдельные годы их количество приближалось к 200 тысячам дел. В последнее время, по нашим оценкам, количество таких дел в абсолютном выражении сократилось, но оно все равно составляет около 100 тысяч в год. Между тем возбужденное против предпринимателя или одного из руководителей предприятия уголовное дело чревато серьезными издержками прежде всего для предприятия в целом. Издержки также несут и правоохранительные органы. Отсутствие результата в виде приговора суда, обвинительного или оправдательного, свидетельствует о том, что затраченные вследствие инициирования уголовного преследования ресурсы были использованы неэффективно.

Необходимость и важность использования инструментов уголовного преследования в отношении серьезных правонарушений в сфере экономики сомнению не подвергается. Как указывает Р. Познер, существует целый ряд причин, по которым в рамках преследования преступности целесообразно применять санкции не только в виде компенсационных выплат, а в виде штрафов

в пользу государства или неденежных, более серьезных наказаний, использующихся только в рамках уголовного преследования. Это и сложность взыскания компенсаций достаточно большой величины с правонарушителей, и необходимость государственного принуждения для предотвращения преступлений[40].

Вместе с тем уголовное преследование предпринимателей порождает целый ряд издержек, как прямых, так и косвенных, которые необходимо учитывать при формировании государственной политики в отношении уголовного преследования экономической преступности. С экономической точки зрения эти издержки должны быть исследованы для выработки наиболее общественно эффективных механизмов сдерживания преступности и наказания преступников.

Наряду с прямыми издержками — расходами на расследование дела, на действия судебной системы, системы исполнения наказаний, расходами предпринимателя в связи с возможной приостановкой бизнеса или собственной защитой — не менее значительными представляются также косвенные потери общества, связанные с избыточно широкими масштабами уголовного преследования бизнеса.

Прежде всего действующие предприниматели, как недобросовестные, так и добросовестные, которые осознают высокие риски применения серьезных уголовных санкций, имеют стимулы к априорному изменению стратегий поведения, а именно к разработке и избранию «стратегий выхода». В числе таких стратегий: переезд и вывод активов за границу, перевод бизнеса в «теневой сектор», отказ от высокорисковых инвестиций и снижение активности, а также априорная уплата взяток за гарантированное предотвращение преследования.

Рассмотрим вопрос выбора предпринимателя в условиях риска подвергнуться экспроприации, в частности за счет необоснованного уголовного преследования.

Мы исходим из рационального поведения капиталиста при сравнительно открытой экономике (ввоз — вывоз капитала). При колебаниях инвестиционного климата он пытается поддержать (максимизировать) доход при ограничении рисков. Но риск захвата собственности государством или рейдером, внезапных изменений правил игры (налоги), судебного преследования не выглядят как простая линейная функция. Мы исходим из того, что бизнесмен пытается одновременно максимизировать доход (в России — дома) и сохранить капитал для семьи и ведения бизнеса за границей. То есть он создает двухсекторную (двухстрановую) фирму. В ней часть активов оставлена в России для максимизации дохода при высоких рисках, а часть выведена за рубеж как низкорисковый капитал для «непотопляемости». Полагаем, что такая модель поведения достаточно широко распространена в России, включая заграничные счета индивидов, покупку низкодоходной недвижимости в Испании, Болгарии и т.д. Раз вступив на путь диверсификации рисков, бизнесмен автоматически понижает инвестиции дома, повышая стоимость кредитных ресурсов внутри страны и выводя сбережения за рубеж в форме долгосрочных, обычно прямых (частично ликвидных) вложений. Заметим, что такая форма оптимизации рисков и управления активами имеет большое значение для любых макроэкономических моделей, поскольку фирмы и граждане самостоятельно осуществляют арбитраж и могут достаточно эффективно проводить решения, которые могут совпадать, а могут идти вразрез с намерениями денежных властей страны. Вопрос, разумеется, в масштабах проблемы, но все показатели вывоза капитала указывают на масштабность потока. Отметим, что в данном случае нужно учитывать именно валовой вывоз капитала в рамках модели на микроуровне. Ввоз капитала (даже если это те же агенты) осуществляется с целями извлечения высокой прибыли по совершенно другим (спекулятивным) правилам, хотя может быть частью той же стратегии агентов по сбалансированию своего риска и дохода. Для анализа бегства индивидуального капитала можно предложить следующую модель.

Бизнесмен располагает значительными активами, позволяющими маневрировать их аллокацией дома или за границей. Норма прибыли и риска «дома» намного выше. Вопрос заключается в том, как бизнесмен оценивает риски потери бизнеса дома на горизонте в Т лет: от давления государственного бизнеса, рейдерства или резкого ухудшения правил игры (налоги, доначисление «старых налогов»). Эти вероятности он складывает в рисковую переменную для данного горизонта. Из прибылей дома (и в офшоре) он вычитает всю сумму платежей теневой экономике, скрытым соучастникам бизнеса, всю сумму платы за протекцию и при коррупции. Естественно, пока высокие домашние прибыли окупают все риски и нелегитимные расходы, а перспективы выглядят сколько-то надежно, бизнесмен будет держать бизнес в России. Но его действия могут быть обращены на постепенное перебазирование все большей части активов в низкорисковые зоны ради сохранения своего здоровья, благополучия и устойчивости семьи. Сумма дисконтированных по риску прибылей постепенно может снижаться в домашней секции фирмы. Можно представить себе ситуацию скачка неопределенности для бизнеса, в которой норма дисконтирования резко увеличивается и зарубежные прибыли (при низкой норме дохода) становятся достаточно ощутимыми или перевешивают домашние[41].

Описанную ситуацию можно формализовать следующим образом. Зададим основное уравнение принятия решения предпринимателем в двухсекторной фирме (внутри и вне страны).

Outcome IT). И (h)~ Cos'def (h) -iff!zCofA, Ы              (1 + R)'              i=1              (1 + R)'

где:

Outcome (T ) — дисконтированный чистый доход предпринимателя за T лет;

Pf — ожидаемая прибыль каждой из секций фирмы от активов в периоде i; h — обозначение внутренней секции фирмы; off — обозначение зарубежной секции фирмы;

Т — горизонт оценки рисков в годах;

Costdefi — ожидаемые неформальные платежи, взятки, содержание политических проектов — издержки защиты в периоде i;

R = R ( risk) = R(reid, grad, taxes) — ставка дисконтирования, где risk — агрегированный показатель риска;

reid, grab, taxes — вероятности подвергнуться неблагоприятным обстоятельствам: рейдерской атаке, мошенничествам (хищениям), вымогательству, налоговым искам соответственно — в отдельном году (в долях единицы).

Итак, мы рассматриваем: прибыли от активов дома и за рубежом минус прямые издержки защиты, дисконтированные по рискам потери капитала, судебного иска или рейдерства в обозримом будущем Т. Мы вычитаем «внешние прибыли» только для удобства, можно просто сравнивать две части уравнения (делить одно на другое и проч.). Когда показатель Outcome становится отрицательным, это означает, что зарубежные прибыли (обычно положительные) оказываются недостаточными для перекрытия ожидаемых потерь дома. Это серьезный повод для смещения пропорций капитала внутри фирмы в пользу офшорных активов (снижение издержек дома) или просто прекращения рискованных домашних операций. Очевидно, что решение этого уравнения — точнее, даже решение бизнесмена о распределении активов между домашним и заграничным секторами или даже об эмиграции (вместе с капиталом) зависит от нескольких факторов. Во-первых, от издержек поддержания контроля и защиты бизнеса (Costdefi), а во-вторых, от оценки риска попасть под атаку рейдера, необоснованное преследование или чрезмерное «доначисление» налогов и штрафов (risk — reid, grab, taxes). Мы здесь берем только экономические издержки и не учитываем риск пребывания в тюрьме, угрозы жизни и здоровью предпринимателя (и членам семьи) со стороны криминальных кругов[42].

Разумеется, мы сознаем, что для олигархов это все довольно затруднительно, хотя бы из-за масштабов капитала. И многие в бизнесе решают эту проблему совершенно иначе. Альтернативное решение приемлемо индивидуально на микроуровне, но совершенно не благоприятствует принятию риска, развитию инноваций, модернизации страны. Речь идет о сращивании с властью (на местах или выше), извлечении окологосударственной ренты или получении протекции в обмен на содержание скрытых (обычно) соучастников и несение больших неделовых расходов (которые, кстати, могут потом оказаться предметом судебного иска). Кроме того, сращивание с властью — дело тонкое и селективное, большая часть бизнеса, как показывают все истории масштабных коррупций, несет на себе платежи за протекцию, которая ставит бизнес в положение нарушителя закона и не может поэтому гарантировать иммунитет от судебного преследования и иных рисков, особенно при смене политических режимов, усилении демократии или проведении политики «чистых рук».

Но описанными явлениями косвенные издержки не исчерпываются. Высокие риски подвергнуться серьезным санкциям, включенным в состав уголовного законодательства, в том числе и необоснованно (в случае так называемых «ошибок I рода» — наказания невиновных, непременно возникающих при большом количестве уголовных дел), снижают стимулы начала предпринимательской деятельности для потенциальных предпринимателей, а также стимулы для расширения областей активности действующих предпринимателей.

Нарушение нормального порядка функционирования предприятия в случае инициирования уголовного преследования сказывается на широком круге контрагентов предприятия: поставщиках и покупателях, подрядчиках, кредиторах и т.д. В случае, если предприятие ведет трансакции с высокоспецифичными активами, его выбытие из цепочки добавления стоимости влечет весьма высокие издержки по поиску новых партнеров и адаптации к ним. Таким образом, негативный эффект от исключения одного предприятия из хозяйственного оборота может быть мультиплицирован за счет издержек его партнеров.

Наконец, избыточное уголовное преследование бизнеса ведет не только к оттоку капитала, но и к сокращению его притока из-за границы, ухудшая имидж национальной экономики в глазах потенциальных инвесторов. Все эти косвенные издержки с трудом поддаются даже приблизительной оценке, однако в силу их потенциальных колоссальных последствий их наличие должно приниматься во внимание при законотворчестве.

Мы исходим из того, что, по прошествии определенной эпохи от периода «блуждающих бандитов и баронов-грабителей» (разумеется, длительность этой эпохи зависит от исторической и национальной специфики), финансовая элита обретает контроль над основными активами (в том числе и постсоветскими) и нуждается больше в защите своего домена, его регулярной эксплуатации, чем в новых разборках и захватах.

Отказ от захвата бизнеса, искусственной криминализации сопровождается как улучшением законодательства в экономической сфере (улучшением инвестиционного климата де-юре), так и резким улучшением практики, применения права — улучшением инвестиционного климата де-факто. Очевидно, что это должно относиться как к большим компаниям и владениям, так и к среднему и малому бизнесу на региональном уровне. Это естественное завершение периода массового перераспределения активов 1990-х годов, прошедшего по правилам, далеким от справедливости и особенно от логики установления господства эффективных хозяйствующих субъектов[43]. Но мы полагаем такой переход неизбежным с исторической точки зрения, причем установление защиты прав собственности и условий для инвестирования и роста в России зависят от того, как скоро и как радикально будет запрещено подрывать чужой бизнес.

В данной работе мы стремимся показать, что правящие элиты должны решиться перейти к правовому решению проблем в целом для страны, поскольку это угрожает как развитию страны, так и их положению в стране в долгосрочном плане. Мы исходим из того, что как только элиты становятся «стационарными» и хотят максимизировать длительность своего пребывания на верху политики, финансов и общества, их спрос на право для всех и готовность выполнять общие требования должны возрастать.

<< | >>
Источник: Е.В. Новикова, А.Г. Федотов, А.В. Розенцвайг, М.А. Субботин. Верховенство права как фактор экономики / международная коллективная монография ; под редакцией Е.В. Новиковой, А.Г. Федотова, А.В. Розенцвайга, М.А. Субботина. — Москва : Мысль,2013. — 673 с.. 2013

Еще по теме Глава 2 Запрос элит на верховенство права[25]:

- Авторское право России - Аграрное право России - Адвокатура - Административное право России - Административный процесс России - Арбитражный процесс России - Банковское право России - Вещное право России - Гражданский процесс России - Гражданское право России - Договорное право России - Европейское право - Жилищное право России - Земельное право России - Избирательное право России - Инвестиционное право России - Информационное право России - Исполнительное производство России - История государства и права России - Конкурсное право России - Конституционное право России - Корпоративное право России - Медицинское право России - Международное право - Муниципальное право России - Нотариат РФ - Парламентское право России - Право собственности России - Право социального обеспечения России - Правоведение, основы права - Правоохранительные органы - Предпринимательское право - Прокурорский надзор России - Семейное право России - Социальное право России - Страховое право России - Судебная экспертиза - Таможенное право России - Трудовое право России - Уголовно-исполнительное право России - Уголовное право России - Уголовный процесс России - Финансовое право России - Экологическое право России - Ювенальное право России -