§ 3. История западноевропейской сельской общины в трудах учеников А.И. Неусыхина и других представителей советской медиевистики 1940-1960-х гг.

Наряду с А.И. Неусыхиным вопросы, связанные с эволюцией средневековой сельской общины, в рассматриваемый период времени привлекали внимание и многих других советских медиевистов. Однако в 1940-е гг.

работ по данной проблематике, в силу политических обстоятельств, появилось крайне мало. Лишь Н.П. Грацианский в это время опубликовал несколько статей по социально- экономической истории германских племен в раннее средневековье, основанных на материалах Правд^[313]. Содержание этих статей свидетельствует о том, что Н.П. Грацианский достаточно прочно встал на позиции сторонников общинной теории. По словам А.И. Данилова, «эти статьи показывают, что их автор, преодолев имеющуюся в «Бургундской деревне...» недооценку роли общины в эпоху возникновения феодальных отношений, обратился к тщательному исследованию... тех процессов, которые происходили в общинной организации германских племен раннего средневековья»^[314]. Уже в работе «Система полей у римлян по трактатам землемеров», которая, казалось бы, посвящена совершенно иной проблематике, Н.П. Грацианский выступил как историк, придерживающийся положений общинной теории^[315]. Для доказательства несостоятельности тезиса А. Дошиа о качественной однородности римских и древнегерманских аграрных распорядков Н.П. Грацианский использовал метод сравнительного изучения технической стороны римского и древнегерманского земледелия и землеустройства. Он выяснил особенности разных способов римской системы межевания нолей в Италии, а также в провинциях и указа на резкое отличие этой системы от германской системы открытых полей со свойственной ей общинной чересполосицей с конами (геваннами) и принудительным севооборотом. По его утверждению, римская система межевания не допускала «общинного хозяйства целой деревни и наличия всего того, что входило в систему древнегерманской марки»^[316]. Система полей у римлян, с точки зрения Н.П.

Грацианского, характеризовалась «компактным расположением входивших в одно владение культурных земель со свободным доступом на данное владение со стороны общественной или проселочной дороги»^[317]. Единственным элементом общего хозяйствования сельчан было общее пользование пастбищами и лесными угодьями в виде ager compascuus. При этом он подчеркнул отличие римских общих угодий от германской альменды, состоявшее в том, что они никогда не принадлежали целой деревне, а всегда лишь тесной группе соседей, которые пользовались ими pro indiviso, и тем самым опроверг тезис А.Допша о «тождественности нераздельного пользования угодьями в древнегермаиской марке с отношениями, вытекающими из права пользования ager compascuus»³²². По словам А.И. Неусыхина, «большое научное значение этой статьи Грацианского заключается в том, что ему удалось на основании тщательного анализа источников отвергнуть необоснованную попытку Допша объяснить античными влияниями даже такие чисто германские отношения, какие вскрываются титулом Салической правды De migrantibus и известным эдиктом Хильперика, отменяющим право наследования соседей»³²³. В статье «О материальных взысканиях в варварских Правдах», где Н.П. Грацианским на основе параллельного изучения памятников фиксированного обычного права франков, бургундов, апеманнов и саксов была предпринята попытка объяснить чрезмерную высоту штрафов исходя из исторического развития варварских племен от бесклассового общества к классовому феодальному, есть данные не только о признании им существования общины у германцев, но и относительно его взглядов о стадиях ее развития. Н.П. Грацианский отметил, что чрезмерная величина материальных взысканий варварских Правд может быть объяснена лишь возникновением этих вир и пеней еще в родовом обществе и уплатой их одним родом другому роду. По его мнению, «платеж распределялся между отдельными семьями, на которые распадалось кровное сообщество, причем все семьи безропотно несли свою долю участия в платеже пеней»³²⁴.

C разложением же родовых отношений, образованием классов и возникновением государства произошли изменения в практике уплаты материальных взысканий, хотя сами они остались на прежнем уровне. Анализ титула LVlII Салической Правды «О горсти земли», привел историка к мысли о значительном сужении ко времени редакции этой Правды круга родичей, ответственных за уплату виры; «то, что раньше палало на целый род, теперь стало падать йа его подразделение - большую семью»’²⁵. А так как обязательная коллективная ответственность за преступления в связи с этим стала очень тяжелой для родичей, то уже с Vl в. она, как правило, прекратилась и установилась индивидуальная ответственность виновного. Объясняя причины сохранения прежнего размера вир и пеней, Н.П. Грацианский, наряду с характеристикой других явлений социального быта, сопровождавших процесс образования классов в варварском обществе, остановился на рассмотрении эволюции формы собственности на землю и общины на примере франков. Он отметил, что во времена Салической Правды у франков еще отсутствовала частная земельная собственность. По-видимому, историк был склонен признавать сохранение у них родовой собственности на землю. Однако на протяжении VI в., по его мнению, «во внутреннем строе франкского общества произошли большие изменения... C дальнейшим разложением родовых отношений появилась частная собственность на землю», возникновение которой было ускорено завоеванием франками галло-римских областей, где она давно уже существовала^[318] ^{^[319]. Изменение формы собственности на землю привело к тому, что родовая община превратилась в соседскую общину-марку, «члены которой имели право собственности на усадьбу и пахотное поле, но сообща пользовались лугами, лесами, водосмами, считавшимися собственностью марки»^[320]. Причем Н.П. Грацианский подчеркнул, что процессы, аналогичные происходившим у франков в VI в., имели место в разное время у других варварских народов. Таким образом, Н.П. Грацианский выделял в истории общины две основные стадии: родовую общину и соседскую общину-марку.
Переход от одной стадии к другой он связывал, прежде всего, с изменением формы собственности на землю и типа семьи в варварском обществе. При этом, признавая существование большой семьи, историк рассматривал ее в качестве подразделения рода, возникшего на определенном этапе развития родовой общины, что не соответствует более поздним представлениям о большой семье. Эти взгляды Н.П. Грацианского отчетливо проявляются и при анализе его статей «О разделе земель у бургундов и вестготов» и «К толкованию термина villa в Салической Правде». В статье, посвященной проблеме земельных разделов у бургундов и вестготов, медиевист отметил наличие у бурі:ундов непосредственно после поселения в римских провинциях пережитков родовых отношений, что выражалось в сохранении у них кровных соединений - так называемых союзов фара- маннов, которые предпринимали совместные расчистки лесов и создавали там свои, отдельные от римлян поселения'’²⁸. Хотя, по его мнению, в жизни бургундов V в. родовые связи уже не играли значительной роли. В то же время он засвидетельствовал укрепление, а в целом ряде случаев создание в Галлии, в результате поселения варваров (как бургундов, так и вестготов), общины с нераздельным пользованием некоторыми угодьями^²⁹. В статье же «К толкованию термина villa в Салической Правде» Н.П. Грацианский выразил мысль о том, что Салическая Правда отражает «господство родовых отношений у франков и наличие у них родовой собственности на землю»^[321] ^{^[322] ^[323]. Вместе с тем, выясняя характер франкских поселений, он указал на расселение франков подобно древним германцам кровными соединениями — большими семьями^[324]. А все это вместе взятое еще раз подтверждает сделанный нами ранее вывод относительно позиции Н.П. Грацианского по проблеме общины и большой семьи. При этом сама попытка толкования термина «villa» в текстах Салической Правды имела большое значение для разработки аграрной истории раннего средневековья, так как вопрос о значении этого термина ставился в тесную связь с более общим вопросом о наличии или отсутствии обшины у франков в ранний период их истории. Н.П. Грацианский, анализируя титулы Салической Правды, содержащие термин «villa», привел убедительные аргументы в пользу неоднозначности этого термина. Он пришел к заключению, что в титуле XIV, § 6 и в титуле XLII₁ § 5, где речь идет о нападении на чужую виллу, термин «villa» обозначает однодворное поселение, расположенное одиноко, по-видимому, среди леса³³ . А в титуле 111, § 5 виллы не могли быть ни чем иным кроме небольших деревень со смежными территориями, сообща державших одного племенного быка-производителя для своего объединенного стада³"³. Путем же подробного разбора наиболее спорного титула XLV Салической Правды «О переселенцах» историк доказал, что в этом титуле идет речь о целом деревенском коллективе, имеющем право самостоятельно решать вопрос о вселении чужака в пределы деревенской территории. Отвечая на вопрос о причинах протеста соседей против вселения пришлого человека в виллу, он отметил, что «эти соседи (vikini), составлявшие земельную общину, одновременно были - если не всегда, то по большей части - членами одного кровною сообщества, и приобщение ко всем их правам чужака по крови, естественно могло вызвать возражение»^[325] ^{^[326] ^[327]. Этот вывод укрепил имеющееся в медиевистике представление о вилле в титуле XLV Салической Правды как об общине. В целом, несмотря на то, что некоторые свидетельства источников, использованные Н.П. Грацианским в своих статьях, получили в дальнейшем иное истолкование^[328], эти статьи способствовали укреплению позиций общинной теории в отечественной медиевистике рассматриваемого периода. Основная масса публикаций, в которых рассматривалась история западноевропейской сельской общины, как уже отмечалось, относится к эпохе «оттепели», когда вследствие определенной либерализации появились условия для более активной научно-исследовательской деятельности. Исследовательская работа в данной области велась в основном представителями молодого поколения ученых, в число которых входили и ученики А.И. Неусыхина, сумевшего привить им интерес к аграрной проблематике и оказавшего определенное влияние на них своими выводами. Кроме того, актуальность указанной тематики была обусловлена господствовавшей в то время марксистской методологией, отдающей приоритет экономическим факторам, в частности при раскрытии сущности феодализма и путей его генезиса. Вопросы о форме общины, о ее структуре, о типах семьи и характере собственности, характерных для разных этапов средневекового аграрного развития рассматривались как на локальном материале по истории отдельных европейских стран, так и в общетеоретическом плане. На материале памятников обычного права франков проблемы, связанные с общиной, рассматривались Г.М. Даниловой в процессе изучения феодализации франкского общества³^⁶. Используя те же франкские источники, что и А.И. He- усыхин, она дала свое толкование содержанию некоторых титулов Правд и высказала несколько иные, подчас довольно противоречивые, суждения относительно развития общины у франков. Так, опираясь на периодизацию истории общины К. Маркса и Ф. Энгельса, Г.М. Данилова обнаружила в Салической и Рипуарской Правдах следы и родовой общины, и семейной общины, и общины-марки. Наиболее ярким свидетельством наличия в Салической Правде пережитков родовой общины, с ее точки зрения, является признание в титуле XLIV прав на рсйпус за всеми родственниками вплоть до шестого поколения. Она пишет: «Этот титул показывает определенные взаимоотношения членов родовой общины, где счет по ^[329] родству в вопросе о наследовании и передаче прав охватывает «ближайших» родственников до шестого поколения включительно»³⁴⁷. А то, что предпочтение при получении рейпуса признается за родственниками-мужчинами по материнской линии, Г.М. Данилова рассматривала как указание на сохранение во франкском обществе следов матриархата^[330] ^{^[331]. А.И. Неусыхин, в отличие от Г.М. Даниловой, обнаружил в данном титуле свидетельства наличия большой семьи, как единственной реальной совокупности родственников по Салической Правде. Выяснив особенности исчисления родственных связей у франков, он пришел к заключению, что «если вести счет, исходя только от одного мужского предка того или иного отдельного лица, то шестое поколение Салической Правды сведется фактически к третьему поколению»^[332]. При этом А.И. Неусыхин подверг критике точку зрения о наличии у салических франков пережитков матриархата. По его мнению, сохранение счета родства по материнской линии нельзя отождествлять с матриархатом^[333]. Следует отметить, что Г.М. Данилова также обнаружила в Салической Правде данные о наличии у франков семейной общины, состоявшей из 2-3-х поколений кровных родственников, которая находилась уже в процессе распада. Прямые указания на этот счет, с ее точки зрения, содержит титул LX «О желающем отказаться от родства». В тоже время, отказ от родства она отождествила с выходом из рода, на основании чего можно сделать предположение о том, что Г.М. Данилова считала большую семью принадлежностью рода. Распад родовой и семейной общины Г.М. Данилова связала с ростом частной собственности, что, по ее словам, хорошо отражают титулы Салической Правды. Вместе с тем она отметила, что «право частной собственности в тот период, когда составлялись первые списки Правды, дошедшие до нас, не было еще наследственным»^[334]. Это положение вызывает недоумение, так как при отсутствии права наследования имущества нельзя вообще говорить о частной собственности на него, тем более, что сама Г.М. Данилова признала связь между вопросом о наследовании и наличием в обществе частной собственности. Правда, рассматривая этот вопрос по материалам Салической Правды, она обнаружила указания, с одной стороны на то, что право наследования после умершего во франкском обществе еще не было регулировано законом и закреплено за определенными лицами, с другой, - что в нем шла борьба за право наследования по прямой линии. О последнем факте, с ее точки зрения, свидетельствует титул LIX «Об аплодах». Взяв за основу определение «аллода» как свободно отчуждаемой земельной собственности, Г.М. Данилова справедливо отметила постепенность процесса се формирования и попыталась по различным спискам Правды и другим источникам проследить за изменением прав в наследовании недвижимости. Однако воссозданная ею картина эволюции порядка наследования недвижимости во франкском обществе существенно отличается от общепринятой в отечественной медиевистике. C точки зрения Г.М. Даниловой, глава «Об аплодах» отражает лишь начальный этап утверждения права наследования по прямой линии с сохранением контроля общины. Окончательно это право было закреплено только эдиктом Хильперика. Она пишет: «В конце VI в. в праве наследования аллода произошли значительные изменения... По эдикту короля Хильперика (561-584 гг.) был установлен акт прямого наследования аллода от отца к сыновьям, минуя соседей («vicini)»^{^[335]}. Почему-то Г.М. Данилова не заметила такого внесенного эдиктом изменения, как предоставление женщине возможности наследовать землю, наличие которого признается всеми исследователями Правды. По ее мнению, женщинам довольно долго пришлось ждать права наследования земельного аллода. Только в формулах Маркульфа наблюдаются попытки изменить порядок наследования в их пользу. Хотя Г.М. Данилова согласилась с А.И. Неусыхиным в том, что начавшийся распад большой семьи в момент составления Правды не привел еще к торжеству малой семьи, и, что у франков отсутствовали какие-либо формы отчуждения аллода, все же она выявила в документе свидетельства наличия соседской общины- марки. «Титул «De migrantibus» - пишет Г.М. Данилова, - рисует картину сельской общины у франков эпохи Меровингов. Наличие у франков этой стадии развития соседской или сельской общины на документе показано довольно убедительно»^[336]. Ранние тексты Рииуарской Правды, с точки зрения Г.М. Даниловой, содержат данные о более архаичных отношениях по сравнению с получившими отражение в древнейших редакциях Салической Правды, а в более поздних текстах имеются также указания на черты, характеризующие общину-марку. Итак, Г.М. Данилова обнаружила в изучаемых источниках как пережитки наиболее ранних стадий в развитии общества - общины родовой и даже матриархата, так и следы последующего этапа развития общинных отношений - черты общины- марки. Это объясняется, по-видимому, тем, что, с одной стороны Г.М. Данилова чрезмерно архаизировала некоторые свидетельства источников, с другой - изучая Салическую Правду, она безосновательно смешивала данные из более ранних и более поздних ее редакций. Кроме того, вызывает сомнения интерпретация Г.М. Даниловой некоторых титулов Правд. Возможно, оказало влияние то, что она подходила к анализу источников с явным намерением найти в них доказательства истинности марксистских положений. В частности она пишет: «Приведенный абзац из письма Маркса четко говорит о преемственности, которая связывает сельскую общину, освобожденную от уз кровного родства, с «более древними общинами», т.е. с родовыми объединениями, родовым строем. Подметить в Салической Правде наличие того и другого - значит найти важное доказательство дсйстви- тельного их существования в прошлом и указанной преемственности между ними»^[337]. Вопрос об англосаксонской общине и ее разложении занял центральное место в ряде работ М.Н. Соколовой^[338]. Она полагала, что без предварительного анализа развития англосаксонской общины невозможно изучение генезиса феодализма в Англии, «так как феодальные поместья возникали в беспрерывной, то скрытой, то открытой борьбе со свободной общиной, а наделы свободных общинников послужили основным источником для формирования поместий...»^[339]. Являясь поборником общинной теории, М.Н. Соколова в своих работах резко выступила против концепции Ф. Сибома и его последователей, пытавшихся обосновать отсутствие в раннесредневековой Англии свободной общины и доказать существование изначальной зависимости английского крестьянства. В статье «Свободная община и процесс закрепощения крестьян в Кенте и Уэссексе в VII-X вв.» она среди причин, определивших выбор для исследования юго- восточных районов Англии, указала на то, что, именно, на примере этих областей строил свою теорию Ф. Сибом^[340]. М.Н. Соколова постаралась доказать неубедительность и предвзятость доводов английского историка, вскрыть слабые стороны его исследовательской методики и привести факты, доказывающих наличие общинных распорядков у англосаксов. Заслуживает особого внимания критика М.Н. Соколовой однозначной трактовки Ф. Сибомом латинского термина «вилла» (villa) и его англосаксонских синонимов «ham» и «tun» только как манора с зависимой общиной. Она привела аргументы в пользу того, что все эти термины в источниках употреблялись для обозначения поселений свободных англосаксонских общинников. При этом в противоположность Ф. Сибому, М.Н. Соколова отметила, что термины «ham» «tun» использовались для обозначения не только деревенской общины, но и в некоторых случаях - отдельного двора, однако нигде в ранних источниках они нс обозначали крупного поместья — манора. А латинский термин «villa» служил не только для обозначения поместья и типичной деревенской общины, состоящей из одной деревни, но употреблялся также «для обозначения общины, в которую входят несколько деревень, объединенных общей альмендой»^[341]. В источниках М.Н. Соколова обнаружила указания на то, что такие общины образовывались в результате деления «старых деревень». При определении характера англосаксонской общины VIl-X вв. М.Н. Соколова опиралась на теорию эволюции общины, разработанной К. Марксом и Ф. Энгельсом. Особое внимание она уделила рассмотрению структуры и хозяйственных порядков отдельного крестьянского надела, который, с ее точки зрения, являлся главным образующим звеном общинной организации и вместе с тем базой хозяйственного и социального положения ее членов. М.Н. Соколова установила, что в ранних англосаксонских правдах и грамотах крестьянский надел выступает как реальный комплекс земель, включающий дом с усадьбой, участок пахотного поля «и связанные с ним права пользования различными угодьями...»^[342]. Дом с усадьбой, куда входили двор с надворными постройками, огород, а иногда фруктовые сады или пчельник, были изъяты из-под власти общины. Хозяйство в усадьбе велось по усмотрению самого хозяина. Отдельные полосы пахоты были расположены в полях общины чересполосно. Ведение хозяйства на участках пахотного поля находилось под контролем общины, который выражался в существовании системы принудительного севооборота и системы открытых полей. Характеристике форм земельной собственности у англосаксов М.Н. Соколова большого внимания не уделила, указав лишь на основании анализа порядка наследования на большее распространение частной собственности на землю в англосаксонской обшине, в сравнении с земледельческой общиной. В результате М.Н. Соколова пришла к выводу, что в столетия, последовавшие за переселением в Британию германских племен, в юго-восточных районах Британии утвердился несколько более архаичный тип общины, чем на континенте. Англосаксонская свободная община, «являвшаяся главной образующей ячейкой всего общественного строя в VII-X вв.», в основном перешла от «земледельческой общины» в том виде, как ее описывает Маркс, к следующему типу, сохранив, однако, ясно выраженные черты старой земледельческой общины»^[343]. Основные причины этого явления и в целом замедленности процесса феодализации в Англии она видела в сравнительно сильном влиянии кельтской родовой общины на структуру англосаксонского землевладения, с одной стороны, и, с другой - в незначительном влиянии римской частной земельной собственности. Правда в качестве черт «старой» земледельческой общины она назвала систему открытых полей, принудительный севооборот и общую альмеиду, которые традиционно считаются характерными признаками общины-марки. Разложение англосаксонской свободной общины, по мнению М.Н. Соколовой, было обусловлено как двойственностью самой структуры общины (коллективная собственность на землю, с одной стороны, парцеллярный труд и частное присвоение продуктов — с другой), приводившей к росту экономического и социального неравенства в среде свободных общинников, так и все более усиливающимся нажимом извне, который осуществлялся при непосредственном участии королевской власти^[344]. Проблемы аграрной истории раннего средневековья, разрабатывавшиеся на материале англосаксонских и скандинавских источников, составляли в рассматриваемый период основной круг научных интересов и такого известного медиевиста как АЛ. Гуревич. Одной из наиболее ранних его работ является статья «Роль королевских пожалований в процессе феодального подчинения английского крестьянства»³³². Хотя эта статья посвящена главным образом процессу феодализации в Англии, все же, в ней имеются данные, позволяющие судить о позиции историка по проблеме общины. Можно с уверенностью говорить, что АЛ. Гуревич признавал в то время существование общины у англосаксов и других племен. Так он отметил, что «превращение свободных земледельцев в зависимых крестьян происходило в Англии, как и в других странах, на основе разложения общинных отношений»·⁵³³. Слова - община, общинники, общинные земли - неоднократно встречаются в статье. В состав общинных земель, по мнению историка, входили не только пахотные поля, но и пастбища, леса и другие угодья, или, иначе говоря, альменда. При этом АЛ. Гуревич упоминает и о стадиях развития общины, правда, не определяя эти стадии. Он пишет: «Крестьянская община, превращаясь в бокленд, могла состоять сплошь из свободных земледельцев, причем в зависимости от времени, когда было совершено пожалование, и от стадии развития, на которой находилась в этот момент община, владения крестьян, превращаясь в держания, могли еще не приобрести характера индивидуальной собственности и находиться в какой-то мере под контролем общины»^[345] ^{^[346] ^[347] ^[348]. В исследуемых им грамотах, ученый нашел указания на наличие в англосаксонских деревнях чересполосицы и коллективного севооборота. Историк обратил внимание на устойчивость свободной общины в Англии и на сравнительную медлительность там процесса формирования частной собственности на землю. Причем частную собственность он мыслил в форме аллода. А.Я. Гуревич пишет: «До тех пор пока не выделился аллод — частная земельная собственность, - крестьянство до известной степени могло противостоять закрепощению»^[349]. Таким образом, он придерживался утвердившейся в отечественной медиевистике того времени трактовки аллода и его роли в феодализациоином процессе. Последующие работы А.Я. Гуревича по истории Англии до нормандского завоевания, а также по истории Норвегии позволяют конкретизировать его представления по интересующей нас проблематике. Так, анализ рецензии А.Я. Гуревича на работу М.Н. Соколовой «Свободная община и закрепощение крестьян в Кенте и Уэссексе»^[350] ^{^[351] и его статьи «Английское крестьянство в X - начале XI вв.»^3з? показывает, что он в это время выделял в истории общины три основных стадии: родовую общину с коллективным землепользованием; земледельческую общину, характеризующуюся индивидуальным землепользованием при отсутствии частной собственности на пахотные участки и коллективной собственностью на прочие категории земель; соседскую общину- марку, члены которой обладали правом индивидуальной собственности на пахотные наделы при сохранении коллективной собственности на леса, луга и другие угодья. Ученый пишет: «Община, являвшаяся основной ячейкой англосаксонского общества в первые столетия его истории была уже не родовой: она представляла собой переходную форму к общине-марке классового общества - так называемую «земледельческую общину»^[352]. Изучая источники, А.Я. Гуревич пришел к выводу, что у англосаксов, как и у других германских народов на соответствующей стадии развития, существовала первоначально патриархальная большая семья, представлявшая собой производственный коллектив и субъект права собственности на пахотную землю. Охватывавшая всю деревню, земледельческая община состояла из таких, выделившихся из родовой общины больших семей или семейных общин. Правда, но его мнению, уже в VII в. у англосаксов большая семья стала утрачивать свою роль хозяйственного единства, и из нее начали выделяться индивидуальные хозяйства малых семей, а в VIII-IX столетиях в Англии возникла уже индивидуальная собственность общинника на земельный надел и изменился характер общины. В англосаксонском фолькленде А.Я. Гуревич видел разновидность аллода. Он пишет: «Английская разновидность аллода - фолькленд, как он рисуется в памятниках IX в., более не является неотчуждаемым владением. Из формы земельной собственности, носившей на себе следы происхождения из коллективного землевладения общинно-родового строя и связанной с большой семьей, фолькленд все более превращается в свободно-отчуждаемое владение»^[353]. Таким образом, эволюцию общины А.Я. Гуревич связывал в первую очередь с изменением формы собственности на пахотную землю. Об этом свидетельствуют и его критические высказывания по поводу результатов исследования М.Н. Соколовой. Он отметил, что «не решив сколько-нибудь определенно вопроса о характере земельной собственности общинника, М.Н. Соколова лишила себя возможности правильно установить и характер общины...»^[354]. Заслуживает также внимания точка зрения А.Я. Гуревича относительно уровня развития феодальных отношений в Англии накануне нормандского завоевания. Он пришел к выводу, что социально-экономическая структура английской деревни, рисуемая «Книгой страшного суда», возникла в своих основных чертах до нормандского завоевания и, что поэтому не следует рассматривать английский феодализм в первой половине XI в. как «незавершенный», необходимо говорить о его своеобразии. Однако данная точка зрения отличалась от господствующей в науке и встретила возражения со стороны многих отечественных историков. C середины 1950-х гг. А.Я. Гуревич переключился на изучение социально- экономической истории Норвегии эпохи генезиса феодализма, которому придавал общеисторическое значение. Замедленность исторического развития Норвегии, получившая отражение в источниках, по его мнению, давала возможность в свете их показаний более ясно и полно охарактеризовать те социальные процессы и институты, которые были характерны и для других народов, но подчас ускользали из поля зрения историков из-за недостатка сведений о них^[355]. Одним из таких институтов А.Я. Гуревич считал большую семью. На материале норвежских областных судебников он попытался восстановить ее характерные черты. Историк пришел к заключению, что большая семья у норвежцев, как и 'у других народов, представляла собой хозяйственное объединение ряда индивидуальных семей, происходивших от одного предка и включавших в себя представителей трех поколений. Вместе с тем он выступил против представления о домовой общине как разросшейся малой семье. По его мнению, большая семья являлась продуктом распада родовой общины и в то же время переходной формой «к индивидуальной семье как субъекту производства и собственнических прав в классовом обществе»^[356] ^{^[357]. Ученый также показал специфику и всесторонне осветил эволюцию большой семьи в Норвегии и связанной с ней формы земельной собственности - одаля. При этом в качестве исходной предпосылки для этого исследования, как отметил сам историк, послужило представление о том, что в основе изучаемых процессов лежало развитие первобытнообщинного строя с его коллективной собственностью к классовому строю с собственностью частной·⁵⁶³. По утверждению Л.Я. Гуревича, в эволюции большой семьи или домовой общины можно наметить следующие основные стадии: на первой стадии входившие в ее состав родственники вели совместное хозяйство и сообща владели землей. Члены большой семьи в этом смысле назывались одальменами, людьми обладающими правом одапя. В источниках он нашел свидетельства того, что одаль был собственностью большой семьи, - на той стадии ее развития, на которой члены большой семьи вели на этой земле общее хозяйство и составляли домовою общину. Переход к следующей стадии развития домовой общины был связан с временными разделами пахотной земли между входившими в ее состав отдельными малыми семьями, при сохранении права собственности на эту землю по-прежнему за большой семьей. По-видимому, доли выделялись на один сезон, после чего, в зависимости от хозяйственных условий, либо восстанавливалось общее хозяйство, либо производился новый раздел. В указаниях норвежских судебников на разделы земли между членами большой семьи А.Я. Гуревич видел подтверждение существования в истории европейских народов общины с систематическими переделами земельных участков. Он пишет: «Существование в Норвегии в начале средневековья временных (обратимых) разделов земли свидетельствует о наличии общины более архаического типа, нежели та, которая нашла свое отражение в юридических памятниках других стран Западной Европы раннефеодального периода»³⁶⁴. C точки зрения А.Я. Гуревича, временные разделы не привели непосредственно к распаду домовой общины, хотя, несомненно, его подготовили. Ликвидация домовой общины происходила только после окончательного раздела земли одаля и размежевания владельческих прав отдельных членов большой семьи (odalssipti). Но даже и после окончательного раздела одаля члены семейной общины сохраняли некоторые права на землю родственников-одальменов в виде права преимущественной покупки и права выкупа проданного одаля. Эти ограничения препятствовали окончательному' отчуждению собственности за пределы большой семьи. В ^[358] результате, «право одаля, несмотря на неизбежную эволюцию в сторону превращения из права коллективной собственности на землю в право частной собственности, оставалось специфическим институтом, сохранявшим отличия от права неограниченного распоряжения иными видами земельной собственности, которые норвежское право относило к купленной земле»^[359]. Не ограничиваясь, простой констатацией исключительной устойчивости семейной общины в Норвегии, А.Я. Гуревич сделал попытку выяснить причины этого явления. Он указал на трудные условия обработки почвы, а также на то, что у норвежцев земля не являлась единственным, - а иногда и главным - источником средств существования^[360]. Особый интерес представляет решение ученым вопроса о сельской общине в Норвегии. Он пришел к выводу, что на территории Норвегии не получила широкою распространения обпщна того типа, который известен из истории ряда других европейских стран. Обычной формой земледельческого поселения там был более или менее обособленный хутор, что, однако, не пометало развитию в Норвегии общинных отношений, которые были закономерны при достигнутом в раннее средневековье уровне производства и общества. В действительности различные хозяйственные и природные условия порождали разные типы общины^[361]*⁷. Специфика же норвежской общины, с его точки зрения, определялась трудностями земледелия в стране и большой ролью скотоводства в ее жизни. Она, как правило, была незначительных размеров, по количеству входивших в ее состав домохозяйств, и главная се функция состояла нс в организации пользования пахотными землями, а в реіулировании эксплуатации необрабатываемых угодий (пастбищ, лугов, лесов и т. д.)^[362]. Итак, позиция А.Я. Гуревича по проблеме общины в 1950-1960-е гг. не отличалась существенно от утвердившейся в то время в советской медиевистике. Он подходил к общине как исторически обусловленному и универсальному явлению, вне которого крестьянское хозяйство в тех условиях не могло существовать, и на конкретном материале стремился показать разнообразие типов общинных отношений, обусловленное природными и хозяйственными условиями. История сельской общины привлекала внимание также Л.Т. Мильской, которая являлась ученицей и последовательницей А.И. Неусыхина^⁶⁹. Идеи А.И. He- усыхина наряду с положениями К. Маркса и Ф. Энгельса об общине и ее эволюции она взяла за основу при разработке в 1950-е гг. проблемы формирования класса зависимого крестьянства по материалам источников, главным образом монастырских картуляриев, Южной и Юго-Западной Германии^[363] ^{^[364]. При этом заслуживают внимания мысли Л.Т. Мильской относительно методики исследования кар- тулярного материала. Вслед за Н.П. Грацианским^[365] она поставила под сомнение возможность применения статистического метода при обработке дарственных грамот периода раннего средневековья и выступила за перенесение цен гра тяжести на их качественный анализ. Для методики исследования картулярного материала Л.Т. Мильской характерно также стремление комбинировать все данные грамот, отдавая предпочтение условиям дарения и структуре передаваемого объекта при определении социального статуса дарителя. В статье «Социальный состав деревни в Юго-Западной Германии в VIIl-IX вв.» Л.Т. Мильская один из разделов посвятила выяснению состояния германской общины изучаемого периода. Начала она с общей характеристики исторического развития общины - от родовой через земледельческую к соседской общине-марке, привлекая высказывания К. Маркса и делая ссылки на работу А.И. Неусыхина «Структура общины в Южной и Юго-Западной Германии в VIII-XI вв.». Анализ материала дарственных грамот привел автора к заключению, что в рассматриваемый период «община в германской деревне представляет собой сельскую общину-марку, которая уже прошла период возникновения аллода и вступила в стадию превращения его в товар; в сфере компетенции общины осталось пользование альмендой, но и альменда начинает подвергаться отчуждению»^[366]. В источниках она обнаружила данные о том, что в качестве объекта дарения могли выступать не только наделы пахотной земли, но и общинные земли и права. При этом большая часть грамот, содержащих передачу каких-либо частей альменды, по ее мнению, принадлежала дарителям не крестьянского, а вотчинного типа, многие из которых были выходцами из среды самих общинников. Этому обстоятельству Л.Т. Мильская придала большое значение. C одной стороны, оно, с ее точки зрения, является показателем далеко зашедшего разложения общины как коллектива равноправных свободных земледельцев, обладающих наделами. Она подчеркнула важность факта узурпации альменды вотчинниками в процессе разорения рядовых общинников. C другой стороны, передача каких-либо частей альменды в составе дарений церковной вотчине со стороны светского землевладения, как полагала Л.Т. Мильская, означает, «что прежде чем попасть в распоряжение монастыря, общинные земли становились объектом узурпации со стороны светских вотчинников»^[367]. Иначе говоря, она отвела светскому вотчинному землевладению решающую роль в складывании крупной церковной вотчины и превращении свободных общинников в зависимых крестьян, что подтверждают также следующие ее слова: «В изучаемый период крестьяне в большинстве случаев уже были включены в состав светской вотчины и являлись объектом, а не субъектом поземельных сделок с крупной церковной вотчиной»^[368]. Вместе с тем Л.Т. Мильская признала справедливым для Юго-Западной Германии известный тезис о сохранении общины как хозяйственной организации в ходе феодализации. Отмеченные положения статьи позже в расширенном виде вошли в книгу Л.Т. Мильской «Светская вотчина в Германии VIII-IX вв. и ее роль в закрепощении крестьянства», где обстоятельно рассматривался вопрос о взаимоотношениях, складывающихся между общиной и светскими вотчинниками в период генезиса феодализма. Историк постаралась более аргументировано показать устойчивость общинной организации. В этом плане заслуживает внимания проделанный ею на материале различных картуляриев анализ реального значения терминов «тагса», «silva communis», «соптагсапі» в дарственных грамотах. Она пришла к выводу, что все эти термины связаны с общиной. Так, с ее точки зрения, несмотря на то, что термин «тагса» приобрел уже до известной степени территориальное значение, с ним «все еще связывается представление об общей альменде»^[369]. Термин «silva communis», как правило, «имеет один смысл - это лес, находящийся в пользовании общины, лес, не выделанный еще из альмсиды»^[370]. А термин «соптагсапі», хотя и встречается в картулярных грамотах очень редко, тем не менее, употребляется в значении общинников. Кроме тот, Л.Т. Мильская привела факты, свидетельствующие о наличии на вотчинных землях общинной чересполосицы и принудительного севооборота. В числе причин сохранения этих хозяйственных распорядков она указала на происхождение вотчинного землевладения, которое в большей степени росло за счет- поглощения крестьянских общинных наделов, а также на низкий уровень развития производительных сил и сельскохозяйственной техники того времени, не позволявший организовать более крупное производство. В этих условиях вотчина была вынуждена довольствоваться эксплуатацией мелких крестьянских наделов, которые, попадая под ее власть, не претерпевали каких-либо структурных и хозяйственных изменений. Автор пишет: «Растущая вотчина не разрушает окончательно общину, а в известной мере приспосабливает ее к своим нуждам, входя в рамки общинной организации...»[371]. Итак, Л.Т. Мильская, используя данные картуляриев ряда монастырей Юго- Западной Германии, попыталась развить основные положения общинной теории. Однако не все сделанные в монографии выводы получили положительную оценку в советской медиевистике. Прежде всего, это относится к тезису Л.Т. Мильской о том, что в изученных ею районах процесс превращения широкой массы свободных общинников в зависимых крестьян в основном завершился до VIll-IX вв. и главная роль в этом процессе принадлежала светским вотчинникам, так как он не соответствовал общепринятому положению о замедленных темпах феодализации Германии [372]*._ C начала 1960-х гг. Л.Т. Мильская обратилась к изучению аграрной истории Испании. В 1962 г. была опубликована первая ее работа по данной тематике «Очерки из истории деревни в Каталонии X-XII вв.», которая представляет собой локальное исследование, основанное на анализе картуляриев, изданных в Испании только в 40-х гг. XX в[373]. Автор отметила, что характер источников не позволяет в полной мере рассмотреть все вопросы аграрного развития Каталонии, к числу которых относится и вопрос об общине. Но, несмотря на отсутствие в документах сведений об общинных распорядках, она выдвинула предположение о наличии в Каталонии в изучаемое время «живучей и сильной общинной организации», на что указывают, по ее мнению, сила и организованность крестьянского сопротивления нажиму феодалов[374]. Особого внимания заслуживает попытка Л.Т. Мильской определить реальное содержание термина «аллод», частое употребление которого в грамотах каталонских картуляриев служило основанием для тезиса о широком распространении в Каталонии мелкой свободной аллодиальной собственности. Она на фактическом материале показала, что термин «аллод» уже утратил свое первоначальное значение свободной, ничем не ограниченной собственности и приобрел многозначный характер^[375]. Историк предположила возможность изменения реального содержания этого термина по мере развития феодализационного процесса. В число историков, занимавшихся в рассматриваемый период разработкой аграрно-историческая проблематики эпохи раннего средневековья, входил А.Р. Kop- сунский, на становление научного метода и исследовательских склонностей которого, как отметили в своей статье О.И. Варьяш и Л.Т. Мильская, оказало также большое влияние многолетнее общение с А.И. Неусыхиным^[376]. А.Р. Корсунского, прежде всего, интересовала проблема синтеза римских и германских отношений и поэтому объектом его пристального внимания стала Испания, страна, раннесредневековая история которой в то время была еще слабо изучена. Начав свои штудии с истории Вестготского государства, он продолжил, развил и обобщил результаты этих исследований в монографии «Готекая Испания»^[377]. Уже анализ самой ранней статьи из этой серии, посвященной положению рабов и вольноотпущенников в Вестготском государстве VI-VII вв., показывает, что А.Р. Корсунский входил в число сторонников общинной теории. Характеризуя в общих чертах результаты исторического развития Вестготского государства за трехвековой период его существования, он отметил, что «общинное землевладение разложилось у готов раньше, чем у франков или англосаксов»^[378]. В монографии вопрос об аграрном строе и общинных отношениях включён А.Р. Корсунским в число наиболее важных вопросов для уяснения характера социально-экономического и политического строя готской Испании^[379]. Его рассмотрению он посвятил отдельную главу, многие положения которой были уже намечены им в ранее опубликованных статьях по истории вестготов. По словам А.Р. Корсунского, сложность разработки этого вопроса была обусловлена скудностью данных источников о земельной общине в Вестготском государстве. Некоторые свидетельства вестготских законов по-разному истолковывались сторонниками мнения о господстве у готов римских аграрных порядков и историками, признающими наличие у них общины-марки. Сам же автор обнаружил в готских законах, как признаки аграрного строя римской деревни, так и следы общины-марки, что, по его мнению, объяснялось своеобразным сочетанием в Вестготском государстве римских и германских аграрных порядков^[380]. Уже в первой главе, говоря о результатах расселения вестготов на Пиренейском полуострове, автор отметил, что «там, где до поселения варваров сельская община уже исчезла, она появилась снова»^[381]. В вестготских законах он выявил такие черты германской общины, как совместное пользование неподеленными угодьями, систему открытых полей, чересполосицу и пр. Но, по его мнению, общинный строй готов при поселении их на римской территории сохранялся не по- всеместяо, а преимущественно там, где они оседали компактно в виллах крупных землевладельцев. При этом условия раздела земли с местным населением исключали повсеместное поселение готов компактными массами. Обычно они селились вперемежку с местными земледельцами, что способствовало взаимодействию римских и германских институтов. Важно отметить, что при выяснении характера общины А.Р. Корсунский также как и А.И. Неусыхин, придавал большое значение форме семьи и земельной собственности. Обнаружив в источниках факты, с одной стороны, соответствующие традициям большой семьи, а с другой, - ее распаду, он пришел к заключению, что, несмотря на расселение вестготов, подобно бургундам в ряде случаев большими семьями, у них уже в V в. происходил переход от большой семьи к индивидуальной, которая все более укрепляла свои позиции. Укрепление индивидуальной семьи, с точки зрения А.Р. Корсунского, было тесно связано с формированием у вестготов собственности аллодиального типа. До V в. у них отсутствовала частная собственность на пахотную землю. После же расселения на завоеванной территории у вестготов началось формирование поземельной собственности. Именно тесный контакт с местным населением, обусловленный самим порядком расселения, историк считал мощным ускорителем этого процесса’⁸⁸. Анализ готского законодательства привел его к мысли, что во второй половине V в. у вестготов появилась земельная собственность сходная с франкским ранним аллодом, которая со временем приобрела черты полного аллода при сохранении все же некоторых ограничений в области свободного распоряжения собственностью домохозяином в пользу ближайших родственников^[382] ^{^[383]. Ученый при этом отметил, что хотя формирование аллода у вестготов нс определяло начало феодализации в такой решающей мере как во Франкском государстве, так как местное крупное землевладение и римская частная собственность в Испании в V-VII вв. сохранялись в большей мере, чем к северу от Пиренеев; «тем не менее, появление аллода и эволюция общинною устройства у варваров имели важнейшее значение для феодализационного процесса в этой стране»^[384]. Большое внимание А.Р. Корсунский уделил вопросу о разложении сельской общины у вестготов в ходе феодализации. По его мнению, распад общинного строя находил свое выражение в процессе разорения свободных готских крестьян и превращения их в зависимых земледельцев. В готской Испании этот процесс протекал значительно интенсивнее в сравнении с другими странами Западной Европы, что было обусловлено, «с одной стороны, процессами, происходившими внутри общины - дифференциацией общинников, связанной с быстрым ростом производительных сил после поселения готов в Галлии и Испании — и, с другой стороны, воздействием крупного готского и римского землевладения... Тесный контакт готов с местным населением, усвоение завоевателями многих элементов римской правовой системы, включение германцев и испано-римлян в одну и ту же церковную организацию также ускоряли распад готской общины»^[385] ^{^[386]. Вместе с тем, историк отметил, что, несмотря на быстрые темпы разложения сельской общины, нет, все же оснований говорить о полном ее исчезновении у вестготов к началу Vni в. Он пишет: «Фактически соседская община, несмотря на зарождение крупного феодального землевладения, уцелела в большей мере, чем об этом можно судить на основании романизированного, направленного на укрепление индивидуальной собственности официального права»^-'⁹². В более общем виде взгляды А.Р. Корсунского по проблеме общины получили выражение в созданных им в этот период работах обобщающего характера, где конкретный материал по истории разных стран Западной Европы в раннее средневековье рассматривался в сравнительно-историческом плане^[387]. В монографии «Образование раннефеодального государства в Западной Европе» и в статье «Проблема революционного перехода от рабовладельческого строя к феодальному в Западной Европе» он выступил как сторонник точки зрения, согласно которой общественный строй всех германских племен изначально базировался на общинных отношениях. В первой из указанных работ, при исследовании социальных предпосылок образования раннефеодального государства в Западной Европе, историк уделил значительное внимание выяснению роли общинного строя в разных типах варварских королевств^[388]. Он показал, что в варварских королевствах, возникших на территории римских провинций, где имел место римско-германский синтез, разложение общинных отношений и процесс феодализации шли более быстрыми темпами, чем в странах, где элементы позднеримского рабовладельческого строя либо вовсе отсутствовали, либо были очень слабо развиты (как в Норвегии и англосаксонской Британии). Общую черту ранней истории рассматриваемых им государств второго типа, А.Р. Корсунский видел в прочности родового строя, разложение которого началось в Британии только с конца VII в., а в Норвегии — лишь в VIII-X вв., то есть, когда на континенте Западной Европы уже сложился феодализм. В Норвегии прочность родоплеменных отношений, с его точки зрения, сказалась как на характере земельной собственности и формах семьи (устойчивость одаля как родового владения большой семьи), так и на социальном строе, основную массу которого долгое время составляли свободные общинники^[389]. Общественный строй англосаксов, по мнению историка, также отличался архаичностью, несмотря на более быстрое, чем в Норвегии разложение родоплеменных отношений из-за сохранения в отдельных частях Британии некоторых элементов позднеримских отношений. Деление англосаксонского общества на свободных керлов и знатных эрлов, устойчивость общинного землевладения в форме земледельческой общины вплоть до конца VII в., наличие - наряду с малой семьей - также и большой семьи с особым видом неотчуждаемой земельной собственности - фольклендом, - все это тормозило процесс феодализации. В статье «Проблема революционного перехода от рабовладельческого строя к феодальному в Западной Европе» А.Р. Корсунский особо подчеркнул, что «решающим фактором в переходе от античного общества к средневековому были свободные общинники»^[390]. Переход к феодализму, синтез античных и неантичных структур, с его точки зрения, стал возможен в западных провинциях лишь после варварских завоеваний, когда важную роль в производстве стал играть новый слой непосредственных производителей — свободных германских общинников. Таким образом, А.Р. Корсунский продолжил разработку общинной теории в том виде, в каком она была изложена А.И. Неусыхипым, преимущественно на материале вестготских источников, хотя в работах обобщающего характера он изложил свою позицию по данной проблеме и применительно к истории других германских племен. Особое внимание ученый сосредоточил на изучении данных исторических памятников, свидетельствующих о свободной германской общине и процессе ее разложения. Однако он не рассматривал в этот период весьма важный для понимания общих закономерностей развития аграрного строя в период средневековья вопрос о судьбе общинной организации в условиях сложившихся феодальных отношений. Изучением аграрных отношений раннего средневековья на территории Франции в рассматриваемое время занимался Я.Д. Серовайский, который тоже входил в число учеников А.И. Неусыхина и придерживался основных положений общинной теории. В статье «Изменение системы земельных мер, как результат перемен в аграрном строе на территории Франции в период раннего средневековья» он, не соглашаясь с мнением Н.П. Грацианского о заимствовании варварами в Южной Галлии римской системы полей и земельных мер^[391], показал наличие следов старой общинной организации в системе измерения полей, засвидетельствованной французскими аграрными источниками IX-XII вв^[392]. В источниках Я.Д. Серовайский вместо римских квадратных мер, базировавшихся на компактных владениях, обнаружил различные приемы выражения площади земли посредством линейных мер, большая часть которых представляла собой известную модификацию того способа, когда размер участка определялся по одной ширине^[393]. Руководствуясь выдвинутой еще Н.П. Грацианским идеей о наличие связи между земельными мерами, порядками землепользования и системой землевладения, он пришел к выводу, что выражение площади земли при помощи одного линейного измерения — ширины участка, могло возникнуть лишь в условиях общинного землевладения с его системой полей и чересполосицей. Представление о конкретном участке земли тогда было связано с конкретным полем с постоянными границами и названием, в котором он располаг ался. Длина участка являлась величиной постоянной, так как при разделе каждого поля общинникам наделялись полосы параллельно одной из его границ. А, вот, ширина участка была величиной переменной, присущей каждому участку в отдельности. Поэтом}' она определяла его размер^[394]. Многообразие и неустойчивость земельных мер, которые обнаруживают французские источники IX-XII вв., по мнению Я.Д. Серовайского, были следствием дальнейших перемен в аграрных отношениях. Превращение надела общинника в аллод, который историк рассматривал как свободно отчуждаемую собственность, повлекло за собой неравенство в сфере землевладения. Многочисленные поземельные сделки приводили к изменению существовавшего ранее порядка расположения участков в пределах каждого поля. Длина утрачивала характер постоянной величины. Появлялись участки земли, не входившие в систему полей. В результате возникла потребность в новых способах выражения площади земли^[395]. Таким образом, Я.Д. Серовайский изменение земельных мер связывал с переменами в аграрном строе на территории Франции с V по XII вв., а именно, с распространением общинного землевладения и последующим его разложением. C позиций общинной теории подошел Я.Д. Серовайский и к изучению изменений, произошедших в V в. в бургундском и галло-римском обществе^[396], хотя по некоторым спорным проблемам он пришел к выводам несколько отличным от тех, которые были сделаны в работах других отечественных медиевистов^[397]. Так, рассматривая вопрос о роли родовых отношений в общественной жизни бургундов, ученый обратился к анализу значения термина faramanni, упоминаемого в Бургундской Правде, который использовался Н.П. Грацианским и А.И. He- усыхиным в качестве основного аргумента в пользу сохранения в бургундском обществе кровнородственных групп или больших семей. Проанализировав содержание всех параграфов главы LIV^[398] , историк сделал заключение, что под faramanni следует подразумевать не членов кровнородственных групп, а вообще бургундов. Этот факт, а также данные о семейных разделах и о порядке наследования свидетельствуют, по его мнению, о том, что «господство большой семьи не было длительным в бургундском обществе»^[399]. Основной производственной ячейкой у бургундов в V-VI вв. было уже «хозяйство малой семьи, органически связанное с сельской общиной»⁴⁰⁶. Причину быстрого разложения родовых отношений у бургундов Я.Д. Серовайский видел во влиянии римской общественной среды. К числу спорных относится также проблема земельных разделов между бур- гундами и галло-римлянами. Я.Д. Серовайский в полемике с Н.П. Грацианским и отчасти с А.И. Нсусыхиным, дав собственную интерпретацию некоторым свидетельствам источников, доказал, что у бургундов было не два, а один массовый раздел земли. Он произошел, по-видимому, в начале правления Гундобада (80-е гг. V в.). В руки бургундов перешло 2/3 пахотных земель, половина усадеб и садов, а также 1/3 галло-римских рабов. Леса, пастбища и пустоши были оставлены в общем владении, как бургундов, так и местного населения или, иначе говоря, превратились в альменду. Никаких прямых данных, подтверждающих факт первого раздела, в результате которого бургунды получили только половину римских земель, Я.Д. Серовайский не обнаружил в источниках⁴⁰⁷. Однако, несмотря на это, историк обратил внимание на большие масштабы земельных перемещений в V в. на территории Бургундии, сопровождавшиеся существенными изменениями в отношениях собственности на землю. C его точки зрения, у бургундов и галло-римских крестьян появилась новая форма собственности на землю - аллод. И хотя возникновение аллода Я.Д. Серовайский связыват с развитием свободного отчуждения земли, все же он подчеркнул его специфику, отличие от римской земельной собственности. По его мнению, аллод «сохранял связь с общинной собственностью и предполагал лишь особые права на присвоение общинного надела»⁴⁰⁸. Право свободного распоряжения распространялось только на часть надела, куда входили: усадьба, пахотные земли, луга. Другая его часть представляла долю в испод елейных угодьях, являвшихся коллективной собственностью и систематически подвергавшихся переделам. При этом даже после ^[400] ^{^[401] окончательного раздела, участки общих угодий, перешедшие во владение отдельных домохозяйств, еще долго сохраняли связь с общинной собственностью. В источниках историк обнаружил следы архаических отношений, при которых общая земля передавалась отдельным лицам не в собственность, а только для хозяйственного использования. Владения же галло-римских крестьян превратились в аллод, как он полагал, в результате распространения на них таких же прав на аль- менду, какими пользовались бургундские общинники^[402]. Вместе с тем, Я.Д. Серовайский отметил, что процесс земельных перемещений имел своим последствием и утверждение на территории Бургундского королевства общинного землепользования. В качестве его характерных признаков он выделил: систему нолей, рассредоточенную структуру земельных владений и угодья общего пользования^[403]. Таким образом, основные изменения на территории Бургундии в V в. Я.Д. Серовайский видел в возрастании значения мелкого хозяйства в экономике, в распространении порядков общинного землевладения и землепользования, а также в появлении и у бургундов, и у гапло-римлян единообразной, переходной по своему характеру, формы собственности - аллода, на основе которой их дальнейшее развитие происходило в направлении формирования феодальных отношений. Анализ процесса феодализации на территории Франции составлял один из основных аспектов научной деятельности А.Я. Шевеленко^[404]. В публикациях по истории Шампани и Бретани историк выразил и свое отношение к проблеме общины^[405]. В статье «К вопросу об образовании класса крепостных крестьян в Шампани IX-X вв.» он отнес эту проблему к числу наиболее важных вопросов аграрной и социальной истории средневековья. Опираясь на высказывание Ф. Энгельса о сохранении марки на протяжении всех средних веков, А.Я. Шевеленко отметил, что, несомненно «в деревне раннего средневековья общине принадлежит значительное место»'"³. Несмотря на скудность документальных сведений но провинции Шампань, он все же обнаружил данные о существовании там общины. К ним автор отнес выраженную чересполосицу земель и методы хозяйственной эксплуатации, которые соответствовали аграрным распорядкам, характерным для деревенской общины с принудительным севооборотом и выпасом скота по жнивью на открытых полях. C наличием «поземельной» общины А.Я. Шевеленко связал также существование такой формы крестьянского землевладения, как надел непосредственного производителя, который был основной ячейкой шампанской деревни. Неоднократные упоминания в источниках о silvae communes он рассматривал в качестве прямого свидетельства существования общинных земель. Главная территориальная единица Шампани — вилла, по его мнению, была не вотчиной, а деревней, «совпадающей с деревенской общиной хотя бы частично»^[406] ^{^[407]. Определяя внутреннюю структуру общины в Шампани, ученый обратил внимание на данные источников о совместном проживании многих родственников- крестьян, что, с его точки зрения, указывает на сохранение в отдельных местах большой семьи, находившейся в состоянии распада. В то же время он отметил, что в большинстве случаев в документах речь идет об индивидуальной семье, и это «создает картину, характерную для сельской общины»^[408]. «Закрепощение» свободных общинников в Шампани, также как и во Франции в целом, по мнению А.Я. Шевеленко, составило одну из сторон процесса образования класса крепостных крестьян. При этом община втягивалась в зависимость не вся сразу, а по частям^[409]. Что касается Бретани, то ее развитие в раннее средневековье отличалось своеобразием ввиду вторжения в галльскую Арморику бриттов, принесших с собой кельтскую форму уже разлагавшейся родовой общины. А.Я. Шевеленко особо отметил, что бриттская миграция, несмотря на свои последствия, не имела разрушительного характера. У переселенцев не было ярко выраженного стимула к коренной ломке и переделке того, что они застали на новом месте жительства, так как к моменту краха Римской империи в Арморике не существовало таких форм административной и экономической организации общества, которые чем-либо препятствовали жившим родоплеменным строем бриттам обосноваться там. По словам историка, вторжения бриттов были по существу «не завоеванием, а этнической инфильтрацией»^[410]. Произошедшее в процессе расселения бриттов перераспределение земли затронуло в отличие от германских племен по преимуществу не частновладельческие права, а племенную собственность. Как установил А.Я. Шевеленко, расселялись бритты на территории Арморики клановыми группами - плу, состоявшими из малых родов или большесемейных триб. Анализ содержащихся в источниках терминов привел его к мысли, что по мере роста населения и освоения новых земель, в Бретани образоватись поселения преимущественно хуторского или даже дворового типа с «временным севооборотом, непостоянной запашкой, индивидуальными пастбищами и огороженными полями при залежно-переложной системе земледелия»^[411]. В источниках А.Я. Шевеленко выявил данные о более длительном сохранении в Бретани пережитков родового строя в сравнении с другими территориями Франции. Даже в IX-X вв. основной производственной ячейкой в бретонской деревне, по его мнению, была geneologia, так называемая большая семья. Тем не менее, он признал, что «торжество сельской общины было уже не за горами»⁴¹⁵. Расселение на территории Бретани нарушило хозяйственные связи между родственниками и содействовало медленной эволюции в сторону сельской общины. Большую роль в этом процессе А.Я. Шевеленеко отвел изменению характера собственности на пахотную землю. C его точки зрения, общая линия развития поземельной частной собственности на территории Бретани аналогична обрисованной А.И. Неусыхи- ным на примере франкской Галлии. У бретонцев также «сначала существовало пользование землей как родоплеменной собственностью с последующим закреплением участков за домовыми общинами; затем возникло право наследования земли отдельными членами большой семьи; потом эта земля превратилась в надел малой семьи; наконец образовался аллод...»^[412] ^{^[413]. Более конкретно представления Л.Я. Шевслснко об эволюции аллода и общины получили отражение в статье, посвященной сопоставлению путей генезиса феодальных отношений во Франкском государстве и Индонезии^[414]. Анализ их показывает, что А.Я. Шевеленко вслед за А.И. Неусыхиным выделял в развитии земельного аллода два этапа: ранний и развитой, на первом из которых аллод представлял собой наследственное владение большой семьи, а на втором - являлся уже частной собственностью малой семьи. Именно смена этих этапов, с точки зрения А.Я. Шевеленко, являлась решающим фактором в переходе от земледельческой общины к соседской общине-марке, «члены которой сообща владели альмендой, чересполосно располагали свои пахотные наделы и обрабатывали их в обязательном порядке в одно время.. .»^[415]. Вопрос об южноитальянской сельской общине IX-XIII вв. в 1950-1960-е гг. был предметом исследований М.Л. Абрамсон. Анализ одной из ранних ее работ «Крестьянство в византийских областях Южной Италии (IX-Xl вв.)», показывает, что она подходила к разработке этого вопроса исходя из утвердившихся в советской медиевистике представлений об общине и ее эволюции. Уже при постановке задач вначале статьи М.Л. Абрамсон, в первую очередь, указала на необходимость изучения процесса развития крестьянской общины и ее преобразования «в высшую форму - марку»^[416]. М.Л. Абрамсон отметила, что в IX-XI вв. в Южной Италии община являлась основной производственной ячейкой общества и в то же время выступала как определенная организация при решении своих внутренних дел, а также во взаимоотношениях с внешним миром. Определяя ее характер, она обратила внимание на изменение содержания лангобардского термина «кондома», встречающегося в источниках VIII, IX и X вв. Так, если в грамотах, относящихся к более раннему периоду, термин «кондома» означал обычно большую семью, охватывающую родственников трех поколений, то в документах IX-XI вв. под кондомами подразумевались уже, как правило, малые семьи. А это, по мнению автора, свидетельствует о сохранении больших семей в VIII в., по крайней мере, на территории с большим количеством лангобардских поселений и о последующем их распаде^[417] ^{^[418]. В качестве аргумента в пользу процесса распада больших семей М.Л. Абрамсон привела также данные об актах раздела общего имущества между родственниками. В статье рассматривается и связанный с проблемой эволюции общины вопрос о возникновении аллода как свободно отчуждаемой собственности. Большое количество грамот, оформляющих земельные сделки, а также наличие в них указаний на возможность получения земли и от отца, и от матери свидетельствуют, как полагала М.Л. Абрамсон, о «превращении наделов крестьян в аллод»⁴²³. Вместе с тем, она отметила наличие некоторых прав родственников (бывших членов большой семьи) на выделившийся индивидуальный надел, которые находят отражение в источниках вплоть до норманнского периода. В целом М.Л. Абрамсон недостаточно четко изложила свою позицию по поводу характера общины Южной Италии изучаемого ею периода. Она то отмечает, что «в IX-X вв. южноитальянская община достигает следующего, более высокого этапа своего развития: она полностью превращается в соседскую», то называет ее общиной переходного периода, то определяет ее как марку, находящуюся на стадии своего формирования, которой присущи некоторые черты «земледельческой общины предшествующего периода, состоявшей из нескольких больших семей»^[419]. К архаическим чертам общины М.Л. Абрамсон отнесла большую роль родственников в жизни общинников, наличие у них определенных прав на уже поделенную семейную собственность и сохранение совместного владения некоторыми угодьями, в том числе и пашней. Эти черты, как отмечает автор, постепенно сглаживаются и уже не обнаруживаются «в источниках норманнского периода. Марка утвердилась, и аллодиальная собственность на пахотную землю получила окончательную кристаллизацию»^[420]. М.Л. Абрамсон выделила и специфические черты южноитальянской общины. К ним она отнесла отсутствие принудительного севооборота и системы открытых полей, объяснив это особенностями хозяйства в областях Южной Италии, а, именно, поликультурным его характером. Итак, содержание статьи свидетельствует о том, что М.Л. Абрамсон рассматривала вопрос о крестьянской общине в Южной Италии IX-XI вв., придерживаясь общепринятой в отечественной медиевистике типологии общины. Причем не во всех вопросах, относящихся к истории общины, она сумела полностью разобраться. Так она не объяснила, чем было обусловлено длительное сохранение архаических отношений в южноитальянской общине, не уделила должного внимания вопросу о ее этническом составе, что, возможно, позволило бы лучше разобраться в особенностях этой общины. Называя изучаемую общину лангобардской и отмечая сохранение архаических отношений в среде греческих и армянских поселенцев, осевших на некоторых местностях Южной Италии, она ничего не сказала по поводу распространения общинных отношений у местного римского населения. В 1969 г. была опубликована статья М.Л. Абрамсон непосредственно по интересующей нас проблематике «Южноитальянская община IX-XIIl вв.»^[421]. Уже в самом начале ее автор констатировала значительное отличие крестьянской общины в Южной Италии от общины-марки - «наиболее распространенного в средневековой Европе типа» и поставила цель «показать особенности южноитальянской общины на разных стадиях ее развития»^[422]. М.Л. Абрамсон, несмотря на указанные хронологические рамки, начала рассмотрение истории общины со времени расселения лангобардов, так как, именно, с их приходом она связывала возрождение общинной организации на юге Италии. Автор пишет: «Главным вкладом лангобардов (помимо расширения слоя мелких собственников — крестьян) была община и ее институты»^[423]. М.Л. Абрамсон обратила внимание на то, что так же, как в Северной и Средней Италии, лангобарды селились на юге отдельно от местных жителей, кровнородственными группами - большими семьями, в совокупности составлявшими общины. Однако из-за почти полного отсутствия источников по социальной и экономической истории Южной Италии VI-VIII вв. она вынуждена была использовать документы более позднего времени. В них историк обнаружила указания на большие семьи. Одним из таких указаний стал лангобардский термин «кондома». Сам факт сохранения этого термина в источниках IX-X вв., несмотря на изменение его содержания, с ее точки зрения, свидетельствует о расселении лангобардов по всей Южной Италии большими семьями, которые позднее распадались на малые. При этом она подчеркнула, что «этот процесс был на юге, несомненно, замедленным»⁴'’ . Он завершился, очевидно, только к XlI-XlИ вв. Не ограничиваясь простой констатацией этого факта, М.Л. Абрамсон попыталась выяснить причины живучести большой семьи. Она обратила внимание на медленные темпы синтеза варварских и римских институтов, что было обусловлено первоначальной изолированностью лангобардов от местных жителей, их стремлением сохранить свои обычаи. Определенную роль в сохранении большой семьи, по ее мнению, сыграли также трудности ведения хозяйства в VI-X вв. в обстановке непрекращающихся набегов и междоусобных войн^[424] ^{^[425] ^[426]. В рассматриваемой статье М.Л. Абрамсон поставила вопрос и о наличии на юге Италии до X-XI вв. общинных связей в среде местного римского населения, на который дала отрицательный ответ. Она полагала, что из-за «характера расселения лангобардов, имевшего своим последствием замедленность процесса ассимиляции в сельской местности, воздействие принесенных варварами институ тов не было до их смешения с местным населением столь значительным, чтобы возродить общину в среде римских мелких собственников и зависимых крестьян»⁴'¹’. Однако в дальнейшем, по мере слияния лангобардов с римлянами, под воздействием лангобардской общины, с точки зрения М.Л. Абрамсон, получили развитие новые общины смешанного состава. Этот новый этап в развитии южиоитальян- ской общины начался с XI, а в некоторых районах даже с X в. Соседские связи постепенно становились преобладающими, и община приобрела территориальный характер. При этом историк отметила, что если в ранний период, то есть до X в., община обладала в основном хозяйственными функциями, то в дальнейшем, несмотря на втягивание крестьян в зависимость, происходит расширение сферы ее компетенции. Последующие этапы в развитии общины в Южной Италии она, опираясь на материал источников, связала с возрастанием степени ее самоуправления. Первые хартии конца XI - начала XU в., содержащие не только фиксацию повинностей, но и определенные гарантии от произвола феодала, как полагала М.Л. Абрамсон, свидетельствуют о переходе общины на следующую ступень своего развития. В конце XII - начале XIII в. в хартиях за общиной и ее членами были закреплены ряд важных прав, что также является показателем наступления нового этапа в ее развитии. А во второй половине XIII в. происходит окончательное оформление самоуправления общин крестьян, живших не только на землях светских и церковных вотчинников, но и государственного домена. По словам автора, деревенская община «выступает как активно действующая сила, с которой вынужден считаться сеньор и которая отстаивает свои интересы любыми путями, вплоть до открытого сопротивления притязаниям феодала»^43,1. Не ограничиваясь этим, М.Л. Абрамсон попыталась выделить факторы, способствовавшие все большему усилению общин. В частности, она указала на заинтересованность феодалов в привлечении крестьян на свои пустовавшие земли, явившуюся причиной заключения ряда коллективных договоров, а также на общую тревожную обстановку, которая побуждала феодалов селить земледельцев в укрепленные пункты (castra, castella) и в то же время делала этих феодалов более уступчивыми^[427] ^{^[428]. Таким образом, как показывает анализ работ М.Л. Абрамсон, взгляды ее на историю южноитальянской общины со временем, по-видимому, вследствие более углубленного исследования материала источников, претерпели некоторую эволюцию. Оставаясь на позициях общинной теории, она в статье 1969 г. при рассмотрении этапов развития общины в Южной Италии, основное внимание уделила выявлению ее особенностей, обусловленных местными условиями. Более ранний остготский период в истории Италии изучался З.В. Удальцовой и И.А. Дворецкой, которые в своих работах по аграрной проблематике затронули и вопрос о сельской общине^[429]. Обе исследовательницы, несмотря на отсутствие в используемых ими источниках прямых данных об общине, все же высказались за наличие в той или иной мере общинных порядков в Италии в период господства остготов. З.В. Удальцова причину отсутствия сведений об общинных отношениях видела, прежде всего, в характере источников. На содержание важнейших памятников остготского периода, по ее мнению, повлияло то, что авторами большей их части были римляне, мыслившие понятиями своего общества, для которых, возможно, принесенные варварами новые общественные отношения оставались «не только чуждыми, но и не вполне известными»^[430]. Немаловажную роль она придавала и самому факту создания Остготского государства в центре бывшей Римской империи, где римские порядки отличались большей живучестью и более интенсивно воздействовали на общественный строй завоевателей. В итоге З.В. Удальцова в ранних работах пришла к заключению, что «в силу сложившихся исторических условий общинные отношения остготов после их поселения на Апеннинском полуострове подверглись сильному воздействию частнособственнических форм хозяйства», господствовавших там, и, по-видимому, стали быстро разлагаться^[431]. В монографии «Италия и Византия в VI в.», подводившей итог ее предыдущих исследований по данной тематике, З.В. Удальцова уже более подробно, остановилась на вопросе об общине в остготской Италии. Она указала на наличие в источниках остготского периода единственного бесспорного свидетельства в пользу общины, имея ввиду упоминавшиеся в «Вариях» Кассиодора кондамы гепидов, представлявшие собой, подобно кондомам более поздних документов, семейные общины. Кроме того, З.В. Удальцова обратила внимание на довольно частое использование Кассиодором характерной для общинных порядков терминологии, в частности понятия «vicinitas» (соседство), которое, по ее мнению, в сознании остготов еще совпадало с понятием родства. Исходя из этого, она сделала вывод, что «остготы и их союзники в период расселения в Италии еще сохраняли (пусть в пережиточной форме) элементы семейной общины. Однако влияние частнособственнического римского права и интенсивность имущественной и социальной дифференциации были здесь настолько значительными, что распад семейной общины в Италии сопровождался не формированием общины-марки, а образованием свободно отчуждаемой собственности в духе римского права»^[432]. В источниках З.В. Удальцова не обнаружила свидетельств существования территориальной общины у остготов в Италии. Усиление общинных отношений на территории Италии произошло, с ее точки зрения, лишь после вторжения лангобардов^[433]. Позиция И.А. Дворецкой, несмотря на некоторое сходство, все же в ряде пунктов отличалась от точки зрения З.В. Удальцовой. И.А. Дворецкая, как и З.В. Удальцова, признавала наличие довольно сильного римского влияния в Остготском государстве, ярким выражением которого стало то, что земельные наделы остготов с самого начала представляли собой свободно отчуждаемую собственность - аллод. Поэтому, по ее мнению, «остготская земледельческая община очень скоро разложилась»^[434]. Вместе с тем И.А. Дворецкая обнаружила в источниках косвенные данные, свидетельствующие о прочности соседских связей среди остготов и о наличии в отдельных местах общинных угодий. На основании всего этого она выдвинула предположение, что в некоторых районах Италии у остготов сохранилась община, «которая представляла собой общину-марку с индивидуальным наделом - аллодом и общинной собственностью на леса, выгоны, луга и дороги»^[435]. Можно сказать, что И. А. Дворецкая считала общинные отношения остготов более устойчивыми и оказавшими большее влияние на общественный строй Италии, чем З.В. Удальцова. C этим связаны и некоторые расхождения между ними в оценке степени возрастания численности мелких свободных землевладельцев в Италии после прихода остготов и в понимании сущности, произведенного там земельного раздела. И.Л. Дворецкая полагала, что основным результатом остготского завоевания Италии было значительное увеличение слоя средних и мелких землевладельцев. По ее мнению, Теодорих оставил в силе порядок раздела, установленный Одоакром, по которому подверглись конфискации 1/3 земель римских собственников, но «фактически земельный раздел был произведен заново»^[436]. Разделу подверглись частновладельческие земли, как на севере, так и на юге Италии. C точки зрения З.В. Удальцовой, увеличение удельного веса мелкого свободного землевладения в масштабах всей страны вряд ли было значительным, так как наделение землей основной массы рядовых остготских воинов осуществлялось за счет конфискации земельных владений сторонников Одоакра, большинство из которых сами являлись мелкими собственниками^[437]. Остготы были расселены главным образом в Северной Италии, в то время как на юге и в Сицилии раздел земли почти не производился. Вопрос о формах общинных объединений крестьянства в Северной Италии IX—XlI вв. привлек внимание JF.A. Котельниковой в процессе рассмотрения ею проблемы происхождения сельских коммун^[438]. Она, в отличие от большинства зарубежных историков, стремившихся найти юридических предшественников сельских коммун, попыталась установить, существовали ли в Италии более раннего периода крестьянские объединения, социально-экономическая и административная природа которых была бы родственна развитым сельским коммунам Xin-XIV вв. Однако прежде чем изучать характер крестьянских объединений интересующего ее периода, Л.А. Котельникова обратилась к вопросу о лангобардской общине. Она присоединилась к выводу А.И. Неусыхина о наличии в Италии VIII вв. общины-марки, регулировавшей хозяйственные взаимоотношения между соседями и выполнявшей некоторые административные функции^[439]. Ее интересовала дальнейшая судьба общины в условиях интенсивно шедшего процесса феодализации в VIII-X вв. В источниках, относящихся к различным областям Северной Италии, историк обнаружила данные о наличии у крестьянских объединений значительных хозяйственных функций в области распоряжения общинными землями и элементов самоуправления, которые проявлялись не только в существовании особых должностных лиц, выполнявших ряд важных функций, но и в сохранении влияния народного собрания. На основании этих свидетельств она сделала вывод о существовании в Северной Италии IX—XII вв. общинных объединений, являвшихся по своей природе экономическими и административными организациями крестьянства^[440]. Правда Л.А. Котельникова указала на существенные отличия североитальянской общины IX-XII вв. от классической свободной марки, обусловленные ходом процесса феодализации, и констатировала ее большую слабость в сравнении с современной ей германской общиной. Эту слабость она объяснила влиянием местных условий, а, именно, многовековым господством римской частной собственности и сильным влиянием римских порядков на весь ход феодализации итальянского общества. Наличие же у крестьянских объединений Северной Италии IX-XII вв. элементов общинного землевладения и самоуправления, которые в развитом виде являлись основными характерными чертами сельских коммун XIII-XIV вв., по мнению Л.А. Котельниковой, свидетельствует о тесной преемственности между ними. Таким образом, для Л.А. Котельниковой было характерно признание непрерывности в развитии североитальянской общины, начиная с лангобардской эпохи и до возникновения развитых сельских коммун. Вместе с тем, с ее точки зрения, община на протяжении всего этого периода не оставалась неизменной. Даже между общинами IX-X вв. и XI-XII вв. историк отметила существенные различия в объеме прав на общинные угодья и в области самоуправления. Сельская же коммуна, по ее мнению, «являлась новой формой общины, возникшей на новом этапе экономического развития страны - в период быстрого роста городов, широкого распространения товарно-денежных отношений и массового личного освобождения крестьян, что и обусловило особенности ее административной и экономической организации»^[441]. Сторонником общинной теории являлся также Ю.Л. Бессмертный. Об этом свидетельствуют его работы, опубликованные в 1960-е гг.^[442]. Проблематика этих работ не связана напрямую с темой нашего исследования, но, несмотря на это, они дают определенное представление о его взглядах по проблеме общины. Так в статье, посвященной рассмотрению вопроса об актуальности изучения раннего западноевропейского средневековья, ученый в числе прочих примеров взял проблему типологии генезиса феодализма и при определении критериев этой типологии обратил внимание на общинное устройство, являвшееся одним из важнейших и неотъемлемых элементов раннефеодальной социальной организации. По его предположению, в специфическом соотношении трех неотъемлемых элементов феодального общества — деревенской общины, города и системы феодальной эксплуатации — возможно, воплотится «тот метакритерий типологии генезиса феодализма, который окажется применимым не только для западноевропейских обществ, знавших романо-германский синтез, но и для европейских стран, не знавших такого синтеза, а может и для внеевропейских стран эпохи феодализма»^[443]. В монографии «Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII-XIII вв.» при исследовании внутрикрестьянских отношений и их изменения в рассматриваемый период, Ю.Л. Бессмертный обратился к проблеме общины и привел наиболее распространенные в зарубежной медиевистике взгляды по вопросам происхождения общины и факторам, определявшим ее развитие. Историк отметил ряд положительных моментов в концептуальных построениях зарубежных историков, к которым отнес признание многообразия путей возникновения и основных черт сельской общины в разных странах Европы, накопление обширного материала о влиянии на функционирование общины территориальных князей и отдельных вотчинников. Вместе с тем, он присоединился к критике представителями марксистской историографии отрицания в этих концепциях исконности общинного строя в Европе и приписывания решающей роли в его становлении политической власти^[444]. C его точки зрения, говоря о корнях внутриобщинных отношений XII- XIII вв., следует иметь в виду экономические потребности крестьянства, а также роль родственных связей в складывании этих отношений. История крестьянской общины входила и в круг научных интересов известного отечественного медиевиста С.Д. Сказкина^[445]. В 1968 г. вышла в свет его монография «Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века», в которой отдельная глава посвящена рассмотрению вопроса об эволюции общины в средневековой Европе^[446] ^{^[447].С.Д. Сказкин, беря во внимание положения основоположников марксизма, выводы как зарубежных, так и отечественных историков, а также свидетельства источников, описал смен}' форм общины от первобытной общины к общине-марке, уделив основное внимание характеристике последней. Особое внимание к общине-марке было обусловлено тем значением, которое она, с его точки зрения, имела в истории средневековья. Ou пишет: «История западноевропейского крестьянства фактически имеет дело... с Марковой общиной, сущность которой заключается в том, что в ней наряду с общей альмендой усадебная и пахотная земля находится в частном владении»⁴⁵⁴. Ученый, при этом, подчеркнул живучесть общины-марки в условиях феодализационного процесса. В целом взгляды С.Д. Сказкина по истории общины не отличались от основных положений утвердившейся в советской медиевистике того времени общинной теории. Новаторство его в трактовке проблемы общины состояло в смелом привлечении им для анализа и синтеза западноевропейского материала обширных данных из истории русской общины^[448]. Несомненный интерес в плане рассмотрения укрепления позиции общинной теории в советской медиевистике представляют опубликованные также в 1960-е гг. статьи Г.К. Садретдинова^[449]. Хотя эти работы имеют историографический характер, в них наряду с анализом исследовательской методики и основных положений Фюстель де Куланжа получила выражение и позиция самого автора по наиболее спорным проблемам германской истории, в число которых входит и проблема общины. Наиболее показательна в этом отношении его статья «К критике кулан- жистской методики исторического исследования». Г.К. Садретдинов, анализируя в ней приемы истолкования Фюстель де Куланжем данных «Записок о галльской войне» Цезаря, «Германии» Тацита и Салической Правды, большое внимание уделил тем из них, которые применялись при обосновании антиобщинных построений. Опираясь на материал источников, ученый стремился показать несостоятельность этих приемов и попыток доказать извечность частной собственности на землю. Так, анализируя интерпретацию Фюстелем книш IV «Записок» Ю. Цезаря, Г.К. Садретдинов указал на необоснованность попытки французского историка объяснить констатируемый Цезарем факт отсутствия частной собственности и ежегодный передел земли своеобразной военной организацией племени свевов. C точки зрения Г.К. Садретдинова, повторение этих двух признаков в общей характеристике германского землепользования, приводимой Цезарем, свидетельствует о том, что они были присущи для всего германского землевладения, хотя у свевов и приняли несколько специфические формы'¹⁵⁷. Ученый выступил и против характерного для Фюстель де Куланжа приема преимущественного использования косвенных данных источников в ущерб основным, что ослабляло значение последних и подготавливало их скептическое восприятие. В частности, непосредственный анализ титулов Салической Правды Фюстель де Куланж предварял указанием на отсутствие в судебнике постановлений, регулирующих общинное землевладение. Доказывая несостоятельность этого приема, Г.К. Садретдинов отметил, что Салическая Правда была зафиксирована уже «в эпоху прогрессирующего разложения земледельческой общины... По этой причине и не требовалось большого количества разного рода постановлений об общине»⁴⁵ . Он присоединился к выводам А.И. Неусыхина относительно структуры и распорядков земледельческой общины, сделанным по материалам Салической Правды. Кроме того, Г.К. Садретдинов указал на замкнутость общинных коллективов, ввиду чего отсутствовала необходимость в каком-то определенном, для всех одинаковом порядке регулирования землепользования, а также на достаточно большую силу общинного строя, создающую возможность не подчиняться государственным постановлениям. ^[450] ^{^[451] Итак, Г.К. Садретдинов с позиций общинной теории подверг критике попытки Фюстель де Куланжа доказать истинность его концепции, одним из основных элементов которой была идея об извечности и незыблемости частной собственности на землю, и это является еще одним свидетельством утверждения в советской историографии единой концепции сельской общины. Подводя итоги, следует отметить, что в 40-60-е гг. XX в. проблема происхождения и развития сельской общины занимала одно из центральных мест в аграрной проблематике отечественной медиевистики. Особого подъема исследовательская работа в данной области достигла после смерти Сталина, когда произошло ослабление жесткого партийно-государственного контроля в сфере научной деятельности. Советские историки осуществляли разработку этой проблемы, с одной стороны, опираясь на положения К. Маркса и Ф. Энгельса об общине и ее эволюции, так как все они работали в русле так называемой марксистской парадигмы, альтернатив которой практически не было, с другой стороны, они большое внимание уделяли материалу источников, так как в медиевистике сохранялись сложившиеся еще в дореволюционный период традиции исследовательской деятельности с вдумчивым отношением к историческим фактам. Работа велась и в направлении локальных исследований и в направлении рассмотрения вопроса об общине в теоретическом плане на материале источников, относящихся к разным европейским территориям. В теоретическую разработку вопроса значительный вклад был внесен А.И. Неусыхиным, который путем анализа данных германских источников.о системе полей, способах их обработки и особенностях крестьянских наделов, выделил основные критерии в разграничении типов общины и внес коррективы в марксистскую типологию общины. Он дал более детальную характеристику трех известных типов общины и, кроме того, выявил дополнительные «подтипы» общинной организации, тем самым, показав многообразие ее форм. Выводы А.И. Неусыхина оказали большое влияние на последующее изучение проблемы общины и всей аграрной истории раннего средневековья в советской медиевистике. Представители молодого поколения историков, в число которых входили и ученики А.И. Неусыхина, проводили свои исследования, как правило, беря во внимание предложенный им типологический анализ общинного строя. В результате расширения географии исследований, за счет привлечения материалов по истории Скандинавии, Италии, отдельных районов Франции, появилась тенденция к выявлению своеобразия в эволюции общинного строя этих регионов. В целом же утвердился взгляд на общину как на исторически обусловленный и универсальный институт, являвшийся исходной формой аграрного развития средневекового общества и проходивший в своем развитии ряд стадий, которым соответствовали различные тины общинных отношений. Общинная теория обрела статус одного из опорных звеньев получившей развитие в отечественной медиевистике концепции становления и развития феодализма, так как согласно ей феодальные отношения на большей части европейской территории начали развиваться в результате разложения свободной сельской общины и сопровождавшего его втягивания крестьян в зависимость. соединения с Арагоном і. С. 25.}}}}}}}}}}}}}}}}}}

<< | >>

↑

Источник: ЯРКОВА И.В.. ЭВОЛЮЦИЯ ОБЩИННОЙ ТЕОРИИ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ МЕДИЕВИСТИКЕ ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕТВЕРТИ XIX-XX вв.. 2012

Еще по теме § 3. История западноевропейской сельской общины в трудах учеников А.И. Неусыхина и других представителей советской медиевистики 1940-1960-х гг.:

- Археология - Великая Отечественная Война (1941 - 1945 гг.) - Всемирная история - Вторая мировая война - Древняя Русь - Историография и источниковедение России - Историография и источниковедение стран Европы и Америки - Историография и источниковедение Украины - Историография, источниковедение - История Австралии и Океании - История аланов - История варварских народов - История Византии - История Грузии - История Древнего Востока - История Древнего Рима - История Древней Греции - История Казахстана - История Крыма - История науки и техники - История Новейшего времени - История Нового времени - История первобытного общества - История Р. Беларусь - История России - История рыцарства - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - Історія України - Методы исторического исследования - Музееведение - Новейшая история России - ОГЭ - Первая мировая война - Ранний железный век - Ранняя история индоевропейцев - Советская Украина - Украина в XVI - XVIII вв - Украина в составе Российской и Австрийской империй - Україна в середні століття (VII-XV ст.) - Энеолит и бронзовый век - Этнография и этнология -

- Архитектура и строительство - Безопасность жизнедеятельности - Библиотечное дело - Бизнес - Биология - Военные дисциплины - География - Геология - Демография - Диссертации России - Естествознание - Журналистика и СМИ - Информатика, вычислительная техника и управление - Искусствоведение - История - Культурология - Литература - Маркетинг - Математика - Медицина - Менеджмент - Педагогика - Политология - Право России - Право України - Промышленность - Психология - Реклама - Религиоведение - Социология - Страхование - Технические науки - Учебный процесс - Физика - Философия - Финансы - Химия - Художественные науки - Экология - Экономика - Энергетика - Юриспруденция - Языкознание -