Язык и мышление
Отношение языка и мышления — еще одна сложнейшая проблема, которая, как и многие иные базовые для филологии и смежных гуманитарных наук проблемы, не имеет однозначного решения.
Не станем останавливаться на баталиях вербалистов и антивербалистов, на спорах вокруг гипотезы лингвистической относительности, на том, что первично, что вторично, и на многом другом. Попробуем сформулировать свой тезис так, чтобы он не вызвал особой полемики и был принят сторонниками разных подходов.Язык и мышление[10] теснейшим образом взаимосвязаны, они обусловливают друг друга и взаимно влияют друг на друга. Человек, выросший вне речевого общения, не владеющий языком, не является полноценным человеком, не способен к человеческой ментальной деятельности. Низкая языковая компетенция свидетельствует о низкой интеллектуальной компетенции (что тут первично, а что вторично — об этом можно спорить). Примитивизация языковой деятельности ведет и к примитивизации умственной деятельности, что характерно и для отдельного индивида, и для всего общества.
Кроме того, язык «навязывает» определенный взгляд на мир, определенное понимание этого мира, определенное мировоззрение. О степени этого «навязывания» ведутся ожесточенные споры, но то, что существуют разные языковые картины мира, сегодня признается большинством лингвистов. Проблема специфики языковой картины мира является весьма актуальной в наше время, поскольку успешное взаимопонимание между носителями различных языков и культур — необходимое условие мирного сосуществования и плодотворного сотрудничества. Практика показывает, что даже при условии хорошего владения двумя языками (например, русским и английским) именно поэтому не всегда можно достичь адекватности при переводе. «Используя для универсального мира человеческих чувств слова, обозначающие эмоции в отдельно взятом языке, мы неизбежно принимаем концептуализацию мира, задаваемую именно этим языком, так что наше описание становится в большей или меньшей степени неадекватным.
В этом случае мы приписываем носителям иной культуры те чувства, которые они, возможно, не испытывают и уж во всяком случае не могли бы назвать, и игнорируем те эмоции, которые для них особенно значимы»[11].О влиянии же языка на мировоззрение прекрасно сказано Дж. Оруэллом (и не им одним), не станем пересказывать его рассуждения о новоязе. Безусловно, связь языка и мышления исследуется уже несколько веков, фундаментальные работы на эту тему составляют основу как лингвистического, так и философского знания. «Язык — орган, образующий мысль, следовательно, в становлении человеческой личности, в образовании у нее системы понятий, в присвоении ей накопленного поколениями опыта языку принадлежит ведущая роль»[12]. Вильгельм фон
Гумбольдт утверждал, что каждый конкретный язык создает особую целостную индивидуальную модель действительности. Используя различные языки, мы не просто по-разному называем предметы и явления, но по-разному систематизируем их, создавая определенную систему. Для носителя языка эта система кажется абсолютно естественной и единственно возможной до тех пор, пока не сталкивается с другой картиной мира, создаваемой другим языком.
В учении В. фон Гумбольдта о внутренней форме языка И. JI. Вайсгербер нашел идею этничности языкового содержания. На этой основе он построил свою теорию языковой картины мира. В статье «Связь между родным языком, мышлением и действием» Вайсгербер писал: «Он (родной язык) содержит в своих понятиях определенную картину мира и передает ее всем членам языкового сообщества»[13].
Даже далекие от высокой лингвистики властители отлично понимают это и, стремясь воздействовать на поведение тех, кем они считают себя вправе управлять, пытаются повлиять на их речевые практики. Интересно, что радикальные социальные преобразования, как правило, сопровождались столь же радикальными языковыми преобразованиями. Менялась в этих случаях лексика — то есть уже известные предметы называли по-новому, иначе, и это символизировало начало новой эпохи.
Например, после Великой Французской буржуазной революции полностью изменили календарь — это было, с одной стороны, торжество рационализма (в дне — десять часов по сто минут и пр.), с другой — «чуждые и непонятные простому народу, религиозные и монархические» названия месяцев и дней были заменены на более, как казалось, понятные. Месяцев, впрочем, осталось двенадцать, но теперь они назывались по ключевому сельскохозяйственному понятию, характерному для данного сезона: осень — вандемьер (сбор винограда), брюмер (туман), фример (заморозки); зима — нивоз (снег), плювиоз (дожди), вантоз (ветер); весна — жерминаль (всходы), флореаль (цветы), прериаль (луга); лето — мессидор (жатва), термидор (жара), фрюктидор (плоды). Более того — недели были заменены декадами (десятидневками) и для каждого дня введены свои названия — тоже сельскохозяйственного толка. Один за другим шли день каштана, день гуся, день козлобородника, конопли, мотыги, бочки, овса, битума, свинца, соли, кошки... Для каждого из трехсот шестидесяти пяти дней было свое название, а годы считались от начала революции — первый год революции, второй, третий...После Октябрьской революции не только была реализована подготовленная еще в 1914 г. радикальная реформа орфографии, в ходе которой были отменены как контрреволюционные некоторые буквы (особенно пострадал твердый знак), но и широко внедрены в большом количестве новые наименования — вуз вместо университета, шкраб вместо учителя, наркомат вместо министерства, область и район вместо губернии и уезда и пр. Некоторые слова были отмечены в словарях как устаревшие и буржуазные — например милосердие, благотворительность, отечество, патриотизм, смирение. Они, соответственно, не рекомендовались к использованию и централизованно исключались из речевой практики общества.
Более того, в 20-30-е годы XX века смена общественного строя и, соответственно, смена культурной ориентации привела к тому, что возникла идея о повсеместном переводе на латиницу всех алфавитов, в том числе и русского.
Аргументация же была сугубо политического свойства: «Территория, занятая русским языком в пределах Союза, остается пережитком русификаторской деятельности царских миссионеров — распространителей православия. Территория русского алфавита представляет собой род клина, забитого между странами, где принят латинский алфавит Октябрьской революции, и странами Западной Европы, где мы имеем национально-буржуазные алфавиты на той же основе. Таким образом, существующий в СССР русский алфавит представляет собою безусловный анахронизм — род графического барьера, разобщающую наиболее численную группу народов Союза как от революционного Востока, так и от трудовых масс и пролетариата Запада»[14]. Работали специальные комиссии, был создан ряд проектов, однако смена политических устремлений привела к тому, что не только русский алфавит остался кириллическим, но и большая часть национальных алфавитов (за исключением грузинского, армянского, идиш) были в конце 30-х годов переведена на кириллицу.В настоящее время вмешательство государства в бытование языка и речи проявляется в проведении в той или иной форме определенной языковой политики — эти проблемы так или иначе стоят перед любым государством, поскольку полиязычный тип государства в настоящее время преобладает. Остроту этим вопросам придают два противонаправленных процесса, одинаково важных в современном мировом сообществе.
С одной стороны, это процессы глобализации, которые, помимо экономических и политических, имеют еще и лингвокультурологические аспекты. Доминирование в мировом масштабе одного-двух типов культуры (и, соответственно, языков) не может не вызывать серьезных опасений. Многие национальные культуры испытывают серьезное давление со стороны «глобальной» культуры, что в особенности заметно в условиях развития средств массовой информации. Многие государства приняли законы, запрещающие широкомасштабное использование англоязычных заимствований; в ряде государств проходят акции протеста — против навязывания чуждых социокультурных реалий, например, празднования Дня святого Валентина в Индии и Пакистане.
В свою очередь, страны и культуры, навязавшие свои приоритеты всему миру, осознают свою ответственность и пытаются в настоящее время каким-то образом скорректировать свое вмешательство в социокультурную палитру. Например, в канун 2007 года, рассылая по электронной почте традиционные поздравления, британские компании предлагали радоваться не Рождеству или Новому году, а «сезонным праздникам» (seasons greetings). Очевидно, авторы такого рода выражений стремились не задеть чувства тех лиц, которые, сообразно своему вероисповеданию, не празднуют Рождество и Новый год, но множество адресатов, для которых данные социокультурные реалии важны и значимы, лишились возможности поздравить друг друга сообразно своим представлениям и традициям.С другой стороны, в настоящее время мы можем наблюдать чрезвычайно активные процессы социального размежевания по национально-языковому признаку — это не только распад крупных федераций типа Советского Союза или Югославии, но и, например, стремление к отделению франкоязычных провинций в Канаде или басков и каталонцев — в Испании; даже экономически благополучная Бельгия в настоящее время под угрозой разделения — на нидерландоязычную Фландрию и франкоязычную Валлонию. «Социологи зачастую считают, что носители одного языка должны стремиться обрести свою собственную политическую идентичность и что в этом нет ничего необычного»[15]. Если бы такой постулат был абсолютным, мы бы получили нескончаемый источник политической и социальной нестабильности. Именно поэтому вопросы, касающиеся языка и речи, требуют решения в государственном масштабе — благодушное равнодушие (простите за каламбур) чревато серьезными социальными трансформациями.
Исследования последнего времени (как отечественные, так и зарубежные) показывают, что целые направления не только филологической, но и философской мысли постоянно так или иначе возвращаются к рассмотрению феномена языка — то как уникальной знаковой системы, влияющей на все остальные знаковые системы, используемые человечеством, то как средства, моделирующего и определяющего законы человеческого мышления, то как формы хранения национальной культуры, то как средства определения этнической принадлежности и самоопределения народов.
В той или иной степени проблемы языка, его состояния и развития связываются с проблемами состояния и развития общества, что и определяет актуальность его исследования. «Если бы язык был чем-то внешним по отношению к человеку, то трудно было бы объяснить всю остроту и решительность выступлений в его защиту. Именно природой языка, не сводимой к рациональности и системности, предопределена необычная и труднообъяснимая эмоциональность в дискуссиях о статусе языка: язык в своей основе и сути — иррационален и онтологичен, это не только средство коммуникации, это форма человеческого бытия»[16].Подробнее об этом мы еще скажем, здесь же для примера обратим внимание на один факт. Криминализация сознания русского лингвокультурного сообщества, начавшаяся в 90-х годах, привела к активному вторжению в речь арготизмов, слов, принадлежащих специфическому социальному диалекту преступного сообщества. Такие единицы, как наезд, беспредел, мочить, разборка, кинуть, подстава (см. вышеприведенную таблицу) и т. п., постоянно встречаются в речи представителей политического истеблишмента и журналистов. Нет, наверное, нужды долго объяснять, что этот особый социолект (социальный диалект) отражает весьма специфический взгляд на мир. Достаточно вспомнить, например, что значат в арго такие слова, как люди и закон. Конечно, мы далеки от того, чтобы утверждать, что человек, использующий в своей речи арготизмы, немедленно проникается криминальной психологией, но все же, все же, все же...
Ряд работ на эту тему уже есть. Засилье криминального жаргона, с помощью которого в средствах массовой информации описывается не только преступная среда, но и официальная политика и экономика, сигнализирует о серьезной проблеме, вставшей за годы постсоветских политических и экономических реформ — и это проблема не только морально-этического, но и когнитивного плана (познавательного и отражающегося в практической деятельности).
Это связано с тем, что путем уподобления политико- экономических реалий и лидеров криминальному миру и его «паханам» создается специфическая криминальная картина мира, описываемая с помощью обширной совокупности метафорических выражений («крыша», «разборки», «наезды» и проч.) и представляющая собой влиятельный фрагмент целостной картины мира.
Последний накат Т. совершил на престарелую бабушку (Известия, 15.3.1995).
Не голосуй «по понятиям» (Время МН, 1999, № 48, 14-20 декабря).
В 1999 году на долю среднестатистического обитателя Коннектикута досталось 39,3 тысячи долларов, а жители штата Миссисипи довольствовались всего 20,6 тысячи баксов (Аргументы и факты, 2000, № 218) — жаргонное слово дается как синоним нейтральному.
Но первый же звонок этим лохам развеял мечты... (Аргументы и факты, 4.11.1998).
Мотавшая сроки братва формировала за решеткой альтернативную ... Больным зекам со стажем регулярно делают небольшую прибавку к пенсии (Мегаполис-Экспресс,
- «Тайны бандитской власти»).
Шухер, ребята, проверка! (Московский комсомолец,
- «От добра мента не ищут»).
Красноярские зеки обули сибирского наместника (Новые известия, 20.06.2000. «Вот и приехал барин»)
Воровской общак Паши Цируля (Московский комсомолец,18.07.1999).
Арготизмы носят корпоративно-замкнутый характер во всех нормативно ориентированных текстах, независимо от их конкретных функционально-стилистических особенностей. Арготизмы и прежде встречались в газетах и журналах, но всегда использовались в публикациях тематически направленных, обращенных к изображению специфики бытия социальной прослойки деклассированных, однако в настоящее время слова из жаргонов уголовников, картежников, наркоманов используются в текстах на любую тематику. Многим даже неизвестно, что такие широко распространенные слова и выражения, как «тусовка», «кайф», «оттянуться», «шестерка», «крыша поехала», «по жизни», «забить стрелку», «придурок» имеют именно такое происхождение.
Применение подобной лексики в средствах массовой информации обеспечивает именование специфических для данной речевой общности реалий, не имеющих нейтральных в стилистическом отношении общепринятых обозначений, и, с другой стороны, характеризует представленную социальную среду с точки зрения особенностей ее существования. Следует отметить, что СМИ «легализуют» подобную лексику, делают ее привычной, внушая мысль о приемлемости таких способов выражения. «Не придурок, и не шизик — душевнобольной» (17.10.1998, Подмосковные Известия, «Душа, которая болит»).
Согласно теории Сепира-Уорфа, язык оказывает сильнейшее влияние на сознание, определяет его специфику. «СМИ и реклама — наиболее мощные проводящие фильтры, использующие язык в качестве своего инструмента. И в настоящее время именно этот язык, язык современных СМИ, “организует” сознание читателей. Жаргони- зации сознания активно способствуют рекламные каламбуры: Мебельный магазин (‘Мебелъград,\ Обставим всех/$
Казино “Шангри-ла ” — вас ждет здесь свежая зелень круглый год!»[17]. Легкость и частота, с которой журналисты используют такого рода выражения, легализует их, убеждает читателя (особенно молодого), что именно так и следует говорить. Авторитет СМИ в этом отношении построен не на правильности, нормативности используемых средств, а на повышенной действенности, влиятельности и непрерывности воздействия. По мнению М. А. Грачёва, «вместе с уголовной лексикой в наше сознание передается и уголовная мораль», потому что «арготизмы, которые подменяют “законопослушные” слова, заставляют молодого человека мыслить преступными категориями»[18].
Сходную мысль высказывает О. Б. Трубина: «Жаргон часто является выразителем особой, вульгарной и даже уголовной идеологии. Вместе с жаргонным словом входит в нашу жизнь понятие, недостойное того, чтобы получить право на существование. Огрубляется, становится примитивным не только язык, но и мировоззрение говорящего»[19].
Определяющая роль языка в процессе формирования менталитета говорящего представляется столь очевидной, что уже возникают предположения, например, о том, насколько могут иностранные языки, изучаемые человеком в течение жизни, влиять на особенности его мышления. «Овладение иностранным языком должно выступать как средство познания менталитета и культуры носителя изучаемого языка. (...) Происходит своего рода “проникновение” обучающихся в “несвойственный для них мир”, погружение в “чуждое пространство”, в результате чего в сознании происходит “пересечение” культур и различных взглядов на жизнь. При более глубоком изучении иностранного языка обучаемые начинают во многих ситуациях реагировать “автоматически”. Очевидно, на подсознательном уровне появляется “ниша”, где “оседают” структуры, свойственные носителям изучаемого языка, которые “дают о себе знать” при общении на данном языке. Не означает ли это, что данная “ниша” содержит частички “чуждого” менталитета, которые влияют на восприятие мира?»[20].
Таким образом, если предположить, что даже не очень высокий уровень владения иностранным языком может в той или иной степени влиять на особенности мышления индивида, то каково же должно быть в этом случае влияние родного языка, который человек, как правило, начинает постигать в младенчестве, осваивает одновременно с основными представлениями об окружающей действительности и затем владеет в объеме, обеспечивающем ему всю полноту социально-коммуникативных возможностей?