Тяжкое убийство по правилу о фелонии

Тяжкое убийство по правилу о фелонии (felony-murder) (иногда именуемое конструктивным тяжким убийством (constructive murderf41) являет собой, пожалуй, один из самых поразительных уголовно-правовых институтов стран семьи общего права.

Прежде всего, постараемся предложить в самом первом приближении определение тяжкого убийства по правилу о фелонии. Представляется, что его можно сформулировать следующим образ0М; причинение смерти человеку per se образует тяжкое убийство (murder) безотносительно к mens rea, сопутствовавшей такому причинению смерти, если последняя причинно наступила вследствие намеренного (intentional) совершения либо покушения на совершение или бегства после намеренного совершения либо покушения на совершение другого преступления, являющегося фелонией (felony) (базисной, исходной фелонии).

Конструктивное тяжкое убийство получило широкое распространение в странах семьи общего права, куда оно пришло вместе с уголовным правом Англии. И если, к примеру, в Ирландской Республике этот институт был законодательно отменён в 1964 г.,[234] а в Канаде нормы Уголовного кодекса 1892 г.,[235] инкорпорировавшие его в статутное право, сравнительно недавно признаны Верховным Судом Канады неконституционными,[236] то в ряде штатов Австралии и в Новой Зеландии он (правда, кое-где сильно видоизменившись)

358

существует и поныне.

быть приговорено к уровню заключения 1 (пожизненному) или к заключению на срок 10 лет и более, должно подлежать осуждению за тяжкое убийство как если бы оно убило такое лицо намеренно. (2) Норма права, известная как норма о тяжком убийстве по правилу о фелонии (в силу которой лицо, ненамеренно причиняющее смерть другому актом насилия, совершённым в ходе или в способствование насильственной фелонии, должно подлежать осуждению за тяжкое убийство как если бы оно убило такое лицо намеренно), настоящим отменяется». Судебная практика Виктории воспринимает эту норму как «статутно изменённое тяжкое убийство по правилу о фелонии» (statutory modified felony murder) или тяжкое убийство «suі generis», Regina v. Ng, [2002] VSC 561, [13] (perTeague, J.).

В Куинсленде (ст.ст. 302.(1 )(b)-(e), 302.(2)-(4) УК 1899 г.), Северной территории (ст.ст. 162.(1 )(b)-(d), 162.(2)-(5) УК 1983 г.), Западной Австралии (ст. 279.(2)-(5) УК 1913 г.) и Тасмании (ст. 157.(1 )(с) УК 1924 г.) формально нет института конструктивного тяжкого убийства, но, как сформулировал Высокий Суд Австралии применительно к УК Тасмании, «в условных терминах» восприняты нормы общего права (см,: Boughey V. The Queen, (1986) 161 C.L.R. 10, 35 (per Brennan, J.)).

Содержательно последние воспроизводят родственную рассматриваемой доктрину общего права о тяжком убийстве по правилу о неотъемлемой опасности (inherently dangerous rule). Истоки её прослеживаются к Джеймсу Ф. Стифену, судье и крупнейшему теоретику в области уголовного права в викторианской Англии. Рассматривая ещё на заре своей научной деятельности тяжкое убийство по правилу о фелонии, он крайне отрицательно отнесся к нему, указав, что «правило, по которому всякое намерение учинить фелонию считается злоумышленностью, достаточною для полноты понятия мэрдера, подлежит строгой критике» (см.: СтифенъДж.Ф. Указ. соч. С. 153). В попытке смягчить изначальную суровость конструктивного тяжкого убийства, элиминирующего всякий вопрос о mens rea в отношении смерти, наступившей в ходе учинення фелонии, Джеймс Ф.

Согласно данной доктрине в её самых общих чертах, тяжкое убийство образуется причинением смерти в ходе (а) совершения деяния, направленного к достижению неправомерной цели и ставящего в опасность жизнь человека, либо (б) совершения деяния (входящего в перечень специально поименованных преступлений), для цели учинення которого обвиняемый намеревался причинить тяжкий телесный вред другому человеку, использовать в отношении него усыпляющие препараты или преднамеренно остановить его дыхание. Соответственно, отсутствие намерения причинить смерть или отсутствие предвидения смерти (в ситуации (а)), а также отсутствие намерения причинить смерть или отсутствие знания об опасности действия для человеческой жизни (в ситуации (б)) не исключают ответственности за тяжкое убийство.

Как судья, аналогичную попытку Джеймс Ф. Стифен предпринял в 1887 г., председательствуя в Центральном уголовном суде Лондона на известном процессе по обвинению Леона Серне и его соучастника. Серне поджёг свой дом, застрахованный на сумму, значительно превышавшую его стоимость. В результате пожара погибло двое детей обвиняемого, которым он был заботливым отцом и которых он, естественно, не хотел убивать. В соответствии с доктриной тяжкого убийства по правилу о фелонии в её классическом виде, Серне как совершивший фелонию поджога был, несомненно, виновен в тяжком убийстве, несмотря на то, что дети погибли совершенно случайно.

Джеймс Ф. Стифен, инструктируя присяжных, подверг доктрину конструктивного тяжкого убийства резкой уничижительной критике, поставив под сомнение её юридическую силу как нормы английского права:

«В силу дефиниции тяжкое убийство есть противоправное человекоубийство со злым предумышлением; и слова «злое предумышление» являются техническими.

... По моему мнению, дефиниция права, которая объявляет тяжким убийством причинение смерти деянием в ходе совершения фелонии может и должна быть сужена, хотя на таковой части права в данном случае корона отстаивает позицию, что содеянное является тяжким убийством. Я полагаю, что вместо высказывания, по которому любое деяние, совершённое с намерением содеять фелонию и причиняющее смерть, образует тяжкое убийство, было бы обоснованнее сказать, что любое деяние, причинившее смерть и совершённое с целью содеяния фелонии, о котором известно, что оно опасно для жизни и вероятно само по себе причинит смерть, должно быть тяжким убийством (курсив мой.

Такое резюме практически отменяло доктрину тяжкого убийства по правилу о фелонии в целом. Примечательно, что оба обвиняемых были оправданы, хотя всего лишь через месяц Серне всё-таки был осуждён за поджог своего дома, и, как совершенно справедливо отмечает Кортни С. Кенни, «если он был виновен в поджоге, он, с точки зрения юридической, был, несомненно, виновен и в тяжком убийстве» (см.: Кенни К. Указ. соч. С. 148). Однако в дальнейшем столь существенному видоизменению старой доктрины Джеймс Ф. Стифен отказался придать правополагающее значение, предпочтя использовать в своих знаменитых «Дигестах уголовного права» классическую формулу конструктивного тяжкого убийства (см.: Stephen J.F. A Digest of the Criminal Law (Indictable Offences). P. 211-214).

Последнее обстоятельство, тем не менее, не помешало австралийским штатам, опиравшимся при кодификации своего уголовного законодательства в значительной МеР_е на проект уголовного кодекса 1879 г., воспринять изложенную доктрину тяжкого Убийства по правилу о неотъемлемой опасности, являющуюся, как отмечается в судебной практике, «реликтом старой нормы общего права о тяжком убийстве по правилу о фелонии», Regina v. Fitzgerald, [1999] QCA 109, [17] (per McPherson, J.A.).

Но, бесспорно, наиболее прочно тяжкое убийство по правилу о фелонии укоренилось на американской почве, где теоретические дискуссии, связанные с ним, не утихают и по сей день, находя своё отражение в законодательстве и судебной практике. Это обстоятельство и обусловило его выбор для целей настоящего исследования.

Корни конструктивного тяжкого убийства по правилу о фелонии лежат в позднем средневековье. Соответственно, как и относительно многих уголовно-правовых институтов, соотносимых в своих истоках с этим временем, дать исчерпывающе-точный ответ на вопрос о его происхождении не представляется возможным, да и каким бы он ни был, итоговый вывод, если заимствовать цитату из одного калифорнийского судебного решения, с неизбежностью всегда будет один и тот же: «Доктрине тяжкого убийства по правилу о фелонии в общем праве присуще сомнительное происхождение.

И, наконец, в Австралийской столичной территории не восприняты ни та, ни другая доктрины (ст. 12 Акта о преступлениях 1900 г.).

Что касается новозеландского уголовного законодательства, то ст.ст. 167-168 Акта о преступлениях 1961 г. практически дословно воспроизводят положения ст.ст. 174(d), 175 английского проекта уголовного кодекса 1879 г., видоизменяющие тяжкое убийство по правилу о фелонии. Так, ср., напр.: «Ст. 168 (Акта о преступлениях 1961 г. — Г.Е.) отражает точку зрения, считающую виновными в тяжком убийстве лиц, когда они намеренно причиняют серьёзный вред с целью способствования совершению специально означенных правонарушений ... Единственная в своём роде, здесь дефиниция тяжкого убийства не требует предвидения убийства ... Согласно общему праву смерть, причинённая в ходе совершения фелонии, связанной с личным насилием, образовывала тяжкое убийство ... Постольку, поскольку цепочка действий, включающих насилие, началась, исполнитель должен согласиться с последствиями и не может утверждать, что в некий момент они стали ненамеренными. В том виде, в каком она выражена в ст. 168, концепция (по сравнению с концепцией общего права.— Г.Е.) менее абсолютна, требуя ... намерение причинить тяжкий телесный вред для способствования совершению специально означенного правонарушения. Подверженная данному улучшению, норма о тяжком убийстве по правилу о фелонии ... есть отражение законодательного намерения, согласно которому лица, готовые причинить тяжкий вред для способствования совершению тяжких преступлений, должны отвечать за последствия, если наступает смерть (курсив мой. — Г.Е.)», Regina v. Tuhoro, [1998] 3 N.Z.L.R. 568, 572-573 (perEichelbaum, C.J.).

См. подр.: Roulston R.P. Op. cit. P. 83-85; Brett P., Waller P.L. Cases and Materials in Criminal Law. Melbourne; Sydney; Brisbane: Butterworths, 1962. P. 118-133; Carter R.F. Criminal Law of Queensland. Brisbane; Sydney; Melbourne: Butterworths, 1958. P. 152- 153; Model Criminal Code. Chapter 5. Fatal Offences Against the Person: Discussion Paper. P. 59-65; Goff R. The Mental Element in the Crime of Murder It The Law Quarterly Review. L, 1988. Vol. 104, N° 1. P. 33 n. 12.

359 People v. Burroughs, 35 Cal. 3d 824, 838, 840 (1984) (Bird, C.J., conc. op.).

Можно выделить несколько точек зрения, приписывающих происхождение конструктивного тяжкого убийства и лежащей в его основе теоретической доктрины разным историческим эпохам.

Так, распространено мнение, что первое формальное установление тяжкого убийства по правилу о фелонии встречается в трактате Генри де Брактона «О законах и обычаях Англии» в рамках канонической доктрины versanti in ге і11ісі(се.ш В отечественной литературе такая позиция на протяжении вот уже многих леї' последовательно отражается в работах Б.С. Никифорова761 и А.С. Никифорова.[237]

В ряде исследований делается иная попытка, и первоисточники конструктивного тяжкого убийства прослеживаются к двум прецедентам XVI в.: либо к делу лорда Дакреса 1535 г.,[238] либо к делу Манселла и Герберта 1558 г/64

И всё же, пожалуй, большинство авторов склонно видеть первое формальное установление нормы в «Институтах» Эдуарда Коука с опорой или на максиму Генри де Брактона, или на интерпретацию указанных двух решений.[239]

Сравнительно недавно, кроме того, Джордж П. Флетчер предложил ещё одну версию происхождения тяжкого убийства по правилу о фелонии, приписав его создание видному юристу XVIII в. Майклу Фостеру.[240]

Отталкиваясь от приведённых точек зрения и теоретикопрактических доводов, приводимых в их обоснование, можно сказать, что ни одна из них не представляется разрешающей с достаточной убедительностью проблему генезиса рассматриваемой доктрины. Наиболее же приемлемой видится позиция, связывающая её происхождение с трудами юристов XVII в.

Что касается работы Генри де Брактона и приписываемой через неё связи канонической доктрины versanti in re с тяжким убийством по правилу о фелонии, то, при всей бесспорной схожести двух конструкций, признать первую историческим базисом последнего было бы достаточно поспешным умозаключением.

Авторы, придерживающиеся данной точки зрения, цитируют в её поддержку один пассаж из fol. I20b-J21,361 полагая при этом, что в соответствии с изложенной в нём доктриной будущего тяжкого убийства по правилу о фелонии «в том классическом виде, в каком она была сформулирована в XIII в. английским юристом Брактоном, смерть, причинённая лицом “при занятии незаконным делом”, все-

368

гда вменяется ему в вину».

Однако этот вывод весьма и весьма спорен и даже отчасти поверхностен. Фрагмент из брактоновского трактата никоим образом не говорит о том, что причинение смерти человеку при совершении неправомерного деяния per se образует тяжкое убийство независимо от mens rea, сопутствовавшей причинению смерти (а это и составляет сущность тяжкого убийства по правилу о фелонии), а имеет своей целью исключительно ограничение сферы действия такого основания защиты от обвинения в убийстве, как защита per infortunium. Соответственно, по мнению Генри де Брактона, причинение смерти в ходе учинення противоправного деяния не даёт обвиняемому права на выдвижение такой защиты и получение, как следствие, королевского помилования, но не более того. К тому же брактоновский трактат после его написания редко использовался судьями вплоть д0 середины XVI в.,[241] а ещё примечательнее то, что сформулирован, ные в нём нормы не были содержательно-практически инкорпори. рованы в систему английского уголовного права: там, где Генри де Брактон отходит от своих канонических построений, он отказывается от всякой идеи «вменения в вину любого результата предпринятого суб»ектом незаконного действия»[242] и готов признать право на получение помилования даже за человеком, причинившим смерть при совершении неправомерного деяния, но per infortunium. Нельзя не указать и на то обстоятельство, что романизированный отрывок, на котором строится анализируемая точка зрения, как подмечает Фредерик У. Мэйтланд,[243] в определённой мере не согласуется с положениями, содержащимися в fol. 104b, 155 и в особенности в fol. 134-134b, где ограничения применения основания защиты per infortunium лишь правомерным деянием не содержится, а право на получение королевского помилования формулируется в общих терминах вне зависимости от того, был ли человек убит случайно в ходе учинення неправомерного деяния либо же правомерного.[244]

В пользу изложенных соображений также говорит и тот факт, что в дальнейшем вплоть до XVI в. ни в судебной практике, ни в трактатах юристов не встречается достаточно авторитетной и общей нормы, которая могла бы рассматриваться как первооснова доктрины конструктивного тяжкого убийства.

W поскольку вряд ли допустимо сомневаться в важности этого та именно применительно к общему праву, то примечательно м-то оспорить его не в состоянии даже те, кто приписывает Генри т0’ пактону формулирование основы будущего тяжкого убийства по ДС илу о фелонии. Так, Б.С. Никифоров в одной из работ указывал: )jvibi не имеем возможности останавливаться на деталях процесса остепенного внедрения этой нормы (versanti in re. — Г.Е.) в английскую судебную практику, процесса, происходившего в течение нескольких столетий, и перейдём непосредственно к результатам этого процесса, как их сформулировал в начале XVII в. один из творцов общего права — Кок».373

При всём уважении к точке зрения Б.С. Никифорова, нельзя не сказать, что даже представься ему такая возможность, вряд ли он смог бы, опираясь на казусы докоуковского времени или, если быть более точными, на прецеденты, датирующиеся ранее, чем 1535 г., привести убедительные доводы в поддержку своей позиции. Во ВСЯКОМ случае, даже единственный (!) в какой-то мере вписывающийся в рамки предлагаемой им концепции случай 1301 г., связанный с рассмотрением присяжными вопроса о причине смерти (наступила ли она от болезни потерпевшего либо от лёгкой раны, нанесённой ему за несколько дней до того в ходе игры «в камни», предположительно запрещённой законом) и неоднократно цитируемый Б. С. Никифоровым в диссертации,374 по собственному его же признанию «представляется ... сомнительным»,375 и, можно добавить, никак не отображает каноническую доктрину versanti in re. Более любопытен другой казус, согласно фактам которого некий клирик, находясь в помещении, в ссоре ударил другого человека ключами от Церкви; удар же был настолько силён, что связка ключей вырвалась из его рук, разбила стекло и, вылетев из окна, выбила глаз совершенно посторонней женщине, находившейся снаружи. Осуждая служку за нанесение увечья (mayhem), суд обосновал это тем, что «он обладал дурным намерением вначале».376 По мнению

К. Указ соч. ... Вступ, ст. Б.С. Никифорова. С. xxxix.

Г11' Никифоров Б.С. Указ. дисс. С. 204, 213, 215, 569.

Рам жв- С. 213.

гОДправпЛ° бЫЛ° РазРешено в 1498 г. на Зимней судебной сессии в тринадцатый Sayre сд ,н.ия к°Р°ля Генриха VII (Y. В. НИ. 13 Hen. VII, f. 14, pi. 5, A. D. 1498) (цит. no: г.в Mens Rea. P. 991).

Б.С. Никифорова, здесь «построения Брактона (имеется в виду доктрина versanti in re.— Г.Е.) подвергаются распространительному толкованию, применяясь ... не только к убийству, но и к случаям нанесения телесных повреждений».[245] Такое утверждение небесспорно: вряд ли можно рассматривать как отражающий идею вменения любых, даже непредвиденных последствий неправомерного деяния сравнительно случайно возникший вне области убийства казус, факты которого складываются в простую в общем-то ситуацию «отклонения действия» (aberrado ictus)31* Иных же прецедентов подобного рода, заслуживающих внимания, при подготовке, во всяком случае, настоящего исследования обнаружить не удалось.

Пожалуй, по большей части такое молчание судебной практики можно увязать с привилегией церкви. Её следствие в касающемся текущего обсуждения аспекте сводилось к тому, что умевший читать мог избежать осуждения в светском суде как за фелонию, так и за причинение смерти в ходе её совершения, т. е. для создания нормы, позволяющей вменить здесь убийство другого, не было рациональных оснований: и по отношению к первому, и по отношению ко второму пункту обвинения лицо спасалось от виселицы, прибегнув к привилегии церкви.

Такое положение вещей можно наблюдать до конца XV — первой половины XVI вв., когда серией «Статутов Тюдоров», появляющихся после 1488 г., из привилегии церкви исключаются тяжкое убийство со злым предумышленней и ряд иных преступлений. Так, по статуту 1488 г. 4 Неп. VII, с. 13 светские лица, умевшие читать и совершившие тяжкое убийство, изнасилование, ограбление, кражу, могли прибегнуть к привилегии церкви только один раз, для чего по осуждении они клеймились железом на большом пальце левой руки; за духовными же особами (нормы этого статута впоследствии при Генрихе VIII (1509-1547 гг.) были распространены и на собственно клириков, а затем вновь сужены до исходно сформулированных с некоторыми дополнениями в 1547 г. статутом 1 Edw. VI, с. 12) при-

вилегия церкви была оставлена в прежнем объёме. Принятый позднее, в 1496 г., статут 12 Неп. VII, с. 7 изъял из привилегии церкви малую измену, статут 1512 г. 4 Неп. VIII с. 2 — тяжкое убийство и другие фелонии, совершённые в церкви и на дороге, а также тяжкое убийство и грабёж, учинённые в доме потерпевшего, собственника или живущего в доме; статут 1531 г. 23 Неп. VIII, с. 1 — всякое преднамеренное тяжкое убийство со злым предумышленней (wylfull murder of malyce prepensed), а также поджог домов и заполненных амбаров и некоторые виды бёрглэри, при условии, что эти преступления не содеяны клириком, начиная с чина под-дьякона и старше, сохранившими привилегию (в 1547 г. статут 1 Edw. VI, с. 12 отменил данное исключение); статут 1536 г. 28 Неп. VIII, с. 15— любую фелонию в пределах юрисдикции адмиралтейства; статут 1547 г. 1 Edw VI, с. 12 любое бёрглэри, вторжение в дом, кражу лошадей; статут 1566 г. 8 Eliz., с. 4 хищение на сумму свыше шиллинга; статут 1576 г. 18 Eliz., с. 7 изнасилование; статут 39 Eliz., с. 9 — похищение женщины с намерением жениться на ней

В связи с этим необходимо отметить следующее. К концу XV в. английское право не знало иной категории неправомерного и виновного причинения смерти человеку, кроме тяжкого убийства со злым пред} мышлением. Однако вместе с изъятием из привилегии церкви преступления тяжкого убийства сперва самостоятельно, а в дальнейшем, вполне возможно, даже сообразуясь с ним, шёл постепенный процесс выделения из категории тяжкого убийства второй разновидности неправомерного и виновного причинения смерти человеку, сохранившей за собой привилегию церкви и получившей название «простого убийства» (manslaughter или chancemedley).379

оявление последнего потребовало выработки точных критериев, с ПОМОЩЬЮ которых .его можно было бы отграничить, с одной стороны, от тяжкого убийства и, с другой, от ненаказуемого причинения смерти. И вот здесь следует подчеркнуть, что, как представляется, менно результатом последующей, во многом случайной и иска- ^ енной интерпретации ряда судебных решений XVI в., в которых 1Ла Сдслана попытка провести разграничительную линию между

См. подр.; Oberer W.E. The Deadly Weapon Doctrine — Common Law Origin // _arvard *-aw Review. Cambridge (Mass.). 1962. Vol. 75, № 8. P. 1566-1572; Kaye J.M. UP- cit. Part II. P. 569-601.

простым и тяжким убийством, стала доктрина конструктивного тяжкого убийства, впервые встречающаяся в уже оформившемся виде практически одновременно в работах Майкла Далтона и Эдуарда Коука.

Первым из этой линии прецедентов необходимо рассмотреть решение по делу лорда Дакреса, датируемое 1535 г.,[246] которому иногда придаётся значение правополагающего источника тяжкого убийства по правилу о фелонии. Судебный отчёт так излагает его факты: «Сеньор Дакрес и прочие согласились вторгнуться в парк и охотиться там, и убить всех, кто будет им сопротивляться; и в соответствии с этим они пришли в парк, и ... (столкнувшись с человеком, охранявшим его, который потребовал от них удалиться. — Г.Е.) другой его убил, в то время как сеньор находился в четверти мили от данного места, и ничего не знал об этом».[247] Лорд Дакрес и все его сотоварищи были осуждены за тяжкое убийство и повешены.

В литературе справедливо отмечается, что попытка увидеть в данном казусе прямой прообраз конструктивного тяжкого убийства небесспорна, поскольку определяющим моментом для разрешения дела послужило не то, что убийство имело место при совершении незаконного деяния, а то, что виновные заранее согласились между собой убить всякого, кто помешает им, т. е. действовали со злым преду.мышлением,’82 и факт отсутствия некоторых соучастников в месте убийства не повлиял на их ответственность. Лишь дальнейшая искажённая интерпретация рядом авторов принципов, положенных в основу решения, позволяет косвенно связать его с тяжким убийством по правилу о фелонии.

Другой казус, возникший чуть более двух десятилетий спустя и связанный с установлением критерия отграничения тяжкого от простого убийства, можно уже с большей обоснованностью рассматривать как основу будущего конструктивного тяжкого убийства.

На съезде судей судов общего права в Серджент Инн в 1558 г. разрешается весьма интересное дело Манселла и Герберта.38” Некто Герберт после спора, возникшего между ним и сэром Ричардом Мансфилдом, собрал банду более чем из сорока человек и пришёл к дому последнего, желая сразиться с ним «дабы силой изъять вещи под предлогом правомерного основания»,”84 но не имея намерения причинить смерть какому-либо лицу. Возникла перебранка, и в ходе неё один из приспешников Герберта бросил камень по направлению к воротам, намереваясь поразить (хотя и не убить) одного из слуг Мансфилда. Вместо этого камень случайно попал и причинил смерть выходившей из ворот женщине, по отношению к которой, как говорит рукописный отчёт, оставленный одним из судей, разрешавших данное дело, Уильямом Далисоном, «указанный Герберт не имел никакого вида злого умысла или ссоры» («le dit Herbert nad nule kinde de malice ou querell»):'"5

Вопрос права, стоявший перед судом, сводился к тому, виновен ли Герберт с сотоварищами в тяжком убийстве либо же в простом. Здесь следует отметить два значимых правовых обстоятельства: во- первых, в середине XVI в. считалось, что обвиняемый виновен в тяжком убийстве, даже если он просто намеревался нанести лёгкую рану погибшему, но так или иначе причинил ему смерть,[248] и, во- вторых, ratio decidendi решения по делу лорда Дакреса, в соответствии с которым, если лица заранее согласились совершить неправомерные действия и убить всякого, кто попытается помешать им, то все они виновны в тяжком убийстве. Эти две нормы права были малоприменимы к делу Манселла и Герберта, поскольку обвиняемые не только не имели заранее сформировавшегося намерения убить всякого, кто помешает им, но и тем более не намеревались причинить смерть посторонней женщине. Таким образом, на момент разрешения рассматриваемого казуса отсутствовала чётко применимая правовая норма, которая позволяла бы юридически оценить действия лица (лиц) (в данной ситуации — Герберта и его приспешников), случайно причинившего (причинивших) смерть (в данной ситуации — женщине) вследствие совершения иного неправомерного деяния по отношению к третьему лицу (в данной ситуации — по отношению к Мансфилду).

Образовавшие большинство при вынесении решения девять из четырнадцати судей признали обвиняемых виновными в тяжком убийстве, поскольку, приняв на себя риск совершения неправомерного деяния, они должны отвечать за все последствия, хотя бы они не были намеренными или даже предвиденными ими. В обоснование такой позиции судьи указали, что «когда человек совершает деликт, это с очевидностью рассматривается правом как суммирующееся в больший деликт, и здесь Герберт совершил деликт ... (quant home fist un torte, il sera adiuge par la ley en pluis extreme tort, et icy Herbert fist un tort... )».3S7 Оставшиеся пять судей не поддержали данной точки зрения и сочли случайное причинение смерти (в данной ситуации — женщине) в ходе неправомерного акта насилия, направленного против третьей стороны (в данном случае — по отношению к Мансфилду), образующим простое убийство. Согласно мнению, выраженному от их лица Робертом Бруком, главным судьёй Суда общих тяжб, самой по себе неправомерности деяния ещё недостаточно для признания лица виновным в тяжком убийстве; необходимо, чтобы следствием учиняемого стало причинение смерти именно тому, против кого направлен исходный противоправный поступок; «иначе же, если посторонний убит при этом вторжении или стычке, что не есть такое (т. е. тяжкое. — Г.Е.) убийство, но есть насильственное простое убийство (cest nest qe homicide qz cest vient par chaunce medley) (курсив мой. — Г.Е.) ...».388 Как явствует из изложенного. изначальный смысл созданного делом Манселла и Герберта (в чём следует согласиться с Дж.М. Кэйем[249]) сводился к проведению разграничительной линии между тяжким и простым убийством исходя из направленности неправомерного акта насилия: первое образовал бы акт насилия непосредственно против убитой стороны, а второе — против третьей, в конечном итоге не пострадавшей стороны. То, что Герберт с сотоварищами был осуждён за тяжкое убийство, является не опровержением этого критерия, а, скорее. следствием расхождения во мнениях судей в его приложении к конкретным фактам, большинство суда отождествило погибшую со стороной Мансфилда (поскольку она не просто выходила из дома последнего, но и, более того, как неопределённо говорит судебный отчёт, являлась вроде бы родственницей обеим сторонам — «была кузиной обеим сторонам (fuit cousin al ambideux parties)»[250]), так что предпринятый по отношению к Мансфилду и его людям акт насилия достиг своей цели, оправдывая тем самым осуждение за тяжкое убийство, в то время как меньшинство суда придало ей статус постороннего, случайно пострадавшего лица, оправдывая этим осуждение Герберта с сотоварищами лишь за простое убийство.

От двух приведённых казусов праву оставалось ещё несколько шагов к доктрине конструктивного тяжкого убийства, которые последовательно были сделаны Робертом Бруком, Майклом Далтоном и Эдуардом Коуком.

Сэр Роберт Брук как главный судья Суда общих тяжб рассматривал дело Манселла и Герберта, и, более того, оказался одним из тех, кто остался в меньшинстве при вынесении решения. И вот здесь остаётся лишь догадываться, случайно или же намеренно в своём манускрипте, заголовок которого дословно переводится как «Большое извлечение» («La Graunde Abridgement»), написанном не позднее 1558 г. и опубликованном только после смерти автора в 1573 г., Роберт Бру к не только отошёл от ранее сформулированной им же самим позиции, но и постарался оформить противоположную точку зрения в легальную максиму, при этом исказив и ratio decidendi дела Манселла и Герберта, и ratio decidendi дела лорда Дакреса.

В указанной работе встречаются две глоссы, связанные с рассмотренными казусами и служащие провозвестниками будущей доктрины конструктивного тяжкого убийства. Согласно одной из них, случайное причинение смерти человеку «при занятии неправомерным делом (non in loial labour)» не может считаться ненаказуемым деянием, но «явно образует фелонию (semble destre felonie)».[251] В этом нетрудно увидеть скорректированную версию позиции большинства суда по делу Манселла и Г ерберта, которая, повторимся, сводилась к тому, что, приняв на себя риск совершения неправомерного деяния, лицо должно отвечать за все последствия, хотя бы они не были намеренными или даже предвиденными им. Более интересен второй отрывок, в котором Роберт Брук формулирует правовую норму, касающуюся ответственности соучастников за совершённое преступление, в силу коей все лица, учинившие с применением насилия грабёж, драку, восстание и прочие незаконные деяния, следствием чего явилась смерть человека, несут ответственность за содеянное как соисполнители убийства («все другие, кто участвовал в убийстве в ходе учинення неправомерного деяния, являются исполнителями (touts lautres qe veignent ove luy pur faire illoial act sont principals)» 91). Основанием для такого утверждения, судя по тексту манускрипта, послужило решение по делу лорда Дакреса, ratio decidendi которого, по мнению Роберта Брука, заключалось в том, что все лица, совершившие неправомерное деяние, являются соисполнителями тяжкого убийства, подлежащими повешению за последнее («сеньор Дакрес и прочие охотники ... были сочтены исполнителями и все повешены (le Seignur Dacres et lauters hunters ... fueront principals et fueront touts pendes)»[252]). Искажённое™ трактовки очевидна: ratio decidendi дела лорда Дакреса сводилось отнюдь не к тому, что все лица, совершившие неправомерное деяние, следствием чего стало причинение смерти человеку, являются соисполнителями тяжкого убийства, а к тому, что все составившие лорду Дакресу компанию охотники заранее согласились, что любой из них убьёт всякого, кто помешает им.

Всё же ни та, ни другая глоссы не могут рассматриваться как заложившие основу конструктивного тяжкого убийства. Так, первая далека от абстрактного обобщения, которое произведут в дальнейшем Майкл Далтон и Эдуард Коук, и, кроме того, то, какое преступление образуется случайным причинением смерти в ходе совершения неправомерного деяния, Роберт Брук не определяет точно, указывая лишь, что «это не является несчастным случаем (cest nisi misadventure)», а «явно образует фелонию (semble destre felonie)»;[253] понятием же «фелонии» охватывается в равной мере и тяжкое, и простое убийство. Вторая же глосса, основываясь на искажённой интерпретации решения по делу лорда Дакреса, рассматривает частный аспект соучастия, касающийся вменения всем соучастникам совершённого кем-либо из них убийства.

Прежде чем следовать далее, необходимо сделать одно отступление. Отчасти намереваясь точнее интерпретировать более ранние прецеденты, связанные с разграничением тяжкого и простого убийств, а отчасти всё более желая сузить посредством расширения категории простого убийства сферу действия статутов, ограничивавших применимость к преступному лишению жизни привилегии церкви, однако судьи во второй половине XVI в. отошли от выраженного в решении по делу Манселла и Герберта меньшинством суда, но являвшегося общепринятой на тот момент правовой позицией, фактора индивидуальной направленности акта насилия как критерия для установления того или иного вида убийства.

Новый стандарт, сформулированный судами, основывался на буквальном истолковании слов «злое предумышление» (malyce рге- pensed) в дефиниции тяжкого убийства, изъятого из-под действия привилегии церкви, и заключался, говоря в общем, в оценке того, насколько внезапно произошло убийство. Соответственно, лишь причинение смерти в ходе неожиданно возникших стычки, ссоры или дуэли могло образовать простое убийство.

Истоки данного критерия прослеживаются к прецеденту 1553 г.[254] Согласно его фактам, к трём обвиняемым, убившим из за» сады человека, в ходе стычки присоединился четвёртый, некто Джоц Вэйн Салисбэри, являвшийся слугой одного из троих и не посвя» щённым заранее в их планы. И если трое первых были осуждены за тяжкое убийство, то Салисбэри — только за простое, поскольку, как решил суд, «таковое убийство образует простое убийство, но не тяжкое, ибо он не владел злым предумышлением (ceo est manslaughter en luy et nemy murder, pur ceo qe il navoit malice prepense)»,[255] вмешавшись в происходящее внезапно и по случайному стечению обстоятельств. Прилагая же к этой ситуации прежние взгляды на простое убийство, Салисбэри был бы, несомненно, виновен в тяж» ком убийстве, поскольку предпринятые им действия явно представ» ляли собой насилие, направленное именно против пострадавшей стороны. Таким образом, суд, осуждая его, напротив, за простое убийство, недвусмысленно сформулировал совершенно иной стан» дарт разграничения двух видов преступных человекоубийств. Тем не менее, к моменту разрешения дела Манселла и Герберта данный прецедент был неизвестен, поскольку судебный отчёт о нём публи» куется лишь в 1571 г.

Определяющим же в развитии нового критерия простого убий» ства стал казус 1573 г.[256] Его факты достаточно интересны. Некий

Джон Сондерс, намереваясь убить свою супругу, дал ей отравленное яблоко от которого она откусила маленький кусочек, отдав остальное в присутствии обвиняемого их общей трёхлетней дочери. Сондерс упрекнул её, сказав, что яблоко вряд ли будет полезно маленькому ребёнку, однако более ничего не предпринял, позволив девочке доесть фрукт. Как следствие, именно девочка (а не жена Сондерса) скончалась от отравления. Вопрос права, стоявший перед судом, сводился к тому, виновен обвиняемый в тяжком либо же только в простом убийстве, поскольку предпринятый им акт насилия был явно не направлен на ребёнка: как указывает судебный отчёт, «у него не было никакого намерения (И navoit ascun entent) отравить свою дочь и у него не было никакого злого умысла против убитой (пе И avoit malice vers luy), но, напротив, он был сильно привязан к ней».[257] Очевидно, что если придерживаться принципов решения по делу Манселла и Герберта, то Сондерса следовало бы осудить за простое убийство, так как целью насильственных действий выступала его супруга, но никак не ребёнок. Тем не менее — и здесь заключён поворотный пункт в истории простого убийства — суд признал Сондерса виновным в тяжком убийстве, обосновав это тем, что когда человек «приготовляет яд с намерением убить некоего человека и другой человек, кого он не намеревается убить, отравлен им, такая смерть не должна быть ненаказуемой, но тот, кто приготовлял яд, должен быть наказан за содеянное, ибо его намерение было дурным (car И avoit male entent)» [258] Не менее ясна в своём истолковании и другая гипотетическая ситуация, предложенная судом и ранее служившая бы очевидным примером простого убийства: «... Если человек из злого предумышления стреляет из лука в другого с намерением убить его, и ею причиняется смерть лицу, к кому он не имел злого умысла, для него это должно быть тяжким убийством».[259] Таким образом, суд сформулировал совершенно новый критерий разграничения тяжкого и простого убийств, и, в соответствии с ним, для решения вопроса о том, что образует содеянное, имеет значение не индивидуальная направленность акта насилия (дело Манселла и Герберта), а наличие злого предумышления в буквальном по сути своей истолковании, в силу которого оно имеет место в любом убийстве, если причинение смерти не связано с внезапным столкновением, внезапностью возникновения злого замысла (дело Салисбэ- ри и прочих и дело Сондерса и Арчера).[260]

Ввиду изменения принципов разграничения тяжкого и простого убийств мнения судей, оставшихся в меньшинстве при разрешении дела Манселла и Герберта, потеряли свою юридическую ценность, и, как закономерный итог этого, на первый план выдвинулось сформулированное в достаточно широких выражениях мнение большинства суда, в соответствии с которым, приняв на себя риск совершения неправомерного деяния, человек должен отвечать за все последствия, хотя бы они не были намеренными или даже предвиденными им.

Вследствие сказанного нетрудно понять, почему некорректная трактовка Робертом Бруком решений по делам лорда Дакреса и Манселла и Герберта и в особенности в части, касающейся мнения большинства суда в последнем деле, получила распространение в источниках. Так, в 1583 г. её повторил, хотя— что подтверждает, сколь далека была ещё правовая мысль в этот период от будущей доктрины конструктивного тяжкого убийства — и с оговорками относительно универсальной применимости сформулированных Робертом Бруком принципов ответственности, Ричард Кромптон в своём труде «Служба и полномочия мировых судей» («Loffice et аис- thoritie de Justices de Peace»). Чуть ранее, в 1581 г., Уильям Ламбард в работе «Эйринарха, или о службе мировых судей» («Eirenarcha: or

of the Office of the Justices of Peace») также прокомментировал реше- ние по делу Манселла и Герберта, хотя и более корректно по сравнению с Робертом Бруком и Ричардом Кромптоном. Так, им указано что мнения судей разошлись в вопросе о том, образует ли причинение смерти постороннему человеку в ходе акта насилия, направленного против другого, тяжкое либо же простое убийство; но, рассматривая решение суда само по себе, он полностью опустил суждения судей, оставшихся в меньшинстве, поскольку к его времени они потеряли свою легальную ценность, и отметил, не вдаваясь в подробности, что лучшей являлась позиция большинства суда.403 Как представляется, и эта глосса, не снабжённая более обширным комментарием и не формулирующая сколь-нибудь общей нормы, не может рассматриваться как заложившая основу будущей доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Непоследовательность судебной практики и её комментариев в конце XVI в. находит своё окончательное разрешение уже в следующем столетии с выходом в свет двух работ, далеко неравновесных в своей авторитетности, что, тем не менее, не должно никоим образом влиять на правильное разрешение вопроса о приоритете в формулировании доктрины конструктивного тяжкого убийства.

В 1618 г. появляется труд Майкла Далтона «Местное правосудие», в котором он, опираясь частью на рассмотренные прецеденты, частью на доктринальные источники, излагает весьма интересные соображения о вменении действующему в незаконной манере последовавшей в результате смерти человека, сколь бы неожиданной она ни была для виновного. В частности, им указывается следующее:

«Отметьте также, что во всех случаях, когда человек приступает или берётся за совершение какого-либо неправомерного занятия (any thing unlawful), как, например, убийства, нанесения побоев или изгнания другого с недвижимости, которой последней владеет, а равно любого другого правонарушения, и при совершении этого им причиняется смерть любому человеку, содеянное является тяжким Убийством (курсив мой. — Г.Е.).

Все мнения цит. по: Kaye J.M. Op. cit. Part li. P. 593-594 n. 14, 599-600.

Так как если человек намеревается совершить какое-либо неправомерное деяние, и в результате его совершения причиняется

иной ущерб, являющийся не намеренным, а случайным, лишённым всякого ожидания или желания (not intended, but by chance, clean bed- yond all expectation or desire), всё же следует сказать, что он являете#! автором такого ненамеренного деяния (случившегося, таким обра< зом, случайно), поскольку первое деяние им намеревалось».474 ^

Противополагается этим постулатам определение причинения! смерти по случайности, где специально подчёркивается правомер! ность деяния, при совершении которого погибает человек: «... Бо*| лее юридически, убийство по случайности или по несчастью имее#! место тогда, когда некому лицу, совершающему правомерный пщj ступок (курсив мой. — Г.Е.), без какого-либо злого намерения (dof ing a lawful thing, without any evil intent) доводится случайна] (icasually) убить человека».405              ?

Тем самым Майклом Далтоном (при всей сомнительной ценно* сти использованных им в обоснование источников, которые, судя по их содержанию, частью связаны с очевидной намеренностью при* чинення смерти при совершении неправомерного деяния, а частью/ напротив, со случайностью) на достаточно абстрактном уровне формулируется общее правило о вменении совершающему неправо^, мерное деяние как тяжкого убийства смерти человека, последовавшей в результате, независимо от mens rea, сопутствовавшей её причинению. Именно в этом и заключается сущность тяжкого убий ства по правилу о фелонии в том виде, в каком оно в будущем оформится в трудах Майкла Фостера и Уильяма Блэкстоуна и в суі дебной практике конца XVII — ХЧШ вв.406              і

              і

Dalton М. Op. cit. P. 346-347.              3

Ibid. P. 351. Несколькими абзацами далее Майкл Далтон формулирует свои* позицию в не столь абсолютных терминах. Так, ср.: «... Если человек совершает не правомерное деяние, хотя и без какого-либо дурного намерения (without any ей intent), и ему доводится случайно убить человека, содеянное является фелонией, т. е. простым убийством по крайней мере, если не тяжким убийством (курси* мой. — Г.Е.), поскольку то, что он совершал, являлось неправомерным» (см.: Ibids Р. 352). Сомнение в том, является ли в данном случае содеянное тяжким либо Ж* лишь простым убийством, можно приписать, по всей видимости, несогласованности данного отрывка с соображениями, излагаемыми несколькими страницами ранее, т. е( несогласованности, которая в общем и в целом является едва ли не самым большим недостатком доктринальных работ XVII-XVIII вв.

Потому вызывает сомнение справедливость встречающегося в литератур* утверждения о том, что Майкл Далтон отвергал возможность вменения как тяжкого, убийства смерти лица, последовавшей в результате совершения неправомерного: деяния (см., напр.: Tomkovicz J.J. Op. cit. P. 1443 п. 59).

Таким образом, со строго хронологических позиций именно ыспь Майкла Далтона, опередившего на несколько лет Эдуарда Ио\>ка. можно рассматривать как первый набросок доктрины кон- стрткпшвного тяжкого убийства.

Вместе с тем, большинство научного сообщества традиционно приписывает авторство тяжкого убийства по правилу о фелонии Эдтарду Коуку. Из этого вытекает необходимость рассмотреть и проанализировать точку зрения последнего, сопоставив её с позицией Майкла Далтона, а также с мыслью Генри де Брактона.

Обратимся к третьей части коуковских «Институтов», вышедшей в свет в 1644 г., где в главе VIII, посвящённой различным видам убийств, им сформулирована общая норма, ставшая, как считается, непосредственной основой конструктивного тяжкого убийства. Будучи, несомненно, знаком с трудами Роберта Брука, Ричарда Кромптона и Уильяма Ламбарда, Эдуард Коук следующим образом излагает своё мнение:

«Существует убийство, которое не является ни предумышленным, ни волимым. Так, если человек убивает другого per infortunium, sen casu, это есть убийство в результате несчастного случая. ... Убийство в результате несчастного случая имеет место тогда, когда человек совершает деяние, которое не является неправомерным (that is not unlawfidl) и которое без какого-либо дурного намерения (without any evill intent) приводит к смерти человека.

Если деяние неправомерно, то оно образует тяжкое убийство (If the act be unlawful it is murder). Так, если А., намереваясь похитить лань в парке В., стреляет в лань и стрела в полёте отклоняется, убивая мальчика, спрятавшегося в кустарнике, это есть тяжкое уоийство. ибо деяние было неправомерным, хотя А., не только не имел намерения причинить вред мальчику, но и ие знал ничего о нём (had по intent to hurt the boy. nor knew not of him). Но если В., собственник парка, выстрелил в свою собственную лань и без какого- либо дурного намерения убил мальчика стрелой, отклонившейся в своём полёте, это образует убийство в результате несчастного слу- чая, но не фелонию.

Точно так же, если некто без какого-либо дурного намерения в Себе Стреляет в какую-либо дикую птицу на дереве, и стрела убивает какое-либо разумное существо вдалеке, это есть per infortunium, ибо СтРелять в дикую птицу не неправомерно; но если он выстрелил в петуха или курицу либо какую-нибудь ручную птицу других людей, и стрела, к несчастью, убила человека, это есть тяжкое убийство, ибо деяние было неправомерным (курсив імой. — Г.Е.)».401

Именно легальной максиме «если деяние неправомерно, то оно образует тяжкое убийство», сформулированной с добавлением небрежных. беспорядочно выстроенных казусов-домыслов, т. е. иными

к,              о.              408

словами, в «лучшей» коуковскои манере, и приписывают первое авторитетное установление доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии. Однако, как было только что показано, Майкл Далтон на несколько лет опередил Эдуарда Коука, создав аналогичную в своей абстрактности и идентичную по содержанию правовую норму. Более того, первый, возможно, даже ближе подошёл к сущности будущего конструктивного тяжкого убийства, изначально элиминировав, в отличие от неясной позиции коуковских «Институтов», как нерелевантный вопрос о mens rea, сопутствовавшей причинению смерти: так, в далтоновской формулировке о том, что смерть в результате неправомерного деяния образует тяжкое убийство никоим образом не упоминается о случайности или намеренности причинения смер-

*              409              т              і

ти и об их юридическом значении в данном случае. Что же касается сомнения, которое вызывает точка зрения Майкла Далтона, то оно проистекает из всё той же несогласованности текста его работы, поскольку в других местах последней им всё-таки упоминается о

случайности причинения смерти в такой ситуации, хотя она и рас-

410

сматривается как всецело юридически нерелевантная.

Правильный ответ на вопрос об авторском приоритете представляется следующим. Бесспорно, Майкл Далтон по времени обогнал Эдуарда Коука, сформулировав свою норму в 1618 г. Третья часть «Институтов» была написана позднее, к 1628 г., а опубликована по прошествии ещё почти двух десятилетий. Знал ли последний максиму первого либо же сконструировал своё учение о тяжком убийстве в данном аспекте самостоятельно, не столь значимо, поскольку, повторимся, хронологически первенствует далтоновский труд.

Однако разрешение поставленной проблемы усложняется тем, что, начиная с Майкла Фостера, чья модификация доктрины Далто- на-Коука была основной, все ведущие английские авторитетные работы XVIII-XIX вв. по уголовному праву, а вслед за ними и те американские источники, которые видят истоки тяжкого убийства по Правилу о фелонии в общем праве XVII-XVIII вв., приписывают авторство создания конструктивного тяжкого убийства именно ко- уковским «Институтам», не упоминая никоим образом о далтонов- ском «Местном правосудии». Причина здесь, думается, кроется в теоретическом весе двух трактатов: если труд Майкла Далтона (никоим образом не умаляя его заслуг в достаточно корректном изложении современного ему общего права) является одной из многих в целой серии появившихся в XVI-XVII вв. обстоятельных, но мало- ценимых с точки зрения их доктринальной значимости работ, то с «Институтами» могут сравниться лишь единичные правовые творения, такие как «Комментарии» Уильяма Блэкстоуна или «История» Мэттью Хэйла.

Таким образом, подводя предварительные итоги разрешению вопроса о создании тяжкого убийства по правилу о фелонии, можно сказать, что хронологически приоритет, бесспорно, принадлежит Майклу Далтону; однако в аспекте доктринальных первоисточников английского общего права, с которыми единственно связано в своём происхождении конструктивное тяжкое убийство, значимо формулирование последнего именно Эдуардом Коуком [261] При этом, исходя исключительно из роли уголовно-правовой доктрины в общем праве, более весомой представляется последняя сторона авторства.

Рассмотрим теперь соотношение брактоновского пассажа о неприменимости защиты per infortunium к случаям причинения смерти в ходе совершения неправомерного деяния уже с максимой Эдуарда Коука.

По мнению Джорджа П. Флетчера, цитированный отрывок из «Институтов» следует рассматривать как имеющий своей целью всего лишь ограничить действие защиты per infortunium в бракто- новской манере только случаями причинения смерти в результате совершения правомерного деяния; соответственно, неправомерное деяние само по себе не являлось, по мысли Эдуарда Коука, самостоятельным базисом к осуждению за тяжкое убийство.[262]

Такой вывод Джорджа П. Флетчера весьма спорен. Несмотря на ссылку Эдуарда Коука на fol. 120b из труда Генри де Брактона (которая, пожалуй, носит в его работе своеобразный «технический» характер),[263] пассаж из третьей части «Институтов» вряд ли обоснованно считать простым повторением брактоновской мысли. Коуков- ской максимой не просто ограничивается действие защиты per infortunium, но самой по себе создаётся общая норма, в силу которой совершение неправомерного деяния, следствием которого явилась смерть человека, per se образует тяжкое убийство независимо от намерений действовавшего [264] Разница между Эдуардом Коуком и Генри де Брактоном есть, во-первых, разница между изначальным отсутствием вопроса о случайности в силу неправомерности деяния, которой (по косвенно устанавливаемому мнению создателя «Институтов») образуется подразумеваемый злой умысел, и его наличием, но неприменимостью защиты per infortunium в силу всё той же неправомерности деяния; и, во-вторых, разница между образованием преступления тяжкого убийства (неизвестного, к тому же, автору XIII в.) ipso iure et facto и всего лишь невозможностью королевского помилования за недоступностью основания защиты per infortunium причём невозможностью такой, что превращается в свою противо-; положность в других частях трактата.[265]

Любопытно и одновременно отчасти странно, но к этому же выводу приходит и Б.С. Никифоров, когда он пишет, что «мысль Брак- тона, вдохновившая Кока на построение его суровой концепции, едва ли может быть положена в ее основание»416 В другом же месте своей работы он указывает, что «“поразительная и чудовищная” доктрина Кока, признавшего виновным в злодейском убийстве субъекта, вознамерившегося убить чужую курицу и случайно убившего при этом ее хозяина, целиком построена на «ортодоксальном» переводе рассуждений Брактона на суровый язык уголовного права XVII столетия».[266] Иными словами, Б.С. Никифоров, по видимости, пытается всем этим сказать, что конструкция тяжкого убийства по правилу о фелонии лишь номинально может быть связана с трудом Генри де Брактона, поскольку в нём отображена каноническая доктрина versanti in re, которую в свою очередь, и надлежит рассматривать как источник первого. Попытка дальнейшего примирения приведённых высказываний выходит за рамки настоящего исследования, да и едва ли возможна.

Итак, источники тяжкого убийства по правилу о фелонии — и прецедентные, и доктринальные— неопределённы. Генри де Брак- тон в лице своего трактата слишком стар и романизирован, чтобы быть им. Казусы XVI в. сами по себе небесспорны и ни один из них (что неудивительно, поскольку все они имеют совершенно иную целевую направленность) прямо не разрешает проблемы ответственности за случайное причинение смерти в ходе учинення фелонии. Авторы конца XVI — первой половины XVII вв. в достаточно мере туманны, непоследовательны и противоречивы в своих построениях и, как следствие, лишь номинально могут быть связаны с будущим конструктивным тяжким убийством. И всё же, принимая во внимание, во-первых, отсутствие в рассматриваемое время более ясных источников и, во-вторых, то, что на работах начала семнадцатого столетия базируются построения юристов следующего века, представляется допустимым (хотя и с некоей долей сомнений и условностей) увязать происхождение тяжкого убийства по правилу о фелонии именно с трудами Эдуарда Коука и его современников.

Перейдём теперь к тем изменениям, которые конструктивное тяжкое убийство претерпело к третьей четверти XVIII в., поскольку именно в приобретённом к этому времени виде оно приходит уже в

американское уголовное право. С целью их уяснения необходимо хронологически проследить развитие доктрины, причём логичнее это сделать, взяв за основу ряд её аспектов, таких как: (1) правовая природа фелонии как «спускового механизма» в применении рассматриваемой нормы; (2) понимание причинения смерти вследствие совершения либо покушения на совершение фелонии; (3) правовое последствие указанного причинения смерти в виде осуждения за тяжкое убийство; и, в завершение, (4) mens rea фелонии и mens rea тяжкого убийства. По их изучении будут созданы предпосылки для раскрытия основы доктрины конструктивного тяжкого убийства в плане теории mens rea в английском уголовном праве XVII — третьей четверти XVIII вв.

Рассматривая норму о конструктивном тяжком убийстве, необходимо прежде всего определить правовую природу деяния, дающего основу к её применению.

И Майкл Далтон, и Эдуард Коук полагали, что для образования здесь тяжкого убийства виновному достаточно совершить любой неправомерный поступок. Столь суровое в своих последствиях и в особенности в своей неопределённости правило не могло не измениться в дальнейшем.

Уже первый крупный юрист Англии посткоуковской эпохи Мэттью Хэйл в своей «Истории», опираясь на прецеденты, отказавшиеся obiter dictum последовать сверхобширной коуковской макси-

418              ..              w

ме, привел, не проводя, однако, точной разграничительной линии, примеры убийств при совершении неправомерных деяний, охарактеризовав некоторые как тяжкие, а прочие как простые. Так, изменяя пример Эдуарда Коука, Мэттью Хэйл указал следующее:

«... Если А бросает камень в птицу, а камень попадает и убивает другого, кому он не намеревался причинить вред, содеянное является per infortunium. Но если он бросил камень, чтобы убить домашнюю птицу или скотину В, а камень поражает и убивает постороннего, содеянное является простым убийством, поскольку деяние бы-

418 См., напр.: Sir John Chichester's Case, Aleyn 12, 82 Eng. Rep. 888 (K.B. 1647) (хозяин, убивший слугу в ходе тренировки на шпагах, не виновен в тяжком убийстве, ибо не проявил злого умысла; тем не менее, содеянное не может быть сочтено и убийством per infortunium, поскольку, хотя происшедшее и было случайностью, сама по себе тренировка на шпагах была делом незаконным, так что смерть, воспоследовавшая как её итог, образует простое убийство).

л0 неправомерно, но не тяжким убийством, поскольку он совершил это не злоумышленно и не с намерением причинить вред постороннему (be did it not maliciously, or with intent to hurt the bystander) (курсив''мой. -ГЕ.)» 419

Решение данного гипотетического казуса de facto подразумевает прямой отказ последовать коуковской максиме с присущей ей нере- левантностью намерений действовавшего в её полном объёме, поскольку связывает осуждение лица за тяжкое убийство при совершении неправомерного деяния с необходимостью установить точно такое же злое предумышление, как и во всех иных случаях тяжкого убийства, исходно не соединённых с учинением неправомерного деяния.

Тем не менее, поскольку мысль Мэттью Хэйла оставалась неизвестной вплоть до 1736 г., практика пошла по иному пути, попытавшись всего лишь смягчить исходную суровость постулатов Эдуарда Коука.

Так, в 1697 г. главный судья Холт, давая в деле некоего Кита напутствие присяжным, отметил obiter dictum, что для того, чтобы образовать тяжкое убийство, деяние должно быть «совершено во исполнение намерения учинить фелонию» [267] Одновременно видоизменяя ставший к тому времени «пробным камнем» для всех построений в этой области тяжкого убийства пример с домашней птицей, он указал следующее: «В случае с убийством курицы подход Милорда Коука слишком широк, ибо здесь должен наличествовать замысел (design) причинить вред личности или совершить фелонию либо великий бунт».[268]

В 1716 г. вышел в свет труд Иеремии Хоукинса «Тяжбы короны» («Pleas of the Crown»), где он, обсуждая вопрос о том, «в каковых случаях ... убийство должно считаться тяжким, которое случается при учиненим неправомерного деяния, намеренно направленного главным образом к некоей другой цели, а не к причинению вреда личности тому в частности, кому доводится быть убитым», отметил, что таковым будет убийство, содеянное «во исполнение обдуманной

цели

422

совершить любую фелонию».

Окончательному ограничению легальная максима Эдуарда Коука подвергается в 1762 г. с появлением работы Майкла Фостера «Отчёт о ряде процессов .в которой основанием для вменения тяжкого убийства становится совершение не просто любого неправомерного деяния, но лишь деяния, являющегося фелонией:

«Убийство, происходящее по случайности, которую человеческая осмотрительность не могла предвидеть или предотвратить, ... имеет место тогда, когда человек, совершая правомерное деяние без намерения причинить телесный вред какому-либо лицу и проявляя должную осторожность в предотвращении опасности, к несчастью, убивает человека. ... Для того, чтобы ситуация охватывалась данной дефиницией, деяние, которым причиняется смерть, должно быть правомерным, ибо если деяние неправомерно — я имею в виду, если оно является malum in se — случай образует фелонию, т. е. либо тяжкое, либо простое убийство в зависимости от того, как обстоятельства могут изменить его природу. Если оно (т. е. деяние. — Г.Е.) совершается во исполнение намерения учинить фелонию (in prosecution of a felonious intention), оно будет тяжким убийством; но если намерение простиралось не далее, чем на совершение простого нарушения права (trespass), то простым убийством, хотя, я признаю, лорд Коук, кажется, полагает иначе (курсив мой.— Г.Е.). ... А стреляет в домашнюю птицу, принадлежащую В, и случайно убивает человека; если его намерение, которое следует установить из обстоятельств, было направлено на хищение птицы, содеянное будет тяжким убийством в силу данного намерения учинить фелонию; но если содеянное было совершено безрассудно (wantonly) и без такого намерения, это будет только простым убийством»[269]

Правополагающим основанием к такому суждению, в свою очередь, стало для Майкла Фостера резюме по делу Пламмера, где главный судья Холт повторил сформулированный им четырьмя годами ранее в деле Кита тезис.[270] В связи с этим стоит отметить, что Б. С. Никифоров,[271] а вслед за ним и А. С. Никифоров[272] рассматриваЮт именно дело Пламмера как исходное в сужении сферы действия максимы Эдуарда Коука. Как представляется, учитывая то, что первое ограничение последней (а в реальности — отказ от неё) в известной мере можно приписать Мэттью Хэйлу, опирающемуся при этом на ещё более ранние прецеденты, и делу Кита 1697 г., а основополагающее— Майклу Фостеру, рассматривать дело Пламмера как прецедент, в котором «концепция вменения в вину случайного эишсния жизни приобрела известную определённость»,[273] а главного судью Холта как в «самом начале XVIII столетия» ограничившего рассматриваемое положение «действиями, подпадающими под признаки фелонии»[274] нет оснований.

Фостеровское ограничение старой нормы было положительно воспринято уголовно-правовой теорией.[275] Уже через несколько лет после опубликования его труда появляются блэкстоуновские «Комментарии», следующим образом формулирующие доктрину конструктивного тяжкого убийства:

«... Чтобы образовать преступление тяжкого убийства, убийство должно быть совершено со злым предумышлением (malice aforethought). Это основополагающий критерий, который теперь отграничивает тяжкое убийство от другого убийства ..., и оно может быть либо точно выраженным (express), либо подразумеваемым (implied) в праве.

... Во многих случаях, когда злой умысел точно не выражен, право подразумевает его ..., и убийца будет виновен в тяжком убийстве. И если кто-то намеревается совершить другую фелонию и ненамеренно (undesignedly) убивает человека, это также образует тяжкое убийство (курсив мой. —Г.Е.)»420

Отвлекаясь от основной нити исследования, отметим, что с этого момента берёт своё начало конструктивное простое убийство или простое убийство по правилу о неправомерном деянии (unlawful act manslaughter), являющееся разновидностью непроизвольного простого убийства (involuntary manslaughter) и схожее по своей конструкции с тяжким убийством по правилу о фелонии. В строго классическом доктринальном плане под ним понимается причинение смерти человеку при совершении неправомерного деяния, не являющегося фелонией, что per se образует простое убийство независимо от mens rea, сопутствовавшей причинению смерти.[276] УильяМОм Блэкстоуном учение о нём было излагается следующим обра- зом: «... В общем, когда непроизвольное убийство случается как следствие неправомерного деяния, оно будет в зависимости от природы деяния, которое вызвало его, либо тяжким убийством, либо простым. Если оно совершается во исполнение намерения учинить фелонию, то оно будет тяжким убийством; но если намерением охватывалось не более, чем простое нарушение права (trespass), то оно образует только простое убийство (курсив мой. — Г.Е.)» [277] В Соединённых Штатах конструктивное простое убийство также широко именуется простым убийством по правилу о мисдиминоре (misdemeanor-manslaughter), хотя как самостоятельное преступление оно признаётся в законодательстве и судебной практике менее половины штатов. При этом потенциальная сфера действия данной нормы ограничена, как правило, по кругу деяний, могущих стать основой к её применению. Само же существование такой разновидности простого убийства серьёзно критикуется в теории уголовного права: «... Порок в концепции простого убийства по правилу о мисдиминоре сводится к тому, что она наказывает действующего за случайный результат просто на основе неправомерного деяния, не позволяя присяжным определить, является ли данное лицо морально виновным за этот результат».[278]

Ограничение Майклом Фостером старой максимы Эдуарда Коука имело в середине XVIII в. весьма существенное значение, поскольку сравнительно небольшой перечень преступлений (хотя и достаточно распространённых) признавался в английском уголовном праве фелониями. Тем самым возможная сфера действия нормы о конструктивном тяжком убийстве сужалась кругом очевидно опасных деяний, большинство из которых «либо нацеливалось на смерть или тяжкие телесные повреждения, либо включало в себя

434

существенный риск таковой природы».

Немаловажный момент в практическом приложении доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии связан с требованием наличия причинной связи между содеянием фелонии и наступившей смертью.

Для вменения лицу тяжкого убийства в такой ситуации никогда не было достаточно простого совпадения во времени и месте совершения фелонии и смерти человека: необходимо, чтобы последняя являлась естественным и возможным последствием учинення первого. Так, можно указать на рассматривавшееся в 1862 г. дело о поджоге амбара, вследствие чего заживо сгорел бродяга, забредший туда.[279] Инструкция присяжным содержала в себе указание на то, что они должны осудить обвиняемого за тяжкое убийство, если только смерть явилась естественным и возможным последствием поджога; если же бродяга зашёл в амбар после того, как последний был подожжен. то его действия являются вмешивающейся причиной (intervening cause), разрывающей причинную связь между фелонией и

436

гибелью человека.

Следующий аспект конструктивного тяжкого убийства сводится к характеристике правовых последствий причинения смерти человеку в ходе намеренного совершения фелонии либо покушения на оное, т. е. каким преступлением является содеянное. В силу анализируемой правовой нормы лицо, причинившее смерть другому в указанной ситуации, признаётся виновным в тяжком убийстве, т. е. наиболее опасном и наиболее сурово наказывавшемся по английскому уголовному праву рассматриваемого времени виде преступного причинения смерти человеку.

Перейдём теперь к наиболее важному аспекту доктрины конструктивного тяжкого убийства, аспекту mens rea, по изучении которого можно будет раскрыть обоснование исследуемой доктрины в преломлении общей теории mens rea XVII-XVIII вв.

Исторически «тяжкое убийство является преступлением по общему праву, и ... дефиниция психического элемента, следовательно, есть дефиниция общего, но не статутного права».[280] Общим правом коуковско-блэкстоуновского времени mens rea в тяжком убийстве описывается через конструирование понятия «злое предумышление» (,malice aforethought), которым охватывается несколько различающихся по своей природе психических состояний, объединённых сначала в две, а потом в три разновидности: точно выраженный (express), подразумеваемый (implied) и позднее появившийся конструктивный (constructive) злой умысел [281]

В понимании Эдуарда Коука злое предумышление распадается на два вида: точно выраженное стороной и подразумеваемое пра-

439 г»

вом. Встречается мнение, что он рассматривал mens rea в тяжком убийстве по правилу о фелонии в рамках подразумеваемого злого

440 тт-

умысла. Думается, эта позиция приемлема, хотя она и не следует прямо из текста «Институтов» и может быть сформулирована с известной долей условности лишь после систематической трактовки содержания работы. Во всяком случае, её изучение показывает, что, излагая свою максиму о неправомерном деянии, образующем тяжкое убийство, Эдуард Коук никоим образом прямо не увязывал такое тяжкое убийство с подразумеваемым злым умыслом: так, в главе VII «О тяжком убийстве» подразумеваемый злой умысел описыва-

~              ••              441

ется как существующий лишь в трех ситуациях, не соотносимых текстуально с будущей доктриной конструктивного тяжкого убийства, излагаемой в главе VIII «Об убийстве».[282] Но исходя из того, что в его понимании тяжкое убийство с необходимостью должно совершаться со злым предумышлением, «либо точно выраженным стороной, либо подразумеваемым правом»,[283] всё же можно предположить, что mens rea в таком тяжком убийстве соединяется им с подразумеваемым злым умыслом.

Бесспорно туманная обрисовка Эдуардом Коуком mens rea в конструктивном тяжком убийстве проясняется уже ко времени Уильяма Блэкстоуна, который, характеризуя два варианта злого предумышленна, вполне определённо помещает тяжкое убийство по правилу о фелонии в разновидность подразумеваемого злого умыс-

444

ла.

Тем самым в общем праве окончательно оформляется доктрина тяжкого убийства по правилу о фелонии в плане mens rea: для осуждения за тяжкое убийство необходимо и достаточно установить, что у лица было намерение совершить фелонию; для права в такой ситуации безразлично, убит ли потерпевший намеренно или случайно.[284] Соответственно, намерением учинить фелонию с необходимостью и достаточностью образуется злое предуіМьішление как mens геа тяжкого убийства.

В XIX в. (выходя за временные рамки исследования, которыми ограничена настоящая глава, но это требуется стоящими перед настоящим исследованием целями) намерение совершить фелонию выделилось из подразумеваемого злого умысла, образовав вместе с намерением насильственного сопротивления исполнению служителем правосудия его обязанностей самостоятельную разновидность злого предумышления — конструктивный злой умысел.

ненамеренной им», Regina v. Horsey, 3 F. amp; F. 287, 288, 176 Eng. Rep. 129, 129 (Kent Assiz. 1862) (perBramwell, B.);

Rex V. Jarmain, [1946] 1 K.B. 74, 80 (per Wrottesley, J.) (смерть, наступившая вследствие случайного выстрела в ходе вооружённого грабежа, образует тяжкое убийство, поскольку, как счёл суд, «цель и охват данной области права (о конструктивном тяжком убийстве. — Г.Е.) заключается, по крайней мере, в том, что тот, кто использует насильственные средства при совершении фелонии, связанной с насилием над личностью, действует так на свой риск и виновен в тяжком убийстве, если таковые насильственные методы даже случайно приводят к смерти потерпевшего»), откоммент. в: Notes on Recent Cases, Criminal Law — Murder — Felony involving personal violence — Use of loaded firearm a violent measures — Death of victim caused by inadvertent discharge of firearm held to be murder. R. v. Jarmain. [1946] 1 K.B. 74 // The Cambridge Law Journal. L„ 1946. Vol. 9, Ns 2. P. 243-244; Regina v. Spence, (1957) 41 Cr. App. Rep. 80 (случайное причинение смерти другому человеку при покушении виновного на фелонию самоубийства образует тяжкое убийство), откоммент. в: Murder in the Course of Committing Suicide — R. v. Spence, Quarterly Summary // The Journal of Criminal Law. No. 82. L., 1957. Vol. 21, Ns 2. P. 192\

в Австралии: «Относительно статутного убийства (в штате Южная Австралия данным понятием охватывается статутный вариант доктрины конструктивного тяжкого убийства. — Г.Е.) нет необходимости в том, чтобы обвиняемый намеревался причинить смерть или тяжкий телесный вред», Regina v. NJA, [2002] SASC 113, [32] (per Prior, J.);

в Канаде: «Положение (УК 1892 г., инкорпорировавшее конструктивное тяжкое Убийство в канадское статутное право. — Г.Е.) настолько широко, что в соответствии с ним лицо может быть признано виновным в тяжком убийстве, даже если смерть стала результатом случайности», Regina v. Vaillancourt, [1987] 2 S.C.R. 636, 665 (per La Forest, J.);

в Соединённых Штатах: «Всякий раз, когда некто, действуя с замыслом на совершении фелонии, отнимает жизнь у другого, даже случайно, это образует тяжкое Убийство», People V. De La Roi, 36 Cal. App. 2d 287, 291-292 (1939); «Эффект доктрині (тяжкого убийства по правилу о фелонии. — Г.Е.) заключается в признании намерения учинить базисную фелонию самого по себе как достаточной mens rea для тяжкого убийства», People v. Aaron, 409 Mich. 672, 717 (1980); People v. Dekens, 182 III. 2d 247, 255 (1998) (Bilandic, J., diss. op.) (в соответствии с доктриной тяжкого убийства по ирэвилу о фелонии «обвиняемому нет необходимости ни намереваться, ни даже кидать причинения смерти кому-либо»).

Что касается второго варианта конструктивного злого умысла, то истоки связанной с ним доктрины тяжкого убийства при сопротивлении служителю правосудия прослеживаются к концу XVI в. Первый прецедент подобного рода появился в 1586 г., когда служащий сил правопорядка был убит в ходе пресечения нарушения общественного спокойствия; суд счёл, что учинённое является тяжким убийством независимо от того, было ли содеянное совершено со злым предумышлением (это образовало бы в иной ситуации тяжкое убийство) либо же в ходе внезапной стычки (что, в свою очередь, образовало бы в иной ситуации лишь простое убийство).[285] Эдуард Коук и Уильям Блэкстоун[286] рассматривали такие случаи как охватываемые подразумеваемым злым умыслом, и, согласно изначально сформировавшейся позиции, «сопротивление правомерному аресту per se создаёт требуемый подразумеваемый злой умысел».[287] Иными словами, в данной разновидности конструктивного тяжкого убийства не нужно доказывать (как и в тяжком убийстве по правилу о фелонии) намерение причинить смерть служителю правосудия, но при этом посягающий обязательно должен быть осведомлён о статусе потерпевшего[288] (небезынтересно то, как в одном из австралий-

3 См.: Young’s Case, 4 Co. Rep. 40a (Q.B. 1586).

См.: Coke E. The Third Part... P. 52.

Cm.: Biackstone W. Commentaries ... Volume IV. P. 200-201.

Dickey J.S. Culpable Homicides in Resisting Arrest // Cornell Law Quarterly. Ithaca

(N.Y.), 1933. Vol. 18, №3. P. 376

На языке судебных прецедентов, разновременно создававшихся в уголовноправовых системах различных стран семьи общего права, изложенное звучит (или звучало, утратив ныне свою юридическую ценность) следующим образом'

в Англии: Regina v. Porter, 12 Сох С.С. 444 (Hertford Assiz. 1873) (per Brett, J.) (нанесение удара ногой с намерением сопротивляться правомерному аресту, хотя бы и без намерения причинить тяжкий вред здоровью, образует тяжкое убийство, если удар явился причиной смерти; если же удар был нанесён в пылу борьбы ненамеренно, то смерть, последовавшая от него, является лишь простым убийством);

в Ирландии: The State и. М’Mullen, [1925] 2 I.R. 9, 22 (per Kennedy, C.J.) (убийство полицейского при задержании с целью сопротивления аресту образует тяжкое убийство, хотя бы обвиняемый и не намеревался причинить смерть, что есть «настолько же правильное изложение действующего права по этому вопросу, настолько оно было таковым в древности»);

в Соединенных Штатах: Dilger v. Commonwealth, 88 Ку. (6 Hines) 550, 561 (1889) («нападение на него (офицера полиции. — Г.Е.) во время надлежащего исполнения им его обязанности ..., совершённое лицом, знающим о том, что он является офицером, образует тяжкое убийство, хотя бы действующий и не имел какого-либо конкретного злого умысла»).

Из доктринальных работ см. подр.: ских прецедентов в своё время obiter dictum было отмечено, «что, по общему праву, злое предумышление являлось подразумеваемым в случае. когда убитое лицо оказывалось фактически служащим правопорядка, задерживающим обвиняемого, и, по-видимому, для объ- явзения убийства тяжким не было необходимости в осведомлённости причиняющего смерть лица о том, что потерпевший был констеблем»;[289] вместе с тем данное утверждение весьма сомнительно с точки зрения классической доктрины общего права).

Итак, суммируя понятие «конструктивного злого умысла» (или, как Джеймс Ф. Стифен ещё называет его, «фиктивного злого умысла»[290])- оно «‘вменяет” или презюмирует психическое состояние, требуемое для деяния В, из совершения деяния А».[291] Иными словами, mens rea деяния А становится одновременно mens rea деяния

В.[292] Исходя из сказанного, понятиями «конструктивного злого

умысла» и «конструктивного тяжкого убийства» охватываются одновременно две разновидности намерения и тяжкого убийства соот-

455

ветственно.

Джеймс Ф. Стифен во второй половине XIX в. описывал разновидности злого предумышления следующим образом:

«Злое предумышление означает какое-либо одно или более из следующих психических состояний, предшествующих или сосуществующих с действием или бездействием, которым причиняется смерть, и оно может иметь место и тогда, когда такое деяние является непредумышленным:

намерение причинить смерть (точно выраженный злой умысел.— Г.Е.) или тяжкое телесное повреждение (подразумеваемый злой умысел.— Г.Е.) любому лицу, оказывается ли такое лицо в действительности убитым или нет;

знание, что действие, которое причиняет смерть, будет вероятной причиной смерти или тяжкого телесного повреждения некоторому лицу, оказывается ли такое лицо в действительности убитым или нет, несмотря на то, что такое знание сопровождается безразличием к тому, причиняется ли смерть или тяжкое телесное повреждение или нет, либо желанием непричинения этого (подразумеваемый злой умысел по правилу о неотъемлемой опасности. —Г.Е.);

намерение совершить какую-нибудь фелонию (первая разновидность конструктивного злого умысла. —Г.Е.);

намерение оказать насильственное сопротивление любому служащему правопорядка на его пути для, на или по возвращении с исполнения обязанности задержания, заключения под стражу' или заключения в тюрьму какого-нибудь лица, которого он имеет законное право задержать, заключить под стражу или заключить в тюрьму, либо обязанности по поддержанию общественного порядка или разгона незаконного собрания, в том случае, если правонарушитель осведомлён, что убитое лицо является таким служащим при исполнении таких обязанностей (вторая разновидность конструктивного злого умысла. —Г.Е.)».[293]

Как видно из приведённого, именно в юридическом значении психического отношения к смерти потерпевшего и коренится основное различие между конструктивным злым умыслом и точно выраженным или подразумеваемым: для первой разновидности оно безразлично, тогда как вторая и третья основываются в большей или

457

меньшей степени на предвидении наступления рокового исхода.

Таким образом, в силу доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии в том виде, в каком она складывается в общем праве к третьей четверти XVIII в., намеренным учинснием фелонии, следствием чего явилась смерть человека, per se создаётся преступление тяжкого убийства независимо от того, была ли гибель человека намеренным последствием совершённого деяния либо же явилась результатом случайного стечения обстоятельств.

Со всей очевидностью теперь возникает вопрос, каково же обоснование столь примечательной доктрины; какой базис на протяжении более чем трёх веков с эпохи позднего средневековья поддерживал её жизненность, а также обусловил широкое распространение в прошлом в странах семьи общего права и предопределяет сохранение в качестве действующей нормы во многих из этих стран и в современную эпоху?

В структуре ответа, как видится, можно выделить два пласта соображений.

Первый из них сводится к сугубо внешней рационализации этой доктрины, сводящейся к понятию конструктивного злого умысла как непосредственно образующего намерением учинить фелонию требуемое дефиницией тяжкого убийства злое предумышление.

Однако такой строго легальный подход есть не более чем «отговорка для сохранения остатка старого правила абсолютной ответ-

458

ственности», которая не дает и не может дать ответа на носящии сущностной характер вопрос о том, каково истинное теоретикоправовое и социально-этическое обоснование конструктивного тяжкого убийства, или, говоря иными словами, что побудило великие юридические умы XVI1-XVIII вв. создать его в качестве действующей нормы английского общего права?

Не вызывает сомнения, что удачной попытка ответа здесь будет, лишь если в качестве отправной точки взять теорию mens rea в её концептуальных характеристиках. В преломлении последних обоснование тяжкого убийства по правилу о фелонии в эпоху зарождения и становления этой доктрины можно сформулировать следующим образом.

Намеренно учиняющий фелонию совершает негативный проступок, в котором проявляется морально упречное, или, в конечном счёте, христиански греховное состояние его ума. Действия лица здесь опасны, и вред, проистекающий из них, велик; как следствие, будучи морально порицаемо за одно (лежащую в основе содеянного фелонию), оно должно быть морально порицаемо и за другое (гибель человека вследствие её совершения). Так что, исходя из господствовавшего понимания mens rea, обвиняемый виновен в этом другом, поскольку, проявив морально упречный образ мыслей, он выявил тем самым свой злой умысел, который по отношению к смерти человека является здесь не точно выраженным, а подразумеваемым в праве, т. е. выводимым из общеотрицательного, порицаемого настроя ума.

Подтверждение приведённого обоснования можно увидеть, если попытаться реконструировать цели, которым изначально было призвано служить конструктивное тяжкое убийство. И хотя решение данной проблемы являет собой достаточно сложную задачу за отсутствием сколь-нибудь достоверных доктринальных материалов, здесь всё же допустимо предложить следующие соображения.

В самом первом приближении тяжкое убийство по правилу о фелонии, взятое изолированно в строго юридическом аспекте, представляется не имеющим в эпоху своего зарождения рациональной цели: за совершение и тяжкого убийства, и почти всех иных фелоний английское право рассматриваемого времени устанавливало абсолютно-определённую санкцию в виде смертной казни, так что за тяжкое ли убийство либо же за фелонию, ставшую причиной гибели человека, но человек с неизбежностью должен был быть «suspenda- tur per collum, quousque mortus fuerit» («повешен за шею, пока он не умрёт»),[294] и дважды — за первое и второе — его повесить было бы нельзя. Исходя из этого, можно было бы утверждать, как то часто имеет место, что в XVII-XVIII вв. норма о конструктивном тяжком убийстве незначительно влияла на судьбу обвиняемого.[295] Однако данный вывод, отмечается в литературе, отчасти поспешен, поскольку дальнейший более глубокий анализ показывает, что удельный вес реально казнимых за ту или иную фелонию осуждённых к концу XVIII в. был неодинаков, варьируясь от совершённого преступления.[296] Так, у виновного в малой измене или тяжком убийстве шансы угодить на виселицу (или — до 1790 г. — на костёр, предназначавшийся женщинам, осуждённым за малую измену) были реальнее всего, а у учинившего иную фелонию они становились всё менее вероятными, находясь в зависимости не только от опасности и конкретных обстоятельств преступления, но даже отчасти от случайного усмотрения судьи, который, исходя из фактов конкретного дела, мог окончании процесса поспособствовать получению приговорённым монаршего помилования.

Следовательно, конструктивное тяжкое убийство предположительно было нацелено на адекватное взглядам общества наказание совершивших фелонии через вменение им всех последствий совершённого, рассматриваемых как гнездящихся в своём корне в одном источнике: исходно морально порицаемом настрое ума действующего.

Далее, нельзя не упомянуть и о том, что применением нормы о конструктивном тяжком убийстве к неоконченным фелониям, повлекшим смерть человека, создавался юридический базис для назначения за такие деяния, per se являвшиеся по английскому уголовному праву лишь мисдиминорами, такого же строгого наказания, как если бы фелония была оконченной.

Таким образом, в доктрине тяжкого убийства по правилу о фелонии, нацеленной изначально на адекватное воззрениям общества наказание фелоний, отражался, как видится, взгляд общества на моральную упречность настроя ума человека как исходную предпосылку к его осуждению.

Итак, обоснование, которое лежит в фундаменте тяжкого убийства по правилу о фелонии времени зарождения доктрины, заключается в специальном преломлении социально-этической концептуальной характеристики mens rea: моральная упречность психического состояния человека, совершающего фелонию, предопределяет то, что смерть, последовавшая в результате, была обусловлена и сопряжена с этой изначальной моральной упречностью ума, проявившейся в фелонии, и, следовательно, причинена виновно, с требуемой дефиницией тяжкого убийства mens rea, т. е. злым предумышлени- ем. Соответственно, в рассматриваемую эпоху именно социальноэтической сущностью mens rea, выступающей как морально упреч- ный настрой ума деятеля, предопределяется наличие в тяжком убийстве по правилу о фелонии формально-юридической mens rea.