§ 57. Размышления ввиду возможных ошибочных трактовок HdpjMX логических устремлений
Наше исследование до сих пор носило главным образом критический характер. Мы полагаем, что показали несостоятельность всякой форкы эмпирической или психологической логики. Наиболее существенные основы логики, в смысле научной методологии, лежат внепсихологии.
Идея «чистой логики» как теоре- 5 тической науки, независимой от всякой эмпирии, следовательно, и от психологии, — науки, которая одна лишь и делает возможной технологию научного познавания (логику в обычном теоре- тическо-практическом смысле), должна быть признана правомерной; и надлежит серьезно приняться за неустранимую задачу ю ее построения во всей ее самостоятельности. Должны ли мы довольствоваться этими результатами, можем ли мы надеяться, что они будут признаны в таком виде? Итак, логика нашего времени, эта уверенная в своих успехах, культивируемая столь выдающимися исследователями и пользующаяся широким признанием на- is ука, трудилась напрасно, пойдя по неверному пути?[187] Это признают едва ли.
Пусть идеалистическая Критика и вызывает при разборе принципиальных вопросов чувство неловкости; но большинству достаточно будет простого взгляда на гордый ряд выдающихся произведений от Милля до Эрдманна, чтобы опять восстановить ко- 5 леблющееся доверие. Скажут себе: должны же быть средства как-нибудь справиться с аргументами и согласовать их с содержанием науки, находящейся в цветущем состоянии, а если нет, то тут все сводится, вероятно, лишь к теоретико-поянавательной переоценке науки — переоценке, которая, поло^луй, не лишена ю важности, но не может иметь революционногоруействия и уничтожить существенное содержание науки. В кржнем случае, придется кое-что формулировать точнее, соответАвующим образом ограничить отдельные неосторожные рассулДения или видоизменить порядок исследований. Быть может, действительно, стоит 15 ясно составить пару чисто логических положений и отделить их от эмпирико-психологических разработок логического практического руководства.
Такого рода мыслям^! мог бы удовлетвориться тот, кто ощущает силу идеалистической аргументации, но не обладает необходимым мужеством последовательности, го Впрочем, радикальное преобразование, которому необходимо должна подвергнуться логика при нашем понимании, еще и потому будет встречено с антипатией и недоверием, что оно легко, особенно при поверхностном рассмотрении, может показаться чистой {консервативной} реакцией. То, что ничего подобного 25 не имелось в виду, что обращение к правомерным тенденциям прежней философии происходит не для того, чтобы восстановить традиционную логику, должно было стать ясным уже при более внимательном рассмотрении содержания наших анализов; но мы с трудом могли бы питать большую надежду на то, что та-кими указаниями можно преодолеть все недоверие и предупредить искажение наших намерений.
§ 58. Точки соприкосновения с великими мыслителями прошлого и прежде всего с Кантом
При господствующих предрассудках не может послужить нам опорой и Т0, что мы можем сослаться на авторитет великих мыслителей, как Кант, Гербарт и Лотце, а еще до них Лейбниц. Скорее это может даже еще усилить недоверие к нам. ю
CJ
Мы возвращаемся в самых общих чертах к кантовскому делению логики на чистую и прикладную. Мы, действительно, можем согласиться с наиболее яркими его суждениями по этому вопросу. Конечно, только с соответствующими оговорками. Например, мы не примем, разумеется, тех запутывающих мифических поня- is тий, которые так любит и также применяет к обсуждаемому разграничению Кант, я имею в виду понятия рассудка и разума, которые мы не признаем душевными способностями в собственном смысле. Рассудок или разум как способности к определенному нормальному мышлению в своем понятии предполагают чистую 20 логику — которая как раз определяет, что является нормальным, — так что мы, серьезно ссылаясь на них, получили бы не большее объяснение, чем если бы в аналогичных случаях захотели объяснить искусство танцев посредством танцевальной способности (т.
е. способности искусно танцевать), искусство живо- 25 писи посредством способности к живописи и т. д. Термины «рассудок» и «разум» мы берем, напротив, просто как указания на 8 направление в сторону «формы мышления» и ее идеальных законов, по которому должна пойти логика в противоположность эмпирической психологии познания. Итак, с такими ограничения- зо ми, толкованиями, более точными определениями мы чувствуем ? себя близкими к учению Канта.Но не должно ли именно это согласие компрометировать ш наше понимание логики? Чистая логика (которая единственно и была бы наукой в собственном смысле) должна, по Канту, быть 35 краткой и сухой, как этого требует школьное изложение элементарного учения о рассудке[188]. Каждый знает изданные Йеше лекции Канта и знает, в какой опасной мере они соответствуют это- Q му характерному требованию. Значит, эта несказанно тощая логика может стать образцом, к которому мы должны стремиться? 40 Никто не захочет {примириться}[189] с идеей сведения науки до положения аристотелевско-схоластической логики. А к этому, по-ви- о
димому, клонится дело, ибо сам Кант учит, что логика со времен Аристотеля носит характер законченной науки. Схоластическое плетение силлогистики, предваряемое несколькими помпезно изложенными понятийными определениями, не особенно заманчи- 5 вая перспектива.
Мы, конечно, могли бы ответить: мы чувствуем себя ближе к кантовскому пониманию логики, чем к пониманию Милля или Зигварта, но это не означает, что мы одобряем ice содержание его логики и ту определенную форму, в котогіЬй Кант развил 10 свою идею чистой логики. Мы согласны с Кантім в главной тенденции, но мы не думаем, что он ясно прозрел сицность задуманной дисциплины и сумел в ее изложении учесжь ее надлежащее содержание.
15 § 59. Точки соприкосновения с Гержртом и Лотце
Впрочем, ближе, чем Кант, к нам стоит Гербарт, и главным образом потому, что у него резче подчеркнули {специально} привлечен к различению чисто логического от психологического 20 кардинальный пункт, который в этом отношении, действительно, играет решающую роль, а именно объективность «понятия», т.
е. представления в чисто логическом смысле.
«Всякое мыслимое, — говорит он в своем главном психологическом произведении[190], — рассматриваемое исключительно со 25 стороны его качества, в логическом смысле есть понятие». При этом «ничто не приходится на долю мыслящего субъекта, таковому только в психологическом смысле можно приписывать понятие, тогда как вне этого смысла понятие человека, треугольника и т. д. не принадлежит никому в отдельности. Вообще в логиче- зо ском значении каждое понятие дано только в единственном числе; чего не могло бы быть, если бы число понятий увеличивалось вместе с числом представляющих их субъектов или даже с числом
с: зрения созидается и проявляется понятие». — «Entia прежней ^ 35 философии даже еще у Вольфа, — читаем мы (в том же параграфі^ фе), — суть не что иное, как понятия в логическом смысле... Сюда же относится и старое положение: essentiae rerum sunt immutabi- les[191]. Оно означает не что иное, как: понятия суть нечто совершенно вневременное; это истинно для них во всех их логических 40 отношениях; поэтому также истинны и остаются истинными и составленные из них научные положения и умозаключения, они истинны для древних и для нас, на земле и в небесах. Но понятия в
этом смысле, образуя общее знание для всех людей и времен, не суть что-либо психологическое... В психологическом смысле понятие есть то представление, которое имеет своим представляемым понятие в логическом значении или посредством которого последнее (то, что должно быть представлено) действительно 5 представляется. В этом смысле каждый имеет свои понятия для себя. Архимед* исследовал свое собственное понятие о круге, и Ньютон делал to же самое со своим; это были в психологическом смысле два понйтия, между тем как в логическом смысле для всех математиков существует только одно-единственное ». ю
Схожие рассуждения мы находим во втором разделе учебника Введение в философию. Первое же положение гласит: «Все наши мысли могут рассматриваться с двух сторон; отчасти как деятельность нашего дух!а, отчасти в отношении того, что мыслится посредством них.
В последнем отношении их называют понятиями, 15 и это слово, означая понятое, велит нам отвлечься от способа, которым мы можем воспринимать, производить или воспроизводить мысль»[192]. Там же в § 35 Гербарт отрицает, что два понятия могут быть совершенно одинаковыми; ибо они «не различались бы в отношении того, что мыслится посредством них, они, следова- 20 тельно, вообще не различались бы как понятия. Зато мышление одного и того же понятия может быть много раз повторено, воспроизведено и вызвано при весьма различных обстоятельствах без того, чтобы понятие из-за этого умножилось». В примечании он приглашает хорошо запомнить, что понятия не являются ни 25 реальными предметами, ни действительными актами мышления. Последнее заблуждение сказывается еще и сегодня; отчего многие считают логику естественной историей рассудка и предполагают, что познают в ней его прирожденные законы и формы мышления, вследствие чего искажается психология. «Можно, — зо говорится в другом месте[193], — если это представляется необходимым, доказать посредством полной индукции, что ни одно из всех неоспоримо принадлежащих к чистой логике учений, от противопоставления и подчинения понятий до связей умозаключений, не предполагает ничего психологического. Вся чистая логика имеет 35 дело с отношениями мыслимого, с содержанием наших представлений (хотя и не специально с самим этим содержанием); но нигде с деятельностью мышления, нигде с психологической, следовательно, метафизической возхможностью последнего. Только прикладная логика, как и прикладная этика, нуждается в психологи- 40 ческих знаниях; именно поскольку должны быть учтены особен-
ности материала, который хотят формировать согласно данным предписаниям».
В этом направлении мы находим немало поучительных и важных рассуждений, которые современная логика скорее отодвинула в сторону, чем серьезно продумала. Но эта связь с авторитетом Гербарта также не должна быть истолкована ложно. Меньше всего под ней подразумевается возврат к идее и способу изложения логики, который виделся подходящим Гербарту ирыл превосходным образом реализован его почтенным учеников Дробишем.
Конечно, Гербарт имеет большие заслуги, особенно в вышеприведенном пункте — в указании на идеальность понятия. Уже образец его понятийного определения понятия|составляет немалую заслугу, все равно, согласимся ли мы с еіо терминологией или нет. С другой стороны, однако, Гербарт, кас мне представляется, не пошел дальше единичных и не совсем гоодуманных намеков, а многими неверными и, к сожалению, достигшими большого влияния идеями совершенно испортил свои лучшие намерения.
Вредно было уже то, что Гербарт не заметил фундаментальной эквивокации в таких выражениях, как «содержание», «представляемое », «мыслимое », в силу чего они, с одной стороны, означают идеальное, тождественное значение соответствующих выражений, а с другой — представляемый в каждом данном случае предмет. Гербарт не сказал, насколько я вижу, важнейшего разъясняющего слова в понятийном определении понятия, а именно что понятие или представление в логическом смысле есть не что иное, как тождественное значение соответствующих выражений.
Но важнее иное, основное упущение Гербарта. Он видит сущность идеальности логического понятия в его нормативности. Этим у него искажается смысл истинной и настоящей идеальности, единства значения в рассеянном многообразии переживаний. Теряется именно основной смысл идеальности, который полагает непроходимую пропасть между идеальным и реальным, и подставляемый вместо него смысл нормативности запутывает основные логические воззрения[194]. В ближайшей связи с этим находится вера Гербарта в спасительность установленной им формулы, противопоставляющей логику как мораль мышления психологии как естественной истории разума[195]. О чистой, теоретической науке, которая кроется за этой моралью (как и за моралью в обычном смысле), он не имеет представления, и еще менее — об объеме и естественных границах этой науки и о тесном единстве ее с чистой математикой. И в этом отношении справедлив упрек, который де-
лается в адрес логики Гербарта, именно что она бедна совершенно так же, как логика Канта и аристотелевская схоластическая логика, хотя она и превосходит их в другом отношении в силу той привычки к самодеятельному и точному исследованию, которую она усвоила себе в своем узком кругу. И наконец, также в связи с 5 вышеупомянутым основным упущением стоит заблуждение Гер- бартовой теории познания, которая оказывается совершенно неспособной опlt;$знать с виду столь глубокомысленную проблему гармонии меж^у субъективным ходом логического мышления и реальным ходом внешней действительности в качестве того, чем ю она является на ?амом деле, и в качестве чего мы ее покажем позднее, а именно в Качестве псевдопроблемы, возникшей из неясности мысли. і
Все это относится также к логикам Гербартовой школы, в особенности также к Лотце, который воспринял многие идущие 15 от Гербарта побуждения, с большой проницательностью продумал и оригинально продолжил их. Мы обязаны ему многим; но, к сожалению, его прекрасные намерения уничтожаются гербар- товским смешением, так сказать, {видовой}[196] и нормативной идеальности. Его крупный логический труд, как ни богат он в высшей 20 степени замечательными идеями, достойными, этого глубокого мыслителя, становится в силу этого несообразным гермафродитом (Zwitter) психологической и чистой логики2.