§ 1 3. Спор о практическом характере логики

Из наших последних рассуждений настолько явно следовала правомерность логики как практического руководства, что может показаться странным, как относительно этого пункта мог когда- либо возникнуть спор.

Если, тем не менее, в особенности в новейшее время под влиянием Канта, неоднократно отрицали за логикой характер практического руководства, между тем как другое направление продолжало придавать этой характеристике особый вес, то, очевидно, спор касался не просто вопроса о том, возможно ли ставить логике практические цели и сообразно с этим понимать ее как практическое руководство. Ведь сам Кант говорил о прикладной (ange- wandten) логике, которой вменяется в обязанность регламентация употребления рассудка «в связи со случайными условиями субъекта, которые этому употреблению могут мешать или содействовать»1 и от которой мы можем также узнать, «что способствует правильному употреблению рассудка, каковы вспомогательные средства для этого или средства излечения от логических ошибок и заблуждений»[17]. Если он и не согласен считать ее наукой, подобно чистой логике3, если он даже полагает, что она «собственно не должна бы называться логикой»"[18], то ведь всякий

волен так расширить цель логики|ртобы она охватывала и прикладную, т. е. практическую ее чашъ[19]. Во всяком случае, можно спорить, да немало уже и спорили® том, много ли выиграет развитие человеческого знания от применения к нему логики в качестве практического наукоучениЙ; действительно ли следует ожидать от дополнения старой логики, которая служит лишь для проверки уже данных знаний, «логикой открытий», ars inventiva, таких великих переворотов и такого прогресса, на какие рассчитывал, как известно, Лейбниц, и т.

Действительно спорный и принципиально важный вопрос, который, к сожалению, не был ясно намечен ни одной стороной, лежит совсем в другом направлении; он заключается в том, выражает ли дефиниция логики как практического руководства ее сущностный характер. Другими словами, спрашивается, основывается ли право логики на звание истинно научной дисциплины только на практической точке зрения, тогда как с теоретической точки зрения все познания, собираемые логикой, состоят, с одной стороны, из чисто теоретических положений, подлинной родиной которых являются другие известные нам теоретические науки, главным образом психология, с другой же стороны — из правил, основанных на этих теоретических положениях.

И действительно, в воззрении Канта существенно не то, что он оспаривает практический характер логики, а то, что он считает возможным и в теоретико-познавательном отношении фундаментальным определенное ограничение, соответственно, сужение логики. В соответствии с этим, она оказывается наукой совершенно независимой, новой, в сравнении с другими известными науками, и притом наукой чисто теоретической. Для нее, подобно математике, всякая мысль о возможном применении является внешней,

причем сходство сс с матемаЬ^й сказывается еще и в том, что она суть априорная и чисто Демонстративная дисциплина.

Понимать логику толькоЙак теоретическую науку означает, согласно господствующей ф|рме противостоящего учения, сво- 5 дить ее к психологическим, ийогда грамматическим и иным положениям, т. е. к небольшим фрагментам из иным образом отграниченных и к тому же эмпирических наук. По Канту же мы встречаемся здесь с замкнутой в себе, самостоятельной и априорной областью теоретической истины — с чистой логикой, ю Ясно, что в этих учениях играют роль еще'другие существенные разногласия, а именно, есть ли логика априорная или эмпирическая наука, независимая или зависимая, демонстративная или недемонстративная.

Последнюю точку зрения горячо защищал уже Бенеке[20]; ясно изложил ее Дж.Ст. Милль, логика которого и в этом отношении имела большое влияние[21]. На той же почве стоит и ведущая работа 25 новейшего логического движения в Германии — логика Зигварта. В ней ясно и решительно сказано: «Высшая задача логики, составляющая вместе с тем ее действительную сущность, — быть практическим руководством»[22].

На другой точке зрения, наряду с Кантом, стоит Гербарт и зо многие из их учеников.

Впрочем, насколько легко в этом отношении самый крайний эмпиризм уживается с взглядами Канта, можно видеть на примере логики Бэна, которая хотя и построена в виде практического руководства, но отчетливо признает логику подлинно теоретиче- 35 ской и абстрактной наукой — даже наукой аналогичной математике — и одновременно стремится интегрировать ее в собствен-

ный состав. Правда, по Бэну, эт теоретическая дисциплина основывается на .психологии, онаЖначИт, не предшествует, как полагает Кант, всем другим наукащКак абсолютно независимая наука; но все-такй это особая наукаїа не только собрание разных глав из психологии, как думает Милль, определяемое намерением практически регулировать познание[23]*

Ни в одной из многочисленных обработок логики, вышедших за это столетие, пйчти не был ясно поставлен и тщательно разобран обсуждаемый пункт разногласия. Ввиду того что практическое изложение логики легко согласуется с обеими точками зрения и обычно признавалось полезным обеими сторонами, многие считали весь спор о практическом или теоретическом (по существу) характере логики лишенным всякого значения.

Для наших целей нет надобности входить в критический разбор споров прежних логиков о том, наука ли логика или искусство, или и то и другое, или ни то ни другое, и представляет ли она во втором случае практическую или умозрительную (spekulative) науку или же одновременно и то и другое. Сэр Вильям Гамильтон высказывается по этим вопросам и оценивает их значение следующим образом: «Спор этот... быть может, один из самых пустых споров в истории теоретических спекуляций. Для логики решение этого вопроса совершенно несущественно. Если философы спорили о том, каким именем назвать это учение, то это не потому, что существовало разномыслие в отношении его задачи и природы. В действительности спор шел исключительно о том, что собственно есть искусство и что — наука. И смотря по тому, какое значение придавали этим терминам, логику объявляли то наукой, то искусством, то тем и другим вместе, то ни тем, ни другим»[24]. Но надо заметить, что сам Гамильтон не очень глубоко исследовал содержание и ценность упомянутых различений и разногласий. Если бы существовало надлежащее единогласие относительно способа изложения логики и содержания относимых к ней учений, тогда вопрос о том, входят ли в ее дефиницию понятия art и science и каким образом они входят, имел бы гораздо меньшее значение, хотя все же не был бы только вопросом о ярлыке. Но (как мы уже говорили) спор о дефинициях есть спор о самой науке, причем не о завершенной, а развивающейся и лишь намечающейся науке, в которой проблемы, методы, учения — словом, решительно все находится еще под сомнением. Уже во времена Гамильтона и еще задолго до него различия во взглядах относитель-

но существенного содержанед|1огикиgt; ее объема и способа изложения были весьма значительньШЛостаточно сравнить произведения Гамильтона, Больцано, МилА и Бенеке. И как разрослись с тех пор эти разногласия! Сопоставим Эрдманна и Дробиша, Вундта и 5 Бергманна, Шуппе и Брентано, Зигварта и Ибервега — есть ли это единая наука, а не только./ единое название? Если бы всюду не встречались обширные груйпы общих тем, то можно было бы почти утверждать последнее; ведь среди всех этих логиков мы не найдем двух, которые могли бы столковаться насчет содержания уче- ю ния и даже постановки вопросов! Во введении мы уже указали, что в дефинициях сказывается лишь различное понимание существенных задач и методологического характера логики и что соответственные предрассудки и заблуждения в такой отсталой науке, как логика, могут с самого начала направить исследование по is ложному пути. Кто согласен с этим, тот не скажет вместе с Гамильтоном: «Решение этого вопроса не имеет ни малейшего значения » (the decision of the question is not of the very smallest import).

Путанице немало содействовало то обстоятельство, что даже некоторые выдающиеся сторонники чистой логики как особой 20 науки, например Дробиш и Бергманн, считали нормативный характер этой дисциплины существенной принадлежностью ее понятия. Противники же видели в этом явную непоследовательность и даже противоречие. Разве в понятии нормирования не содержится указание на руководящую цель и соответствующую 25 ей деятельность? И не означает ли, следовательно, нормативная наука совершенно то же, что практическое руководство?

Способ, каким Дробиш вводит и понимает свои определения, может служить лишь подтверждением этого. В его все еще ценной логике мы читаем: «Мышление в двух отношениях может стать зо предметом научного исследования: во-первых, как деятельность духа, условия и законы которой подлежат изучению, во-вторых, как орудие для добывания опосредованного знания; тут возмож- gt;. но и верное, и ошибочное применение, и соответственно этому се верные и неверные результаты. Поэтому существуют как естест- ^ 35 венные законы мышления, так и нормативные законы мышления, $ предписания (нормы), которыми оно должно руководствовать- сяу чтобы вести к верным результатам. Исследование естественных законов мышления является задачей психологии, а установление его нормативных законов — задачей логики В пояснении 40 говорится еще: «Нормативные законы всегда регулируют ту или иную деятельность сообразно с определенной целью».

Противная сторона скажет: здесь нет ни одного слова, под которым не могли бы подписаться и которым не могли бы воспользоваться Бенеке и Милль. Но если признать тождественность по1 Drobisch М. Neue Darstellung der Logik. 4 Aufl. Leipzig: L. VoB, 1875. § 2. S. 3.

нятий «нормативная дисциплина» ^практическое руководство», то само собой понятно, здесь, как иф всяком прикладном учении, связью, объединяющей логические яртины в одну дисциплину, является не внутренняя сопряженность, а руководящая цель. Но тогда явно несообразно ставить логйке такие узкие границы, ка- 5 кие ей ставит традиционная аристотелевская логика, дальше которой ведь «чистая» логика не идет.

Такова цепь ближайших возражений, вполне способных ослабить современный интерес к более точному исследованию реаль- is ных мотивов, которые заставляли великих и самостоятельных мыслителей считать чистую логику особой наукой и которые и теперь еще заслуживают Серьезной оценки. Превосходный мыслитель Дробиш, быть может, дал неудачное определение; но это не доказывает, что его позиция, как и позиция его учителя Гербарта, 20 а также первого представителя этого учения — Канта[25], по существу неверна. Ведь возможно, что за несовершенным определением кроется ценная мысль, которая лишь не получила логически g ясного выражения. Обратим внимание на излюбленное у пред- ставителей чистой логики сопоставление логики с чистой матема- 25 тикой. Математические дисциплины тоже обосновывают прак- о тические руководства, арифметика — практическое искусство о вычисления, геометрия — землемерное искусство. И к теоретическим абстрактным естественным наукам хоть и в несколько ином виде, но тоже примыкают практические руководства: к фи- зо _ зике — физическая, к химии — химическая технология. В связи с _о этим можно предположить у что и намечаемая чистая логика имеет значение абстрактной теоретической дисциплины, которая подобным же образом обосновывает особую технологию — именно логику в обычном практическом смысле слова. И как вообще в 35 случае практических руководств фундамент для выведения их §

норм предоставляет иногда® преимущественно одна теоретическая дисциплина, а иногда мфгие, также логика в смысле практического руководства могла одй зависеть от множества подобных дисциплин, располагая в ли$е той чистой логики лишь одним из 5 многих оснований, хотя, пожалуй, самым существенным. Если бы к тому же оказалось, что собственно логические законы и формы образуют замкнутую область отвлеченной истины, которую никоим образом нельзя уместить в рамки уже разграниченных теоретических дисциплин и на которую, следовательно, и должна рас- ю пространяться компетенция чистой логики, тр явилось бы дальнейшее предположение, именно что несовершенство понятийного определения этой дисциплины и неумение представить ее во всей ее чистоте и выяснить ее отношение к логике как практическому руководству способствует смешению ее с этим практическим руко- 15 водством и порождает спор о том, следует ли по существу отграничивать логику как теоретическую или как практическую дисциплину. В то время как одна партия имела в виду чисто теоретические и в узком смысле слова логические положения, другая обращала внимание на спорные дефиниции намечаемой теорети- 20 ческой науки и на ее фактическое осуществление.

Нас не должно здесь тревожить возможное возражение, что дело идет о восстановлении схоластически-аристотелевской логики, уже осужденной историей. Быть может, еще окажется, что эта дисциплина имеет далеко не столь малый объем и не так бедна 25 глубокими проблемами, как это подразумевает данный упрек. Быть может, старая логика была только весьма несовершенным и смутным осуществлением идеи чистой логики, но все же, как почин и первый шаг, она пригодна и достойна внимания. Это пре-, зрение к традиционной логике следует, быть может, считать не- зо правомерным отзвуком чуждых нам теперь настроений эпохи Возрождения. Исторически справедливая, но неразборчивая в существе дела борьба против схоластической науки, естественно, направлялась прежде всего против логики как принадлежащего к схоластике учения о методах. Но то обстоятельство, что фор- 35 мальная логика в руках схоластики (особенно в период вырождения) получила характер ложной методики, доказывает, пожалуй, лишь отсутствие настоящего философского понимания логической теории (на том уровне, на котором она уже была развита в то время). Поэтому практическое использование ее пошло по 40 ложному пути, от логики требовалась такая методическая деятельность, до какой она еще не доросла. Ведь и мистика чисел не есть аргумент против арифметики. Известно, что логическая полемика эпохи Возрождения по существу была бессодержательна и безрезультатна; в ней говорила страсть, а не разумное усмотре- 45 ние. Зачем же нам руководиться ее презрительными суждения-

ми? Теоретический творческий ум Жйбница, соединявший в себе пылкое стремление к преобразованamp;м, свойственное эпохе Возрождения, с научной трезвостью Нівого времени, ничего не хотел знать об этой антисхоластическар облаве. Он заступился теплым словом за поносимую аристотелевскую логику, хотя и считал, что ее необходимо расширить и исправить. Во всяком случае, мы можем не считаться с упреком, что чистая логика сводится к обновлению «пустого схоластического крючкотворства» до тех пор, пока не выясним смысла и содержания сложной дисциплины и правомерности открывшихся нам предположений.

Мы не станем для исследования этих предположений собирать все аргументы в пользу того или иного понимания логики в их исторической последовательности и подвергать их критическому анализу. Не этим путем можно обновить интерес к старому спору; но свой особый интерес, возвышающийся над эмпирической обусловленностью спорящих, имеют принципиальные разногласия, которые до конца не прояснились в этом споре, на них-то мы и остановимся.