Евроатлантические противоречия по энергетическому вопросу в условиях «второго издания» холодной войны (1980-1982 гг.)

Предварительная ревизия сотрудничества в нефтяной сфере между странами Западного блока с СССР началась в США сразу же после прихода к власти администрации президента Картера, что было связано с нарастанием негативных тенденций во всем комплексе американосоветских отношений.

Востоком на стабильную конфронтационную основу, «свободную от иллюзий, характеризовавших разрядку 1970-х гг.».[688] [689] [690] Советская нефть стала осмысливаться

американским политическим истеблишментом как фактор преимущества социалистической системы над капиталистической еще в конце 1970-х гг., и плодом этого осознания стал тезис о советской энергетической угрозе Европе.

Что касается СССР, то оборотной стороной медали интенсификации торговых связей между Западом и Востоком был рост зависимости Москвы от доходов, получаемых от продажи нефти, а также от западных технологий для нефтегазового комплекса. К 1980 г. нефтедоллары стали составлять от половины до 2/3 всех валютных поступлений страны. Это сочеталось с ростом значения импорта для советской экономики. Согласно докладу статистического бюро США, в 1980 г. отношение импорта к национальному доходу СССР возросло с 7% в 1970 г. до 19%. От 15 до 20% всего нового оборудования, устанавливаемого в СССР, закупалось за

- 692

границей.

На рубеже 1970-1980-х г. на советский нефтегазовый комплекс было окончательно возложено почетное звание «локомотива» народного хозяйства. В целом, обстановка оказалась немного благоприятнее, чем то, что описывалось в публикациях аналитиков и разведсообщества США в 1977-1978 гг., которые, по словам президента Академии Наук А.П.Александрова, имели «скорее агитационный и политический характер, чем технический».

В самом СССР из опыта десятой пятилетки извлекли важный урок - осознание необходимости кардинальных мер для сохранения доли углеводородов в топливноэнергетическом балансе СССР. В этих условиях в 1980-1981 гг. при обсуждении цифр плана одиннадцатой пятилетки было принято решение о «газовом повороте» - наращивании добычи, потребления и импорта газа.[694] [695] На XXVI съезде КПСС в марте 1981 г. Л.И. Брежнев заявил о намерении повысить ассигнования на газовый сектор на 50%. Этот выбор был основан на том, что газ оказался «стахановцем» предыдущей пятилетки (его производство возросло в 4,3 раза), кроме того, себестоимость его добычи в новых районах в Сибири была крайне низкой, по сравнению с нефтью. Озвучивая выбор власти, академик Александров заявил о грядущих изменениях в схеме потребления СССР и стран СЭВ: «Структура топливно-экономического баланса, которая сложилась в период до 60-х гг. в пользу увеличения нефти, должна быть

698

изменена».

О серьезности положения в отрасли говорило и то, что на рубеже 1970-1980-х гг.

700

душам».

«Газовый поворот» стал также одной из мер по замещению потребления нефти на внутреннем рынке с целью увеличения ее экспорта и, соответственно, валютной выручки. За 1980-1984 гг. доля нефти в энергетическом балансе СССР упала с 37,5 до 33,2%, в то время как потребление газа выросло с 26,4 до 32,6%.[697] [698] В долгосрочной перспективе это решение предопределило вектор развития советского и российского ТЭК и повлияло на корректировку энергетической стратегии европейских стран в сторону наращивания потребления газа.

Дополнительным фактором в пользу «газового поворота» стали события в Иране. Как и во время кризиса 1973-1974 гг. в ходе второго нефтяного шока СССР, несмотря на общее ухудшение отношений между Западом и Востоком, показал себя надежным поставщиком. Еще с 1972 г. Москва предоставляла собственную территорию для транзита в Европу иранского газа, доставляемого к ирано-азербайджанской границе по трансиранскому магистральному газопроводу.

«Симфония» на энергетическом направлении совпала с всплеском политических противоречий между Западом и Востоком. В декабре 1979 г. афганская кампания возобновила эру конфронтации в сфере политики и эпоху санкций в сфере международных экономических отношений. Уже в январе 1980 г. президент Картер ввел первые санкции против СССР.[700] Была прекращена продажа зерна (что оценивалось аналитиками как весьма рискованный шаг со стороны президента в предвыборный год), объявлялось о решении США бойкотировать Олимпийские игры в Москве, приостанавливалась выдача лицензий на продажу в Советский Союз технологий, включая оборудование для нефтегазового сектора. Саму Москву именно решение об Олимпийском бойкоте задело больше всего. В целом и общем, европейские страны разделяли негодование Вашингтона по поводу поведения СССР, присоединившись к бойкоту Игр, хотя и здесь не обошлось без осложнений, вызванных практическим отсутствием предварительных консультаций с союзниками со стороны Белого дома в момент принятия решений по санкциям.

недели после начала операции в Афганистане, что делало процесс консультаций практически

705

невозможным.

Несмотря на солидарность «Свободного мира» в отношении Олимпиады, уже на этом этапе обозначилось нежелание Европы идти на полное сворачивание диалога с СССР, что входило в противоречие с общим настроем Вашингтона и проявится еще яснее на следующем этапе кризиса отношений между Западным и Восточным блоком, связанным с событиями в Польше. Так, в апреле 1980 г. Министерство внешней торговли СССР подписало соглашение с французской фирмой ETPM на поставку оборудования для производства стационарных морских буровых платформ, причем в разговоре между зам. министра Н.Д. Комаровым и послом Франции в Москве было отмечено, что санкции со стороны Вашингтона создали «определенные дополнительные возможности для расширения торгово-экономического сотрудничества» между двумя странами.[702] [703] В мае 1980 г. состоялась встреча президента Франции Ж. Д’Эстена в Варшаве с Л.И. Брежневым. Этот визит стал объектом критики госсекретаря США Э.

В конце июня 1980 г. канцлер ФРГ Г. Шмидт также посетил Москву с рабочим визитом, в ходе которого была подписана Долгосрочная программа углубления торгово-экономического сотрудничества между двумя странами. [705] Отказ Европы «жечь мосты» с СССР базировался на понимании конфликта в Афганистане не как конфликта между Западом и Востоком, но как конфликта между глобальным Югом и Востоком,[706] который имел мало общего с разрядкой в Европе. Это было созвучно объяснениям, выдвигаемым Европой в 1973 г. во время Октябрьской войны.

Первая очередь санкций не возымела серьезного отрицательного эффекта на развитие нефтяного сектора СССР, однако, само по себе вторжение в Афганистан, разворачивавшееся на паническом фоне второго нефтяного кризиса, имело серьезное значение для международного режима торговли нефтью. Доктрина Картера, озвученная президентом в послании о положении в стране в конце января 1980 г., провозглашала Персидский залив зоной жизненно важных интересов США, которые они готовы были отстаивать «любыми необходимыми средствами, включая военную силу».[707]

Эта доктрина явилась отражением восприятия целей советской афганской кампании политическим истеблишментом Вашингтона, находившегося под влиянием геополитического мышления Зб. Бжезинского. Согласно этому восприятию, своим продвижением на юг, в Афганистан, СССР демонстрировал планы по установлению контроля над Персидским заливом - основным поставщиком «черного золота» в развитый мир.[708] В сентябре 1980 г. советский министр иностранных дел А.А. Громыко попытался убедить госсекретаря Э. Маски в надуманности такого восприятия. «Объяснение политики СССР в Афганистане стремлением установить контроль над регионом Залива с тем, чтобы сделать для США невозможным покупку нефти или с целью создания препятствий для ее добычи, есть не что иное, как результат крайне низкого уровня понимания советской политики, школьного подхода (schoolboyish) и ничего другого», - заявил он.[709] Однако увещевания советского министра оказались не очень-то результативными. Только начало войны между Ираком и Ираном обнажило весь спектр внутрирегиональных угроз стабильности поставок нефти, отодвинув советскую угрозу ближневосточной нефти на второй план.

Европу в этой ситуации беспокоила не только угроза Персидскому заливу со стороны Москвы, но и угроза стабильности энергетических поставок из Ближнего Востока. В итоге, европейцы, разделяя взгляд США на опасность советского экспансионизма, тем не менее, приняли решение о выходе на новый уровень взаимодействия с СССР, материальным воплощением которого стало строительстве трубопровода Уренгой-Ужгород в Европу. В докладе ДМ. Гвишиани первому заместителю председателя СМ СССР Н.А. Тихонову указывалось на прямую связь между текущим кризисом и поиском путей расширения связей с

СССР в области энергетики со стороны, например, немецкого бизнеса, о чем руководству ГКЭС заявляли в беседах представители Министерства экономики ФРГ.[710]

Суть этого проекта заключалась в том, чтобы соединить газовые месторождения Уренгоя с границей СЭВ[711] в районе г. Ужгород (граница СССР, Чехословакии и Венгрии), откуда газ мог бы поступать в Австрию, Германию, Италию, Францию, Нидерланды. Переговоры по этому проекту начались с немецкими промышленниками еще в 1978 г., причем, судя по документам Минвнешторга, на конец 1979 г. были получены заявки из Франции, Австрии, Италии, Бельгии, Норвегии, Швейцарии и даже от главного газового производителя Европы - Голландии, на 60-70 млрд. м3 газа, что «значительно превышало проектное количество».[712] [713] Приступая к новому «общеевропейскому» проекту на фоне резкого ухудшения отношений между Западом и Востоком, министр Н.С. Патоличев в беседе с директором Deutsche Bank обращал внимание на политическое значение освоения колоссальных богатств Дальнего Востока СССР: «В отдельных случаях у нас самих нет необходимости осваивать те или иные месторождения. Но мы готовы начать их освоение для того, чтобы поставлять соответствующие товары тем странам, которые будут готовы к сотрудничеству с СССР на

716

взаимовыгодной основе».

В 1980-1981 гг. переговоры вышли на завершающую стадию. После введения в эксплуатацию «труба» общей протяженностью более 4 тыс. км. и мощностью 32 млрд.мЗ должна была обеспечивать 30% газовых поставок в Европу и 5% всех энергетических потребностей Старого Света.[714] Сумма контрактов СССР с западными странами оценивалась в 12-15 млрд. долл. (включая 3 млрд. долл. контракт с Японией на поставку оборудования).[715] В экспертном сообществе в период ведения переговоров ходили самые разные слухи относительно общей стоимости проекта. Так, например, аналитики Chase Manhattan подсчитали, что на каждый «западный» доллар СССР должен будет вложить 2 своих рубля, что выводило общую стоимость проекта к 45 млрд. долл. [716]

В СССР заметили «смелость» Европы, заключившей сделку тогда, когда уже сгустились грозовые тучи в отношениях между Западом и Востоком. Выступая с отчетным докладом на XXVI съезде партии, Л.И. Брежнев заявил: «Мы отдаем должное конструктивному подходу к вопросам экономического сотрудничества со стороны многих капиталистических государств и деловых кругов и будем развивать торговлю прежде всего с этими странами. Не наша вина в том, что, например, с США торговля сокращается или переживает застой».[717]

В Вашингтоне к готовящейся сделке отнеслись с подозрением — запрет на выдачу лицензий на продажу оборудования в СССР, в том числе, был направлен на то, чтобы застопорить ход переговоров. Понимая, что этих мер будет недостаточно, Зб. Бжезинский в одном из своих меморандумов призывал администрацию к более решительным действиям: «У нас имеется сильное законодательство, которое дает президенту возможность заставить Европу сделать выбор между Советским блоком как рынком или США как торговым партнером. Как только союзники будут вновь построены по линейке, мы сможем диктовать политические условия торговли между Западом и Востоком».[718] [719] Некоторую осторожность в отношении роста зависимости Европы и, прежде всего, ФРГ от торговли с Востоком в контексте отсутствия четкого лидерства со стороны США выражали и в Великобритании, но в чисто теоретическом

722

плане, не расценивая текущее положение дел как угрожающее.

Несмотря на все эти действия и заявления, в администрации Картера понимали, что от Брюсселя вряд ли удастся добиться шагов против нефтяной отрасли СССР, поскольку снижение добычи в Сибири ударило бы бумерангом по поставкам «красной» нефти и газа в Европу. Присутствовало также понимание внезапности столь резкого поворота от политики и риторики разрядки к языку конфронтации. За 10 предыдущих лет в Старом Свете привыкли к тому, что разрядка и меры по укреплению обороноспособности есть два непреложных фактора европейской безопасности. В выступлении представителя Госдепартамента на одном из слушаний в Палате представителей эта мысль была подкреплена цифрами: общий объем торговли, например, ФРГ со странами социалистического блока превысил в 1980 г. объемы торговли с США. Особенностью советско-европейских контрактов являлся их долгосрочный характер, а значит, их нельзя было активировать или дезактивировать согласно «переменам политических температур». В силу всех этих причин президент Картера оказался не готов к применению жестких мер по предотвращению очередной «сделки века» между СССР и своими союзниками. Однако с приходом к власти Р. Рейгана и по мере стабилизации ситуации на нефтяном рынке готовящаяся сделка между Западом и Востоком вновь попала в центр внимания Белого дома.

Впервые о своих опасениях в этой связи президент Рейган заявил публично на саммите «Большой семерки» в Оттаве, 20 июля 1981 г. В значительной мере это было импровизацией, но она обозначила серьезность намерений президента. Ведь всего за неделю до саммита М.Рашиш, помощник госсекретаря по вопросам экономики, признался на слушаниях в подкомитете по вопросам энергетики Сената, что официальной позиции по данному вопросу еще не было выработано, что привело сенаторов в неподдельное возмущение.[720] [721] В ответ на экспромт Рейгана европейские участники саммита заявили, что на фоне постоянной неопределенности на Ближнем Востоке они готовы пойти на экономические риски с «советской трубой».[722] Обсуждение этого вопроса нашло следующее отражение в итоговом коммюнике саммита: «Мы пришли к заключению, что консультации, а там, где необходимо, и координация действий требуются для гарантии того, что наша экономическая политика совместима с нашими политическими целями и вопросами безопасности».[723]

Однако даже личного выступления президента США оказалось недостаточно для того, чтобы остановить подписание договоров по строительству газопровода. Советские документы приоткрывают степень заинтересованности немецкого и французского бизнеса в этом проекте и в расширении торговых связей с СССР в целом. Главы Deutsche Bank Ф.-В. Кристианс, директора концернов Salzgitter AG Э. Пиппер и Mannesmann AG В. Беверен стали весьма частыми гостями зам. министров торговли СССР, не говоря уже о практически еженедельных обсуждениях строительства трубопровода на дипломатическом уровне. Именно бизнесмены в 1979-1980 гг. на стадии обсуждения технических характеристик проекта советскими

ведомствами и в свете резко ухудшающегося политического климата приложили немало усилий по ускорению принятия окончательного решения о строительстве «трубы». Они же заручились поддержкой проекта у оппозиции бундестага - будущего канцлера ФРГ Г. Коля.[724]

В июле 1981 г. консорциум немецких банков во главе с Deutsche Bank и АКА Ausfuhrkredit GmbH выдал кредитные гарантии под строительство компрессорных станций, позднее к ним присоединился ряд французских банков и Экспортно-импортный банк Японии. Осенью 1981-зимой 1982 гг. были парафированы соглашения с немецкими, английской, итальянскими, французскими, немецкими фирмами по поставке необходимого оборудования.[725] [726] 1 4 ноября 1981 г. между участниками проекта было подписано соглашение о цене на газ по 5,5 долл., что было ниже стоимости алжирского газа - маркерного для европейского рынка. Наконец, 21 ноября 1981 г., в Бонне, в ходе первого визита Л.И. Брежнева за рубеж после начала афганской операции, был подписано генеральное

729

межправительственное соглашение о строительстве газопровода.

Судя по документам, только после саммита в Оттаве на Потомаке приступили к планомерному анализу вопроса «трубы», причем к этому моменту уже было ясно, что заблокировать строительство малой кровью не удастся. В Белом доме согласие на сделку рассматривали как добровольную передачу в руки Москвы инструмента огромного экономического и политического влияния, что «подорвет жизнеспособность альянса НАТО», как «крупнейшее политическое поражение» США.[727] Между тем, в Европе позиция Вашингтона толковалась как проявление агрессии, чрезмерное и ненужное вмешательство в европейские дела, что в свою очередь воспринималось в Вашингтоне как синдром нарастания нейтрализма, своего рода «финляндизации» Старого Света.[728]

К августу 1981 г. в Белом доме были подготовлены основные пути и схемы влияния на судьбу «советской трубы» в Европу. [729] Выбор стоял между тем, чтобы заблокировать строительство газопровода совсем или же отложить реализацию проекта на длительный срок, получив при этом обязательства, что эта «труба» станет последним аналогичным проектом

СССР в Европе. Последнее было связано с тем, что Москва стала поднимать вопрос о сооружении второй линии трубопровода (что в свете объемов полученных в 1979 г. заявок было логичным). Мнения различных департаментов, отвечающих за выработку внешнеполитического курса США, разошлись весьма значительно. В то время как представители Министерства обороны и разведка выступали за т.н. опцию 1 и 2, которые сводились к установлению одностороннего запрета на экспорт любых видов нефтегазового оборудования в СССР с последующим обсуждением этого вопроса с союзниками в Координационном комитете по экспортному контролю (КОКОМе),[730] [731] то глава Госдепартамента А. Хейг высказывался за «мягкую опцию» (опции 3 и 4), предполагавшую введение обязательного экспортного лицензирования высокотехнологичного и уникального оборудования после утверждения его списков в КОКОМе. Как показали предварительные контакты с европейцами, вариант Госдепартамента имел шансы быть принятым в Старом Свете, так как он оставлял пространство для маневра в переговорах с СССР. Согласие Японии и Европы на участие в ограничениях было важно потому, что эффективность одностороннего американского запрета была несущественной.

Военные и разведсообщество выступили с критикой предложения Госдепартамента, объясняя, что оно сводится к тем «дерганиям», которые предпринимались администрацией демократов еще с 1978 г., что позволило Кремлю приобрести свыше 1000 единиц нефтегазового оборудования с 1979 г. При этом они полагали в принципе возможным «выбить» из европейцев согласие на опцию 1 и 2, на что госсекретарь А. Хейг, тоже бывший военный, без обиняков заметил: «Если мы всерьез рассчитываем на поддержку опции 1 со

734

стороны союзников, то это значит, что мы накурились опиума».

В итоге, межведомственные обсуждения затянулись почти на полгода. Слишком уж много существовало ограничений разного характера вокруг принятия этого решения. С одной стороны, США были не готовы предоставить европейцам гарантии безопасности поставок ближневосточной нефти в условиях ирано-иракской войны. Даже наоборот, секвестр бюджета, предпринятый новой администрацией, обернулся в 1981 г. сокращением авианосцев США в

Персидском заливе до одного.[732] К тому же, для Европы, как и для США, 1981 г. оказался годом экономической рецессии. ФРГ не скрывала, что масштабный проект на Востоке послужит стимулом для сталелитейной и трубопрокатной промышленности, а также создаст немалое количество рабочих мест. Только одна немецкая фирма General Electric Germany (EAG) получала 25 тыс. рабочих мест при реализации контракта с Москвой.[733] [734] Во Франции новое социалистическое правительство приняло программу энергетической независимости,

737

означавшую отказ от «энергетического моноцентризма» и предусматривавшую увеличение доли газа в энергетическом балансе с 13 до 17%, для чего, по словам министра промышленности, ответственного за энергетику, необходимо было предпринять меры по диверсификации поставок «по всем азимутам».[735]

В США не ожидали столь стойкого сопротивления со стороны союзников. Глава ЦРУ У.Кейси на заседании СНБ 16 октября 1981 г. в присутствии президента Рейгана прямо заявил о том, что ответная реакция Старого Света на эту инициативу никогда не анализировалась «во всей тотальности». При этом Кейси заметил, что «в любом случае, опасение нанести обиду канцлеру Шмидту не может быть краеугольным камнем нашего внешнеполитического курса».[736] Попытки прояснить позицию союзников по выработанным опциям также не принесла результатов. Разведывательный «рейд» зам. госсекретаря Рашиша, направленного в Европу за три недели до подписания соглашения между ФРГ и СССР, обернулся полным провалом.

В итоге, помощь пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали - выбор стратегии в отношении «советской трубы» был окончательно определен событиями в Восточном блоке. В ночь с 12 на 13 декабря 1981 г. в Польше, на волне продолжающихся волнений, возглавляемых независимым профсоюзом «Солидарность», было введено военное положение, вся полнота власти перешла к В. Ярузельскому, возглавившему Военный совет национального спасения. В ответ на это, 29 декабря 1981 г. президент Рейган объявил о новой серии санкций, направленных против Советского Союза. В списке значилось не только приостановление полетов «Аэрофлота» в США, прекращение деятельности Советской закупочной комиссии, одностороннее приостановление выпуска лицензий на продажу технологического оборудования, но и фактический запрет на продажу самого широкого спектра нефтегазового оборудования в СССР, в том числе нестратегического характера, включая тракторы- трубоукладчики, без которых строительство трубопровода было крайне затруднено.[737] Параллельно пограничная служба США инициировала программу усиления контроля над экспортом оборудования, названную символически - «Исход» (Exodus), которая была направлена на отслеживание конечного получателя при отправке высокотехнологичной продукции за рубеж. К 1984 г. в результате действия этой программы было возбуждено 346 уголовных дел, арестовано 302 человека и вынесено 207 обвинительных приговоров.[738] Таким образом, верх взяла «опция» Министерства обороны и разведывательного сообщества, а значит, Белому дому предстояло иметь дело с тем, о чем предупреждал госсекретарь - реакцией европейских партнеров. Президент дал понять, что в рамках обсуждений с союзниками он бы хотел произвести пересмотр не только конкретного проекта газопровода, но и торгово-экономических отношений с Востоком в целом. И в центре этих дискуссий лежала проблема нарастания энергетической зависимости Европы от СССР.

Действия советского правительства в отношении Польши вызвали волну недовольства по всей Европе, но и «ковбойский тон» дипломатии новой администрации настораживал европейцев. Уже 5 января 1982 г. состоялась встреча канцлера Шмидта, который проводил свой рождественский отдых во Флориде, с президентом Рейганом. Даже по публичным документам этой встречи можно понять, что при совпадении точек зрения относительно решающей роли СССР в польских событиях, в ФРГ считали опасным ставить крест на торговоэкономическом сотрудничестве с Востоком, в том числе в свете депрессивного состояния экономики Запада. В «Совместном заявлении», выпущенном по итогам встречи, говорилось о том, что канцлер «особенно подчеркнул стратегическое значение поддержания социальноэкономической стабильности в развитых странах Запада как важного элемента сохранения баланса сил между Западом и Востоком». [739] Франция также присоединилась к моральному осуждению происходящего в Польше, но уже в начале января 1982 г. в Париже Союзгазэкспорт и Gaz de France подписали соглашение о поставке советского газа на 25 лет.

На вопрос одного из депутатов, не противоречит ли данное действие политике поддержки польских граждан, секретарь французского правительства Жан Ле Гаррек ответил: «Мы не заинтересованы том, чтобы драматизировать ситуацию сверх необходимого».[740]

Со стороны немецкой дипломатии последовали определенные шаги, призванные смягчить эффект действий США. Во время встречи с зам. министром торговли Н.Д. Комаровым весной 1982 г. министр экономики ФРГ О. Ламсдорф призвал своего коллегу к пониманию тяжелой ситуации, в которой оказался Старый Свет: «События в Польше вызвали к жизни целый ряд проблем, который отнюдь не облегчает положение дел. Правительство ФРГ стремится дать на них подходящий ответ, который не должен быть чрезмерен». Он предложил Москве занять выжидательную тактику и отложить заседание межбанковской группы по трубопроводу до тех пор, «пока политическая обстановка успокоится, тогда и вопросы решать будет легче».[741] [742] [743] Очевидно, с этой же целью в 1982 г. дважды переносились заседания Рабочей группы Комиссии ФРГ и СССР по экономическому и научно-техническому сотрудничеству.

Аналогичную роль сыграл и немецкий бизнес. Так, уже 17 февраля 1982 г., Э. Пиппер, глава концерна Salzgitter AG, заявил зам. министру В.Н. Сушкову, что «политическая обстановка не должна влиять на экономическое сотрудничество, и фирма готова продолжить развивать сотрудничество с советскими организациями». Ему вторил и глава концерна Krupp Байц, который во время беседы с Н.С. Патоличевым заметил, что «если бы коммерсанты всегда шли путями, которые намечают для них политики, неизвестно, куда бы они пришли». Майер, представитель Mannesmann AG, подчеркнул в беседе с зам. министра Н.Г. Осиповым, что его фирма неоднократно обращала внимание Бонна на то, что сами США «продолжают поставлять в СССР пшеницу и некоторые другие виды продукции и не хотят учитывать интересов западноевропейских стран в торговле с соц. странами». [744] Ссылка Майера на торговлю зерном представляется очень верной. Уже в январе 1982 г., то есть спустя неделю после объявления эмбарго, на приеме в честь Нового года в советском посольстве помощник министра сельского хозяйства США Р. Летт сообщил заместитель торгового представителя СССР о том, что «если ситуация в Польше не ухудшится, то США начнут зондаж относительно установления новой даты начала переговоров по новому долгосрочному

748

зерновому соглашению где-то в марте или апреле с.г.».

Таким образом, после объявления санкций перед США стояла задача достижения консенсуса с европейскими союзниками по вопросу торгово-экономических отношений с Востоком. Эта задача должна была быть решена до проведения саммита «Большой семерки» в Версале 4-6 июня 1982 г., где международному сообществу должно было быть

продемонстрировано единство «Свободного мира». В этой связи директивой № 24 СНБ от 9 феврале 1982 г. была создана группа официальных лиц во главе с Дж. Бакли, зам. госсекретаря по вопросам финансов (в нее вошли зам. министра обороны, торговли и финансов, директор отдела политического планирования СНБ. В работе активное участие принимал посол США во Франции Э. Гэлбрэйт).[745] [746] Эта команда совершила ряд поездок в Европу, сосредоточив свои усилия на убеждении Парижа и Бонна в необходимости вывести свои финансовые гарантии из проекта строительства «западносибирской трубы». Руководители СНБ также не скрывали, что одной из задач этих миссий было лишение союзников «дешевого предлога» об отсутствии консультаций, который мог бы позволить им отказаться от проведения общей с Вашингтоном политики. Переговоры велись «на полях» заседания экономического комитета НАТО в конце февраля 1982 г., во время подготовительной встречи саммита «Большой семерки» в Провансе 24 апреля 1982 г., на министерской встрече стран ОЭСР 10-11 мая и министров иностранных дел стран-членов НАТО 17-18 мая 1982 г. Однако главная цель так и не была достигнута. Париж объяснял, что действующие договоренности с СССР запрещают ему налагать какие- либо ограничения на кредиты, и отказался разглашать подробности действующей Долгосрочной программы углубления торгово-экономических отношений с СССР. ФРГ прямо заявила, что не пойдет на кредитные ограничения, так как это, в свою очередь, может дать и Кремлю повод подвергнуть пересмотру свои обязательства. «Миссия Бакли» (как ее называли в документах) достигла лишь умеренного успеха в переговорах с Италией и Бельгией, которые согласились не увеличивать поставки газа из СССР, да и то в обмен на поставки газа из Северного моря.[747]

Не удалось решить финансовый вопрос и при личной встрече лидеров Западного блока на саммите в Версале. ФРГ пыталась предложить компромисс—снизить процент государственных кредитных гарантий по проекту с 85 до 60%.[748] Франция, которая выступала против обсуждения таких, на ее взгляд, политических вопросов на саммите, сначала вообще отказалась вводить словосочетание «ограничение кредитов» в итоговое коммюнике. Лишь после четырех часов дискуссии Ф. Миттеран согласился на включение ни к чему не обязывающего пассажа о необходимости проявлять «финансовое благоразумие» (financial prudence) в предоставлении кредитов Москве.[749]

Причины неудачи миссии Бакли и самого президента Рейгана состояли, на наш взгляд, в том, что США и страны ЕЭС рассматривали достижения политики разрядки с различных позиций. В Европе, по сути дела, не разделяли ставший уже хрестоматийным для Вашингтона тезис о разрядке как «улицы с односторонним движением». Об этом, прямо заявил в беседе со своим американским коллегой зам. министра иностранных дел ФРГ Г. Лаутеншлагер, подчеркнувший, что немецкая политика базируется на представлении о взаимной выгодности торговли с СССР. Этот пассаж нашел отражение и в беседе некоторых европейских представителей с американскими коллегами.[750] [751] Как показывали опросы общественного мнения, проведенные Международным коммуникационным агентством США в Европе, 68% французов и 4 из 5 немцев признавали необходимость продолжения политики разрядки с СССР, несмотря на то, что в той же Франции 73% респондентов осудили Москву за несоблюдение положений Хельсинских соглашений, а 59% всех опрошенных в Европе выразили негативное отношение к советской модели социализма. В 1972 г. только 14%

754

респондентов придерживались такого мнения.

Словом, Версальский саммит не выполнил возлагавшихся на него надежд, и президент Рейган вынужден был прибегнуть к «тяжелой артиллерии». Подводя итоги полугодию военного положения в Польше, где ситуация, по сути дела, не изменилась, президент объявил о расширении санкций против нефтегазового сектора СССР за счет распространения запрета на экспорт оборудования, производимого зарубежными дочерними американскими компаниями, а также техники, изготавливаемой по американским лицензиям. Если учесть, что те или иные элементы, запчасти и пр. производства США использовались практически во всей продукции, выпускаемой европейскими концернами, которые зачастую являлись еще и

755

«дочками» американских предприятий, то ситуация складывалась очень серьезная. Фактически, это решение означало экстерриториальность национальных санкций США и привело к апогею противостояния Вашингтона и его союзников по вопросу об энергетических связях с Восточным блоком. Оно было призвано утвердить лидерство США в альянсе, подтвердить серьезность их настроя в разрешении вопроса о будущем энергетического сотрудничества Европы с СССР через отказ от плана строительства второй очереди газопровода (остановить строительство первой линии уже не представлялось возможным).[752] [753] Важно отметить, что впервые под прицелом санкционной дипломатии оказался исключительно нефтегазовый сектор СССР.

Расширение санкций, предпринятое без согласования или предупреждения европейцев, вызвало бурю негодования в Старом Свете. 28-29 июня состоялось заседание Европейского совета. В его резолюции, без конкретной ссылки на США, говорилось, что «односторонние и имеющие обратную силу решения в сфере международной торговли, попытки осуществлять экстерриториальный контроль и меры, препятствующие выполнению текущих торговых контрактов, ставят под угрозу свободу международной торговли». [754] [755] Совет также призвал предпринять срочные меры по проведению эффективного диалога между США и ЕЭС по коммерческим вопросам. 12 августа 1982 г. Еврокомиссия представила в Министерство торговли США ноту и свои комментарии, в которых доказывалось несоответствие введенных ограничений как международному, так и национальному законодательству США и

758

призывалось к отмене санкций.

Как следует из документов, экстерриториальность рассматривалась в Вашингтоне как «опция по умолчанию», речь о ней шла еще с августа 1981 г. В январе 1982 г. уже существовал межведомственный консенсус о ее автоматическом введении, если не удастся достичь согласия союзников по вопросу об экспортных кредитах, хотя Министерство финансов и выступило с критикой такого подхода. На одном из февральских заседаний Д. Риган, министр финансов, заявил, что такие меры поставят крест на всех усилиях США получить для своих компаний режим, аналогичный местным производителям. Он также подчеркнул, что этот шаг будет воспринят европейскими союзниками не иначе как «оскорбление национального суверенитета».[756] При этом СНБ изначально «задумывало» экстерриториальность как временную меру, не более чем на полгода, ее действие не планировали продлевать.[757]

Резко отрицательная реакция Старого Света на действия США объясняется тем, что там в то время в принципе не принимали всерьез тезиса о советской энергетической угрозе, который выступал ключевым доводом Белого дома в пользу введения санкций, ведь объемы советского экспорта в Европу в эти годы все-таки были не столь значительны (см. подробнее п. 2.3). В этой связи действия США рассматривались европейцами не как попытки Вашингтона «спасти Европу от самой себя», от ошибочного и быть может фатального расширения контактов с Востоком, а скорее как способ лишения европейских производителей конкурентных преимуществ.

Такие подозрения были небеспочвенны. Еще за год до этих событий, вскоре после саммита «Большой семерки» в Оттаве, где Рейган впервые обозначил свою обеспокоенность строительством «сибирской трубы», Белый дом под достаточно серьезным давлением Конгресса и бизнес сообщества выдал лицензию американской фирме Caterpillar на продажу СССР 200 трубоукладчиков. При этом, как следует из документов, на «полях» саммита президент пытался убедить японского премьер-министра приостановить продажу аналогичных трубоукладчиков японской фирмой Komatsu, самого серьезного конкурента Caterpillar на мировом рынке, мотивируя свою просьбу политическими соображениями. [758] Аналогичная непоследовательность наблюдалась со стороны США и по продаже зерна. На этом фоне выглядит логичным единогласное принятие Европейским парламентом резолюции об американо-европейской торговле 8 июля 1982 г., утверждавшей, что все «эти меры есть часть общего климата конфронтации в американо-европейской торговле». [759]

Примечательно, что даже М. Тэтчер выступила с достаточно жестким осуждением действий Р Рейгана на почве того, что они противоречили логике свободного рынка. 2 августа 1982 г. она отдала приказ британской фирме John Brown отгрузить заказанное СССР турбинное оборудование, вопреки запретам США, применив принятый в 1980 г. закон о защите торговых интересов.[760] Судя по документам, доступным в АВПРФ, решительности Даунинг-стрит придали массовые обращения английских фирм в Министерство финансов (среди них были не только такие гиганты, как John Brown) с жалобами относительно введенных ограничений после проведения Торгпредством СССР «соответствующей работы». [761] [762]Примерно в том же духе высказался и глава комиссии по международным делам французского парламента М. Фор. Он назвал экстерриториальность «тройной ошибкой» и подчеркнул, что такие меры «никогда никого не останавливали от совершения задуманного», добавив, что «в любом случае никто не может диктовать Франции, с кем она имеет права и обязанности вести дела, в какой области и в

765

каком направлении».

Западногерманские и французские фирмы, правительства которых поначалу не решались предпринять столь решительных шагов, как М. Тэтчер, оказались под серьезным нажимом со стороны Москвы. Из беседы зам. министра торговли В.Н. Сушкова с представителями фирм Mannesmann и Creusot-Loire, которые были обязана начать поставки компрессорных станций в СССР, следует, что Москва отказалась рассматривать наложение санкций США как «форс-мажорные обстоятельства», так как «фирмы руководствуются законами своих стран, а не законами США». Зам. министр при этом заметил, что «законы о выполнении обязательств поставщиками и во Франции, и в ФРГ предусматривают возможность для СССР требовать возмещения как прямых, так и косвенных затрат». По сути дела, бизнесменам был выставлен ультиматум, на что представитель Mannesmann посоветовал «не переоценивать способность даже такого крупного концерна повлиять на решение правительства ФРГ».[763] Однако жесткость Кремля в итоге оказалась оправданной. Уже в начале сентября представитель Creusot-Loire сообщил, что «принято твердое решение правительством Франции поставить все оборудование, предусмотренное контрактами с

СССР»,[764]заметив при этом, что фирма рискует благополучием 12 филиалов, которые она имеет в США.

Столкнувшись с таким поведением со стороны европейского бизнес сообщества, Вашингтон был вынужден прибегнуть к смешанному методу давления и уступок. В конце августа-начале сентября 1982 г. Министерство торговли США объявило о введении временного эмбарго на экспорт любой американской продукции и услуг французским, немецким, английским, итальянским фирмам - Creusot-Loire, Dresser France, Mannesmann, John Brown, General Electric Germany, Nuovo Pignone. Позднее эта формулировка была изменена на «запрет поставки того, что относится к разведке, добыче, транспортировке» в нефтегазовом секторе.[765] [766] Санкции против европейского бизнеса - а это были именно санкции в ответ на отгрузку оборудования вопреки запрету США, введенному ранее - вызвали бурю недовольства как деловых кругах, так и в политическом истеблишменте США. Американская компания Dresser, имевшая «дочек» во Франции и Германии, обратилась в окружной федеральный суд г.Вашингтона с обжалованием санкций, а М. Уайденбаум, занимавший важный пост председателя Совета экономических консультантов при президенте, даже ушел в отставку в августе 1982 г. по причине того, что, как он выразился в интервью The New York Times, «эмбарго против западноевропейских фирм есть серьезный шаг назад, так как оно привело к

769

дальнейшему вмешательству правительства во внешнюю торговлю».

На этом фоне еще летом 1982 г., параллельно объявлению эмбарго, на поиск общего знаменателя с союзниками была направлена группа во главе с Дж. Бакли, которая стала именоваться Группой по международной энергетической безопасности (с октября 1982 г. ее стал возглавлять А. Уоллис).[767] В ходе обмена мнения между Старым и Новым Светом, особенно интенсифицировавшегося, судя по документам, в октябре,[768] была выработана общая позиция по вопросу об энергетическом взаимодействии с СССР.

Этой группой был также подготовлен доклад об альтернативных источниках энергии для Европы. Исследование велось в двух направлениях - пути поощрения собственно европейской добычи и поиск альтернативных поставщиков углеводородов за пределами

Старого Света. Что касается увеличения добычи углеводородов в Европе, то ключевыми в этом вопросе были три страны - Норвегия, Великобритания и Нидерланды, обладавшие «выходом» к шельфу Северного моря и не желавшие «осушать» собственные запасы раньше времени. Еще весной 1982 г. в Госдепартаменте подготовили исследование об ускоренном введении в эксплуатацию двух крупнейших норвежских газовых месторождений в Северном море - Тролль и Слейпнер, и конфигурациях путей транспортировки этого газа на европейский рынок. Возможный план включал «треугольную сделку» - доставку норвежского газа к берегам Шотландии взамен на эквивалентный объем поставок газа Великобританией на континент. С этой же целью состоялись контакты американских официальных лиц с министром нефтяной промышленности и энергетики Норвегии Г.Г. Раммом. США предложили Осло помощь, финансовую и техническую, в разработке этих месторождений, однако, Норвегия наотрез отказалась рассматривать свои месторождения в качестве альтернативы «сибирской трубе».[769] В итоге они были введены в эксплуатацию только в 1990-х гг.

Предложения США о наращивании добычи в самой Европе не были лишены логики. Помимо снижения советской нефтяной угрозы, это означало бы инвестирование средств, предлагавшихся для развития инфраструктуры на Востоке, в собственное развитие. Введение в эксплуатацию норвежского газа требовало также сооружения газопроводов - таким образом, можно было создать определенное количество рабочих мест, что было одним из основных доводов Бонна и Лондона в пользу «сибирского проекта». И все же эти предложения США оказались недостаточно убедительны.

В СНБ также был поднят вопрос о возможности участия союзников в разработке нефтегазовых месторождений США на Аляске и поставках аляскинской нефти в Старый Свет, для чего требовалось снять действующий запрет на экспорт нефти из США. Однако дальше постановки вопроса дело не двинулось. Следует заметить, что запрет на экспорт углеводородов остается в силе до сих пор, даже на фоне «сланцевой революции» в США, хотя сегодня все громче звучат голоса в пользу его отмены. В обмен Европе было предложено увеличить закупки американского угля, чтобы компенсировать потери советского газа. Не совсем понятно, насколько серьезно в самих США относились к этой идее, так как во внутренних документах говорилось о том, что переход на твердые виды топлива потребует перевооружения промышленности, проведения реконструкции принимающих портов и пр., что в итоге сделало бы американский уголь «немного дороже»,[770] [771] чем газ СССР.

Что касается альтернативных газовых проектов для Европы (среди возможных поставщиков назывались Нигерия, Камерун, Тринидад - см. Приложение, табл. 21), то все они требовали дополнительных финансовых вливаний и, что важнее, времени. Ни один из них не мог быть реализован раньше 1990-х гг. Европейские же страны хотели видеть к началу нового десятилетия серьезные изменения в балансе собственного энергопотребления. Таким образом, в итоге именно советское предложение было признано аналитиками наилучшим «с чисто

774

коммерческой точки зрения».

Этот вывод свидетельствует о том, что в США понимали весь тот комплекс факторов, которым руководствовался ЕЭС в расширении нефтегазовых контактов с СССР. Главным же итогом наложения санкций в их экстерриториальной версии стало не приостановление строительства «трубы», а раскол и кризис в самом западном сообществе по вопросу о правомерности действий Вашингтона. Как писала британская The Guardian, данные санкции - «лишь печальный синдром ограниченности, с которой администрация подходит к международным делам». Ей вторила и Sunday Times, замечавшая, что предложение Вашингтона было бы легче принять, «если у него было бы хоть малейшее понимание, куда все это нас приведет».

В начале ноября 1982 г. на заседании СНБ Д. Риган и новый госсекретарь Дж. Шульц выступили с совместным предложением отменить санкции с последующим переносом обсуждения вопроса о контроле за трансфером технологий в КОКОМ. Министерство обороны предсказуемо выступило лишь за отмену принципа экстерриториальности, признав, что процесс принятия этого решения летом 1982 г. был «небезупречным».[772] Чаша весов склонилась в пользу первого предложения.

13 ноября 1982 г., накануне визита в Вашингтон нового немецкого канцлера Г. Коля президент Рейган объявил по национальному радио о том, что им были достигнуты договоренности с европейскими союзниками по вопросам кредитов и поставок оборудования в

СССР, в связи с чем санкции, наложенные год назад, отменялись: «США наложили санкции на Советский Союз, чтобы показать, что его репрессивная политика повлечет за собой значительные издержки. Теперь, когда мы достигли соглашения с нашими союзниками , эти санкции больше не нужны». [773]

В чем же была суть найденного компромисса? Европейцы соглашались усилить контроль над трансфером «стратегического», «критического» оборудования для нефтегазовой сферы, в связи с чем планировалось включение отдельных технологий в список КОКОМ.[774] Большая часть оборудования, типа трубоукладчиков, в такие списки не попадала. Союзники также соглашались на ужесточение кредитной политики в отношении СССР. В этом пункте мнение Вашингтона совпало с растущими опасениями самой Западной Европы относительно платежеспособности Москвы.[775] На встрече ОЭСР в 1982 г. было принято решение о переносе СССР в международной классификации из группы стран со средним доходом в группу стран относительно богатых, что автоматически означало повышение ставки процента по кредитам с 8,5% до 12%.[776] Любопытно, а скорее, парадоксально, что одновременно с этим, например, Великобритания понизила кредитный рейтинг СССР с «А» (страны с минимальным платежным риском) на более низкую категорию В, что вело к повышению на 30-40% страховых премий при оформлении кредита, а значит, и его удорожанию.[777] [778] Наконец, третьим элементом компромисса стало согласие партнеров на проведение исследования по вопросам альтернативных источников энергии в рамках МЭА. Европейцами были также разработаны защитные меры на случай применения советского «энергетического оружия». Голландия обязалась компенсировать до 40% газа, поставляемого по «советской трубе» при

781

возникновении чрезвычайной ситуации.

Несмотря на то, что первый вопрос, который задали президенту после объявления о снятии санкций, был «Не слишком ли США уступили Европе?», найденная развязка, на наш взгляд, была двусторонним компромиссом. Европа отказалась от диалога с СССР по поводу второй очереди «западносибирской трубы». Более того, вплоть до середины 1990-х гг. не был реализован ни один проект строительства новых экспортных магистралей между СССР/Россией и Европой. Список КОКОМ был действительно несколько расширен, что создавало определенные неудобства для СССР. Так, в 1985 г., во время встречи Рабочей группы Комиссии СССР и ФРГ по экономическому и научно-техническому сотрудничеству советский представитель настойчиво интересовался исключением из него нефтегазового оборудования. Его немецкий коллега заметил в ответ, что это - «семейное дело, и надо разговаривать с другими семьями по этому поводу», обратив внимание, что в количественном значении имевшиеся ограничения были ничтожны.[779] [780] В целом, США не удалось убедить Европу свернуть экономическое сотрудничество с Советским Союзом. И в этом смысле вопрос о пересмотре торговли между Западом и Востоком оказался «поставленным, но не решенным», хотя в 1983-1984 гг. и наблюдалось достаточно резкое, но временное сокращение объемов торговли СССР, например, с Францией и Японией, впервые с 1950-х гг. В отношении Японии снижение составило 18,5% в 1983 г. и 3,7% в 1984 г.[781] С Францией общая сумма сделок в 1984 г. составила лишь 67,8% от цифры предыдущего года.[782]

Сама по себе логика отмены санкций, озвученная президентом Рейганом, говорит о том, что их наложение было мало связано с событиями в Польше, ведь военное положение там было отменено полгода спустя после снятия санкций. Президент прямо заявил репортерам, что «соглашение, которое нам только что удалось достичь, было нашей целью, и мы прибегли к санкциям только потому, что не смогли добиться этого прежде». [783]Стало быть, в решении о снятии эмбарго были сильны и политические мотивы. В архивных документах в этой связи часто поднималась проблема близившегося размещения ракет в Европе по «двойному решению» НАТО и необходимость получить на это согласие бундестага.[784] Дальнейший нажим на европейцев по вопросу «трубы» сделал бы эту цель труднодостижимой.

К следующему саммиту «Большой семерки», состоявшемуся в американском Вильямсбурге в мае 1983 г., работа по сближению позиций Европы и США в вопросе об

энергетических и торгово-экономических связях с Востоком завершилась. На очередном заседании министров энергетики стран МЭА в мае 1983 г. был представлен доклад «Природный газ: перспективы к 2000 г.», в котором уровень собственной добычи в Европе в 30% был назван минимальным для гарантии энергетической безопасности (Заметим, что в целом европейцам не только удалось выйти на эту цифру в 2000 г., но и значительно улучшить данный показатель: на рубеже XX-XXI вв. Европа наполовину обеспечивала свои потребности в голубом топливе[785]). В Заключительном коммюнике министерской встречи МЭА содержался призыв избежать зависимости от поставок газа из одного источника.[786] Наконец, снижению алармизма в восприятии советской энергетической угрозы способствовало общее улучшение положения на рынке энергоносителей: зима-весна 1982-1983 гг. совпали с первым серьезным раундом снижения цен, предпринятое ОПЕК. Специалисты компании Esso,

консультировавшие правительство США, докладывали, что при текущем положении на рынке «западносибирская труба» будет загружена на минимально допустимом уровне.[787] Рост спроса на газ в Европе не превысит в ближайшие годы 2%, что в итоге сделает просто ненужной строительство второй очереди газопровода (что в итоге оказалось верно). Любопытно, что Esso также прогнозировала снижение советских валютных поступлений от продажи нефти к 1986 г. вследствие запуска эффективных программ энергосбережения в Европе.

Каковы же были итоги и последствия скандала с «западносибирской трубой»? С чисто финансовой точки зрения проигравшими оказались американские бизнесмены. К 1985 г. доля американских компаний на советском рынке нефтегазового оборудования снизилась до 31%, с 86% в 1981 г. Например, первый контракт с уже упоминавшейся компанией Caterpillar был заключен только два года спустя после вывода продукции этой компании из санкционного списка.[788] The New York Times сообщала, что средние ежегодные потери бизнеса, вызванные ограничениями торговли с Москвой, составили 10 млрд. долл.[789] Сам же трубопровод был запущен в эксплуатацию в срок, а 1984 г. стал годом пика продажи советской нефти в страны Западной Европы.

Столь ожесточенный характер данной дискуссий внутри Западного блока можно объяснить тем, что он разворачивался в поле действия двух взаимосвязанных, но все-таки различных факторов: собственно энергетического и военно-политического. В то время как США рассматривали энергетическое сотрудничество с Москвой с точки зрения общего соотношения сил между Первым и Вторым миром, для Европы «весомее» была экономическая сторона вопроса. Именно поэтому Брюссель и Вашингтон так разошлись в оценках степени советской энергетической угрозы. Западная Европа, выиграв битву за одну ветку «сибирской трубы», осталась при своем видении советской угрозы как лишь одного из зол (меньшего в сравнении с ближневосточным), с которыми сталкивался Старый Свет. Как выразился канцлер ФРГ Г. Шмидт в своем выступлении в бундестаге в этой связи, «мы не должны наказывать самих себя введением санкций только потому, что в Восточной Европе происходят изменения, с которыми нельзя мириться. Нам нужен этот газ». В Вашингтоне же утверждали, что энергетическое сотрудничество с СССР ведет к серьезному укреплению советской обороноспособности, так как через него Москва получает доступ к западным военным технологиям. Министр обороны США К. Уайнбергер прямо заявлял, что «трубопровод имеет такое же военное значение, как и самолет».[790] [791] Такая точка зрения соотносилась с общей стратегией использования экономических преимуществ с целью достижений победы в судьбоносном противостоянии двух систем, взятой на вооружение еще администрацией Картера и мастерски использованной администрацией Рейгана в рамках санкционной дипломатии.

В том, что касается ресурсной составляющей этой дискуссии, в США в целом считали, что «наши друзья переоценивают свою нужду в поставках советской нефти». Эта точка зрения была небезосновательна, так как уже с конца 1981 г. предложение на мировом рынке нефти стало устойчиво превышать спрос, несмотря на затягивание конфликта между Ираном и Ираком. Быть может, в США это понимание было более отчетливым в силу особых отношений с Саудовской Аравией. В Европе же по-прежнему психология ожидания очередного кризиса на нефтяном рынке по «вине» Ближнего Востока брала верх над реалистичными оценками. [792]

Старый Свет, в свою очередь, имел основания видеть излишний алармизм в американском анализе советской угрозы Европе. Представители Французского института нефти подчеркивали, что вопреки широко разрекламированным цифрам поставки газа по «трубе» из Сибири будут составлять не более 5% потребностей Европы к 1990 г. Они также относились весьма скептически к вероятности манипулирования поставками СССР, подчеркивая, что «в таком случае мы будем иметь дело с военное ситуацией, что повлечет за собой массу других ограничений».[793]

Отрицательное отношение США к идее сотрудничества с Москвой в энергетической сфере базировалось на выводе о бесполезности разрядки, так как активизация экономических связей с СССР в 1970-е гг. не изменила ни советскую политическую систему, ни поведение Кремля на международной арене, что было продемонстрировано в Афганистане и Польше. В Европе же выдвигали иную версию, согласно которой именно наследие разрядки и экономические связи заставили Москву воздержаться от реализации в Польше сценария 1968 г что, по мнению ряда экспертов, фактически означало крах «доктрины Брежнева».[794] (Нам европейские опасения повторения Пражской весны в 1981-1982 гг. представляются нереалистичными в связи с кардиальным различием ситуаций). Администрациями Картера и Рейгана советский нефтяной сектор рассматривался как чувствительное место противника, на которое можно и нужно было оказывать давление, особенно в условиях смены мировой энергетической конъюнктуры не в пользу производителей в первой половине 1980-х гг. Советско-европейские энергетические связи на этом же отрезке времени превратилась в самостоятельное направление политики на континенте, которое сумело пережить «второе издание» холодной войны[795] и до сих пор продолжает определять особую позицию Брюсселя по спорным вопросам взаимоотношений стран НАТО с их восточным соседом.

Таким образом, если принять во внимание, что Старый и Новый Свет остались на своих позициях относительно нефтегазового сотрудничества с Москвой, то основной итог проанализированной нами «дипломатической перестрелки» имел отложенный во времени эффект, а именно завершение оформления концепта энергетической угрозы Европе со стороны Москвы, который будет с легкостью переведен в дипломатический актив в XXI в., правда, уже в принципиально иных политических условиях.

3.3.