Комбинаторная семантика

3.1. Семиотическая структура речи

3.1.1. Типы комбинаций знаков. Пытаясь вы­яснить, что именно получается, когда знаки — в соответ­ствии с правилами грамматики — комбинируются друг с другом и образуют текст (речь), мы обнаруживаем два несводимых друг к другу семиотических процесса, кото­рые мы назовем «соединение» (linking) и «вставление» (nesting).

Соединение представляет собой результат такого грамматического связывания двух знаков³⁰, которое влечет за собой логическое перемножение их десигна­тов. Пусть, например, слово flower ‘цветок’ имеет десиг­нат (означаемое) ‘сі-с₂-сз’ (с_ь с₂ и Сз — это условия, при которых слово flower обозначает; ср. 1.2), а слово yellow ‘желтый’ — десигнат ‘с₄ • с₅’; тогда yellow flower, будучи грамматически правильным английским слово­сочетанием, имеет сложный десигнат ‘С] • с₂ • Сз • с₄ • Сб’. Точно так же в (to) walk fast ‘идти быстро’ десигнат всего словосочетания представляет собой логическое произведение десигнатов walk и fast. Семиотический процесс соединения эквивалентен конъюнкции в булевой алгебре³¹.

Можно показать, что соединение осуществляется на разных уровнях. Так, мы рассматриваем результат ком­бинации dark ‘темный’ + yellow ‘желтый’ -> dark yellow ‘темно-желтый’ как соединение; аналогично и для yel­low + flower. Однако словосочетание dark yellow flower неоднозначно: хотя, согласно одной интерпретации, его можно истолковать как повторенное соединение (‘нечто, что является цветком, и является желтым, и является темным’=‘темный желтый цветок’), в соответствии с другой интерпретацией (‘темно-желтый цветок’) полу­чается двухуровневое соединение: имеется нечто, что яв­ляется цветком и является желтым, и имеется нечто, что является желтым и темным, причем второе «нечто» не совпадает с первым: второе «нечто» — это не сам цветок, а его цвет, то есть свойство цветка.

[здесь и — тот (те), кто варит и приглашает, w — при­глашенные (они же едоки), z — пища].

Теперь мы можем сформулировать важную гипотети­ческую универсалию:

Во всех языках комбинирование знаков осуще­ствляется либо путем соединения, либо путем вста­вления, и во всех языках оба способа используются в ядерных предложениях. В результате применения трансформаций не появляется (каких-либо) новых типов комбинирования знаков. Число уровней комг бинирования теоретически не ограничено; однако соединение глубже трех и вставление глубже четы­рех уровней встречается очень редко.

3.1.2. Сочетаемость десигнатов. До сих пор ради простоты мы допускали, что любой десигнат мо­жет быть соединен с любым другим или вставлен в лю­бой другой. Однако такие выражения, как желтые пес­ни, кислые права, пить лед и т. п., семантически вряд ли приемлемы; это заставляет предположить, что десигна­ты подразделяются на классы, которые не всегда одина­ково легко сочетаются между собой ³⁵.

Наши знания о конкретных семантических системах, к сожалению, абсолютно не достаточны, чтобы пытаться сформулировать здесь какие-либо универсалии. Похоже, что несочетающиеся друг с другом классы десигнатов есть во всех языках. Кроме того, физические (денота­тивные) основы сочетаемости десигнатов — например, тип восприятия (зрительное, слуховое...) и вообще чув­ственная воспринимаемость/невоспринимаемость, про­странственная и временная приуроченность, количество и т. д. — являются, по-видимому, общими для очень многих (ср. Cassirer, 1923), а может быть и для всех языков. Когда начинают сопоставлять языки двух весь­ма близких культур, скажем, английский и немецкий (Lei si, 1953), выясняется, что, хотя сочетаемость от­дельных «почти-эквивалентов» в этих языках может быть разной, сочетаемость в целом оказывается очень сходной.

Семантическая теория не может считаться полной, если она не учитывает эффектов, возникающих из-за ком­бинирования «несовместимых» десигнатов. Как указы­вает Б. Грушовский, сочетание несовместимых десигна­тов— это обычный в «гиперсемантизированной» речи прием; он может использоваться пишущим/говорящим для того, чтобы заставить читателя/слушателя обнару­жить некоторые новые, непредусмотренные кодом связи между десигнатами³⁶. По всей вероятности, импровизи­рованные сочетания несовместимых десигнатов возмож­ны в любой культуре; однако различные культуры, на­подобие различных литературных периодов в рамках западноевропейской культуры, могут отличаться друг от друга отношением к этому семантическому приему, то есть тем, насколько обычным он признается. Так, небы­валое распространение семантического экспериментиро­вания в современной западной поэзии, возможно, влечет за собой гораздо большую, чем обычно, допусти­мость сочетаний семантически несовместимых десигна­тов.

3.1.3. Показатели семиотической орга­низации текста. Наш анализ комбинаторики зна­ков, или «синтагматическая семиотика», должен быть дополнен описанием тех знаков, упоминавшихся в 2.2(5), которые Рейхенбах (Reichenbach, 1948, стр. 318 и сл.) назвал «логическими элементами, играю­щими синтаксическую роль». Эти знаки служат показа­телями имен аргументов и имен предикатов, обозначают соединения и вставления, указывают сферы действия прагматических и Семантических операторов, короче говоря, они организуют высказывание. К таким знакам относятся некоторые аспекты порядка слов, согласова­ние, отдельные элементы склонения и спряжения, а так­же «неявные», «криптотипические» (W h о г f, 1956, стр.

1949).

В этой связи одной из наиболее спорных проблем яв­ляется проблема так называемого «грамматического значения». Некоторые лингвисты полагают, что значе­ние знаков одного типа (^ форматоров?) качественно отличается от значения знаков другого типа (^ десиг­наторов?). Приведем только один из многочисленных примеров: «Голл. paarden ‘лошади’ [мн. ч.] действитель­но обозначает ‘более чем одну лошадь’, однако -еп [суффикс мн. ч.] не означает ‘более чем один’» (Reich- ling, 1935, стр. 353). В современной советской лингви­стике монополия принадлежит модели «слово и парадиг­ма» (Hockett, 1954, стр. 90), и мысль о возможном сходстве семантической роли аффиксов и основ счита­ется абсурдом (например: Будагов, 1958, стр. 5 и др.; Звегинцев, 1957, стр. 98 и сл.; Савченко, 1959, стр. 35 и сл.; Шендельс, 1959).

Специфические грамматические свойства знаков, обе­спечивающих семиотическую организацию речи, пред­ставляют собой материал для обширного исследования и не могут быть рассмотрены здесь хотя бы вкратце. Единственный вопрос, которого мы хотели бы коснуть­ся,— это возможность неоднозначности семиотической организации.

а) Суммирование vs. соединение. В § 3.1.1. указыва­лось, что соединение имеет место всякий раз, когда реа­лизуется грамматическое сочетание знаков. Однако язы­ки располагают и эксплицитными показателями соеди­нения, такими, как англ. and, русск. а и т. п.; ср. cozy old houses = cozy and old houses ‘уютные и старые дома’. Эти показатели соединения — как отдельные сло­ва, так и прочие возможные средства—могут быть омо­нимичны с показателями другого семантического про­цесса, эквивалентного арифметическому суммированию; ср.

б) Симметричность соединения. В то время как в исчислении предикатов первой ступени (в «простом» исчислении предикатов) различие между предикатами и аргументами имеет решающее значение (выражение «rf(x)» является «грамматически правильным», а выра­жение «x(f)» — нет), в исчислении предикатов второй ступени, то есть, стало быть, и в естественных языках, это различие не очень существенно. Если выражения «х(0)» (‘это есть Х'), «/(*)», «ф(/)» и т. д. являются грамматически правильными, то для одноместных пре­дикатов безразлично, писать ли «f(x)» или «*(/)». Ра­зумеется, большинство лингвистов полагает вместе с Се­пиром (Sapir, 1921, стр. 126), что во фразе всегда «дол­жно быть нечто, о чем идет речь, и об этом предмете речи, когда он выбран, что-то должно быть сказано». Но, опираясь только на те критерии, которые можно об­наружить внутри самой фразы, мы можем отметить лишь (исключая некоторые предложения особой формы; ср. 3.1.5), что «имеются по крайней мере две вещи, кото­рые говорятся, так сказать, друг о друге». Решение во­проса, какая из этих двух «вещей» является темой (topic, theme), а какая — ремой (comment, propos), за­висит от того, что именно было введено в контексте пред­шествующей речевой ситуации как новое⁴⁰.

в) Несимметричность вставления. Совсем иначе об­стоит дело со вставлением: здесь название отношения и название вставляемого аргумента различаются по их роли, что весьма существенно в семиотическом аспекте. (Мы будем называть роль знака в качестве названия аргумента или в качестве названия отношения его «фун­кциональным статусом».) Наиболее обычный способ — это обозначение аргументов синтаксическими формато­рами, например: «номинатив vs. косвенный падеж» (лат.

-us/-um, корейск. -эп/-э1), «субъектные vs. объектные ча­стицы» типа яп. -wa/-(w)o и др. Очень часто для этого ис­пользуется порядок слов, особенно в комбинации с сег­ментными показателями роли аргументов (тогда поря­док слов частично избыточен; ср. They consider stop­ping it ‘Они рассматривают прекращение этого’ vs. They stop considering it ‘Они прекращают рассматривание этого’). Нередко теоретически возможная неоднознач­ность конструкции снимается либо в силу семантической абсурдности одной из интерпретаций, либо, как отметил Хоккетт, в силу симметричности («пропорционально­сти») с другими, и притом однозначными, отрезками тек­ста. Так, рассматривая немецкое предложение Die Birnen assen die Kinder ‘Груши съели дети’, мы пони­маем, что, несмотря на необычный порядок слов [f(y>^x)]> здесь х = Kinder, а у = Birnen. Мы понимаем это не только потому, что груши, поедающие детей, — это бессмыслица, но и потому, что в предшествующем контексте могла быть представлена однозначная конст­рукция, помогающая пониманию данной, например Der Vater ass die Kirschen, und... ‘Отец съел вишни, а...’ Во многих случаях неоднозначность объясняется частичным синкретизмом грамматических категорий, например сов­падением датива и аккузатива местоимений wir ‘мы’ и ihr ‘вы’ (uns, euch) в немецком; таким образом, предло­жение Er hat uns euch empfohlen неоднозначно (‘Он по­рекомендовал нас вам’ или ‘Он порекомендовал нам вас’); однако в большинстве примеров падежные различия по­зволяют различать вставляемые аргументы глагола егп- pfehlen. Разумеется, грамматики конкретных языков да­леко не всегда обладают стопроцентной эффективностью с точки зрения выражения семиотических функций слов, и поэтому, хотя случаи неразрешимой неоднозначности редки, тем не менее они вполне возможны. Чао Юань- Жень (Chao, 1959, стр. 3 и сл.) приводит китайское предложение, в котором присоединяемый аргумент (эк­вивалентный английскому подлежащему) формально неотличим от различных вставляемых аргументов (об­стоятельств места и времени). В идиш есть предложе- жения типа Hajnt iz Sabos ‘Сегодня суббота’, в которых нельзя определить точно, чем является hajnt ‘сегодня’— подлежащим или обстоятельством времени. В S’kumt ajx a dolor (букв. ‘Идет к вам доллар’) невозможно определить, чем является a dolar — подлежащим или до­полнением.

Более обычным является стирание различий между словами по их функциональному статусу при номинали­зации предложений; ср. омонимию латинских субъект­ного и объектного генитивов (amor Dei — это либо ‘любовь к богу’ (X любит бога), либо ‘любовь бога’ (бог любит X)) или выражения типа англ. visiting relatives, которое выводится либо из V (х, г), то есть ‘посещение родственников’ = ‘X посещает родственников’, либо из V (гу х)у то есть ‘посещающие родственники’. Возможны также неоднозначности типа «/(a) *g(a)»us. «Ф(Я^а1)»; ^СР- Не decided to leave immediately ‘Он решил сразу же удалиться’ (= сразу же решил? сразу же удалиться?).

Тогда как различие между «/(х)» и «х(/)>> в предло­жениях, содержащих только одноместные предикаты, и притом одного уровня, не имеет, как было сказано, осо­бого значения, наличие многоместных предикатов, то есть типа «/(a, by с,...)», и/или предикатов нескольких ступе­ней, подобных f(aу by.. .)^#> или даже С «X X» или с «ff»; однако продуктивность моделей (patterns) предло­жений (Chomsky, 1957, гл. IV) заставляет приписы­вать даже самым простым предложениям грамматиче­скую структуру, аналогичную структуре сложных пред­ложений, а это в свою очередь приводит к тому, что простейшие предложения должны анализироваться с се­миотической точки зрения аналогично предложениям, содержащим многоместные предикаты, а также преди­каты нескольких уровней. Семиотическую «структуру» вида «fff...» могут иметь только действительно аграмма- тические тексты пиктографических письменностей (см., например, Fevrier, 1948, стр. 40 — об иллюстрациях к заклинаниям оджибуэев, или Vo е ge 1 і n, 1961, стр. 85— о мнемонической пиктографии делаваров), а также «тексты» на языке жестов у глухонемых от рождения (ср. Spang-Thomsen, 1956).

3.1.4. Главные предикаты и их «пониже­ние в ранге» (backgrounding). В качестве еще одного почти-универсального свойства речи можно назвать сле­дующее: в предложении, содержащем несколько преди­катов, безразлично, однородных (то есть f(a)-g(a)...) или разнородных (типа /(я)[62]ф(/)), один из предикатов обязательно выступает как главный предикат. Обычно грамматическим коррелятом главного предиката являет­ся конструкция «подлежащее + сказуемое», однако в предложениях-глаголах полисинтетических языков семио­тическое различие между главным и неглавным преди­катом выражается другими способами⁴¹. Заметим, кста­ти, что эта универсальная особенность естественных языков перенесена, по-видимому, и на все логические языки⁴². В каждом языке имеется свой собственный на­бор грамматических средств для «понижения в ранге» всех входящих в одно предложение предикатов, кроме главного.

Очевидно, является универсалией и тот факт, что при понижении предиката в ранге (например, при его номи­нализации) часть информации утрачивается. Чаще всего теряется в основном прагматическая информация — так как пониженный в ранге предикат не содержит полного «утверждения», — но могут стираться и видовременные различия, а также различия субъекта и объекта *.

Любое предложение содержит, как правило, главный предикат, однако в некоторых языках имеются средства для «понижения в ранге» всех предикатов данного пред­ложения; ср. англ. There was a beating of drums by the natives (букв. ‘Имелось битье туземцев в барабаны’).

Любой «главный» предикат может быть понижен в ранге по крайней мере в качестве вставляемого аргу­мента при глаголах говорения. Десигнаторы, которые не могут выступать в качестве главных предикатов и обре­чены постоянно оставаться, так сказать, на заднем пла­не, встречаются в языках гораздо реже; в самом деле, такой знак должен быть, скорее, форматором, а не де- сигнатором ⁴³.

Итак, речь обладает весьма четкой семиотической структурой. Эта структура может описываться в терминах предикатов и аргументов, то есть с помощью выражений вида «f(x)». При этом, поскольку в любом языке допу­скается лишь очень небольшое количество разных типов предложений, существуют весьма многочисленные грам­матические механизмы, позволяющие превращать знаки типа / в знаки типа х и наоборот. Мы имеем в виду об­разование глагольных выражений от имен или именных групп и образование именных выражений от глаголов или целых предложений — «starvation» и «verbation», по терминологии Уорфа (Whorf, 1956, стр. 96 и сл.), или «event splitting», по терминологии Рейхенбаха (Reichenbach, 1948, стр. 268 и сл.⁴⁴). С этими опе­рациями связано абстрагирование свойства от некото­рого класса, «разрешение» функций для того или иного конкретного аргумента (Reichenbach, 1948, стр. 311 и сл.)—семиотические процессы, выражаемые в языке с помощью относительных предложений и подобных средств. Эти средства вовсе не обязательно бывают предложениями, словосочетаниями или словами; они мо­гут быть и аффиксами. Рассмотрим в качестве примера следующее предложение на языке фокс (Sapir, 1921, стр. 76): -kiwin-a-m-oht-ati-wachi ‘они вместе держали (его) в бегстве от них’. Для обозначения названия аргумента, образованного от предиката, мы введем символ а*. То­гда данное предложение может быть записано следую­щим образом:

f = -kiwin- ‘неопределенное движение’; отсюда f(x) = ‘х движется неопределенным образом’ ф =-а- ‘бегство’; отсюда -kiwin-a-: ф(f)-f(x) ¹х дви­жется в бегстве/убегая’= ‘х убегает’.

Преобразовав предикат второй ступени в аргумент, мы будем иметь:

ІФ (/)•/(*)]-а*

g = ‘каузировать’ h = ‘быть одушевленным’

g( ) • h(x) = -т-‘каузировать одушевленный субъект [делать что-либо]’

^ == -wachi ‘они (одушевленные)’ = ‘те, кто каузируют’

( гплгпбм

і = -оМ-‘для себя’ (для субъекта]

xh = -ati-'друг друга’ (различные

g(y, а*, і, й>) = ‘они (одушевленные) (-wachi) каузируют а' для себя (-oht-) друг другу (-ati-)’

Все предложение в целом будет иметь вид: g (у, й\ i, W). {а[63] = [ф (/) * f (х)]} * h (х)

Во многих языках имеются такие грамматические средства (обычно их количество весьма ограничено), каждое из которых позволяет изменять функциональный статус знака разными способами. Ср. двусмысленное английское предложение His dancing was surprising (букв. ‘Его танцевание было удивительным’) *. Если оно означает ‘то, как он танцевал...’, то его семантическая структура изображается формулой / (х) • ф (/), где пер­вый предикат просто понижен в ранге; если же оно озна­чает ‘тот факт, что он танцевал...’, оно может быть запи­сано в виде [/ (х) = а*]*ф(а*), где первое «предложение» обращено в аргумент.

Затронутые здесь вопросы нуждаются в специальном исследовании. Однако полезно хотя бы указать на не­симметричность грамматических средств для номинали­зации и вербализации; эта несимметричность является, по-видимому, универсалией. Если отвлечься от исключи­тельной ситуации в китайском языке, где номинализа­ция словосочетания чжа фань ‘жарить рис’ и превраще­ние его тем самым в ‘жареный рис’ не выражается ника­кими эксплицитными показателями (Hockett, 1954, стр. 102), то можно утверждать, что в большинстве язы­ков превращение названия отношения или целого пред­ложения в аргумент связано с весьма сложными грам­матическими явлениями и определенными потерями ин­формации, тогда как превращение аргумента в предикат выполняется совсем просто: для этого достаточно сде­лать аргумент дополнением к связке — глаголу или ча­стице со значением ‘быть’. Так, в языке сьерра мивок для номинализации предложения необходимо снабдить его подлежащее и сказуемое специальными аффиксами; однако любое существительное можно превратить в ска­зуемое, либо спрягая его непосредственно, либо образо­вав от него глагол (Freeland, 1951, стр. 136). В анг­лийском языке сложность изменений, необходимых при

переходе «fCJc) —*• а*», также контрастирует с простотой перехода «лг —► /( )»:

f (х) -> а* Не often sent flowers -> His frequent sending of flowers ...

(‘Он часто посылал цветы’ -* ‘Частое посылание им цветов’)

*-*•/( ) Three truly excellent wines->... are three truly excellent wines.

(‘Три действительно прекрасных ви­на’ ->*...[суть] три действительно прекрасных вина’).

Указанная грамматико-семантическая несимметрич­ность становится особенно очевидной, если сравнить между собой связанные словообразовательными отно­шениями глаголы и существительные некоторого языка. Независимо от того, насколько «скромно» выражается сам факт словообразования — даже, например, нулевым суффиксом, как в английском языке, — глагол to X ‘Х-ить’ крайне редко означает to be an X ‘быть Х-ом’ (как в to soldier ‘служить в армии, быть солдатом’ при soldier ‘солдат’ или в to sire ‘быть производителем’ при sire ‘производитель’ — о жеребце и т. п.). Обычно же to X означает ‘обходиться, как с X’, ‘обрабатывать посред­ством X’, ‘осуществлять X’ и т. п. (ср. to baby ‘нянчить­ся’ при baby ‘ребенок’, to mother ‘усыновлять, относиться по-матерински’ при mother ‘мать’, to people ‘населять, заселять’ при people ‘народ’, to police ‘охранять’, ‘под­держивать порядок; обеспечить полицией’ при police ‘по­лиция’, не говоря уже о глаголах, образованных от не­одушевленных существительных). Другими словами, да­же «нулевое» словообразование редко используется для чисто синтаксической цели, то есть для превращения названия аргумента в название предиката-отношения (ср. Martinet, 1960, стр. 140 и сл.).

Таким образом, все языки имеют средства для пре­одоления чрезмерной специализации некоторых конкрет­ных десигнаторов, закрепленных за одним конкретным функциональным статусом (и эта степень обратимости аргументов в предикаты и обратно различна в разных языках; наиболее высока она, по-видимому, в англий­ском и в китайском). Любопытно, однако, что опера­циям, меняющим функциональный статус слов, дети на­учаются довольно поздно. Очень маленькие дети сравни­тельно легко овладевают предложениями типа /(х) и вскоре после этого — предложениями типа /Ч*)*ф(/); однако предложения с главным предикатом вида ф(/) (The redness is surprising ‘Краснота удивительна’) или ф(а*)»[а* = /(х)] (It's funny for the eyes to be red букв. ‘Забавно, чтобы глаза были красными’), требующие спе­циальных грамматических трансформаций, еще долго остаются для них недоступными.

Естественно, что разделение знаков на аргументы, предикаты и кванторы создает широкие возможности для исключительно устойчивых онтологических метафор (Marcus, 1960). Именно благодаря этому разделению появились значения частей речи («class meanings»), или «лингвисемы», по терминологии Ю. Найды (N і d а, 1953, стр. 5): у существительного — значение субстанции, у глагола — значение процесса и т. д. Предикация — это чисто грамматическое явление — начинает смешиваться с одной из наиболее типичных, но, разумеется, не един­ственных семантических интерпретаций — с отношением «деятель — действие»⁴⁵. Р. Браун не только показал, насколько сильна система онтологических представле­ний, формирующаяся в детском сознании на основе грамматики родного языка (R. W. Brown, 1957), но и установил, что по мере того, как дети растут и усваи­вают словообразование и грамматические трансформа­ции, в которых изоморфизм между семантической и грамматико-семантической стороной все уменьшается (то есть по мере того, как дети научаются использовать предикаты высших ступеней в качестве главных преди­катов и изменять функциональный статус знаков), осно­вы этой онтологии разрушаются. Это блестящее реше­ние старой проблемы открывает новые перспективы для изучения детской онтологии и ее постепенного разруше­ния за годы отрочества на материале многих языков и культур ⁴⁶.

3.1.5. Типы неполных предложений. После­довательное разделение семантических и грамматиче­ских критериев позволяет также точно сформулировать старую и запутанную проблему неполных предложений и безличных глаголов. (Даже поверхностный обзор тео­рий, выдвинутых по поводу таких выражений, как Fire!

‘Огонь!’ или It’s raining (букв. ‘Дождит’) занял бы це­лый том немалого объема).

Прежде всего следует различать эллиптические и собственно неполные предложения. Эллипсис можно оп­ределить как результат применения некоторых точно определенных преобразований, приводящих как бы к вы­делению той или иной части предложения, воспринимае­мой на фоне исходного полного предложения ⁴⁷. (Эллип­сис используется во всех языках в таких типичных условиях, как ответы на вопросы, синтаксически сим­метричные конструкции с англ. and, русск. а и т. п.) Кроме того, особый класс высказываний образуют имен­ные выражения «междометного» характера, имеющие вид «х!» и выступающие либо как обращения, либо в связи с определенной эмоциональной «вспышкой» (или с ее риторическим аналогом). В языках, где соединение и вставление различаются с помощью эксплицитных сегментных показателей, даже и в таких «междометных» выражениях могут различаться формы «(х)!» и «(і)!». Так, когда в Древнем Риме нищий просил хлеба, он кричал: «Рапеш!» (аккузатив = «(х)!»), но, обнаружив кусок хлеба случайно, он, вероятно, говорил: «Panis!» (номинатив = «(*)!»).

В отличие от эллиптических и «междометных» пред­ложений настоящие неполные («карликовые») предло­жения характеризуются тем, что в рамках системы, не только допускающей, но и требующей выражений фор­мы «f(x, у)», они имеют форму типа « (х, )» или

«/( , )» и т. п. Логики, исследовавшие язык, обычно

находили, что такие формы неудобны, так как могут привести к метафизическим псевдопроблемам (см. Rei- chenbach, 1948, стр. 89 и сл., 332); поэтому они от­вергали выражения подобной формы как «бессмыслен­ные» и предпочитали писать не (р/), а (Эy)f(y). Од­нако в естественных языках выражения указанной фор­мы вполне обычны (Martinet, 1960, стр. 125 и сл.).

Семиотическая «неполнота» может получать в зави­симости от языка самое разное грамматическое оформ­ление. В английском и немецком языках, например, не­полные предложения должны иметь фиктивное подле­жащее it или даже фиктивное подлежащее it плюс is (It rained ‘Шел дождь’, It’s a boy ‘Это мальчик’, Es wird getanzt ‘Танцуют’); впрочем, в других случаях не-

полнота может выражаться и бессубъектным предложе­нием: There was a raising of eyebrows (букв. ‘Имело ме­сто поднимание бровей’) = «f( , у)». В идиш фиктив­

ное подлежащее необходимо только в том случае, если в предложении нет других членов (кроме сказуемого): Es regnt ‘Идет дождь’, но Hajnt regnt ‘Сегодня идет дождь’. Во многих языках (например, в латинском, рус­ском, венгерском, но не в английском, иврите и т. д.) группа глагола сама по себе может функционировать как полное предложение, семантическое содержание ко­торого не теряет при этом своей регулярной пропозицио­нальной формы: формально отсутствующий соединяе­мый аргумент — это он (она, оно, они), то есть элемент, определяемый анафорическим дейксисом. Так обстоит дело в лат. Venit ‘Он приходит’, а также, по всей види­мости, во многих полисинтетических языках, где пресло­вутые «слова-предложения» представляют собой всего лишь однословные глагольные группы, выступающие (до тех пор, пока к ним не прибавится именная груп- на — подлежащее) в качестве неполных предложений особого типа. Наконец, в языках, в которых для превра­щения названий аргументов в названия предикатов ис­пользуется связка, возможны предложения, неполные и в семиотическом, и в грамматическом отношении: Вой­на ( = ‘Идет война’), Есть стол = венг. Asztal ‘Это стол’ (букв. ‘Стол’), Asztal van ‘Имеется стол’⁴⁸; в англий­ском такая конструкция возможна только для оценоч­ных прилагательных (например, Excellent ‘Замечатель­но’). В китайском диалоге (Chao, 1959, стр. 2) непол­ные предложения «представляют собой явление, более типичное и даже относительно более частое», чем в дру­гих языках; однако все случаи, включая фэйцзи ‘[Это] самолет’ и ю фэйцзи ‘Имеется самолет’, относятся к хо­рошо известным типам. Существуют также языки, в ко­торых грамматические различия между некоторыми ти­пами полных и неполных предложений отсутствуют: ср. в сьерра мивок soluku-? ‘Лук’=‘Это лук’ (Freeland, 1951, стр. 36).

3. 2. Контекст и десигнация

3.2.1. Полисемия и омонимия. Теперь мы должны внести в теорию десигнации необходимые уточ­нения, чтобы она могла описывать определенные эффекты, связанные с ролью контекста. В отличие от случаев «моносемии», о которых шла речь в § 1.2, мы рассмотрим здесь случаи, когда внутри десигната (озна­чаемого) имеется дизъюнкция компонентов. Пусть А, В, С... — знаки, а (ci*c₂*...)—десигнаты; тогда мы мо­жем написать:

/ А (с, V с₂)

Полисемия | _А,_С| . _{(С2 v Сз)] ит}. д.»

Снятие полисемии

Полисемия знака может сниматься «контекстом ⁵⁰: Дано: А{с_{ • c₂[c₃V(c₄ • с₅)]}; В; С Если А + В, то А (cj • с₂ • с₃)

Если А + С, то A (с_х • с₂ • с₄ • с₅).

Здесь символы А, В, С... — это не обязательно слова или даже меньшие сегментные элементы; полисемич­ными могут быть и грамматические способы, причем их полисемия может сниматься контекстом других грамма­тических способов, например Past indefinite в англий­ском (said, took, built...): 1) прош. время, 2) ирреалис, противоречие фактам (в контексте условия). Очевидно, один из важных типов снятия, полисемии связан с сов­местимостью десигнатов (3.1.2). Так, blue ‘синий, голу­бой’ и purple ‘пурпурный’ в контексте знаков, обозна­чающих видимые объекты, имеют цветовые компоненты, которые, однако, замещаются «аффективными», оце­ночными компонентами в таких контекстах, как ...music ‘...музыка’, ...prose ‘...проза’.

Следует подчеркнуть, что, принимая теорию, допус­кающую дизъюнкции внутри десигната, мы тем самым сводим спорное понятие «Grundbedeutung» (или «Haupt- bedeutung») к четким операционным терминам⁵¹. (В. А. Звегинцев отвергает понятие «Hauptbedeutung»: см. Звегинцев, 1957, стр. 215 и сл.; ср. также критику этого понятия у К а го 1а к, 1960, стр. 245—247.)

Прежде чем мы получим возможность количествен­но оценить степень полисемичности и идиоматичности в некотором данном языке (ср. 4.3.1), мы должны уточ­нить различие между полисемией и «неопределенностью» (vagueness) знака. В стандартных руководствах это различие считается чисто количественным (см., напри­мер, U 11 m а п п, 1951, стр. 119). Блэк (Black, 1949) дал прекрасное объяснение неопределенности в пирсов- ском смысле⁵². С одной стороны, некоторая неопределен­ность внутренне присуща любому знаку, и неопределен­ность разных знаков несоизмерима, поскольку неопре­деленность— это фактор прагматического характера, связанный с денотацией и поэтому лежащий вне сферы лингвистической семантики, которая занимается иссле­дованием десигнации. С другой стороны, неоднознач­ность— это вполне характерное для языка семантйче- ское явление, которое объясняется наличием дизъюнк­ций в десигнатах⁵³. Дизъюнкции являются результатом того, что знак может входить в несколько парадигм; так, coat имеет десигнат [сі ’(c₂Vc₃)], где Сі = ‘одежда’, с₂ = ‘ниже талии, носится поверх рубашки’ и с₃ = ‘ниже ко­лен, носится поверх всей прочей одежды’, и тем самым мы получаем неоднозначность: coat¹ = (сі • с₂), то есть ‘пиджак, френч, китель’, и coat²= (ci*c₃), то есть ‘паль­то’ (оба соответствующих класса предметов в американ­ской культуре четко различаются). Аналогично обстоит дело с arrange ‘располагать в порядке’ и arrange ‘орке­стровать’. Термин «(синхроническая) омонимия» можно было бы применять к парам (тройкам и т. п.) знаков, десигнаты которых не имеют ни одного общего элемен­та, например: cry¹ ‘кричать’ и cry² ‘плакать’⁵⁴; fair¹ ‘чистый, ясный, незапятнанный’, fair² ‘беспристрастный’ и fair³ ‘неплохой’. Но даже и там, где омонимия не имеет места, полисемичные десигнаты различаются по степени «гладкости» (ср. Gove, 1957, стр. 12 и сл.): десигнат [а • с₂ *с₃ • (с₄Vс₅)] «глаже», чем десигнат [сі • (c₂Vc₃Vc₄Vc₅)].

Теперь посмотрим, как влияет контекст на полисе­мию и омонимию. Оказывается, что разные знаки ве­дут себя совершенно различно. Так, для coat¹ и coat² неоднозначность, видимо, не может быть снята в боль­шинстве контекстов⁵⁵, а для cry¹ и cry², наоборот, труд­но придумать такой неоднозначный контекст, в котором бы их омонимия не прояснялась. Что касается arrange ¹ и arrange² или трех fair, то для них можно указать и однозначные, и неоднозначные контексты (примером последнего может служить [Was the weather good or bad? ‘Погода была хорошая или плохая?’] It was fair ‘Она была хорошая’ или ‘Она была так себе’). Нередко контекст, снимающий многозначность, может быть описан в чисто грамматических терминах. Например, ес« ли cry не имеет прямого дополнения и за ним не следует out, то это cry²; если arrange не имеет прямого дополне­ния, то это arrange²; если fair встречается в отрицатель­ном предложении или если при нем есть very, то это либо fair’, либо fair², но не fair³ (Ravid, 1961; см. также Н. Н. Амосова в СПЛС, 1960, стр. 16—18; В. И. Перебейнос в ССМ, 1961, стр. 20—23). Разли­чие грамматических свойств дизъюнктных компонентов омонимичных или полисемичных десигнатов указывает на различие их семиотической формы: например, cry¹ = = /(*>*/)> ^а cry² =/(х)⁵⁶. Однако не менее часто ключе­вой контекст нельзя свести к грамматическим признакам; приходится обращаться к десигнаторам (при judge ‘судья’ fair = fair²; при weather ‘погода’ fair = fair¹, од­нако при condition ‘условие’ fair остается неопределен­ным; в cry-baby ‘плаксивый ребенок’ cry означает, ко­нечно, ‘плакать’, а в cri-er ‘крикун’ — ‘кричать’ и т. п.)⁵⁷. В связи с этим встает важная проблема — дать класси­фикацию ключевых (контекстных) слов на основе ана­лиза их десигнатов, что позволит обойтись без состав­ления списка таких слов. Другими словами, мы могли бы сказать, что fair означает fair² ‘честный’ при judge ‘судья’, game ‘игра’, decision ‘решение’, warning ‘преду­преждение’ и т. д., однако гораздо ценнее найти смысло­вой элемент сь общий для десигнатов всех перечислен­ных слов. Широко практикуемое различение полисемии с помощью различных помет типа «архаичное», «поэти­ческое» или «горное дело», «зоология» и т. п. предпола­гает привлечение прагматических или даже вообще не­синхронических критериев; по существу, такое различе­ние связано со смешением разных диалектов, и, хотя само по себе оно очень полезно, с семантической точки зрения его нельзя признать законным (Звегинцев, 1957, стр. 235 и сл.).

Итак, контекст в принципе позволяет снимать неод­нозначность; существует и обратное явление, также весьма важное и встречающееся во всех языках: знаки способны предсказывать контекст. Крайний случай — это единицы, употребляемые только в одном сочетании: logan- обязательно предполагает -berry (loganberry ‘ло­ганова ягода‘— гибрид малины с ежевикой), runcible обязательно предполагает spoon ‘ложка’, a shrift не упэ- требляется без short: short shrift — небольшой промежу­ток времени между приговором и казнью. Не менее обыч­на и весьма ограниченная, хотя и не вполне уникальная сочетаемость. Так, слово addle ‘тухлый, испорченный’, хотя в его десигнате нет компонента ‘яйцо’ или ‘голова’, сочетается только с такими словами, как egg ‘яйцо’ (Haugen, 1957, стр. 459) или head ‘голова’(addle-head- ed ‘пустоголовый’), brain ‘мозг’ или pate ‘башка’. Точно так же to neigh ‘ржать’ предполагает в качестве подле­жащего horse ‘лошадь’ и т. д. Подобные сочетания можно назвать фразеологизмами или клише. Если бы мы распо­лагали соответствующим словарем, мы могли бы вычис­лить для данного языка коэффициент «плотности кон­текста», показывающий, насколько сильно действует кон­текст в плане снятия неоднозначностей и в какой сте­пени развиты фразеологизмы. Весьма вероятно, что по всем языкам мира такой коэффициент будет колебаться вокруг некоторой средней величины (общей для всех языков); его следует вычислять в принципе так же, как определяется среднее количество информации на мор­фему или какой-либо другой знак.

3.2.2. Смысловое «выветривание». Если рас­смотреть чрезвычайно разнообразные значения такого слова, как английское take, букв, ‘брать’ (в take offense ‘обижаться’, take charge ‘взять в свои руки’, ‘принять ответственность за’, take medicine ‘принимать лекарство', take notice ‘наблюдать, примечать’, take effect ‘вступать в силу’ [о законе] и т. д.), то нетрудно прийти к заклю­чению, что перед нами не чудовищно развившаяся поли­семия, а, скорее, смысловая «почти-пустота». В контек­стах типа указанных глагол take выступает практически просто как вербализатор вроде суффикса -ize и других подобных аффиксов. Представляется более правильным трактовать действие контекста в приведенных случаях не как снятие полисемии, а как «выветривание» смысло­вого содержания слов (Peirce, 1932, стр. 428). Сход­ным образом обстоит дело со словом белое в контексте ...вино: оно в значительной степени (хотя, по-видимому, и не настолько, как take в вышеприведенных примерах) утрачивает собственное значение, поскольку при слове вино возможность противопоставления прилагатель­ных— названий цвета — сильно ограничена (только белое!красное вино). Таким образом, утрата смысло­вого содержания может быть определена как такая полисемия, при которой десигнаты содержат относи­тельно большие факультативные части; актуализация или неактуализация этих частей определяется точно ог­раниченным контекстом.

Явление смыслового «выветривания» можно, безус­ловно, признать универсалией, хотя в разных языках оно проявляется в разном масштабе. Так, Ульманн (Ullmann, 1952, 1953) утверждает, что смысловое «выветривание» (которое он не отличает от полисемии) более распространено во французском языке, нежели в немецком и английском.

Возможно, что в каждом языке имеется какая-то часть лексики, особо подверженная смысловому «вывет­риванию». Однако пока неясно, можно ли указать какие-либо связанны^ с этим явлением универсалии; оче­видно, впрочем, что 'наиболее «выветривающаяся» лек­сика обладает высокой частотностью. Напомним употре­бление глаголов со значением ‘дать’ в качестве предлога ‘для’ (китайский, тайский, франко-креольский) и гла­голов со значением ‘говорить’ в качестве союза, вводя­щего разного рода цитаты; слова ‘тело’ или ‘кость’ часто бывают показателями возвратности ( = ‘себя’); ‘сын’, ‘глаз’ или ‘рот’ выступают как «пустые» элементы в сложных словах (иврит ‘сын цвета’ = ‘оттенок’, индонез. mata hari ‘глаз дня’ =‘солнце’; в ряде африканских язы­ков— ‘рот дома’ = ‘дверь’) и т. д.

Крайний случай выветривания содержания некото­рой единицы А мы имеем тогда, когда в некотором кон­тексте ‘Е + ...’ эта единица А оказывается полностью предсказываемой: поэтому А становится, так сказать, «бессмысленным», то есть утрачивает свой десигнат (см. примечание 39); так обстоит дело в немецком языке с показателем датива после предлога mit ‘с’ (mit употреб­ляется только с дативом).

3.2.3. Идиоматичность. Идиома — это такое грамматически сложное выражение А + В, десигнат ко­торого не может быть описан в терминах десигнатов А и В соответственно⁵⁸. (Такое выражение часто назы­вают семантически экзоцентричным, а его значение — «макросемемой»: N і d а, 1953.)

f Дано: А(сі • с₂ • с₃); В (с₄ • с₅)

Идиома j _{Тогда; (А + В)(сі}. _С4 . _Се. _с?)

Примеры: нем. Finger-hut ‘наперсток[64] (букв, ‘шляпка для пальца*), Hand-schuh ‘перчатка* (букв, ‘обувь для руки*), англ. rub noses with ‘быть в приятельских отно­шениях с* (букв, ‘тереться носами*). В любом языке, где есть идиомы, — а это значит во всех языках, — семанти­ческое описание нельзя считать полным до тех пор, пока каждая идиома, безразлично — сложное слово, словосо­четание или малопродуктивная «квазитрансформация», то есть фразеологически связанная конструкция (Har­ris, 1957, стр. 330 и сл.; Шмелев, 1960), — не будет отнесена к соответствующей семантической парадигме наряду с простыми словами и продуктивными трансфор­мациями (свободными синтаксическими конструкциями). Так, rub ‘тереть* принадлежит'к тому же полю, что и scratch ‘царапать, скрести*, abrade ‘обдирать (трением), шлифовать* и т. п.; nose ‘нос* — к тому же полю, что и face ‘лицо*, nostril ‘ноздря* и т. п.; однако rub noses вхо­дит в одну парадигму с familiarity ‘близость*, intimacy ‘интимность* и т. д. точно так же, как /Mosruwm/ ‘гриб* относится к полю toadstool ‘поганка* — fungus ‘гриб, плесень* независимо от того, что /mos/ имеет само­стоятельное значение — ‘нечто мягкое, кашица* (pulp ‘мякоть, пульпа, кашица*—рар ‘каша, паста, эмуль­сия*...), равно как и /ruwm/ ‘комната* (chamber ‘ком­ната, палата, камера* — hall ‘холл’...). Часто возникает необходимость в едином термине для обозначения идиом и грамматически неразложимых словосочетаний (gram­matical simplicia); наиболее широко в этом смысле упо­требляется термин «лексема» (Goodenough, 1956; Conklin, 1962; А. Б. Долгопольский пользуется тер­мином «мегазнак» — см. СПЛС, 1960, стр. 35—42), хотя этот термин имеет и другие значения. В настоящей статье мы применяем термин «знак» для обозначения и лексем и их несегментных, операционных (processual) аналогов *. Было бы интересно получить статистические данные об отношении числа морфем к числу лексем («индекс идиоматичности») в самых разных языках мира.

С точки зрения методологии чрезвычайно важно по­стоянно иметь в виду взаимную дополнительность («комплементарность») полисемии и идиоматичности⁵*. Так, пусть А имеет означаемое (ci*c₂), В имеет означа­емое (сз*с₄), а А + В имеет означаемое (сі *с₅*Сз*С4). Сочетание А + В оказывается идиоматичным, однако это может объясняться просто ошибкой в нашем описании означаемого единицы А: возможно, его следовало изо­бразить как [ci-(c₂Vc₅)], то есть признать наличие в этом означаемом дизъюнкции (с₂ V С5)—полисемии, снимаемой в контексте ... + В. Например, если определить англ. charge как ‘наполнять некоторым содержанием, способным давать энергию’ (charge batteries ‘заряжать батареи, аккумуляторы’, charge guns ‘заряжать пушки, винтовки’...), а затем обратиться к выражению charge an account ‘выставлять счет’, то нам придется либо счесть это выражение идиомой, либо пересмотреть опре­деление слова charge, а именно — сделать его полисе­мичным: 1) ‘наполнять...’, 2) ‘выставлять’. Критерии, в соответствии с которыми следует выбирать наиболее эко­номное решение, в описательной семантике никогда не исследовались. Можно только предположить, что «одно­сторонних идиом» (типа charge an account или закатить истерику) лучше избегать, допуская «двусторонние иди­омы» (типа rub noses или задать головомойку) (ср. Мельчук, 1960, стр. 77 и сл.; Торопцев в ССМ, 1961, стр. 50—54; Каменецкайте, там же, стр. 55— 57).

Во многих языках идиомы характеризуются предпо­чтением к тем или иным типам грамматических конст­рукций. Так, в английском языке конструкция «пред­лог + исчисляемое существительное без артикля» часто свидетельствует об идиоматичности (at hand ‘в наличии, под рукой’, by heart ‘наизусть’) ⁶⁰. Ясно, однако, что это свойство не является обязательным: идиомы далеко не всегда должны иметь какие-либо грамматические осо­бенности. Соотношение между специфически «идиомны- ми» и свободными грамматическими конструкциями представляет собой благодарную тему для широкого лингвистического исследования.

3.2.4. Детерминация. Сравнивая обычную идиому с «исходным» выражением в его неидиоматичном значе­нии, мы увидим, что обычно элементы означаемых-ком­понентов в означаемом всей идиомы отсутствуют. Суще­ствует, однако, особый тип идиом, который можно на­звать «детерминацией»; в некотором смысле детермина­ция противоположна смысловому «выветриванию» (см. 3.2.2): при детерминации знак, который сам по себе имеет весьма неконкретное или неоднозначное означае­мое, в контексте приобретает гораздо более определен­ное означаемое. Чаще такой процесс бывает двусторон­ним.

Детерминация

Дано: А(сі) и В(с₂)

Тогда: (А + В) (с_х • с₂ • с₃ • с₄)

Наличие детерминации также является универсалией, однако языки резко различаются по степени ее распро­страненности. В английском языке детерминация харак­терна прежде всего для конструкций «глагол + наре­чие» типа make up ‘комплектовать, устраивать*, make over ‘переделывать’, get up ‘вставать, подыматься’, get over ‘перелезать, преодолеть* и т. д. В случае типа re-fer ‘посылать, справляться, относиться’, re-ceive ‘получать’, con-fer ‘присваивать, присуждать’, con-ceive ‘представ­лять себе’ составным частям вряд ли можно приписать вообще какие-либо десигнаты. В некоторых сино-тибет­ских языках детерминация распространена очень широ­ко: ср. кит. ши- ‘камеи-’, которое становится определен­ным только в контексте — ши-тоу ‘камень’, ши-инь ‘лито­графия’ и т. д.⁶¹; ср. еще дао ‘дорога’ и лу ‘дорога’: ни одно из них не является ни достаточно определенным в семантическом отношении, ни грамматически самостоя­тельным— однако дао-лу ‘дорога’ (Maspero, 1933, стр. 55), лу-дао ‘дорога’, лу-ту ‘дорога’ (Sofronow, 1950, стр. 72, 76). В тайском языке есть слова bat 1) ‘по­рез, резать’; 2) ‘кружка для подаяния (у нищего)’; 3) ‘петля, силок, аркан’ и т. д. и Ьиад-‘петля, аркан’ (грамматически связанная форма); выражение buag-bat является грамматически свободным и семантически оп­ределенным: оно означает ‘петля, аркан*. В английском языке можно построить аналогичные выражения только искусственно, например *poly-mult ‘много* или *poli-urb ‘город*. Если выразить формулой сино-тибетский тип де­терминации, то получится комбинация контекстного раз­решения омонимии с идиоматичностью:

Дано: А (с, V с₂ V Сд); В (с₂ • с₄ • с₈) Тогда: (А + В) (с₂).