2. Семиотическая стратификация языка

2. 1. Логические основы семиотического анализа

В последующем изложении мы будем сравнивать грамматическую форму предложений с их семиотиче­ской формой. В частности, мы будем предполагать, что любое высказывание может быть описано либо как (а), имеющее семиотическую форму «Qf(x)»y либо как (б), отклоняющееся от такового одним из точно определен­ных способов.

Исследование логических аспектов языка — это от­нюдь не модное увлечение; по-видимому, именно оно в течение нескольких ближайших десятилетий будет со­ставлять одно из важнейших направлений лингвистики) Я полагаю, что это вполне разумная задача, если толь­ко соблюдать ряд предосторожностей. Во-первых, в та­ком исследовании не должно быть привкуса нормати­визма⁶; лингвист-дескриптивист вовсе не стремится сде­лать язык «более логичным», чем он есть, — наоборот, он должен объяснять (там, где ему удается), почему в действительности язык не является более логичным (см. раздел 5). Во-вторых, полезно помнить, что для иссле­дования языка привлекаются лишь некоторые разделы логики; лингвистов интересуют главным образом прави­ла образования и обозначения, то есть те аспекты исчи­сления предикатов, которые в логике выступают просто как подготовительные этапы для изучения выводимости, истинности и т. п. (ср., например, Carnap, 1942, стр. 24). В-третьих, как указывалось в разделе 1.2, изучение «логических» аспектов языка, представляющее собой за­дачу семантики, должно проводиться независимо от грамматического анализа, так чтобы было возможно их содержательное сравнение⁷. В-четвертых, необходимо настаивать на достаточно гибкой и богатой логической системе и на привлечении широкого круга языков⁸.

В настоящее время показалось бы наивным пытаться, как это сделал Вегенер (1885), описывать семиотиче­скую стратификацию естественного языка, пользуясь примерами, взятыми только из немецкого, греческого и латинского. Однако примечательно, что теория Вегене­ра сохраняет свою силу и сейчас, когда объем привле­каемого материала чрезвычайно расширился. Я пола­гаю, что достаточно воспользоваться лишь слегка более гибким логическим исчислением, чтобы описать все раз­новидности семиотических структур, встречающиеся в естественных языках.

Обычно семантические теории оперируют знаками двух типов, соответствующими тому, что мы назвали де- сигнаторами и форматорами¹⁰. В большинстве теорий форматоры, или «логические» знаки, задаются перечис­лением. В 1942 г. еще не было известно, как различие между десигнаторами и форматорами может быть опре­делено для семантики в целом (Carnap, 1942, стр. 59). Попытка Г. Рейхенбаха построить такое определение (1948, стр. 318—325) вызывает возражения технического порядка, так что здесь необходимы дальнейшие теоре­тические исследования. Однако для наших целей мы мо­жем воспользоваться карнаповским рабочим определе­нием «десигнатора» (Carnap, 1947, стр. 6): «все те выражения, к которым применяется семантический ана­лиз значения». Хотя возможны спорные случаи, разде­ление знаков на десигнаторы (например, bread ‘хлеб’, smear ‘мазать, пачкать’, fast ‘прочный, быстрый, легко­мысленный’) и форматоры (или, этот), как кажется, в общих чертах соответствует их интуитивной классифи­кации.

Если считать десигнаторами те знаки, которые мо­гут выступать на месте f и х в выражениях вида Qf(x), то в класс форматоров войдут, грубо говоря, следующие разновидности знаков (Reichenbach, 1948, стр. 55— 57): 1) «прагматические операторы»; 2) деиктические знаки; 3) знаки логических операторов (не, или, тот же самый [?]); 4) кванторы разного типа; 5) знаки, опреде­ляющие организацию выражений («чисто синтаксиче­ские» знаки))

В принципе возможны смешанные знаки, включаю­щие как формативные, так и десигнативные компоненты. Однако сначала механизмы каждого типа должны ис­следоваться отдельно.

Проблемы описания, которые могут привести к выяв­лению языковых универсалий, распадаются на три ос­новные группы.

а) Насколько тонко различаются отдельные логиче­ские операции, которые должны быть или могут быть выражены в данном языке?

б) В какой степени форматоры функционируют как отдельные грамматические единицы? Или же наоборот: в какой степени форматоры «встраиваются» как компо­ненты в означаемые смешанных знаков?

в) В какой степени форматоры или смешанные знаки обладают специфическими означающими или специфи­ческими грамматическими свойствами? ¹¹

2. 2. 1. Прагматические операторы. Единое и общепринятое представление о содержании «прагма­тики», по-видимому, отсутствует¹². В настоящем изло­жении мы будем относить к прагматике ту языковую ка­тегорию (совокупность значений), которая включает в себя ‘утверждение’ и значения, несовместимые ни с ут­верждением, ни друг с другом: ‘вопрос’, ‘повеление’ и ‘отношение к содержанию высказывания’ (постольку по­скольку эти значения кодируются в речи).

2.2.1.1. Из чисто практических соображений за ис­ходное мы примем именно утвердительное «наклоне­ние». В разделе 3.1.4 будет показано, что в любом языке любое высказывание обычно содержит по крайней мере одно «соединение» знаков (sign linkage) в утвердитель­ном наклонении, хотя оно может содержать и другие со­единения в «нейтральном» наклонении. Среди средств, используемых языками для «нейтрализации» утверди­тельности предложений, имеются и такие, которые пол­ностью специализировались в этой функции, например номинализирующие трансформации, состоящие в изме­нении падежа субъекта и переходе глагола в «инфини­тив» или в какое-либо другое зависимое наклонение.

Во многих языках утвердительность снимается пу­тем подчинения предложения явно неутвердительному союзу (например, если...); в таких случаях выражение снятой утвердительности специальным наклонением гла­гола становится избыточным и может быть утрачено, как это произошло в английском. Вряд ли существуют языки, имеющие больший запас средств для снятия ут­вердительности в независимых предложениях, чем в ус­ловных придаточных.

2.2.1.2. Средства выражения императива, по-видимо­му, обычно связаны с деиктическими категориями (2.2.2) и развиты для второго лица более, чем для пер­вого или третьего, а для будущего/настоящего време­ни— более, чем для прошедшего. Формы императива для первого и третьего лица часто бывают аналитиче­скими и обычно не симметричны формам второго лица (ср. идиш gejn ‘идти’: 2 л. gejt, 1 л. lomir gejn, 3 л. zoln zej gejn). Во многих языках императив выражается только глагольной формой; местоимение 2-го лица (под­лежащее) часто отсутствует¹³.

2.2.1.3. Вопросы явно представляют собой особое прагматическое наклонение, несовместимое с утвержде­нием ¹⁴, хотя часто в языке нет специальной вопроси­тельной формы, входящей в грамматическую парадигму глагольных наклонений. Общие вопросы (вопросы ко всему предложению, предполагающие ответ «да» или «нет») почти повсеместно выражаются особой интона­цией и, возможно, почти так же повсеместно — вопроси­тельной частицей (русск. ли, хопирГ, кит. ма); в значи­тельно меньшем числе языков вопросительность связана еще и с изменением порядка слов.

В отличие от снятия утвердительности и от повеле­ния вопросы (как и форматоры, выражающие отношение говорящего к высказыванию — 2.2.1.4.) относятся к таким прагматическим операциям, которые применимы не только к целым предложениям, но и к отдельным чле­нам предложения. Вопросительные операторы, ориенти­рованные на отдельные члены предложения, различают­ся по «частям речи» и образуют так называемые вопро­сительные слова (до/i-questions). Хотя, по-видимому, су­ществующие специальные формы вопросительных слов зависят, вообще говоря, от того члена предложениями которому ставится вопрос (что? vs. когда?), наблюдают­ся любопытные лакуны. Например, очень редко встреча­ются вопросительные глаголы (*Whatted he? = букв. *‘Чтоил он?’, то есть ‘Что он делал?’), хотя они все-таки возможны (Sapir, 1921, стр. 126, о языке яна). В ан­глийском вопросительное прилагательное выражается описательно: what kind of? (ср., однако, русск. какой, польск. jaki, идиш vos®r). Не ясно, существуют ли язы­ки, располагающие вопросительными предлогами, хотя эти последние легко себе представить (например, англ. *whep со значением ‘на, или под, или над, или...’, как в *Wh-ep the table is the book? ‘Находится ли книга на столе, или под столом, или в столе, или...?’) ¹⁵. Более очевидна причина того, что определенные грамматиче­ские различия, присущие той или иной части речи, ней­трализуются у вопросительных слов: если бы что? (what? и т. п.) имело отдельные формы единственного и множественного числа, это предполагало бы знание числа существительного-ответа еще до того, как задан вопрос. С другой стороны, грамматическая специализа­ция вопросительных слов не обязательно ограничивает­ся грамматическими характеристиками соответствую­щих частей речи: так, в английском у вопросительного существительного различается одушевленность/неоду­шевленность (who/what; ср. кто?/что?); английские во­просительные наречия (where/when/how ‘где’/‘ко- гда’/'как’ и даже why ‘почему’) дифференцированы по смыслу гораздо больше, чем невопросительные наре­чия, у которых категории места, времени и образа дей­ствия имплицитны.

2.2.1.4. То или иное отношение говорящего к содер­жанию высказывания всегда имеет место и является объектом психолингвистических исследований (W е і п- reich, 1958); оно признается лингвистически релевант­ным лишь постольку, поскольку оно выражается в тексте. Наиболее обычное отношение, находящее фор­мальное выражение на уровне более низком, чем пред­ложение,— это одобрение/неодобрение. Легко вообразить другие системы категорий (например, суффиксы, ука­зывающие, что предмет, обозначенный данным словом, вызывает страх или является желанным, и т. п.), одна­ко такие категории в языках мира пока еще не обнару­жены. Что касается измерения ‘хорошее — плохое’, то здесь гипокористические (ласкательные) формы более обычны, чем пейоративные; в любом языке наличие

пейоративных форм предполагает наличие гипокорисдиче- ских, но не наоборот. Известно также, что такое «экс­прессивное словообразование» присуще различным язы­кам в весьма разной степени (U 11 m а п п, 1953, стр. 232). Среди европейских языков наиболее беден в этом отношении английский, наиболее богаты — итальянский и славянские языки (Stankiewicz, 1954); из герман­ских языков самым богатым является идиш, возможно, в результате влияния славянского окружения. Выступаю­щее в качестве форматора выражение ласкательности обычно бывает связано с обозначением маленького раз­мера; даже если это и не семантическая универсалия, это, во всяком случае, весьма типичное явление, хотя тео­ретически дело могло бы обстоять совсем иначе ¹⁶. Для разных частей речи показатели оценки (в тех языках, где они есть) характерны, по-видимому, далеко не в равной мере; так, в идиш они вполне обычны у сущест­вительных и прилагательных и редки у наречий, а у гла­голов встречаются только на языковой периферии (лишь в детском языке). Сомнительно, что существует язык, в котором различия, связанные с выражением оценки, были бы шире представлены у глагола, чем у имени. Показатели оценки характеризуются иногда определенными фонологическими особенностями, напри­мер палатальностью в идиш или разными модификаци­ями согласных в нутка (S а р і г, 1915); однако даже там, где такие особенности слабо развиты или вовсе от­сутствуют, вместо них используются некоторые внеязы- ковые механизмы (те или иные вокальные характери­стики).

Показатели оценки, характеризующие все предло­жение в целом, представлены гораздо богаче, чем оце­ночные показатели для отдельных членов предложе­ния. С грамматической точки зрения существует два основных типа выражений для таких «общефразовых» оценок: наклонение глагола, образуемое с помощью аф­фиксов или вспомогательных глаголов (например, опта­тив), и специальные «модальные» наречия или частицы (типа fortunately ‘к счастью’). Так, в языке сьерра ми- вок глагол обладает желательным наклонением и, кро­ме того, имеется набор наречий со значением ‘хотелось бы’ и ‘сомнительно’ (Freeland, 1951); в потаватоми частицы, означающие ‘хотелось бы’ и ‘сомнительно’, мо­

гут сочетаться с конъюнктивом (Hockett, 1948, стр. 215). В европейских языках вполне обычна частица ‘очевидности’ (нем. ja, франц. done, русск. ведь или -то, польск. przecie[£]). По-видимому, во многих языках та­кие форматоры — показатели оценочного отношения — имеют специфические грамматические и фонологические особенности (односложность, безударность, фиксирован­ный порядок и т. д.; ср. Arndt, 1960).

Подведем итог. Мы можем сказать, что форматоры прагматической категории часто комбинируются с деси- гнативными компонентами в смешанные знаки. Такие форматоры имеют тенденцию монополизировать некото­рые типы языковых средств (например, интонацию) и преобладать среди других типов (порядок слов, энкли­тики). Среди разных частей речи они распределяются очень неравномерно.

2.2.2. Деиктические знаки¹⁷. Это знаки (или части знаков), отсылающие к тому акту речи, в котором они используются (см. Casagrande, 1966, стр. 285— 292). В число компонентов речевой ситуации, связанных с дейксисом, входят следующие: автор высказывания («1-е лицо») и адресат высказывания («2-е лицо»); вре­мя речи (грамматические времена) и ее место (разно­образные указательные элементы); идентичность/неиден- тичность данного акта речи некоторому другому акту речи (анафора, возвратность, обвиативность * и т. д.). Этот набор представляет собой яркую языковую универ­салию, что следует не только из его повсеместной рас­пространенности, но и из рассмотрения других компонен­тов речевой ситуации, которые также могли бы выра­жаться в тех или иных языках, но тем не менее, по-види- мому, не выражаются: громкость и скорость речи, сте­пень достоверности утверждения и т. п. Насколько мне известно, ни в одном языке нет «наречий» со значением ‘громче, чем я сейчас говорю’, ‘так медленно, как я сей­час говорю’ или подобных им.

2.2.2.1. Указания на лицо («личный дейксис») обра­зуют по языкам самые разные структуры, которые впол­не заслуживают новых обстоятельных исследований в со­поставительном плане. Так, во многих языках есть фор­мы, обозначающие вместе говорящего и слушающего («инклюзивное первое лицо»); однако формы, обо­значающие первое и третье лицо (‘не ты’, ‘не вы’) или второе и третье лицо (‘не я’), как кажется, отсутствуют. Указания на лицо часто комбинируются (в разных язы­ках по-разному) с различиями числа и рода (ср. англ. you, не различающее чисел, и русск. ты и вы). С точки зрения частей речи указания на лицо также распределя­ются неравномерно. В качестве различительного эле­мента лицо характеризует, по-видимому, прежде всего, существительное; в глаголе же мы находим только сог­ласование с существительным в лице. Неясно, суще­ствуют ли языки, имеющие глаголы вроде *to we = ‘быть нами’ и т. д. Как указывает П. Ивич, в сербохор­ватском диалекте Горского Котара утвердительная час­тица (эквивалент предложения) da ‘да’ может прини­мать личные суффиксы: da-m ‘yes, I do’ (букв, ‘я—да’), da-s ‘yes, you do’ (букв, ‘ты — да’) и т. д. В рамках класса существительных форматоры — указатели ли­ца комбинируются с десигнаторами, например с указа­телями общественного положения, лишь в ограниченной степени. Так, существуют языки, в которых есть единые морфемы, означающие ‘ты, занимающий более высокое положение, чем я’ или ‘я, занимающий более низкое положение, чем тьГ; однако нет языков, где бы едиными морфемами выражались значения вроде ‘ты, учитель’ или ‘мы, американцы’; выражения таких значений всегда бывают сложными — либо словосочетаниями (как в анг­лийском), либо многоморфемными словами (ср. спря­гаемые существительные в языке сьерра мивок: mi'wi • te • -у ‘я индеец’; см. F г е е 1 a n d, 1951, стр. 26; то же в готтентотском, как указывает Дж. Гринберг).

Особые формы вежливости, которые в одних языках встречаются ограниченно — лишь в пределах местоимен­ной системы, а в других (тибетский, яванский) харак­терны для значительной части основного словаря, с се­мантической точки зрения могут рассматриваться под разным углом зрения. Иногда смысловой компонент ‘почтительность’ не зависит от субъективного отноше­ния говорящего к собеседнику и может рассматриваться наравне со всеми прочими десигнационными элемен­тами (ср. 4.2); так, в тайском языке hat и bat означают ‘королевская рука’, ‘королевская нога’ в отличие от пн и thao ‘рука обычного человека’, ‘нога обычного чело­века’, по-видимому, независимо от того, кто с кем гово­рит. Если же выбор формы вежливости зависит от отно­шения говорящего к слушающему или к тому, о чем го­ворится, то соответствующий компонент значения сле­дует, скорее, относить к показателям отношения (2.2.1.4); ср. в тибетском пары и и go ‘голова’, gongpa и sampa ‘мысль’, chhab и chhu ‘вода’ и т. д. (Gleason, 1955, стр. 156), где первый член — «почтительная» форма, а второй — обыкновенная¹⁸. Однако там, где для второго лица постоянно употребляются «почтительные» формы, а для первого — обычные или уничижительные формы, имеет место как бы пересечение показателя от­ношения с личным дейксисом. Так, по-видимому, об­стоит дело в китайском (Chao, 1956, стр. 219), где би­чу, этимологически — ‘ветхое место’, означает в дейст­вительности ‘мои родные места’, ‘у меня на родине*.

2.2.2.2. Указания на время («временной дейксис») обычно реализуются с помощью знаков, которые отно­сятся либо к глаголу, либо, как в китайском, ко всему предложению в целом. «Временной дейксис», по-види­мому, не зависит от других видов дейксиса; однако не­редко наблюдаются случаи синкретизма временного дей­ксиса и некоторых кванторных определителей глагола (так, в настоящем времени может опускаться показатель итератива и т.д.), а также определенных прагматических категорий: например, в императиве часто различается меньше времен, чем в индикативе, вполне обычна ней­трализация времени при номинализациях и т. д.¹⁹. Зна­чения ненастоящего времени часто сочетаются со значе­нием ослабления утверждения: ср. использование форм прошедшего времени в значении условного наклонения в английском, использование номинализованных пред­ложений для обозначения далекого прошлого в языке сьерра мивок (Freeland, 1952, стр. 49) и т. д. По-ви­димому, универсальной закономерностью является сле­дующий факт: по отношению к прошлому в языках проводится больше (или столько же, но не меньше) вре­менных различий, чем по отношению к будущему. Коли­чество степеней «прошлости» и ее типы широко варьиру­ют по языкам и представляют собой интересный материал для исследований. В целом ряде языков имеется специ­альное время для обозначения того, что произошло с утра сегодняшнего дня до момента речи, и другое время — для всего случившегося до сегодняшнего дня. Выражения типа ‘в воскресенье’ или ‘летом’ обычно обо­значают ближайшее к моменту речи воскресенье или лето.

Возможно, является универсалией также и тот факт, что временные наречия никогда не бывают менее диф­ференцированы, чем соответствующая система глаголь­ных времен (другими словами, у глагола не может быть больше прошедших времен, чем имеется различий типа вчера, ...тому назад).

Временной дейксис наиболее часто связывается с глагольными формами; однако он выступает и как впол­не обычный компонент именных означаемых (the former, quondam, present, future king ‘бывший, некогда правив­ший, ныне правящий, будущий король’, the then king ‘тогдашний король’, the ex-king ‘экс-король’, the king-to- be ‘будущий король’). В таком языке, как тупи, напри­мер, как показал Гринберг, существительные изменяются по временам. Временные значения имеют тенденцию комбинироваться с означаемыми, указывающими на аб­солютное время (ср. неразложимые в синхронном плане etmol ‘вчера’ и silsom ‘позавчера’ в иврите), но не с дру­гими означаемыми.

2.2.2.3. «Пространственный» дейксис обычно учиты­вает различия по степени удаленности от говорящего или слушающего (лат. iste ‘тот, около тебя’ или ‘тот, связанный с тобой’), по видимости/невидимости (‘тот, которого я вижу’), по степени доступности или же по направлению (‘тот спереди’ — ‘тот сзади’), причем на­правление обычно определяется относительно говоря­щего, то есть 1-го лица. (Теоретический анализ «указа- тельности» дается у С о 11 і n s о п, 1937 и Shwayder, 1961.) Там, где существует только одна категория дей- ксиса, она чаще всего обозначает ‘очевидность для 1-го и 2-го лица’ (this ‘это’, thus ‘таким образом’); словесное указание может уточняться соответствующим жестом. Пространственный дейксис (как показал Хаусхолдер) также комбинируется с различными означаемыми, осо­бенно— с обозначениями движения; ср. соте ‘прихо- дить’/go ‘уходить’ или bring ‘приносить’/take ‘уносить’. В отношении частей речи пространственный дейксис ха­рактеризуется той же несимметричностью, что и вопро­сительные слова (ср. 2.2.1.3). В европейских языках имеются указательные существительные (неодушевлен­ное this ‘это’), прилагательные (such ‘такой’), «сверх- дифференцированные» наречия (места: here ‘здесь’, вре­мени: now ‘теперь’, образа действия: thus ‘так’), однако нет указательных предлогов или глаголов (*to this, букв. *этить ‘делать это’); эта потенциальная категория настолько чужда некоторым семантическим системам, что в идиш, например, указательный глагол (dosn) упо­требляется только в слэнге и означает ‘испражнять­ся’²⁰. Далее, тогда как существительные и наречия вре­мени и места обычно выражают бинарное противопоста­вление близости/удаленности (this/that ‘этот/тот’, now/ /then ‘теперь/тогда’, here/there ‘здесь/там’), в наречиях образа действия и в прилагательных это противопостав­ление выражается реже; ср. русск. так, такой (удален­ность) /этак, этакий (близость), сербохорв. овакав/она- кав (Ivic), кит. чжэма/нэма (Hockett) с англ. thus, such, неспособными выражать различия по удаленности. Слу­чаи подобной несимметричности должны быть исследо­ваны на широком материале самых разных языков.

Пространственный дейксис легко комбинируется с абсолютными пространственными указаниями, особенно в тех языках, где учитывается лишь очень небольшая географическая зона и где, например, слово выше мо­жет означать также и ‘к северу’ — из-за направления склона, господствующего в данной местности (об одной подобной системе ориентации см. Haugen, 1957).

2.2.2.4. Наиболее разнообразно оформляется, по-види- мому, противопоставление «того же самого» и «не того же самого» акта речи. Во всех языках есть такие «про­формы», как англ. he ‘он’, которые употребляются вме­сто других форм, чтобы избежать повторения этих по­следних в пределах отрезка речи, расссматриваемого как «тот же самый». Однако в целом эти «проформы» рас­пределены по частям речи очень неравномерно. Место­имения есть, вероятно, во всех языках, однако лишь немногие языки имеют «местоглаголие»; среди европей­ских языков только английский имеет в лице глагола to do (по крайней мере зародышевый) заменитель груп­пы сказуемого. Во многих языках в качестве заменителя прилагательных, числительных и наречий различных ти­пов выступает, по-видимому, безударная форма соответ­ствующего указательного местоимения (ср. У него такие волосы= 1) ‘...волосы такого типа’, 2) ‘...волосы упомя­нутого типа’). Однако для местоимений, заменяющих су-»

ществительное, и местоимений, заменяющих прилага­тельное (определенный артикль), по крайней мере не­которые языки проводят различие между чисто указа­тельным (demonstrative) и анафорическим (within-the- discourse) дейксисом: англ. he/the, в отличие от this, франц. lui (il)/1е, в отличие от се, celui, -сі, да. В немец­ком это различие также проводится (er/der — dieser), однако идиш утратил его, прибегнув к столь обычному для многих языков приему, как различение ударных и безударных указательных слов. Вполне возможно, что нейтрализация определенных противопоставлений анафо­рического дейксиса в конструкциях типа Bill’s books (