Синтаксис и семантика
Практика семантических исследований обнаруживает бесплодность рассуждений по поводу изолированных фактов; для прогресса в области теоретической семантики необходимо изучение систем взаимосвязанных единиц.
Интересно, что некоторые младограмматики, которые придерживались сугубо атомистических взглядов в области фонологии, переходили на подлинно структуралистские позиции там, где дело касалось синхронных семантических явлений: ср. например, О s t h о f f, 1900. В работах по компонентному анализу и семантическим полям88 был впервые выдвинут ряд содержательных проблем, рассмотрены интересные семантические факты и предложены решения некоторых проблем. Но даже системная семантика обречена на изоляцию в лингвистике — до тех пор, пока в ее компетенцию будет входить изучение только парадигматических отношений. Несомненно, важно понимать, каким образом значение слова в некотором словаре связано со значениями других слов в том же словаре; тем не менее нужно уметь объяснять и то, каким образом значение предложения складывается из значений отдельных слов.В теории КФ предпринята попытка предложить подобное объяснение на базе совместного рассмотрения семантики и синтаксиса в достаточно последовательных и строгих терминах. Мы, однако, считаем (и попытались показать это в данной работе), что Катцу и Фодору не удалось выполнить то, что они намеревались сделать; более того, они с самого начала ставили перед собой гораздо более узкие задачи, чем задачи, входящие в компетенцию семантической теории, разрабатываемой в рамках порождающей модели языка.
Одним из источников затруднений для теории КФ было, вероятно, их предположение о том, что семантика начинается там, где кончается синтаксис. При намеченном в данной работе альтернативном подходе мы вовсе не пытались жестко разграничивать сферы синтаксиса и семантики; наоборот, мы старались показать, что синтаксис и семантика взаимно проникают друг в друга, так сказать, на большую глубину.
Разумеется, исходные понятия семантической и синтаксической теорий различны; (синтаксическое) правило подстановки формально отличается от операций над семантическими признаками (подобных тем, которые описываются правилами в § 3.51). Принимая ту точку зрения, согласно которой трансформации не изменяют смысла предложений, мы признаем также существование синтаксических структур как объектов особого рода. Однако наша теория допускает применение синтаксических и семантических правил вперемежку, так что, в частности, семантические символы могут появляться в выводе до применения последнего синтаксического правила.При этом наш тезис о взаимосвязи и взаимопроникновении синтаксиса и семантики трактуется здесь не как компромисс между конкурирующими точками зрения, а как адекватное отражение реальных фактов языка. Можно показать, что любое жесткое разграничение синтаксиса и семантики приводит к нежелательным последствиям независимо от того, что выдвигается на первый план.
В логике отношения между символами внутри «языка- объекта» считаются синтаксическими, тогда как отношения между символами и определенными сущностями, лежащими за пределами «языка-объекта», принадлежат к сфере семантики. Для искусственных языков эта дихотомия вполне оправданна и представляется довольно удобной; однако в естественных языках совокупность семантических отношений включает также и отношения между самими символами, а именно отношения между толкуемой единицей и компонентами ее толкования; более того, компоненты толкования, так же как его синтаксическая структура, представляют собой единицы самого «языка-объекта», а не какого-то специального метаязыка. Следовательно, указанная логическая дихотомия — синтаксис vs. семантика — к естественным языкам не применима. Однако в большинстве работ по порождающей грамматике эта дихотомия слепо переносится в область лингвистики, причем утверждается, что семантика начинается только там, где кончается синтаксис; таким образом, к синтаксису предъявляются слишком большие требования.
Даже если бы удалось исчерпывающе и однозначно разделить единицы языка на нетерминальные и терминальные (так, чтобы нетерминальные символы принадлежали грамматике, а терминальные — «лексикону»), то и тогда не было бы оснований полагать, что лишь терминальные символы релевантны для семантики *#. Подобная точка зрения приводит к бесконечным и бессодержательным спорам о границе между грамматическими и семантическими аномальностями. Хотя порождающая грамматика и утверждает, что сферы синтаксиса и семантики можно разделить, она так и не сумела установить отчетливую границу между этими областями. Между тем предложенная КФ семантическая теория, внешне как будто увязанная с порождающим синтаксисом, но по существу, как мы видели, асинтакси- ческая, практически не дала ничего нового для объяснения семантической компетенции носителей языка.Имеется и прямо противоположное мнение — будто в синтаксисе все является семантически релевантным. Как оказывается, это заблуждение было свойственно еще средневековым грамматистам, которые механически постулировали общее значение (consignificatio или modus significandi) для каждой грамматической категории, включая даже такие разнородные в семантическом отношении категории, как родительный падеж в латинском языке.
Латинский родительный имеет много разных значений, характеризуя, в частности, прямое дополнение при личных формах некоторых глаголов, трансформы прямого дополнения и подлежащего при отглагольных существительных (genitivus objectivus/subjectivus), а также существительные в ряде других синтаксических функций. Утверждать существование инвариантного значения «генитивности» для такого падежа равносильно, по-моему, полному выхолащиванию какого бы то ни было содержания из понятия инвариантного значения грамматической категории. В современной лингвистике, по-видимому, наиболее ярким приверженцем подобного подхода является Роман Якобсон. В его попытках выявить «Grundbedeutung» (основное значение) каждого русского падежа (J а к о b s о п, 1936) или найти объяснение того, почему английский глагол при отрицании требует «эмфатического» вспомогательного глагола do (J а к о b s о п, 1959), смешаны не затрагивающие смысла операции над языковыми структурами (трансформации и морфонологические правила) с порождающими смысловое представление правилами грамматической базы.
Если не разграничивать операции этих двух типов, то их описание не удастся сделать достаточно формальным.Как же быть с утверждением о приоритете грамматического анализа по сравнению с семантическим? [77] Перспектива оценки альтернативных синтаксических описаний какого-либо языка без обращения к семантике представляется сегодня менее реальной и, несомненно, менее привлекательной, чем в 1957 году. Но если отступление от этой перспективы должно привести к тезису «Нет синтаксиса без семантики», то, быть может, осознание того, что не может быть и семантики без синтаксиса, компенсирует те уступки, на которые окажется необходимым пойти приверженцам теории порождающих грамматик. Практически это означает, что в будущем формулировка тех или иных семантических утверждений должна подтверждаться особенностями поведения слов в контексте и что объектами семантического анализа должны стать не просто цепочки формативов типа (116):
(116) These boys found a car somewhere.
‘Эти мальчикй нашли где-то машину/,
но полные глубинные структуры типа объединения (75) и (94) независимо от их правильности или однозначности. И главное, принятие тезиса «Нет синтаксиса без семантики» само по себе вовсе не означает отказа от порождающего подхода в лингвистике. Наоборот, работы последнего десятилетия в области синтаксиса содержат эксплицитные описания различных языковых механизмов, которые до этого не были выявлены; можно с достаточными основаниями надеяться, что порождающий подход к семантике приведет к не менее значительным достижениям в лексикологии и грамматике, чем достижения в трансформационном синтаксисе.
4.2.