ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ И АКТУАЛЬНОЕ ЧЛЕНЕНИЕ В ТУРЕЦКОМ ЯЗЫКЕ

О. ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ

В дискуссии, посвященной «определенности» и «неопре­деленности» турецких именных групп (ИГ)¹, до сих пор пре­имущественное внимание уделялось аккузативному оформле­нию прямого объекта и некоторым функциям актуализации, присущим посессивному суффиксу 3-го лица.

Последний из названных вопросов — вопрос о посессивном суффиксе — мы оставим в стороне, поскольку представляется очевидным, что ни в одном из тюркских языков этот суффикс не выполняет — по крайней мере, регулярно — той роли, кото­рую выполняет определенный артикль² . Вопрос же об аккуза- тивном оформлении прямого объекта явно имеет общетюрко­логическое значение; однако, прежде чем делать общие выво­ды, необходимо изучить его в каждом тюркском языке в отдельности.

Для турецкого языка — наиболее изученного из всех тюрк­ских языков — давно считается азбучной истиной утверждение о том, что аккузативное оформление придает ИГ в позиции прямого объекта значение определенности. В настоящей рабо­те это правило подвергается пересмотру. При этом мы должны будем затронуть одну синтаксическую проблему, до сих пор остававшуюся в тени, а именно вопрос о том, в какой мере

Lars Johanson. Bestimmtheit und Mitteilungsperspektive im tiirki- schen Sats. — «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft», Supplement III/2. Wiesbaden, 1978, S. 1186—1203.

© Franz Steiner Verlag, GMBH — 1978

«определенность^«неопределенность» ИГ обусловлена ее мес­том в поверхностно-синтаксической структуре конструкции. Это в свою очередь заставит нас проанализировать, хотя бы в предварительном порядке, актуальное членение предло­жения.

В нашей статье будет продемонстрирован поразительный параллелизм между аккузативным оформлением прямого объекта в личных предложениях и генитивным оформлением «субъекта» в неличных оборотах с показателем -dik-.

Настоящая работа, разумеется, не представляет собой исчерпывающего описания. Мы стремились лишь к тому, что­бы представить по возможности связное изложение отдельных необходимых для адекватного описания теоретических прин­ципов, которым до сих пор не уделялось должного внимания.

1. ИМЕННЫЕ ГРУППЫ В ФУНКЦИИ ОБЪЕКТА

Рассмотрим сначала ИГ в функции прямого объекта, где, по единодушному мнению грамматистов, оформление с по­мощью показателя аккузатива свидетельствует об определен­ности ИГ.

Морфологически неоформленная ИГ (им.*, ед.) выступает в этой позиции как немаркированный член трех парадигмати­ческих оппозиций: во-первых, эта ИГ противопоставлена форме множественного числа, во-вторых, ИГ, в состав кото­рой входит неопределенный артикль bir, и, в-третьих, форме аккузатива.

Не вдаваясь в подробное обсуждение этих оппозиций, отметим, что — по крайней мере, в случае ИГ с исчисляемыми референтами³ — две первые оппозиции связаны с идеей под­черкивания индивидуализированного характера ИГ. £igek ’цве­ток’ — это имя, сигнификат которого допускает индивидуали­зацию. Если форма gigekler ’цветы’ выражает индивидуальную множественность⁴, bir gigek ’(один) цветок’ выражает инди­видуальную единичность, то форма gigek никак не охаракте­ризована с точки зрения индивидуализации (и a fortiori[41], с точки зрения числа). Поэтому в тех языках, в которых подоб­ной обобщенной индивидуализированной формы нет, она должна передаваться в зависимости от контекста формой единственного или множественного числа.

Эту ситуацию можно графически изобразить следующим образом⁵ :

ф

Как обстоит дело с третьей оппозицией — «нулевая фор- ма»/«форма с суффиксом аккузатива -і», —в которую, по- видимому, вовлечено значение определенности? Относительно этой оппозиции также можно утверждать, что в ее основе лежит значение индивидуализированности (в смысле genus proximum).

Что касается значения, передаваемого суффиксом аккуза­тива[42], которое мы в предварительном порядке обозначим как

’конкретность’ (±SPEC), то оно распределяется следующим образом:

В заключение этого краткого раздела остается лишь заме­тить, что, если в морфологически немаркированной ИГ не выражены значения индивидуализированное™, количества и конкретности (—IND, —SPEC), это никоим образом не при­водит к семангаческой «несамостоятельности» или «второ­степенное™» этой ИГ в тематическом или коммуникативном плане (см. ниже раздел 4).

1.1. Именные группы с артиклем и без артикля

В ИГ, не содержащих артикля bir, значение конкретности (Spezifizitat) чаще всего совпадает со значением определен­ности (в том смысле, в каком данное значение усматривается у определенного артикля). Это значит, что такая ИГ анафори­чески связывается с предшествующим контекстом или дейк- тически отсылает к внеязыковой ситуации. Тем самым рефе­рент ИГ, в принципе, может быть идентифицирован. Предло­жение Guzel kitabi aldim, как и предложение ’Я купил (эту) прекрасную книгу’, предполагает предварительное знаком­ство с предметом ’книга’. У этого правила, впрочем, есть исключения в конструкциях с местоимениями (Kimseyi gikarma! ’Никого не выпускай!’), которые мы здесь обсуждать не будем.

Если же в состав ИГ входит неопределенный артикль bir, то при оформлении ИГ показателем аккузатива возникает сочетание birM, на первый взгляд кажущееся логически про­тиворечивым: ведь значение конкретности, передаваемое аккузативом, однозначно интерпретируется как ’определен­ность’ (имеется в виду значение определенного артикля)⁶. Очевидная несовместимость этих двух значений (’неопре­деленность’, вытекающая из значения bir, и ’определен­ность’, обусловленная аккузативом) приводит к тому, что авторы грамматик (особенно нетюркоязычные) нередко затушевывают возможность такой комбинации⁷.

С точки зрения синтаксической организации значений было бы неверно считать, что речь здесь идет о сочетании Ьіг+(^+і), смысл которого в том, что некоторый предмет, охарактеризованный как ’определенный’, одновременно ак­туализируется в каком-то неопределенном аспекте (что-то вроде ’неопределенный экземпляр’). Точнее сказать, что мы имеем здесь дело с сочетанием (bir+'vj+i. Это означает, что перед нами ’неопределенный’ предмет (то есть такой, кото­рый не представлен как уже известный, данный), который, однако, относится к конкретному виду.

Конкретность, которая выражена, например, в сочетании bir kitabi ’некую книгу’, отличается от определенности, при­сутствующей в форме kitabi, в том отношении, что хотя пред­мет ’книга’ в некотором смысле определен, но он не может быть на основании этого идентифицирован. Если в случае kitabi референция объекта однозначно определяется пред­шествующим контекстом и внеязыковой ситуацией, то соче­тание bir kitabi не требует от слушающего обращения к кон­тексту или ситуации в поисках референта. В предложении Guzel kitabi aldim ’Я купил (эту) прекрасную книгу’ говоря­щий представляет книгу как уже известную слушающему. Если говорящий ошибся в своем предположении, то слу­шающему естественно спросить ’Какую книгу?’, но он может это сделать лишь после того, как обратится к сведениям, к которым его отсылает говорящий, — сведениям о контексте и ситуации, — и не найдет в них ответа.

Можно утверждать, что «идентифицирующая» конкрет­ность (то есть определенность в значении определенного ар­тикля) и «неидентифицирующая» конкретность представляют собой две различные функции одного и того же морфологи­ческого средства. С другой стороны, эти функции можно счи­тать контекстно-обусловленными реализациями одного более общего значения «конкретности». Это означает, что наличие неопределенного артикля и признака «конкретность» не ис­ключают друг друга. Там, где контекст это позволяет, значе­ние «конкретность» интерпретируется как «идентифицируе­мость» (определенность в значении определенного артикля). В тех случаях, когда при ИГ имеется артикль bir, который вносит значение неопределенности (=неидентифицируемости), и тем самым предыдущая интерпретация исключается, значе­ние «конкретность» понимается как неанафорическое и недейктическо'е (^’некий, некоторый’).

1.2. Аккузатив как чистый показатель объекта

Представляется чрезвычайно существенным факт, до сих пор ускользавший от внимания составителей грамматик, что противопоставление по конкретности систематически реали­зуется в одной-единственной синтаксической позиции, а имен­но непосредственно перед управляющим глаголом. Во всех остальных синтаксических позициях это противопоставление оказывается нейтрализованным. В них аккузатив служит исключительно для маркировки прямого объекта.

Если прямой объект не оформлен показателем аккузатива (О—), то между ним и сказуемым (V), как правило, не могут располагаться другие элементы предложения (X)⁹. При акку- зативном оформлении прямого объекта (0+) это ограничение не действует. Как будет показано ниже, конструкция O+XV час­то предполагает определенность объектного референта.

Вопрос о том, имеет ли аккузатив постоянную семанти­ческую функцию, а также противопоставлена ли синтагма О + [X]V простому соположению О — V с точки зрения комму­никативного статуса объекта, будет обсуждаться ниже. Здесь же с уверенностью можно говорить лишь о том, что конкрет­ность ни в коей мере нельзя рассматривать как семантиче­ский компонент типа differentia specifica.

В конструкции [X]OV, то есть в том случае, когда объект стоит непосредственно перед сказуемым, возможно противо­поставление 0+(+SPEC): О—(—SPEC). Например: . Qocuk gigegi satiyor Тебенок продает цветок’: Qocuk gigek satiyor ’Ребенок продает цветы’.

Предложение, в котором прямой объект в аккузативе и перед сказуемым стоит не прямой объект, а какой-то другой элемент предложения (X), можно интерпретировать двояко. Естественно, что прежде всего его можно считать распростра­нением предложения, в котором имеется аккузатив со значе­нием конкретности, то есть предложения, соответствующего первому члену указанной выше оппозиции. Например: Qocuk gigegi burada satiyor ’Здесь ребенок продает цветы’. (Об эмфа­тическом выделении см. ниже, раздел 2.4.) Существенно, однако, что такое предложение может соответствовать и вто­рому члену оппозиции — факт, который остался незамеченным в грамматиках турецкого языка. В самом деле, в предложении Cocuk gigek satiyor (—IND, —SPEC), иллюстрирующем второй член оппозиции, между gigek и sat- ничего вставить нельзя. Если же по каким-либо причинам коммуникативного характе­ра, в частности при эмфатическом выделении, какой-то другой член предложения, например обстоятельство, попадает в выде­ленную позицию непосредственно перед сказуемым, то это обязательно сопровождается изменением оформления прямо­го объекта на аккузатив. Например: Qocuk gigegi burada satiyor ’Ребенок продает цветы здесь’. В этом предложении нет ника­кого значения типа конкретности, речь может идти только о некотором неопределенном количестве цветов, о цветах как о виде товара, и, таким образом, никакой индивидуализации, квантификации или конкретизации объекта здесь не происхо­дит. Это явление, естественно, удивит каждого, кто привык, опираясь на элементарные грамматики турецкого языка, усматривать функциональное тождество между аккузативным оформлением прямого объекта и определенным артиклем европейских языков. В подтверждение сказанного приведем еще несколько примеров: Ben dogru diirust iki lafi bir araya getiremem ’Я не могу и двух слов связать’, Bir milyon vatanda^i ev sahibi yapacagiz ’Мы сделаем миллион соотечественников хозяевами (новых) жилищ’, Bir gocugu itaatsizligi yiiziinden dovmek bir sugtur ’Бить ребенка за непослушание — преступле­ние’, Bir Ttirkii ba%kan segelim ’Давайте выберем председателем (какого-нибудь) турка’.

1.3. Иерархия функций аккузатива

Изложенные выше наблюдения позволяют нам построить следующую иерархию функций аккузатива. Во-первых, акку- зативное оформление прямого объекта является анафоро- дейктическим средством, обеспечивающим идентификацию объекта. Во-вторых, в рамках ИГ, содержащих неопределен­ный артикль, аккузатив передает значение конкретности объекта без его идентифицированности. Наконец, в-третьих, в тех случаях, когда семантическое противопоставление ней­трализовано, функция аккузатива сводится лишь к обозначе­нию синтаксических связей между словами.

Все изложенное не исключает того, что в своей третьей функции аккузатив обнаруживает сильную корреляцию с признаком конкретности. Она проявляется в том, что объект, занимающий начальное положение в синтагме OXV (а эта позиция обязательно требует аккузативного оформления), приобретает функцию темы. Так, в предложении Qigegi kadina verdim ’Цветок (цветы) я подарил жене’ объект gigegi является темой независимо от того, интерпретируется ли он как ’ (этот) цветок’, ’ (эти) цветы’ или ’цветы вообще’. Как будет показано ниже, между темой и определенностью существует некоторое родство. Это нередко приводит к тому, что граница между ними ощущается недостаточно отчетливо. Именно данным обстоятельством объясняется тот факт, что объект gigegi в приведенном выше предложении в большинстве контекстов и ситуаций предпочтительно интерпретируется как определен­ный.

Обратимся теперь к необъектным функциям ИГ в предло­жениях с личным глаголом, главным образом —к функции субъекта. Поскольку здесь отсутствует морфологический показатель конкретности, инвентарь используемых единиц ограничивается тремя: bir ~ и ~1ег. Семантический приз­

нак ’индивидуализированное™’ имеется лишь у двух послед­них единиц.

Субъект оформляется с помощью bir~ тогда, когда нужно подчеркнуть неопределенную единичную индивидуализирован­ное™ (bir lamba yaniyor ’горит одна [конкретная] лампа’). Форма ~1ег употребляется в тех случаях, когда подчеркивает­ся ’[неопределенная или определенная] индивидуальная мно­жественность’ (lambalar yaniyor ’горят [конкретные] лампы’, ’горят эти [конкретные] лампы’). За неимением особого пока­зателя конкретности во всех остальных случаях выступает нулевое оформление. Оно употребляется не только тогда, когда значение индивидуализированное™ (а вместе с ним значения числа и определенности) оказывается нерелевантным (lamba yaniyor ’горит свет’). Возможны и такие употребления, при которых эта форма понимается в значении определенной индивидуализированное™ (lamba yaniyor ’(эта) лампа горит’), несмотря на то что в силу своего положения в системе семан­тических противопоставлений она не выражает этого значения эксплицитно.

2.1. Порядок слов и актуальное членение Поскольку формы на ~о и ~1ег не выражают однозначно значения конкретности, возникает вопрос, играет ли какую- либо семантическую роль при установлении определенности/ неопределенности ИГ порядок слов. В простом предложении, где перед глаголом (и вообще перед предикативным яд­ром¹⁰) может стоять только подлежащее (S), порядок слов, естественно, не может играть смыслоразличительной роли. В тех случаях, когда возможно двоякое словорасположение (SXV и XSV), возникает впечатление, что положение подле­жащего в начале предложения связано со значением определен­

ие

ности, а положение непосредственно перед сказуемым — со значением неопределенности. Например: Kopek, sokakta yatiyor ’(Эта) собака лежит на дороге’: Sokakta kopek yatiyor ’На до­роге лежит (одна) собака / лежат собаки’, Sinavlar bugun yapiliyor ’(Эти) экзамены состоятся сегодня’: Bugun sinavlar yapiliyor ’Сегодня состоятся экзамены’.

Если бы это впечатление оказалось справедливым, можно было бы утверждать, что различие между SXV (£ау salonda igildi ’[Этот] чай пили в гостиной’) и XCV (Salonda gay igildi ’В гостиной пили чай’), которое нейтрализуется в синтагме SV (£ау igildi ’Пили [этот] чай* или Пили чай’), семантиче­ски параллельно различию 0+V(£ayi igtiler ’Они пили [этот] чай’) и О — V(Qay igtiler ’Они пили чай’).

Насколько нам известно, до сих пор предпринималась только одна попытка связать вопрос об определенности субъекта с порядком слов¹¹. Эта попытка принадлежит Р. Андерхиллу, который, говоря о правиле перемещения неопределенной ИГ, пишет: «В турецком языке для подле­жащего типична позиция в начале предложения, однако нео­пределенное подлежащее обычно ставится перед сказуемым» (Underhill 1972, с. 91)*. Это правило означает, что син­тагма SXV не может начинаться с неопределенной ИГ, что, однако, не соответствует действительности. Андерхилл при­водит пример: Ta§i oglana bir adam atti ’Камень в мальчика бросил (какой-то) человек’. Между тем ничуть не хуже звучит предложение с другим порядком слов: Bir adam, ta§i oglana atti. Различие между этими предложениями лежит исключи­тельно в сфере актуального членения. С другой стороны, нельзя утверждать, что любое подлежащее, стоящее непосред­ственно перед сказуемым, следует интерпретировать как не­определенное. ИГ danalar ’телята’ может осмысляться как определенная не только в предложении Danalar bostana giriyor ’ (Эти) телята входят в огород’, но и в предложении Bostana danalar giriyor, особенно если эмфатическая позиция непосред­ственно перед сказуемым используется в целях контрастного выделения субъекта. Так, например, приведенное выше пред­ложение Sokakta kopek yatiyor можно понимать также в зна­чении ’На дороге лежит (эта) собака’ или ’То, что лежит на до­роге, — это (та самая) собака’, ’Именно собака лежит на дороге’.

2.2. Варианты актуального членения

Интуитивное предположение о том, что для ИГ, выступаю­щих в функции субъекта, существует корреляция между по­рядком слов (SXV : XSV) и значением ([+SPEC] : [4SPEC]), основано на различии в актуальном членении синтагмы.

Если субъект не находится в обычной для него позиции в начале предложения, то это означает в первую очередь, что он уже не является темой (=данным), за которой следует утверждение, комментарий, рема¹². Если же субъект отно­сится к реме предшествующей части предложения X, то он вводится в предложение как новое и тем самым приобретает особую психологическую значимость, которая, как известно, хорошо согласуется с эмфатическим положением субъекта перед глаголом. «Данное» часто оказывается «известным», то есть допускает анафоро-дейктическую идентификацию и тем самым обладает конкретностью, в то время как «новое» чаще всего оказывается «неизвестным».

Например, предложение Makbuzlar bugun geldi следует понимать как ’ (Эти) квитанции пришли сегодня’, а предложе­ние Bugun makbuzlar geldi — как ’Сегодня пришли квитан­ции’. В первом случае тематичность субъекта порождает значение определенности: субъект makbuzlar ’квитанции’

представляет собой «данное», то, о чем делается высказыва­ние. Предложение как бы отвечает на вопрос Makbuzlar nerede kaldi? ’Где остались квитанции?’.

Во втором случае речь идет, скорее, об ответе на вопрос Bugun ne oldu? ’Что сегодня случилось?’. Психологическая значимость концентрируется на «новом», makbuzlar, кото­рое — если только не идентифицируется с помощью контекста или ситуации — понимается как неопределенное.

Между статусами темы и определенности, так же как и между ремой и неопределенностью, обычно имеется большое сходство¹³, которое представляется чрезвычайно существен­ным для интерпретации турецких синтаксических конструк­ций. В свете этого сходства — которое ни в какой мере не следует считать тождеством — становится вполне понятным, почему различия в актуальном членении часто принимают за различия в конкретности.

Сказанное можно резюмировать следующим образом. Ин­терпретация субъектной ИГ, стоящей рядом со сказуемым, как неопределенной или как эмфатической не подкрепляется никакими эксплицитными средствами, а вытекает из того, что эта ИГ играет роль темы.

Данную точку зрения следует хотя бы вкратце сопоставить с тем, что говорили грамматисты об актуальном членении и об эмфатическом выделении разных частей предложения.

2.3. Анализ актуального членения предложения Первую попытку анализа турецких предложений с точки зрения актуального членения мы находим у К. С. Манди. Он говорит о синтаксической модели типа A(B(CD)), которую называет моделью «охватывающих определений» (enveloping qualification) и которая представлена, например, в предложе­нии Tuccar, oglunu Istanbul’a gonderdi ’Купец отправил своего сына в Стамбул’. Это название обусловлено тем, что каждый элемент предложения рассматривается как определение (qualifier), охватывающее весь следующий за ним сегмент предложения. Манди трактует эту синтаксическую модель как модель актуального членения: «С точки зрения последо­вательного развертывания предложения каждое охватываю­щее определение представляет собой тему, по отношению к которой остальная часть предложения предстает как утвержде­ние: А является темой для утверждения BCD, в то время как В —тема для утверждения CD»¹⁴. Хотя критерии подобного анализа были только намечены Манди и его аргументация страдает некоторыми дефектами, его рассуждения следует оценить как новаторские. JI. Б. Свифт, который полностью отвергает традиционно понимаемый синтаксический анализ и отказывает в каком-либо грамматическом статусе таким понятиям, как «субъект» и «объект» (Swift 1963, с. 196 и сл., 238 и сл.), подхватывает эти мысли (правда, не ссылаясь на Манди) и проводит впервые в истории изучения турецкой грамматики последовательный тема-рематический анализ; «Каковы бы ни были синтаксические отношения между сло­вами, маркируемые с помощью морфологических категорий, каждый сегмент предложения является темой, по отношению к которому последующий сегмент является комментарием» (Swift 1963, с. 172). Влияние Манди отчетливо проявляется даже в том способе, каким Свифт излагает соответствующее правило: «Если в предложении имеется несколько сегментов и при этом нет союзных средств, показывающих, что какие-то из сегментов соединены сочинительной связью, то сегментная структура этого предложения может быть изображена так: {А[В (С)]}, где А является темой по отношению к ВС, а В в свою очередь — тема по отношению к С» (Swift 1963, с. 172). Необходимо упомянуть также о вкладе Р. Нэш, которая до­полнила этот анализ некоторыми наблюдениями над фразовой интонацией. Она показывает, как два сегмента (phrases) объединяются посредством так называемого «мотива актуаль­ного членения» (topic-comment motif) и как несколько пере­крывающих друг друга (overlapping) интонационных конту­ров подобного рода могут взаимодействовать в рамках одно­го «макропредложения» (см. Nash 1973, с. 83 и сл.; ср. также нашу рецензию Johanson 1976, с. 279—280). Неко­торое приближение к понятию темы имеется в турецкой публикации К. Аджарлара, в которой элемент предложения, занимающий начальную позицию, обозначается термином «тема беседы» (кошцща konusu)¹⁵.

Анализ актуального членения, предложенный Манди и Свифтом, бесспорно, соответствует языковым фактам и ни в коей мере не является искусственным, навязываемым турец­кому языку извне. Необходимо, однако, подчеркнуть, что этот анализ вовсе не является лишь другой формой представ­ления синтаксического членения (как полагал Манди), а так­же не делает синтаксическое членение (типа анализа по членам предложения) избыточным (как считал Свифт). Только взаимодействие обоих видов членения предложения может дать ответ на вопрос о связи между порядком слов и такими явлениями, как эмфаза, определенность и т.д.

2.4. Нейтральный порядок слов и его изменения

Существующие грамматики турецкого языка, так же как и грамматики других тюркских языков, обычно не содержат специального описания актуального членения. Однако в них нередко формулируются более или менее точные правила подчеркивания отдельных элементов предложения. В турец­ком языке довольно последовательно проводится принцип регрессивного синтаксического подчинения, согласно кото­рому подчиняющий элемент располагается после подчинен­ного (см. Johanson 1974, с. 100 и сл.). Этим определяется выделенное конечное положение сказуемого, которое и с содержательной точки зрения часто считается вершиной пред­ложения: «Вершиной предложения является слово с событий­ным значением, поэтому сказуемое всегда занимает конечную позицию» (см. Gronbech 1936, с. 133)¹⁶. Отсюда следует, что для ИГ наиболее важной позицией является вторая от кон­ца, то есть позиция непосредственно перед сказуемым. Эта особая позиция может интерпретироваться по-разному. Одни исследователи утверждают, что она закреплена за элементом, наиболее важным в тематическом отношении (ср. утвержде­ние из Gencan 1966, с. 75: «В грамматически правильных предложениях слова располагаются в определенном порядке в зависимости от их значимости, и самое важное по значимос­ти слово располагается рядом со сказуемым». Это высказы­вание противоречит мнению Аджарлара, приведенному в при­мечании 15). Другие ученые, например Р. Андерхилл, пола­гают, что эту позицию занимает «неопределенное» дополнение или подлежащее (ср. Lewis 1963, с. 240). Существует мне­ние, что на этом месте стоит такая ИГ, которая семантически наиболее тесно связана с предикативным ядром; так К. С. Ман­ди пишет: «...определение, которое ближе всего к глаголу по смыслу, располагается к нему ближе других определе­ний» (см. Mundy 1955, с. 282). Большинство грамматик избегает подобных интерпретаций, легко приводящих к противоречиям, и ограничивается утверждением о том, что элемент, стоящий в этой позиции, является наиболее «вы­деленным» (см. Кононов 1956, с 435; К і s s 1 і n g 1960, с. 113).

Однако и это утверждение во многом остается неясным.

Эмфатическое выделение какого-то элемента предложения посредством порядка слов предполагает изменение словорас- положения, что в свою очередь говорит о существовании какого-то «нормального», «нейтрального» порядка слов. Именно это подчеркивает Г. Д. Кисслинг, употребляя такой динамичный глагол, как продвигаться: «Чем сильнее под­черкивается некоторый элемент предложения, тем ближе продвигается он к предикату» (Kissling 1960, с. 113). Однако пример, которым Кисслинг иллюстрирует правило выделения элементов предложения с помощью порядка слов (Bahama bir mektup yazdim ’Я написал отцу письмо’), имеет в точности такое же словорасположение, которое ниже рассматривается им как нормальное, то есть обеспечивающее «равномерное подчеркивание всех элементов предложения» (Muallim ogluma bir kitap verdi ’Учитель дал моему сыну кни­гу’, см. Kissling 1960, с. 114). Порядок слов не может служить здесь решающим свидетельством в пользу эм­фатического выделения, поскольку здесь нет никакого вари­анта конструкции, признаваемого за нормоальный (нейтраль­ный) .

Когда говорят, что некоторый элемент предложения может быть выделен путем перемещения его ближе к сказуемому в противовес «нейтральному» порядку слов, то следует прежде всего определить этот «нейтральный» порядок слов. За проблематику, связанную с инверсированными предложения­ми (devrik ciimle), можно будет взяться только после того, как будут сформулированы правила нейтрального словораспо- ложения и (приобретающие, как нам кажется, все большее распространение) правила модификации актуального члене­ния, поскольку выделение может быть понято лишь на фоне некоторой «нормы»¹⁷. По поводу этой «нормы», впрочем, среди исследователей нет единодушия. Р. Андерхилл полагает, что «немаркированный порядок слов в турецком предложе­нии таков: подлежащее—прямое дополнение — непрямое до­полнение-сказуемое» (Underhill 1972, с. 92; см. наст, сб.). При этом он критикует как Дж. Льюиса, так и Г. Кисслин- га, которые, по-видимому, считают нейтральным порядок «непрямое дополнение — прямое дополнение». Р. Андерхилл объясняет такую ошибку тем, что «возможно, расположение непрямого дополнения ближе к сказуемому (по сравнению с прямым) противоречит интуитивным представлениям носи­телей германских языков» (Underhill 1972, с. 92, прим. 6; см. наст, сб.). В действительности оба ученых специально не обсуждают вопрос о нейтральном (немаркированном) поряд­ке слов. Кисслинг говорит о порядке «непрямое — прямое дополнение» на основании одного примера, в котором прямое дополнение является неопределенным (bir kitap). В данном случае такой порядок, действительно, вполне обычен. Это же словорасположение признает типичным и Дж. Льюис, кото­рый далее отмечает, что прямое и непрямое дополнения «ме­няются местами, если оба они оказываются определенными» (Lewis 1963, с. 240). Эти утверждения хорошо согласуются и с собственными взглядами Андерхилла, которые можно резюмировать следующим образом:

порядок слов А : OXV, если О = ’определенный’; порядок слов В : XOV, если О = ’неопределенный’.

Что касается Кисслинга и Льюиса, то они не задаются во­просом о том, какой порядок слов более нейтральный — А или В.

Естественно, что они не обсуждают и важную для генера- тивистов проблему, какая из структур должна считаться ис­ходной. Возможно, что с точки зрения интуиции порядок В, представленный, например, в предложении Oglana ta§ atti ’Он бросил в мальчика камень (камни) ’, кажется немарки­рованным по отношению к порядку А, представленному в предложении Ta§i oglana atti. Однако в системе правил Андер­хилла внутренняя логика этой системы заставляет считать более целесообразным, чтобы правила базового компонента, напротив, порождали в качестве немаркированных струк­туры со словорасположением А.

В то время как позиция Кисслинга и Льюиса — если от­влечься от указанных технических частностей — очень близка к точке зрения Андерхилла, турецкий грамматист Т. Генджан считает нейтральной в грамматически правильных предложе­ниях (Kuralli tumceler) последовательность «непрямое до­полнение» (dolayli ttimleq) — «прямое дополнение» (duz turn- leq). В качестве типового примера автор приводит предложе­ние, в котором прямое дополнение следует считать опреде­ленным: Ben diin Orhan’dan kitabi aldim ’Вчера я взял у Орхана (эту) книгу’ (G е п с а п 1966, с. 74). Этот пример, приводи­мый турецким автором, не согласуется с правилом «OXV, если О = определенный», которое единодушно признают все три упомянутых выше исследователя — как раз «носители германских языков»!

2.5. Позиция ремы: «неопределенность» и «эмфаза»

Резюмируем коротко наш собственный взгляд на этот комплекс проблем.

Интерпретация ИГ как неопределенной или эмфатичной требует учета некоторых нюансов, связанных с актуальным членением предложения. Структура синтаксических отноше­ний не связана с линейным порядком слов в такой степени, в какой с ним связано актуальное членение. Поскольку поря­док слов играет столь различную роль в синтаксической струк­туре и в актуальном членении, последнее не сводится к «обра­щению» (Umkehrung) синтаксической структуры (в смысле иерархического упорядочения грамматически подчиняющих и подчиненных элементов)¹⁸ . Если бы это было так, то никакие варианты актуального членения не были бы возможны.

Выделяются следующие варианты словорасположения: тип А : OXV, если О = тема XV; тип В : XOV, если OV = рема X; тип С : SXV, если S = тема XV; тип D : XSV, если SV = рема X.

При расположении В интерпретация О определяется разли­чием между 0+ и О— (gocuk gigegi/gigek satiyor). Об ограниче­ниях, накладываемых на последовательность А, выше уже го­ворилось: тематическая позиция О часто имплицирует значе­ние определенности. Аналогичным образом значение опреде­ленности появляется у темы S при порядке слов С (Makbuzlar bugiin geldi). В случае D (где отсутствует согласование линей­ного порядка со структурой синтаксических отношений¹⁹, наблюдаемое в С) для S возникают интерпретации «неопреде­ленность» и/или «эмфаза» (Bugiin makbuzlar geldi). Правила, позволяющие определить, какую из интерпретаций следует предпочесть в каждом конкретном случае, можно сформули­ровать только на основе глубокого анализа в рамках линг­вистики текста. Если контекст или ситуация дают основание для однозначного вывода о том, что референт следует пони­мать как определенный (например, в случае личных место­имений или имен собственных, которые обычно допускают возможность идентификации^{2 0}: Qigegi Ahmet satiyor ’Цветы продает Ахмет⁹у Ta§i ben attim ’Камень бросил л’), то, естест­венно, оказывается возможной только эмфатическая интер­претация.

В свете этого вовсе не удивительно, что в том случае, когда все ИГ предложения являются определенными, их весьма высокая подвижность в рамках предложения не ока­зывает влияния на его интерпретацию. Р. Андерхилл говорит о почти полной свободе применения правил «перемешива­ния» (scrambling) тогда, когда «все ИГ определенные» (Un­derhill 1972, с. 93; см. наст. сб.). Правда, в случае эмфа­зы — второй возможности осмысления рематической пози­ции — изменение позиции ИГ уже оказывает определенное влияние на интерпретацию предложения. Подобные воздей­ствия необходимо как можно скорее сделать предметом спе­циального основательного изучения.

3. НЕЛИЧНЫЕ ОБОРОТЫ

Весьма интересно проследить, как строятся неличные соот­ветствия обсуждавшихся выше предложений с разными типа­ми актуального членения и как при этом реализуется их первый актант, то есть тот актант, который в предложении с личной формой глагола выступает как подлежащее^{2 1}.

Советский тюрколог С. С. Майз ель, далеко опередивший свое время в описании турецкого синтаксиса, в частности, установил, что в неличных оборотах с суффиксом -dik- оформ­ление первого актанта генитивом влечет определенность соот­ветствующего денотата, а употребление немаркированной фор­мы подразумевает его неопределенность (М а й з е л ь 1957, с. 152).

Однако это правило, как оно было сформулировано Май- зелем, не совсем точно. Хотя в примере muallimin okudugu kitap ’книга, которую читает (читал и т.д.) учитель’ референт первого актанта, действительно, понимается как определен­ный, тем не менее возможность оборота bir ogretmenin (= mual­limin) okudugu ’то, что (некий) учитель читает (читал и т.д.) ’, по-видимому, убедила бы Майзеля в недостаточности его пра­вила, тем более что он сам в другой связи назвал употребление неопределенного артикля bir в контексте определенности contradictio in adjecto* (Майзель 1953, с. 185).

Кроме того, Майзель, как и почти все другие грамматисты, не заметил, что в том случае, когда суффикс -dik- входит в состав ИГ, употребленной в функции обстоятельства, вариа­тивность между генитивом и нулевой формой практически исключена и допускается только нулевая форма (см. работы М u n d у 1955, с. 293 и сл., Lewis 1963, с. 184, где гово­рится об «эквивалентах герундия»). Например: Bu engeller kalktigina gore, harekete gegmenizi bekliyoruz ’Поскольку этих препятствий более не существует, мы ожидаем, что вы перей­дете к действиям’, imkanlar sinirsiz olmadigi gibi... ’Подобно тому, как возможности не являются неограниченными...’ (ср. приименное употребление: Tiirkiye^in yalnizliga dustugu gibi karamsar bir goriisj ’пессимистическая точка зрения подоб­ная той, что Турция оказалась в изоляции’).

3.1. Генитив как чистый показатель субъекта

Если мы оставим в стороне упомянутые выше обстоятель­ственные выражения, мы сможем сформулировать второе интересное правило, касающееся неличных оборотов с суф­фиксом -dik-. Это правило состоит в том, что первый актант, то есть «субъект» (S), оформляется генитивом (S+) в том случае, когда он отделен от глагола. При этом не имеет значе­ния, осмысляется ли его референт как определенный или как неопределенный. Здесь также не допустима никакая вариа­тивность. Можно провести очевидную параллель с положением прямого объекта в личных предложениях. Как было установ­лено выше, прямой объект обычно оформляется аккузати­вом, если он отделен от сказуемого:

O+XV *0-XV

но

S+XV *S-XV

В обоих случаях речь идет исключительно о формально­синтаксической функции. Неличное соответствие предложения Para bugun geldi ’Деньги прибыли сегодня’, построенное с по­мощью суффикса -dik-, имеет вид paranin bugun geldigi. При этом остается неизвестным, как понимается объект «деньги», как определенный или неопределенный. Можно лишь утверж­дать, что первый актант (S') занимает позицию темы, что, впрочем, повышает вероятность определенной интерпретации.

3.2. Семантические различия

Только тогда, когда подлежащее не отделено от сказуемо­го, появляется возможность параллельного употребления генитива и нулевой формы, и только в этом случае возникают условия для семантической дифференциации этих форм. В та­ких предложениях функция генитива не ограничивается чисто формальной маркировкой синтаксической связи. Он приобре­тает еще и определенную семантическую нагрузку.

Формальное противопоставление S+ : S— возможно как в структуре SV (paranin geldigi: para geldigi), так и в структуре XSV (bugiin paranin geldigi : bugun para geldigi). Последний случай соответствует порядку слов типа D, который мы рас­сматривали выше на материале предложений с глаголом в лич­ной форме. Тип D характеризуется тем, что сочетание SV слу­жит ремой относительно предшествующей темы X. Возникает вопрос: параллельно ли это противопоставление субъектов аналогичному противопоставлению объектов (0+ : О—) в со­ответствующей позиции? Или, другими словами, справедлива ли с семантической точки зрения следующая пропорция:

[X]S+V : [X]S-V = [X]0+V : [X]0-V

Ответ на этот вопрос требует еще основательных исследова­ний, но уже и сейчас можно проводить весьма далеко идущие параллели^{2 2}. Так, можно быть уверенными по меньшей мере в том, что противопоставление по конкретности возможно

только в этой позиции. Сравним конструкции [X]OV и [X]SV следующим образом. Возьмем по одному типовому контексту для объекта и субъекта: Ob.getirdi ’он привел Об.’ и S geldigi ’то, что S приходит (пришел и т.д.)будем подставлять в них ИГ разных типов^{2 3}.

Такая интерпретация генитивного оформления ИГ всту­пает в некоторое противоречие с тем взглядом, согласно кото­рому посессивные местоимения в турецком языке придают ИГ значение определенности. С. С. Майзель считает определен­ными «предметы, определенные аффиксом принадлежности (§apkam ’моя шляпа’, gantan ’твой портфель’, saati ’его часы’)» (Майзель 1957, с. 60). А. Н. Кононов также утверждает, что благодаря грамматическим средствам, относящимся к категории посессивности, имена становятся определенными: benim kitabim, benim kit ар, kitabim и т.д. (Кононов 1956, с. 57). Однако необходимо отметить, что в неличных оборо­тах с суффиксом -dik- первый актант, оформленный посессив-

ным аффиксом, выступает без генитивного окончания; ср. неличную конструкцию vakti oldugu ’то, что у него есть время’ и личную vakti var ’у него есть время’. Тем не менее конфликт между нулевой формой и определенностью, якобы возникаю­щей в силу наличия посессивного суффикса, лишь кажущийся. Как раз с помощью подобных конструкций Р. Харвег (см. Harweg 1968) продемонстрировал неоднозначность сочета­ния имени с посессивным суффиксом. Он показал, что evi можно интерпретировать не только в значении определенности (’его дом’), но и в значении неопределенности (’один из его домов’)²⁴. Мы можем в гипотетическом порядке усилить это утверждение. Возможность превратить выражение evi var в неличное evi oldugu обусловлена возможностью интерпрета­ции ИГ как неопределенной, имеющей посессивный суффикс.

4. ИЕРАРХИЯ ПАДЕЖНЫХ ФУНКЦИЙ И ИХ СОПОСТАВИМОСТЬ

Как отмечалось выше, у субъекта в неличных оборотах с суффиксом -dik- обнаруживается такой же инвентарь форм, что и в случае прямого объекта. Это сходство, по-видимому, распространяется дальше: иерархия функций генитива в пози­ции субъекта близка к той, которая была установлена для аккузатива. Если наши выводы верны, то функции генитива, так же как и функции аккузатива, можно упорядочить сле­дующим образом. Во-первых у генитив может порождать конк­ретность, обеспечивающую идентифицируемость субъекта; во-вторых у он может давать значение* конкретности, не допус­кающее такой идентификации; и, наконец, в-третъиХу генитив может служить исключительно для обозначения синтаксиче­ской функции (в данном случае — S).

Нельзя ли говорить о том, что падежное оформление как таковое, при всем различии отдельных падежных функций, имеет некоторую обобщенную функцию, противопоставляю­щую падежные формы формам немаркированным? Мы склон­ны в какой-то степени присоединиться к высказыванию К. Грёнбека, хотя и не очень точному, но заключающему в себе рациональное зерно: «Падежи, обозначающие граммати­ческие отношения, — аккузатив и генитив — имеют лишь одну основную функцию — функцию разделения слов — и не служат средством, связывающим слова друг с другом» (Gronbech 1936, с. 134).

Наши наблюдения подтверждают это высказывание, по­скольку аккузатив и генитив маркируют каждый раз наиме­нее тесную синтаксическую связь между предшествующим и последующим словом. Это утверждение еще не позволяет делать никаких определенных выводов о семантической связи. Можно ли считать, что падежи сообщают ИГ более высо­кую степень семантической самостоятельности по сравнению с такими ИГ, которые лишь примыкают к сказуемому?^{2 5} Силу семантической связи между ИГ и сказуемым, конечно, измерить нельзя. Однако существуют, по-видимому, опреде­ленные синтаксически релевантные различия, имеющие отно­шение к сфере актуального членения.

Предложение Qay igildi можно понять и как ’Чай был вы­пит’, и как ’Выпили чаю’. В первом случае gay является темой всего высказывания (и часто маркируется паузой), в то время как во втором случае просто сообщается о том, что имело место чаепитие. В неличных оборотах с суффиксом -dik- эта неоднозначность исчезает. Высказывания, соответствующие этим двум прочтениям, выглядят по-разному: gayin igildigi для первого прочтения и gay igildigi для второго. Таким обра­зом, генитив ясно показывает здесь наличие тема-рематиче- ской структуры. Такой анализ возможен благодаря тому, что здесь не происходит склеивания сигнификатов разгіьіх слов в единое понятие. То же самое mutatis mutandis* справедливо для предложений Qayi igtiler ’Они выпили (этот) чай’ и Qay igtiler ’Они выпили чаю’. В предложениях без падежного оформления имени актуальное членение в явном виде не пред­ставлено. Это, впрочем, не исключает того, что в предложе­нии такое членение, в принципе, есть, оно лишь сопровождает­ся некоторым уменьшением степени семантической самостоя­тельности слов вплоть до полного слияния в единое понятие (ср. лексические единицы типа park etmek ’парковаться, ста­новиться на стоянку’)²⁶. Как мы показали, падежное оформ­ление релевантно для установления конкретности лишь в одной синтаксической позиции. Это удивительное ограничение позволяет нам выдвинуть гипотезу о том, что противопоставле­ние по конкретности является вторичным и в исторической перспективе было подчинено различиям в сфере актуального членения в том объеме, который был здесь намечен. К такому же выводу приводят и данные других тюркских языков, в которых указанное различие также проведено непоследова­тельно. Мы не имеем возможности рассматривать здесь эту проблематику более подробно.

Можно, однако, утверждать, что и в современном турец­ком языке аккузатив и генитив имеют единую техническую функцию разделения сегментов (не обязательно разделения слов). Благодаря этому в цепочке слов, которая иначе могла бы быть понята как образующая тесное единство, делаются своего рода разрезы. В места разрезов могут вставляться другие элементы предложения; тогда такой разрез становится обязательным²⁷. Если другие элементы предложения отсут­ствуют, то разрез становится факультативным и может быть использован для оформления различий по конкретности.

ПРИМЕЧАНИЯ

языка: «Посессивный суффикс 3-го лица выступает по большей части в функции определенного артикля» (Р г і t s a k 1963, с. 40).

³ На реализацию этой и других категорий решающее влияние ока­зывают, естественно, семантические свойства, внутренне присущие ИГ. При исчерпывающем описании следовало бы провести лексикографиче­скую классификацию ИГ, поскольку, лишь учитывая эти переменные свойства, можно выявить постоянные свойства системы. (Ср. классифи^: кацию по релевантным способам действия, связанную с реализацией категории глагольного вида: Johanson 1971, с. 194 и сл.). Здесь мы ограничиваемся обсуждением ИГ с исчисляемыми референтами.

⁴ Ср. в Rundgren 1959, с. 303: «индивидуализированное мно­жество (множество отдельных индивидов)». Т. Ковальский, разумеет­ся, прав, утверждая в работе Kowalski 1936, с. 4 и сл., что един­ственное число может обозначать как отдельного индивида, так и мно­жество индивидов; однако для того, чтобы явно выразить индивидуали- зированность, нулевая форма не пригодна и используется форма с суф­фиксом множественного числа или с неопределенным артиклем.

⁵ Знак ~ (тильда) обозначет лексическую часть ИГ. Плюсом обоз­начается эксплицитное выражение данного значения, минусом — его отсутствие, которое может соответствовать либо наличию противопо­ложного значения, либо отсутствию как того, так и другого значения. Ои. об этом нашу работу Johanson 1971, с. 194 и сл.

⁶ В Bese, Deszo, Gulya 1970, с. 125, утверждается, что соче­тание bir~ употребляется тогда, когда «отсутствует отсылка к кон­тексту или ситуации», в то время как форма ~ і предполагает, что «по­добная отсылка имеется». Таким образом, согласно этой точке зрения, здесь выступают две принципиально разных категории.

⁷ Свифт пишет, что сочетание «конструкций с глагольной верши­ной» типа guzel bir kiz с суффиксом аккузатива «не встречается, по­скольку {bir/bi-j представляет собой неопределенный артикль, а суф­фикс {-(У)^[44]} возможен только при обозначении конкретизированных объектов» (см. Swift 1963, с. 229). Кроме того, при обсуждении на­стоящей работы одним из коллег было высказано мнение, что в подоб­ных сочетаниях bir является не артиклем, а числительным. Правда, в функции числительного bir стоит обычно не после атрибутивного опре­деления, а перед ним. И. Крамский (Kramsky 1960, с. 216) рас­сматривает это явление как «морфологическую нейтрализацию», проис­ходящую в ИГ, стоящей в позиции прямого объекта, если она содержит артикль bir и не имеет аккузативного оформления: «Нейтрализация оп­позиции номинатив /аккузатив у существительных зависит от категории определенности. Ср., с одной стороны, Bahgeyi gordiim *Я видел (этот) сад* и, с другой стороны, Bir bahge gordiim (косе.) и Bahge guzel dir (ном.) ’(Этот) сад красивый’». Существование сочетаний bir ~ і опровер­гает этот анализ.

⁸ Предложение Bir kitabi ariyorum *Я ищу некую книгу*, если за ним не следует уточнение того, о какой книге идет речь, вызывает ощущение стилистического эллипсиса. С другой стороны, как утверждают турец­кие учителя, в школьных сочинениях нередко встречается следующая типичная «ошибка»: употребляется форма без показателя -і, хотя в по­следующем контексте данный предмет опять упоминается и описы­вается.

⁹ См. исключения, приводимые в G е п с а п 1966, с. 75 и сл.

¹⁰ Для наглядности и удобства сравнения мы в дальнейшем будем иметь дело почти исключительно с глагольными предложениями и будем понимать символ V как любой элемент, способный служить ядром предикации (в синтаксическом смысле).

¹¹ Некоторые предварительные соображения имеются в работах Lewis 1967, с. 240; Kissling 1960, с. 113 и сл., но они сформули­рованы слишком неопределенно.

¹² Об актуальном членении (коммуникативной перспективе сооб­щения, функциональной перспективе предложения), то есть о членении предложения на «старую » и «новую» информацию (тема — рема, топик — комментарий, данное — новое и т.п.) см. прежде всего работы представи­телей Пражской школы функциональной лингвистики (Е. Бенеш, Я. Фир- бас и др.).

¹³ См., например, в Krdmsk/ 1972, с. 39 и сл.: «Хорошо извест­но, что определенный артикль выражает актуализованность имени, кото­рая предполагает, что слушающему хорошо известно то, что обозначено данным именем. Это крайне важно для теории функциональной перспек­тивы предложения, которая оперирует понятиями известности и неиз­вестности ».

¹⁴ Ср. Mundy 1955, с. 283: «Наши теоретические построения регрессивны, они направлены от ядра назад, к самому отдаленному определению, в то время как речь носит прогрессивный характер и на­правлена от отдаленного определения вперед, к ядру. Впрочем, в случае законченного предложения это только различие в точке зрения ».

¹⁵ См. работу А с а г 1 а г 1972, с. 256, впервые опубликованную в журнале «Turk dili» в 1969 г., где говорится: «В основном члены пред­ложения располагаются в нем в зависимости от содержания, и слова ста­вятся там, где они необходимы по смыслу. Основные члены предложе­ния меняются местами в зависимости от общего содержания предложе­ния и независимо от собственного значения могут переноситься вперед».

¹⁶ Ср. Mundy 1955, с. 283: «Ядром турецкого предложения яв­ляется глагол, распространяемый препозитивными определениями ».

¹⁷ Обычно предикат стоит в предложении на последнем месте, ти­пичном для наиболее значимого слова. В этом случае его, естественно, нельзя эмфатически выделить, поскольку это потребовало бы передви­жения его еще дальше вправо. В инверсированных предложениях (devrik ciimle) глагол, который подлежит эмфатическому выделению, в функ­ции сказуемого может занять начальное положение, а подлежащее-тема помещается после него. Например: Geldi mektup Юно пришло, это пись­мо*. В Meskill 1970, с. 61, сформулировано правило эмфатического слово расположения, которое дает неверные результаты. Так, например, в предложении lyi degil annem, полученном изменением порядка слов из предложения Annem iyi degil ’Моя мать плохо себя чувствует*, согласно этому правилу, выделенным является элемент ’мать*, в то время как в действительности здесь эмфатизируется элемент ’плохо* (ср. нашу рабо­ту Johanson 1972, с. 249а).

¹⁸ Возможность установления этой иерархии кажется нам гораздо более проблематичной, чем это представляется Манди.

¹⁹ В смысле Манди, то есть S(OV).

²⁰ Ср. работу Lyons 1968, с. 276, где говорится, что beni, seni ’меня*, ’тебя* и т.д. маркированы по признаку определенности: «Англий­ские местоимения первого и второго лица являются не менее опреде­ленными, чем соответствующие местоимения в турецком языке. С грам­матической точки зрения независимо от их фонологической реализации местоимения первого и второго лица с необходимостью являются ”опре- деленными”»[45]. Аналогичным образом нередко утверждают, что собствен­ные имена содержат «латентный» определенный артикль.

²¹ Против использования для обозначения этой функции термина «субъект», в сущности, ничего возразить нельзя. Поэтому мы в даль­нейшем будем применять символ S также и для данных способов реали­зации первого актанта (оформляемого генитивом или номинативом). Однако мы не выводим неличные обороты из личных трансформацион­ным путем. Эти типы предложений являются для нас различными реали­зациями одной и той же абстрактной пропозиции, имеющей ту или иную актантную структуру. Общим для субъектов обеих конструкций будет то, что на формально-синтаксическом уровне они соответствуют перво­му актанту этой потенциальной актантной структуры. Термин «логиче­ский субъект» для обеих конструкций нельзя признать удачным, по­скольку он легко вступает в корреляцию с субъектной валентностью соответствующего глагола (предикативного ядра).

²² С. С. Майзель (М а й з е л ь 1953, с. 185) полагал, что образова­ния на -deki, входящие в состав некоторой ИГ, делают ее определенной, например: odadaki kitap ’книга, которая находится в комнате’. (Ср. Кононов 1956, с. 98 и сл.; 1960, с. 89; К г £ m s к £ 1972, с. 142.) Такие ИГ в неличных оборотах ведут себя сходным образом в позиции прямого объекта и в позиции субъекта: можно сказать Cebimdeki kalemi или bir kalemi (но не *kalem) du§iirdiim ’Я выронил (этот)/(некоторый) карандаш, находившийся у меня в кармане’, а также Cebindeki kalemin или bir kalemin (но не *kalem) kayboldugunu soyledi ’Он сказал, что (этот)/(некоторый) находившийся у него в кармане карандаш поте­рялся*.

²³ Переводы примеров, конечно, не претендуют на адекватную пере­дачу всего лингвистически релевантного значения. Необходимо помнить также о том, что на формирование этого значения оказывают влияние внутренние свойства отдельных лексем (см. выше примечание 3).

²⁴ По мнению Майзеля и Кононова, посессивный суффикс в любом контексте вносит значение определенности. Такая точка зрения, воз­можно, объясняется тем, что соответствующие русские слова —мой, твой и т.д. — являются местоимениями, в состав которых —так же как это предполагает Харвег про слова mein, my, mon и т.д. — «в качестве фузиоиного компонента входит определенный артикль» (Harweg 1968, с. 428).

²⁵ Ср. работу (Gronbech 1936, с. 131 и сл.), где имя с нулевым окончанием считается лишь своего рода модификатором глагола (в семантическом отношении).

²⁶ В работе Bese, Deszo, Gulya 1970, с. 118 говорится: «Если между глаголом и объектом имеется тесная связь, объект может быть нерелевантным для коммуникации: (венг.) A fid # dj£agot olvas ’Мальчик читает газету* (то есть ’газето-читает*)...» Ср. соответствующее турец­кое предложение (там же, с. 125) Ali gazete okuyor ’Али читает газету*, где объект тесно связан с глаголом и не содержит отсылки к контексту или ситуации. Элемент gazete с семантической точки зрения не может считаться нерелевантным для коммуникации, однако он не имеет и ком­муникативного статуса темы, о которой делается сообщение.

²⁷ Ср. аналогичную функцию генитива как связующего элемента, соединяющего два имени внутри непредикатной ИГ, содержащей посес­сивную конструкцию. В то время как сочетания типа ev kapisi ’дверь дома* представляют собой сложные имена и не допускают вставления других элементов, генитивное оформление в сочетаниях типа evin kapisi ’(эта) дверь (этого) дома* делает возможным введение атрибутивных определений к карі непосредственно перед этим словом.