ВНЕШНИЕ ВАРИАЦИИ И ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ СТРУКТУРА
В сфере смысловых единиц проблема оказывается более сложной ввиду того, что изменениям может подвергаться как внешняя форма, так и число членов класса, а также их взаимные смысловые отношения в высказывании и внутри класса.
Что касается формы этих единиц, то существенно проводить различие между теми вариациями, которые являются результатом закономерной эволюции системы дифференциальных единиц (distinctive pattern), и другими типами вариаций: когда мы видим, чтосовременное английское stones [stounz] «камни» соответствует древнеанглийскому stanas [stanas] «камни», то можно сказать, что в связи с данным изменением не возникает никаких проблем, которые бы уже не были рассмотрены при исследовании структурных вариаций дифференциальных единиц в пределах различных классов этих единиц. Как говорили раньше, /stounz/ закономерно произошло от /stanas/ в соответствии со «звуковыми законами» языка.
Но формальные изменения могут вызываться и заменой по аналогии, когда в определенном контексте принятая форма какой-нибудь единицы заменяется по аналогии другой формой, ранее употреблявшейся только в некоторых
других контекстах: современное английское love «любовь» является точным посегментным соответствием древнеанглийского lufu «любовь»; но love’s («любви» — форма род. п. ед. ч.) не соответствует древнеанглийскому генитиву lufe («любви» — форма род. п. ед. ч.), поскольку признак генитива -е был в некоторый момент заменен конкурирующей формой -s. Все это хорошо известно и всегда рассматривалось под традиционной рубрикой «изменений по аналогии». Но в рамках структурного подхода эти факты требуют пересмотра. Для всех тех, кто изучает данный язык — будь то ребенок или взрослый,— далеко не безразлично количество способов выражения генитива в изучаемом языке: имеется ли в нем две (или более) различные формы генитива или в результате выравнивания по аналогии представлен только один способ выражения этого падежа.
Этим в значительной степени объясняется то особое внимание, которое уделяется в описаниях языка (как традиционных, так и «структурных»), так называемым вариациям алломорфов (allomorphic variation). Следует заметить, что как только мы начинаем исходить из исчерпывающего разложения высказывания на минимальные значащие единицы (называемые морфемами или монемами) и отказываемся (в общелцнгенетическом плане) от постулирования единиц, промежуточных между этими минимальными единицами и предложением, то оказывается, что единственным смыслом, который мы можем придать слову «морфология», является следующий: «изучениесинхронических вариаций формы значащих единиц», или, другими словами, составление списков «алломорфов» каждой «морфемы» с указаниями относительно их дистрибуции; в этом смысле совершенно оправданным было бы употребление традиционного (английского) названия морфологии «акциденция» (“accidence”), поскольку ее можно представлять себе как перечисление тех превратностей (accidents[305]), которым подвержен формальный облик значащих единиц. Однако, какое бы большое практическое значение ни имела таким образом определяемая морфология, следует подчеркнуть, что описываемые ею «акциденты» представляют собой лишь весьма периферийные аспекты подлинной структуры языка.
Это утверждение прозвучит для многих парадоксом. Попытки типологического подхода в лингвистике опирались главным образом на морфологические принципы, относительно которых молчаливо предполагалось, что они представляют и характеризуют подлинную структуру языка: традиционная триединая формула — изоляция, агглютинация, флексия—основывалась на структуре того, что в разных языках считалось соответствующим слову классических индоевропейских языков. Но поскольку слова в большинстве случаев представляют собой группы (clusters) «морфем», прочно соединенных таким образом, что между ними не могут вставляться другие морфемы, то старые типологи в качестве основного критерия использовали (в неявном виде) степень формальной отделимости минимальных значащих единиц в высказывании.
Понятно, конечно, что рано или поздно неотделимость приводит: 1) к появлению комбинаторных вариантов («алломорфов») для различных контекстов, как, например, в случае индоевропейского показателя аккузатива единственного числа *-т, выступающего в греческом в виде -п после гласных и в виде -а после согласных; 2) к амальгамированию ранее следовавших друг за другом «морфов», результатом чего является неосуществимость какого-либо непосредственно и универсально приемлемого разложения на последовательные элементы. Например, лат. ciuis выступает, с одной стороны, как ciui-s с due- в качестве алломорфа — ciui- в ciue-m, а с другой стороны, как ciu-is, где -is — алломорф морфемы номинатива единственного числа; 3) к развитию согласования, то есть прерывистых «алломорфов». Например, в латыни мы имеем fortis ciuis с ...-s ...-s — повторяемым прерывистым показателем номинатива.На первый взгляд кажется, что ограничения возможности включения той или иной «морфемы» в пределы высказывания затрагивают и структуру языка. Однако в действительности в синтаксисе важна не возможность или невозможность включения еще одного отрезка в данную точку высказывания, а возможность или невозможность употребления определенной единицы, изменяющей сообщение некоторым заданным образом. При этом абсолютно неважно, в какое место высказывания будет включена данная единица и в виде чего она будет представлена: в виде ли легко выделяемого отрезка (например, предлог в английском языке), или прерывистой формы (как в случае согласования), или положительного или отрицательного признака какой-нибудь слитной формы (amalgam) (предлог во французском: auto], или прошедшее время в английском: he cut «он резал»). Здесь мы сталкиваемся с одним из главных различий между различительными и значащими единицами: различительные единицы являются различительными сами по себе благодаря тому, что они противопоставлены друг другу, и притом в определенной точке высказывания: lap «подол», pal «дружок» и alp «вершина» состоят из одних и тех же фонем /1/, /ае/ и /р/, но порядок, в котором они появляются, релевантен, и поэтому данные слова полностью различны.
В случае же значащих единиц порядок может быть, а может и не быть релевантным; таким образом, когда он релевантен, об этом следует упоминать специально, как об одном из средств, способных служить передаче информации.Вообще говоря, то, как отрезки речи, являющиеся манифестацией значащих единиц, сочетаются друг с другом в процессе языковой коммуникации, в значительно меньшей степени определяет структуру языка, нежели число единиц в данном классе и субстанциальные соотношения между этими единицами: формальные различия между немецкой парой in das Zimmer «в комнату» — in dem Zimmer «в комнате» и ее английским эквивалентом into the room «в комнату» — in the room «в комнате», которые представляются огромными тем, кто пленяется внешним оформлением, описываемым в грамматиках в разделе немецкого склонения, с точки зрения структуры не существенны по сравнению с соответствующей французской моделью, где недифференцированное dans la chambre «в комнату, в комнате» сваливает все бремя различения на словарь.
Независимо от того, будем ли мы понимать структурные вариации в плане значащих элементов как «вариации, претерпеваемые структурой» или как «внутренне обусловленные вариации», нам должно быть ясно, что предпочтение следует отдавать тому типу структуры, который проявляется в специфических синтагматических и парадигматических моделях (patterns), используемых любым языком для того разложения человеческого опыта, которое диктуется линейностью речевой коммуникации. Под «синтагматическими моделями» я понимаю не просто порядок следования различных элементов высказывания, а возможности соприсутствия (co-existence) единиц, принадлежащих к разным классам, независимо от их положения в речевой цепи: структурная вариация, которая состоит в появлении различия между активным и пассивным залогом (то есть двумя разными способами ориентировки предиката относительно участников действия), гораздо более существенна, чем выбор и группировка различительных элементов, необходимых для выражения этого различия.
Это не значит, что формальные вариации самых разных типов не играют роли в образовании основополагающих моделей; легко представить себе, как формальные средства, используемые для выражения какого-либо из фундаментальных противопоставлений, могут определить судьбу этого противопоставления. Ни один из аспектов языка не может упускаться из виду при рассмотрении вопросов эволюции. Но важно тем не менее четко различать разные уровни, которые удалось выделить благодаря исследовательской работе последних десятилетий, направленной к более адекватному пониманию языковых процессов.