Религиозная антропософия.

Религиозная антропософия (греч. anthropos - человек, So­phia - мудрость), или «духовное созерцание» в познании мира, - это течение философской мысли, основанное еще в начале XX века Рудольфом Штейнером (1861-1929), которое ныне по­лучило самое широкое распространение в Европе и США.

Как разновидность теософии антропософия «кроит муд­рость» всех богов по человеческим меркам. Провозглашая муд­рость божью своей проекцией, человек формулирует тем са­мым задачу познания Бога через откровение. Божественное от­кровение, по мнению русского религиозного философа С.Л. Франка, «есть всюду, где что-либо сущее (очевидное, живое и обладающее сознанием) само, своей собственной активностью, как бы по своей собственной инициативе, открывает себя дру­гому через воздействие на него...». «Есть все же случаи, - про­должает мыслитель, - имеющие решающее, наиболее сущест­венное значение для всего хода нашей жизни, когда мы испы­тываем нечто иное - в составе нашей жизни встречаются содер­жания или моменты, которые сознаются не как наши собствен­ные порождения, а как нечто, выступающее, иногда бурно

вторгающееся в наши глубины извне, из какой-то иной, чем мы сами, сферы бытия» [12]. Отсюда цель антропософии - ориен­тировать людей на богопознание как необходимое условие для постижении мудрости, для укрепления нравственной жизни че­ловека на Земле.

С религиозным антропософским учением тесно связано становление и развитие исторически-конкретной морально-эти­ческой системы жизни и деятельности людей. Человеческая мудрость, рассматриваемая как совокупность разума, нравст­венных идеалов, этических принципов и норм жизни, характе­ризует смысл и содержание определенного конфессионального направления религии. Религиозная антропософия фактически отражает и выражает специфику общечеловеческой нравствен­ности и морали. Согласно Канту, все это проявляется как мо­ральный закон, находящийся в нас самих и обращенный к по­знанию Бога. У Льва Толстого он предстает в виде растворен­ного во всем божественного начала. Немецкий ученый-фило­соф и великий русский писатель, как никто до них, стремились превратить христианскую моральную заповедь в общечелове­ческую мудрость, в моральный закон, принцип добропорядоч­ной жизни. Всякий человек, сознающий закон добра, и по Кан­ту, и по Толстому, уже в силу одного этого пожелает его испол­нить. Человек, будучи созданным по образу и подобию Бога, должен нести личную ответственность за все то, что он творит на Земле и в Космосе. Его мудрость состоит в том, чтобы пред­видеть и упреждать все возможные негативные последствия его преобразовательной деятельности.

Истоком же человеческой мудрости И. Кант называл мо­ральное самопознание, которое формирует «беспристрастность в суждениях о самом себе при сравнении с законом и искрен­ность в признании в себе своего морального достоинства или недостойности» [13]. «Люди равны в Боге, но не равны в при­роде, и это естественное неравенство побеждает этическую идею их равенства там, где эта идея лишена религиозной санк­ции», - заметил в свое время религиозный философ С.Н. Булга­ков (1871—1944) [14]. Религиозно-этическую санкцию на духов­ное равенство людей перед лицом Бога и их «самосостояния» (А.С. Пушкин) человечество впервые обрело только в истинно христианской вере.

личность. Его слова о роли божественного и о назначении чело­веческого разума обращены именно к личности, а не к челове­ческому роду вообще. Но чтобы понять учение Христа, замечал Лев Толстой в одном из своих религиозно-философских тракта­тов, необходимо прежде всего очистить свое сознание. Христос наставляет людей не делать глупостей. В этом состоит самый простой, всем доступный смысл его учения. «Как бы кто ни по­нимал личность Христа, - заявлял писатель-мыслитель, - то учение его, которое уничтожает зло мира, и так просто, легко, несомненно, дает благо людям, если только они не будут извра­щать его, это учение...» [15].

Многие христианские мыслители еще в глубокой древно­сти подчас впадали в крайности, делая неадекватные выводы из основного принципа христианской антропософии, что приводи­ло к возникновению еретических учений, которые отрицали ценность материального бытия. Так, манихейство, сформиро­вавшееся на территории современного Ирака под влиянием христианства, категорически отвергало ценность материально­го мира, фактически призывая к уничтожению материального начала. Это учение было осуждено Церковью еще во II веке. Церковь признает материальность, а значит, и телесное, плот­ское начало, как ценность, созданную Богом. Каждый, кто хоть раз держал в своих руках Евангелие, наверное, не мог не заме­тить, что Христос не только учил людей достойно жить, пропо­ведовал духовные принципы великого, возвышенного и пре­красного, но и избавлял людей от физических недугов. Исцеле­ние больных было важной частью его общественного служе­ния.

Действительно, в христианстве всегда огромное значение придавалось проблеме помощи человеку, попавшему в беду. Понимание же болезни в христианском учении основывается на представлении о физическом недуге как о нарушении чело­веком Божьего замысла его творения. В Библии сказано, что на­станет время, когда ни один из жителей Земли не скажет: «Я болен» (Исаия 33, 4). Но этого не добиться исключительно уси­лиями самих людей.

ждение. Полнота здоровья для христиан достигается тогда, ко­гда духовное начало господствует над материальным, когда страстная человеческая природа подчиняется духу и нравствен­ному закону. В этом отношении, по Гегелю, «философия тож­дественна с религией» [16]. Но тождество это диалектическое, с включением момента различия, которое «заключается в том, что философия совершает это собственным методом, отличным от метода, который обычно именуют религиозным» [17].

Учеными и философами сегодня глубоко анализируются особые состояния необычного мистического подъема, порой отмечающиеся у верующих. Они сопровождаются бурной радо­стью, сверхчеловеческим излиянием внутренних сил. Такие не­ординарные состояния психологами характеризуются как уни­кальные феномены фанатичной веры. Верующие искренне упо­вают на сверхъестественные силы, способные излечить их бо­лезни Е.Ф. Солопов, современный философ-диалектик, отмеча­ет следующий момент: «Мистическое сознание, будь то мысли или чувства, всегда включает веру в непосредственную связь человека со сверхъестественным, веру в чудо. Самое древнее историческое проявление мистики просматривается в перво­бытных шаманско-оргиастических культах. А в современной культуре в силу ряда причин происходит реанимация шаманиз­ма» [18].

В христианстве одну из важнейших проблем представляет сам феномен человеческой жизни. Приведем в связи с этим еще одну цитату из Евангелия: «Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мерт­вым погребать своих мертвецов» (Мф., 8, 21-22). Это значит, что в христианском учении граница между живыми и мертвы­ми пролегает не в области земного, телесно обусловленного (природного) существования, а.

Из всей совокупности знаний, сведений, которыми распо­лагает современный человек, содержанием религиозной духов­ности становятся лишь те, которые имеют некое персональное назначение в сфере его личной повседневной жизни и деятель­ности. Круг специфических знаний или сведений о мире, чело­веке определяется особенностями жизни конкретного индиви­да, его практическими и духовными интересами. Действитель­но, человек воспринимает и высоко ценит только те чувства, те идеи и мысли, которые ему близки, понятны, а самое главное - имеют для него самого глубокий личный жизненный смысл. Последний определен во многих религиозно-философских уче­ниях как парадигма человеческого бытия: «Время жизни прохо­дит, начинается поток вечности». Наличие, например, у пред­ставителей творческой интеллигенции и вообще у людей особо впечатлительных обостренной потребности во внутреннем са­мососредоточении, сопереживании предполагает некую естест­венную психофизиологическую обусловленность, связанную с мистическим миросозерцанием и религиозным самосознанием.

Религиозное чувство творческой интеллигенции, наверное, всегда связано с особыми эмоциональными свойствами и высо­кой способностью к воображению. Конечно, такая способность относится к сфере сугубо личных представлений, идей и идеа­лов жизни. Но она, несомненно, связана с психофизиологиче­скими особенностями коэволюции разумного человека. Любое воображение компенсирует недостаток в информации, в точ­ных сведениях о ком-либо или о чем-либо и тем самым способ­ствует закреплению религиозных знаний, догм. Для воображе­ния характерно спонтанное ускорение психофизиологических реакций у человека, из-за чего сильно изменяется эмоциональ­ный настрой, обеспечивая религиозный экстаз.

Но как бы там ни было, в духовных религиях особо при­оритетными были и остаются культурно-нравственные и соци­ально-моральные проблемы. Причем морально-этические цен­ности порой ставятся выше мистических. Так, Ньютон писал, что нравственный закон заключается в семи заповедях. Из них первая - «признать единого господа Бога... И без этого начала не может быть добродетели...» [19].

4.6.