<<
>>

172. Е. А. Долгоруковой Басманная, 6 октября 1850 г.

Полагаю, сударыня, что теперь вы уже прочитали возражение г-на де Ларошжаклена \ о котором я вам как-то говорил. Это произведение, сказал я, по-моему, представляет особый иптерес для нас, русских, и затрагивает вопросы, которые мы часто обсуждаем между собой.
А теперь позвольте мне изложить вам размышления, которые оно у меня вызвало. Предупреждаю, что мы вступим па раскаленную почву, но, надеюсь, нам удастся пройти по пей и пе прожечь башмаков.

Г-н де Ларошжаклен опирается па известное высказывание Массильона. Приведу это высказывание целиком: его стоит перечитать в том виде, в каком его слышали из уст сего христианского оратора. Вот какими словами изъяснялся скромпый клермонский епископ в Версале, в присутствии преемника Людовика XIV, того самого короля, который сказал: «Государство — это я»:

«По, государь, властелин, великий мира сего существует не только для себя самого, он имеет обязательства перед своими подданными. Народы, возвысив его, доверили ему власть и получили право на его заботу, время и бдение. Ведь это пароды целиком и полностью создали королей. Да, спр, именно по выбору народному скипетр оказался в руках Ваших предков. Это парод зознес их на щит и провозгласил государями».

«Королевство переходило впоследствии по наследству их преемникам,— так повелось искони и по добровольному согласию нации. Они занимали троп благодаря самому своему появлению на свет, по первоначально врожденная эта прерогатива была им присвоена с согласия общества. Одним словом, поскольку у истоков королеиской власти стоим мы, короли должны ею пользоваться лишь в наших интересах» 2.

Что вы об этом скажете, сударыня? Не находите ли вы, что королям полезно и необходимо услышать иногда подобные речи, доносящиеся изредка из среды льстецов, царедворцев и лакеев, их окружающих? Не думаете ли вы, что Бог истинный, обзаводясь служителями, хотел, чтобы они доводили его слова во всей их силе не только до слуха народа, но и до его властелинов? Смею надеяться, что ваша серьезная и искренняя вера не помешает вам с этим согласиться.

А знаете ли вы, что нужно для того, чтобы священник мог говорить такие вещи? Нужно, чтобы церковь была свободной, чтобы ни снаружи, ни изнутри она не повиновалась никому, кроме себе самой, то есть Иисусу Христу, всегда сущему в ее лоне. Л что жо делать, чтобы установилось такое положение? Можете ли вы указать средство, отличное от того, которое нашли западные народы, опираясь на свою историю, престиж Рима, наследство князя апостолов и с помощью присущего им логического ума? Ведомо ли вам иное решение этой великой проблемы, чем наличие видимого главы, независимого от всякой человеческой власти, подчиняющегося лишь самому себе,— живого выражения общности церкви и ее власти в тех неизбежных промежутках, когда она пе может поднять голос, дабы провозгласить свою священную и непреклонную волю? Что до меня — мпе оно неведомо. Разве все богословские, догматические, канонические и другие соображения не бледнеют перед этим высшим соображением независимости церкви? Разве вся власть семи вселенских соборов не меркпет перед этой властью, первейшей изо всех, поскольку она предполагает существование церкви, которое невозможно постичь, если она не обладает полной свободой? Вот в чем заключается вся проблема filioque3, сведенная к самому простому ее выражению. Речь идет именно о filioque. Церковь или, если хотите, та часть церкви, где идея ее универсальности и единства находит свое глубочайшее выражение, где необходимость этой идеи воспринимается как нельзя более непосредственно, захотела, чтобы ей добровольно подчинялись в лице ее главы — вот и все,— ибо она хотела быть независимой, суверенной, свободной от всех препятствий, чинимых людьми,— и все это в интересах истины, религии, человеколюбия, вверенных ей самим Иисусом Христом; ибо она не захотела находиться в зависимости от прихоти каждого случайного власте- i860 243

лина, каждого, кто сам себя провозгласит господином себе подобных. Таковы были римское властолюбие и стремление к узурпации, явившиеся в конечном счете, как известно, не чем иным, как естественным следствием серьезного отношения народов Европы к решению самой серьезной в мире проблемы, неизбежным развитием религиозной идеи в обществе, то есть в той самой среде, где должны были проявиться все ее результаты, все ее последствия.

Безусловно,— и этого никто никогда не отрицал,— удивительная судьба римской церкви, создапная природой вещей, историей и религией, должна была вызывать у нее соблазн злоупотреблений, и несомненно, что человек слишком часто вмешивался в ее дела, что интересы земные неоднократно переплетались здесь с интересами небесными, но не менее очевидно, что претерпев все трудности судьбы, навязанные церкви в одной из частей христианского мира, человечество в общем и целом извлекло из них большую выгоду, получило несравненную возможность упражнять разум, приобрело высокое уважение к власти мысли, зародыш глубокого презрения ко всем беспощадным общественным силам, возвышепиое стремление к тем далям, откуда на землю проистекает истина и благодать,— всего этого не было бы, если бы духовная власть не установилась как высшая независимая и неограниченная сила на самой верхушке общества, если бы она обреталась в прихожей у власти светской.

Наконец, даже если разделять точку зрения на церковь протестантов, которые считают ее просто объединением верующих, или же точку зрения римской церкви, согласно которой она представлена своим духовенством,— в любом случае необходимо, чтобы она могла свободно мыслить, действовать и особенно проповедовать так, как ей нравится; именно это и недостижимо без наличия конституции, которая гарантировала бы ее от посягательств земных владык.

Но, быть может, сударыня, вы бы предпочли, чтобы безгласная, углубленная в свои обряды, склонившая голову перед политическими властями церковь ничуть не смела поучать великих мира сего, чтобы она имела или не имела право голоса по воле этих людей, всегда стремящихся, как вы знаете, узнать правду; чтобы самые красноречивые, самые блестящие и святые служители хирели из-за каприза, неспособности, корысти этих самых людей; быть может, вы находите, что для распространения слова Божьего нет необходимости в полной свободе, что она должна быть ограничена людской волей; возможно, вы полагаете, что проповедь отнюдь не является необходимой принадлежностью преемников апостолов, что церковь Иисуса Христа, созданная словом, теперь в ней пе нуждается, что отныне она вполне может без таковой обойтись во ИхМя наибольшего благополучия верующих и вящей славы Господа; что она, наконец, можег жить полной жизнью, исполнять все свои святые обязанности, достигать всего, несмотря на то, что ей заткнули рот, подавили вдохновение, извратили ее права. Если бы оказалось, что вы придерживаетесь такого мнения, мпе было бы не о чем с вами говорить и осталось бы только внутренне взывать к тому духу, который Иисус Христос ниспослал на землю, «хотя он исходит и пе от него», для того, чтобы он озарил ваше сердце и вернул на путь истинный ваш заблудший дух.

Ио я очень надеюсь, что все это не так и что вы, как и я, убеждены в том, если в каком-нибудь безвестном уголке земного шара и существует некая христианская община, низведенная до столь жалкого состояния, таковой никогда не будет участь истинной церкви Иисуса Христа, церкви вселенской и православной, к которой мы имеем счастье принадлежать.

Еще одно соображение. Говорили, что Евангелие утверждает, будто Дух исходит от отца; это так, но где сказано, что он пе исходит от Сына? Почему, спрашивается, первое исключает второе? Разве Иисус Христос пе разделяет со своим отцом все его титулы за исключением отцовского звания 4? Почему же он не может разделять с ним также и того титула, в силу которого Святой Дух исходит от отца? Но, говорят мне, вы, верно забыли, что до восьмого века и сама римская церковь вовсе не утверждала, что дух исходит от Сына5. Конечно, не забыл; ну, а вы помните, что она также отнюдь не утверждала до Константинопольского собора, то есть до четвертого века, что он исходит от отца в? Суть в том, что символ веры составляют лишь тогда, когда возникает какая-либо ересь; итак, поскольку участие Сына в происхождении Духа Святого до восьмого века никогда не оспаривалось, было совершенно пи к чему упоминать его в символе веры, вот и все.

Хотите, я коротко изложу вам всю историю filioque? Вот она: испанские раскольники, наследники тех ариан, которые отрицали божественность Иисуса Христа7, вздумали однажды поставить под сомнение его участие в происхождении Святого Духа, которое, как мы знаем, никто до сих пор не доказал и не оспорил. Церковь, как полагается, сначала колебалась прежде чем высказаться за это нововведение, которое еретики сделали необходимым, и Лев III повесил в храме Святого Петра знаменитые серебряные скрижали с древним символом веры по- гречески и по-латыни; но желая воздать Иисусу Христу надлежащие почести, церковь вскоре включила слова filioque в символ веры8, будучи вначале уверена, что предоставляя верующим новую возможность прославлять божественное имя Сына Божьего, она ничем не обидит Бога; затем,— что текст в ее глазах имеет лишь условное значение по той причине, что всей своей канонической значимостью она обязана лишь себе самой; что, наконец, вселенская церковь никогда не утратит своих прав, что она до скончания веков будет пользоваться всеми преимуществами, всеми наущениями церкви изначальной.

В это время два принципа, которые во все времена властвовали над миром,— идея и форма, мысль и ее выражение, более или менее несовершенное,— должны были объединиться на повой почве, там, где все серьезные интересы человечества проявлялись со времени пришествия Спасителя; и в тот решительный момент, когда они, наконец, объединились, идея, однажды проявившись обычным для разума способом, пе могла более отступать, не могла более отказаться от власти; она могла лишь пойти на некоторые уступки в пользу объединения, что она не преминула сделать, предугадав, впрочем, что ее обвинят в непоследовательности за этот акт братского человеколюбия те самые люди, которых она намеревалась этим облагодетельствовать. Писание, в свою очередь, обнаружив себя на дневном свету, не могло уже впредь отрекаться от самого себя.

Итак, обе христианские семьи продолжали играть каждая свою роль. Одна из них стала дерзко противоречить писанию и ие побоялась приписать Иисусу Христу титул, который ему обычно в то время не приписывали, но который, как опа считала, ему принадлежит, согласно смыслу священного текста; другая же, более осторожная, более верная букве Писания, отказала ему в этом имени и назвала схизматиками тех, кто, по их мнению, придавал слишком большое значение Спасителю, кто осмелился усугубить его величие, умножить причины, по которым ему поклоняются. Таков ход истории. Что из этого следует? Конечно, то, что преувеличенная любовь к Господу 9 смутила веру европейских народов, и что мы все еще придерживаемся буквальной истины евангелической доктрины благодаря нашей приверженности священным текстам. Возблагодарим небеса за то, что они наградили нас верой более сдержанной, чем наших западных братьев, и будем надеяться, что Бог соизволит простить им их заблуждение благодаря их пылкой любви к его возлюбленному Сыну.

Отдаю эти размышления, сударыня, на суд вашей благосклонной учености и заранее подчиняюсь вашему приговору. Надеюсь, что выиося его, вы будете руководствоваться благочестивой терпимостью, которая издавна отличает пас от всех других народов, но которая, боюсь, вскоре станет драгоценным достоянием лишь немногих избранных, таких как вы!

<< | >>
Источник: П.Я.ЧААДАЕВ. Полное собрание сочинений и избранные письма Том 2 Издательство Наука Москва 1991. 1991

Еще по теме 172. Е. А. Долгоруковой Басманная, 6 октября 1850 г.: