РУССКИЙ МАРКСИЗМ 

Массовое разочарование в народничестве, вызванное повальным террором 80-х годов и убийством Александра II, поставило перед революционным движением задачу поиска новых социальных идеалов, новых форм борьбы с самодержавием.

1. Ортодоксальный марксизм Зарождение русского, или ортодоксального, марксизма относится к началу 90-х годов, когда в Женеве несколько бывших народников (П.Б. Аксель- род, В.Н. Засулич и др.) создали группу «Освобождение труда». Возглавил ее ГВ. Плеханов (1856-1918), «самый выдающийся марксист до Ленина», как его называли в советской историографии*. Прежде он был одним из крупнейших дея-

Ленин давал высокую оценку трудам Плеханова. В своей брошюре «Еще раз о профсоюзах» он писал, что «нельзя стать сознательным настоящим коммунистом без того, чтобы изучать - именно изучать - все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе

261

телей «Земли и Воли» и «Черного передела», дважды «ходил в народ» с революционной агитацией. В марксизм перешел, глубоко разочаровавшись в «революционной метафизике» народничества. Однако это не помешало ему воспринять теорию Маркса и Энгельса сквозь «призму бакунинского учения», традиций русской «географической социологии» (В.О. Ключевский, Л.И. Мечников), благодаря чему созданная им модель исторического материализма существенно отличалась от марксистского оригинала.

Из многочисленных трудов Плеханова прежде всего выделяются следующие: «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895), «Основные вопросы марксизма» (1907), «Materialism militans» (1908-1910), «История русской общественной мысли» (1914), оставшаяся незавершенной.

Освещая мировоззрение Плеханова, необходимо подчеркнуть, что он был сторонником не просто материалистического, а монистического понимания истории.

«1) состояние производительных сил,

2. обусловленные им экономические отношения,
3. социально-политический строй, выросший на данной экономической «основе»;

марксизма». В сноске к этому месту он добавлял: «Кстати, нельзя не пожелать, во-1-х, чтобы выходящее теперь в свет издание сочинений Плеханова (речь идет о первом, 24-томном издании. -A3) выделило все статьи по философии в особый том или особые томы с подробнейшим указателем и проч. Ибо это должно войти в серию обязательных учебников коммунизма. Во-2-х, рабочему государству, по-моему, следует требовать от профессоров философии, чтобы они знали изложение марксистской философии Плехановым и умели передать учащимся это знание». Все это осталось, однако, простым пожеланием, так и не получившим сколько-нибудь обязательной силы.

262

4. определяемая частью непосредственно экономикой, а частью всем выросшим на ней социально-политическим строем психика общественного человека;
5. различные идеологии, отражающие в себе свойства этой психики».

Плеханову казалось, что эта «монистическая формула» не только «чужда эклектизма», но и «насквозь пропитана материализмом». Однако тут он впадал в заблуждение, путая монизм с иерархизмом. «Русский марксист» не замечал, что в его схеме идеология детерминирована отнюдь не экономикой, а психикой, на манер того, как это было в субъективной социологии Лаврова и Михайловского.

В соответствии со своим убеждением, что «наиболее последовательные и наиболее глубокие мыслители всегда склонялись к монизму», Плеханов проводил монистический принцип и в диалектическом материализме.

Не менее упрощенно понимал Плеханов и диалектический метод, который свел к совершенно прозаической схеме «скач-

263

кообразного», «революционного» развития. При всем своем литературном таланте он, к сожалению, не обладал достаточно глубокой философской интуицией, чтобы внести нечто новое в методологию марксизма; его уделом всегда оставалось ортодоксальное начетничество, заменявшее ему творчество.

Все это было чревато расколом, и он уже остро чувствовался в самой группе «Освобождение труда». Об этом свидетельствуют, в частности, разногласия по вопросу о будущей русской революции. Если Плеханов, следуя логике автора «Капитала», не допускал и мысли, что в России совершится революция, пока капитализм не наберет полной силы и пролетариат не составит большинства населения, то BJ4.

2. Философия большевизма. Возникновение большевизма связано с «коренной ревизией социологической теории марксизма,прежде всего учения о международном характере «коммунистической революции»*. Опираясь на открытый русскими народниками закон неравномерного развития капитализма (В.П. Воронцов), идеолог большевизма Ленин про-

«Ни французам, ни немцам, ни англичанам, - писал Энгельс, - никому из них в отдельности не будет принадлежать слава уничтожения капитализма; если Франция - может бьггь - подаст сигнал, то в Германии, стране, наиболее глубоко затронутой социализмом и где теория наиболее глубоко проникла в массы, будет решен исход борьбы, и все же еще ни Франция, ни Германия не обеспечат окончательной победы, пока Англия будет оставаться в руках буржуазии. Освобождение пролетариата может быть только международным делом». Никакого исключения из этого правила Маркс и Энгельс не делали, если не считать то, что в роли «заряженной бомбы», помимо Франции, по их мнению, могла выступить и Россия.

264

возгласил «непреложный вывод» о победе социализма «первоначально в одной или нескольких странах». Эти страны должны составлять слабые звенья капитализма, т.е. не принадлежать «к числу эксплуататорских стран, имеющих возможность легче грабить, и могущих подкупить верхушки своих рабочих». К ним в первую очередь принадлежала Россия, что не только позволяло русскому пролетариату занять положение «бесконечно более высокое, чем его доля в населении», но и перемещало центр мировой революции из Европы в Россию.

Punktum saliens большевизма с самого начала стал вопрос об отношении к диалектике, философии Гегеля. Многие социал-демократы причисляли диалектику к «устаревшим частям» марксизма, трактуя ее как «идеалистический пережиток», который никак не совместим с «научным характером общественного учения Маркса» \ЯА Бершан]. Попытка Плеханова защитить «нашу логическую твердыню» не могла вызвать ничего другого, кроме «душевной боли» [А Адлер]. Своего предельного накала споры о диалектике достигли в трудах Богданова и Ленина, выразивших противоположные подходы к философскому обоснованию марксизма.

а) АА Богданов (1873-1928). Получивший медицинское образование на естественном факультете Московского университета, Богданов с самого начала тяготел к позитивистскому обоснованию марксизма. Уже в ранний период своего творчества он пытался представить марксистскую философию в «более широкой и яркоцветной редакции», чем «сухая и отжившая плехановская ортодоксия». Главной помехой на пути к этому он считал диалектику, которая, на его взгляд, не достигла «полной ясности и законченности» ни у Гегеля, ни у

265

Маркса и из-за этого не могла быть применена в сфере мировоззрения и научного познания. Вместо диалектического метода предлагал обратиться к «критической философии» Э. Маха, полагая, что она органично сочетается с учением Маркса. «За последние полвека, - писал Богданов, - на сцену выступили две новые философские школы, связанные с именами К. Маркса и Э. Маха...

Сущность эмпириомонизма - отрицание принципиального различия между физическим и психическим: это лишь две последовательные фазы организации опыта - индивидуального и социального. Второй тип организации опыта - психический - непосредственно вытекал из результатов первого - физического. Следовательно, «действительный», «объективный», «независимый» мир оказывается нашим построением, созданием нашей чувственно-психической организации. «Быть объективным», «быть действительным» - значит попросту стоять в известном отношении к некоторой группе явлений, отношении, которое неодинаково не только для разной категории фактов, но и для разных состояний одного и того же факта. Например, реальность (бытие) треугольника совсем не та же, что реальность зеленого дерева, или реальность Наполеона I, или реальность какого-либо языка и тд. Каждому из этих видов реальности соответствует особая форма индивидуальной и социальной организации опыта. Эмпириомонизм приводил к безусловной релятивизации познания, субъек-

Для Ленина Богданов был примером того, «как мертвый философский идеализм хватает живого марксиста». Однако различия в философских взглядах не мешали их единству в политике. Впоследствии Ленин подчеркивал: «Летом и осенью 1904 г. мы окончательно сошлись с Богдановым... и заключили тот молчаливый и молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок, который просуществовал все время революции и дал нам возможность совместно провести в революции ту тактику революционной социал- демократии (^большевизма), которая, по моему глубочайшему убеждению, была единственно правильной».

266 тивно-идеалистическому истолкованию проблемы истины.

В своих трактатах «Эмпириомонизм» (1905-1906), «Падение великого фетишизма» (1910), «Вера и наука» (1910), «Философия живого опыта» (1913) Богданов настойчиво убеждал, что марксизм несовместим с признанием объективности какой бы то ни было истины, признанием всяких вечных истин. В этом вопросе он решительно расходился с Лениным, который стоял на точке зрения не только объективности, но и абсолютности истины. Согласно Богданову, относительность истины удостоверяется тем, что в основе познавательного процесса лежит не объективный факт сам по себе, а чисто психологическая процедура подстановки, т.е. неявного, но постепенно все более осознаваемого отождествления де- ятельностных актов и опосредствующих эти акты идей, перенос идей с одной области на другую и персонификация результатов коллективного опыта, наделение их статусом предметности. По его мнению, понятие материи возникает вследствие осознания некоторого «общезначимого сопротивления человеческим усилиям», обнаруженного с помощью коллективного труда. Принцип подстановки у Богданова выполнял роль некой «основной метафоры», позволявшей переводить индивидуальный опыт в социальный, психическое - в физическое.

В философии эмпириомонизма всякая объективация опыта была равносильна расщеплению сознания, т.е. возникновению интеллектуального дуализма, который порождает авторитарный фетишизм или, иначе, религиозное мышление. Борьба против «властных фетишей» как в сфере духа, так и в сфере социальности составляла внутреннюю потребность создателя эмпириомонизма. К таким властным фетишам он относил и «абсолютный марксизм», марксизм Плеханова, Ленина.

б) ВМ. Ленин (1870-1924). Несмотря на внешний пиетет, отношение Ленина к марксизму было далеко от ортодоксальной почтительности, свойственной Плеханову. И если тем не менее он в философских спорах нередко принимал сторону Плеханова, то делал это исключительно в силу общности их ориентаций на диалектический материализм, а не по причине полной уверенности в правоте первого русского марксиста.

Ленин не мог пройти мимо того факта, что марксистская

267

философия оказалась в противоречии с новейшими открытиями в естествознании, особенно в физике. Создатель этой философии Энгельс придерживался механистической трактовки сущности материи, т.е. сводил материю к телесности, веществу*. В конце XIX в. наука пришла к выводу, что реальное бытие вовсе не сводится к одной только телесности, к атомам, а имеет еще и некое энергийное состояние («поле»), может существовать и распространяться в пространстве независимо от вещественного объекта. Это открытие побудило многих ученых не только отвергнуть материализм («материя исчезла»), но и стать на позиции субъективного идеализма («материя есть плод чистой мысли»). Началось брожение и в рядах русских марксистов. Одни, как, например, Плеханов, ударились в апологию «материалистического взгляда» Энгельса на том основании, что «нельзя быть марксистом, отрицая философскую основу марксизма», другие, подобно Богданову, пошли на сближение с махизмом, эмпириокритицизмом. Ленина не устраивал ни тот, ни другой варианты: Богданова он осудил за «философские злоключения», Плеханова - за неумение отличить «метод Энгельса» от «той или иной буквы у Энгельса». Решение проблемы он видел не в отходе от диалектического материализма и не в оправдании его конкретной исторической формы, а в ревизии «натурфилософских положений» Энгельса, в развитии «революционной суш» диалектического материализма применительно к современному естествознанию.

Согласно Ленину, «исчезновение материи» - это всего лишь очередной миф идеалистической философии; исчезает не материя, а существующий предел наших знаний о материи, исчезают такие ее свойства, которые раньше казались абсолютными, неизменными. В материи всегда сохраняется некая постоянная константа, не колеблемая никакими открытиями в науке. Эта константа не онтологического, а гносеологического характера: «...единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм,

В «Анти-Дюринге» сказано, что материя - это абстракция, в которой «мы отвлекаемся от качественных различий вещей, когда объединяем их, как телесно существующие, под понятием материи». Точно так же в «Диалектике природы» читаем: «Вещество, материя есть не что иное, как совокупность веществ, из которых абстрагировано это понятие...».

268

есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания». Ленина не смущало то, что свойство объективности касалось не сущности вещей самих по себе, а только их отношения к сознанию, ощущениям. Ему важно было другое: если сущность, или субстанция материи относительна, релятивна, то ее независимость от человеческого сознания вечна и неизменна. Материя вновь обретала отторгнутый от нее ранее физикой атрибут абсолютности, освобождаясь заодно от каких бы то ни было колебаний и тенденций в научном познании. Налицо была предпосылка дог- матизации материализма, превращения его в чисто идеологический инструментарий.

На основе гносеологического критерия Ленин подходил и к разработке диалектики. В отличие от Плеханова, трактовавшего диалектику в аспекте «скачкообразного» развития, беря ее как «сумму примеров» («то же у Энгельса», добавлял Ленин), он видел в ней прежде всего «закон познания (и закон объективного мира)». Плеханов, отмечал Ленин, не обратил внимания на то, что «диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма», а стало быть, философского материализма. Однако Ленин учитывал полемику вокруг гегелевского метода в социал-демократическом движении. «Логику Гегеля, - писал он, - нельзя принимать в данном виде; нельзя брать как данное. Из нее надо выбрать логические (гносеологические) оттенки, очистив отIdeenmystik-. это большая работа». Для Ленина это означало - «читать Гегеля материалистически», т.е. выкидывая «большей частью боженьку, абсолют, чистую идею etc.»*. В результате оставалась сугубо прагматическая гносеологическая схема:

а) диалектика есть «правильное отражение вечного развития мира», т.е. такое отражение, которое показывает, «как могут и как бывают (становятся) тождественными противоположности»;

Вот лишь один пример такого «материалистического» прочтения Гегеля. У немецкого философа сказано «Нет ничего ни на небе, ни в природе, ни в духе, ни где бы то ни было, что не содержало бы вместе и непосредственности и опосредования». Ленин снабдил эту цитату двумя ремарками: «1) Небо - природа - дух. Небо долой материализм. 2) Все vermittelt = опосредовано, связано в едино, связано переходами Долой неба закономерная связь всего (процесса) мира».

269

б)              в человеческом сознании «отдельные стороны движения» фиксируются в форме понятий («конечно, минус боженька и абсолют»). Понятия столь же подвижны, изменчивы, как и сам мир; соответственно, и на них распространяется принцип тождества противоположностей;

в)              истинность понятий (=знаний) доказывается практикой, которая «выше (теоретического) познания, ибо имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности».

В данной схеме существенным было то, что совпадение, тождество противоположностей бралось в качестве «ядра диалектики». Для Ленина это имело вполне конкретное идеологическое значение: ведь если начальная стадия развития совпадает с конечной, завершающей, то не так-то трудно предвидеть будущее! Логика Ленина здесь полностью совпадала с логикой Чернышевского; как-никак он имел «глубокое влияние... на Ленина» [НК Крупская].

В то же время бросается в глаза явно противоречащее принципу совпадения, тождества противоположностей утверждение Ленина о примате практики над теорией. Практика не может обладать всеобщностью по отношению к теории: она слишком субъективна, ограничена сферой деятельност- ного существования. Поэтому именно в теории снимается односторонность практического, опытно-эмпирического сознания и дается целостное знание объективного бытия. Апелляция к практике как к критерию истны стала едва ли не главной причиной дефилософизации, а затем и деантропологиза- ции большевизма, достигшей фатальной черты в сталинизме.

3 .Утверждение сталинизма. После смерти Ленина в большевистской партии развернулась острая борьба за идейное наследие «вождя мирового пролетариата». Главными соперниками оказались Сталин и Троцкий. На стороне первого выступил Бухарин, «мягкий интеллигент», немало сделавший для утверждения сталинократии.

а)Л.Д. Троцкий (1879-1940). В центре философии троцкизма - проблема «перманентной», мировой революции. Ее обоснование давалось с учетом ленинского положения о том, что победивший пролетариат одной страны, «экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое про-

270

изводство, встал бы против остального, капиталистического мира». По мнению Троцкого, это надо понимать не как победу социализма в одной, отдельно взятой стране, а лишь как получение возможности пролетариатом данной страны первым начать мировую социалистическую революцию. Такая честь выпала пролетариату России - одной из самых отсталых стран в общей системе капитализма.

Какие же исторические закономерности усматривал за всем этим Троцкий? «Поскольку, - писал он, - наиболее загадочным кажется все же тот факт, что отсталая страна первою поставила у власти пролетариат, приходится заранее разгадку этого факта искать в своеобразии этой отсталой страны». Оно ему виделось прежде всего в замедленном характере развития России, обрекшем ее на экономическую отстал ось, примитивность общественных форм, низкий уровень культуры. Причина тому - ее уникальное географическое местоположение. Огромные просторы «провоцировали» экстенсивный путь развития хозяйства; возможность территориальной экспансии на север и восток сдерживала процессы социальной дифференциации, интенсивно протекавшие на Западе. Наконец, восточнославянский этнос не нашел здесь никакого историко-культурного наследства, подобного греко-римскому миру, взрастившему западноевропейскую культуру. Вместо этого лишь «азиатские выходцы» многократно разрушали складывавшиеся основы социальности и цивилизации. Россия стояла между Европой и Азией, не трансформируясь окончательно ни в ту, ни в другую сторону. Она оказалась как бы в состоянии исторической «переходности», которая, будучи выражением слабости в предыдущие эпохи, приобретает новое качество в период капитализма.

С капитализмом Троцкий связывал осуществление некоего идеала всемирности как субстанционального свойства истории. Это означало упрочение универсальности и перманентности развития человечества. Тем самым исключалась возможность повторяемости форм развития отдельных наций. Капитализм давал высший критерий социальности, и отсталые страны больше «не соблюдают очередей»: они устремляются по пути прогресса, «перепрыгивая через ряд промежуточных этапов». «Развитие исторически запоздалой на-

271

ции, - пояснял Троцкий,- ведет, по необходимости, к своеобразному сочетанию разных стадий исторического процесса». Эту специфическую «привилегию исторической запоздалости» Троцкий называл «законом комбинированного развития». В нем он находил разгадку истории России, русской революции. На его взгляд, 1917 г. есть результат действия «комбинированных методов», сближения и взаимопроникновения «двух факторов совершенно разной исторической природы: крестьянской войны, т. е. движения, характерного для зари буржуазного развития, с пролетарским восстанием, т. е. движением, знаменующим закат буржуазного общества».

Таким образом, троцкизм разводил в разные стороны вопрос о социалистической революции и вопрос о социализме. Социалистическая революция открывала возможность вхождения России во всемирность, т. е. в русло капиталистического развития; социализм же должен был стать итогом длительного экономического и технического развития или, как выражался Троцкий, «американизации большевизма». Следует заметить, что наследие Ленина, особенно последнего периода, содержало предпосылки для подобных толкований.

б) Я Я Бухарин (1888-1938). Львиную долю по разгрому «русских перманентников» выполнил Бухарин, которого Сталин вплоть до самой высылки Троцкого из России (1927 г.) держал в роли своего ближайшего идеологического визиря. Но горькая чаша не обошла и его: сперва возникло дело о «правой оппозиции», а после - и вовсе обвинение в антимарксизме. Сталин припомнил Бухарину давний упрек Ленина в том, что «он никогда не учился, и думаю никогда не понимал вполне диалектики». Этого было достаточно, чтобы дискредитировав Бухарина как теоретика. На очередном пленуме ЦК партии в 1929 г. Сталин заявил: «Да, Бухарин теоретик, но теоретик он не вполне марксистский, теоретик, которому надо еще доучиваться для того, чтобы стать вполне марксистским теоретиком». Участь Бухарина была решена, однако никто не предполагал, что политическая агония «любимца партии» продлится еще почти целых десять лет.

Бухарина вряд ли можно назвать самостоятельным мыслителем; его ум никогда не обходился без догмы-ориентира, догмы-поводыря. Наиболее ярко это проявилось в его отно-

272

шении к диалектике. Целью Бухарина было не развитие диалектического метода, а укрепление «синтеза материализма и диалектики». Именно тут пролегала грань между ним и Лениным. Для последнего диалектика - это прежде всего «развитие мышления в его необходимости». Бухарин, напротив, сводил вопрос к выявлению «материального корня» диалектики, т. е. своего рода первосубстрата движущейся материи, которому соответствует «диалектическая формула Гегеля». Это материальное «нечто» суть механическое равновесие, выражающее устойчивость системных структур. Теория равновесия, по мнению Бухарина, освобождает диалектику от «теологического привкуса», содержащегося в гегелевской диалектике, и выступает общей «формулировкой законов движущихся материальных систем».

Главное в бухаринской концепции - это отношение между внутренним и внешним равновесием: внутренняя структура системы должна приспособиться к характеру внешнего равновесия. Применительно к обществу это означало следующее. Существование общества предполагает определенное равновесие между тремя его основными элементами: вещами, людьми и идеями. Это внутреннее равновесие. Но общество приспосабливается к природе, создавая систему общественного производства. Одна его сторона - производительные силы - находит воплощение в технике, которая образует «точный материальный показатель соотношения между обществом и природой». Другая сторона - «социальная оболочка», т. е. собственно производственные отношения, сводящиеся в конечном счете к имущественным отношениям. Пока социальная оболочка достаточно широка и устойчива, имеет место эволюция. Но когда производительные силы развиваются в такой степени, что они вступают в конфликт «с основным рисунком... производственных отношений», наступает революция. Старая оболочка взрывается и устанавливается новое общественное равновесие, «т. е. новая устойчивая оболочка производственных отношений, могущая служить формой развития производительных сил...».

Бухарину казалось, что на такой «повышенной основе» марксизм «впервые достигает своего социологического самопознания». В действительности же совершалось нечто со-

273

вершенно обратное. Применение механики еще больше усугубляло и без того редуцированный схематизм «материалистического понимания истории», полностью растворяя конкретных людей, живые личности не только в социальности, но и в материальности. История развивалась помимо них, а нередко и вопреки их воле.

Не меньшим псевдодиалектическим формализмом отмечен подход Бухарина кленинизации марксизма. Вся методология его состояла в использовании принципа историзма. В развитии марксизма он выделял «три больших ступени», которые «соответствуют трем большим отрезкам в истории рабочего движения». Первая ступень - это «марксизм марксов- ский - в собственном смысле этого слова». Его «социологическая подкладка» - революционные события 1848 г. Затем начинается другая эпоха и другой марксизм - марксизм «эпигонов II Интернационала». На данном этапе происходит «перерождение» марксизма, он приобретает «ревизионистский характер». Его отличительная черта - фаталистическое отношение к государственной власти, к капиталистическому режиму. Следовательно, историзму Бухарина берется в плоскости гегелевской трижды - как отрицание отрицания; под него лишь подводится «материальный корень» в виде социальной детерминанты. Оттого «ленинский этап» оказывается, с одной стороны, отрицанием ревизионистского марксизма, а с другой - возрождением «марксизма Маркса и Энгельса», хотя и на иной, империалистической, основе. Ленинизм представал как «синтез троякого рода»: во-первых, марксизма Маркса со всеми результатами анализа новейших социально-экономических явлений», во-вторых,«теории и практики борющегося и побеждают/егорабочего класса» и, в-третьих, «разрушительной и созидательной работы рабочего класса». Причем, последний синтез Бухарину представлялся «наиболее важным».

Бухаринская интерпретация ленинизма была самым решительным образом отвергнута Сталиным. Здесь ни слова не говорилось ни о диктатуре пролетариата, ни об обострении классовой борьбы по мере построения социализма, ни о руководящей роли партии. Кроме того, Бухарин всемерно возвышал значение крестьянства в «рабочей революции», а Ле-

274

нина называл «самым выдающимся аграрным теоретиком, который есть в среде марксистов». Для Сталина этого было достаточно, чтобы сделать Бухарина новой жертвой Молоха пролетарской диктатуры: «... дело ясное: Бухарин допустил полуанархические ошибки, - пора исправить эти ошибки и пойти по стопам Ленина».

в) ИВ.Сталин (1879-1953). Канонизация ленинизма всецело соответствовала политическим устремлениям Сталина, которому и принадлежал сам термин «ленинизм». Этим он отсекал все другие направления большевизма, в особенности связанные с именами Богданова и Троцкого. Сталин не только интернационализировал ленинизм, провозгласив его «марксизмом эпохи империализма и пролетарской революции», но и объявил его «новым видом» диалектического материализма, намного превосходящим все другие философские системы»*. Сущность ленинизма он сводил к двум основным моментам: во-первых, к учению о роли «авангарда», т.е. партии в политическом движении; во-вторых, к теории пролетарской революции. Значение авангарда обусловливалось тем, что «отмирание старого и нарастание нового» (так представлял себе Сталин «закон развития») совершается не вследствие «преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей». Это происходит оттого, что люди не свободны в выборе того или иного способа производства; их общественное бытие детерминируется предшествующим строем жизни. Даже улучшая орудия производства, они «не сознают, не понимают и не задумываются» над всеми последствиями своих действий, добиваясь лишь «непосредственной, осязаемой выгоды для

Примечательный штрих до Сталина по существу никто из партийных идеологов не воспринимал Ленина как самостоятельного философа. В нем главным образом видели «ученика Плеханова», правда, сумевшего исправить своего учителя «в некоторых существенных пунктах* [АМ.Деборин). Многим даже казалось, что Ленин «был бы удивлен, если бы ему сказали, что он открывает новую эру... в марксизме* [НА Карее]. Неудивительно,что СЯ. Вольфсон, автор первого у нас учебника по диалектическому материализму (1922), на протя жении всей своей книги цитирует Ленина как теоретика только один раз, в связи с определением классов, а в книге Н И. Бухарина «Теория исторического материализма» (1923) и вовсе отсутствует упоминание о Ленине как мыслителе.

275

себя». Авангард оказывался как бы мозгом, сознанием масс, без руководства которого невозможно построение социализма.

Все это очень напоминало идеологию ткачевского рево- люционаризма. Сталин превратил ленинизм в целую систему идеократии, ставшей основным источником всей цепи зол русской жизни советской эпохи.