<<
>>

Фигура «слушателя» и проблема точности

Авторский стиль Аристотеля - полная противопо­ложность стилю Платона. Прежде всего, трактат (а многие поколения читателей знакомятся с учением Аристотеля именно по трактатам, а не по диалогам, ко­торые в полном виде не дошли до потомков) - принци­пиально иная форма изложения мыслей, нежели дра­матическое произведение (каковым и является, как правило, диалог Платона).

Ho даже трактат не исклю­чает, в принципе, живости и образности языка, исполь­зования метафор, «украшения» мысли сравнениями, почерпнутыми из мифов. Подобные приемы нехарак­терны для трактатов Аристотеля. Ero язык сух и дело­вит. И эту черту текстов Аристотеля не объяснить их чисто внешними дефектами, вследствие которых требу­ется даже восстанавливать те или иные члены предло­жения, порой главные, - дефектами, которые исполь­зуются даже в качестве аргумента для квалификации того или иного текста как конспекта лекций философа.

Превращение Аристотелем философии «из поэзии в скучную прозу, из творчества любви в работу рассуд­ка» - эта характеристика авторской манеры Аристоте­ля, содержащаяся в недавно вышедшей книге Г.Г.Майорова «Философия как искание абсолюта» (79, с. 46), отражает неудовлетворенность аристотелевским текстом многих поколений философов, видевших (и не без оснований)в «омертвлении» языкаугрозуполноцен- ному развитию философии как духовного способа освое­ния бытия. Иной взгляд на аристотелевский текст представляет, вслед за немецким исследователем Мо­ром, Е.Ф.Литвинова, автор биографического очерка об Аристотеле, изданного в так называемой библиотеке Павленкова. Читателя, переходящего от сочинений Платона к сочинениям Аристотеля, утверждает она, по­ражает отсутствие драматической формы и чувства, с которым он уже свыкся, отсутствие живых людей, с кем он прежде «беседовал». Однако, расставаясь с прежним языком и манерой изложения, мы получаем возмож­ность использовать новый, обладающий достоинствами иного рода.

«Быть может, - пишет Е.Ф.Литвинова, - всякий, принимаясь за чтение Аристотеля, ощутил светлую грусть, не видя перед собой прекрасных и яс­ных образов, но глубокий читатель все-таки сознает, что, расставшись с платоновскими диалогами, он в зна­чительной степени вознагражден ясностью мысли и сло­га. Читая Аристотеля, чувствуешь, что имеешь дело с глубокомысленным и строгим судьей» (69, с. 156).

«Эсотеризм» Аристотеля в сравнении с «экзотериз- мом» Платона подчеркивает Т.В.Васильева. Для пони­мания особенностей Аристотелева стиля с этой точки зрения важно то, что мысль его «направлена внутрь предмета, аслово «работает» внутришколы» (30, с. 12). «Платон, - пишет Т.В.Васильева,- стремится к гомеро­вской сладости, он привлекает читателя, льстит его не- посвященности, говоря об отвлеченных и чуждых еще его непосредственному сознанию предметах на общепо­нятном языке, втягивая его в ход абстрактных рассуж­дений незаметно, приобщая к философской мудрости постепенно, наконец, от определения сугубо теорети­ческих проблем попросту отказываясь, довольствуясь просвещением взгляда, очищением от заблуждений и пробуждением от благодушной бездумной дремоты... Начиная с Аристотеля, можно говорить о собственном языке философии, о языке, утвердившем не только свой собственный круг обсуждаемых предметов, HO и свое собственное право говорить о них не то, что все лю­ди, и не так, как все люди» (Там же).

Отсутствие художественности в стиле изложения сопровождается у Аристотеля повышенным вниманием к логическим и причинным связям, к проявлениям об­щего в единичном. Этот путь мысли таит в себе собствен­ную поэзию, сокровенные переживания и высокие уст­ремления духа. «Аристотель занят не столько синтезом категорий, сколько их анализом, не столько конструи­рованием, сколько их описанием, и не столько их худо­жественной подачей, сколько методом всякого рода очень тонких различений, дифференциаций и логичес­ких противоположений», - замечал А.Ф.Лосев (73, с. 9). K сказанному следует добавить, что сдержанный ав­тор вдохновляется высокими идеалами.

«Сухая» силло­гистика была бы невозможна без идеала совершенного рассуждения, без благоговейного отношения к истине, оправдывающего титанические усилия, направленные на выявление таких форм «выведения» одной мысли из другой, при которых не утрачивается ни толики досто­верности. Произведения Аристотеля, в отличие от про­изведений Платона, нельзя назвать драмой мысли. B них проявляется, скорее, спокойная сила мысли, мощь умозрения, позволяющего человеку сохранить твер­дость духа и ясность разума в периоды сильнейших эмо­ционально-нравственных и социальных потрясений.

«Кому приходилось читать Аристотеля по-грече­ски, - пишет Т.В.Васильева, - тот знает, как мало он

употребляет слов, как экономит текст, не прибавляя ни к имени, ни к глаголу ни единой словесной подпорки, если формы падежа или спряжения дают возможность понять - а лучше сказать - расшифровать фразу. После Аристотеля никто уже не писал так сжато, но его муси- ческое вдохновение побуждало его испытать и исполь­зовать все возможности языка - и лексические, и грам­матические» (30, c.l55).

Аристократ Платон писал диалоги «для всех» и в этом смысле был демократичен. Сын врача Аристотель учитывал подготовленность аудитории. Сообщаемые им логические знания предназначены для гораздо более уз­кого круга читателей, чем знания этические. Известно, что по утрам Аристотель беседовал с учениками о труд­ных философских предметах, а в послеобеденное время читал риторику и диалектику для более широкой и ме­нее подготовленной аудитории. Тексты Аристотеля всегда адресованы «слушателю» («изучающему»), воз­можности и предпочтения которого иногда обсуждают­ся в трактатах. Например, во «Второй Аналитике» опи­сываются ситуации, когда «изучающий» принимает до­казуемое положение без доказательства, поскольку оно ему кажется правильным (в этом случае данное положе­ние есть предположение, причем именно для данного изучающего, а не вообще) и когда изучающий принима­ет то же самое, не имея о нем никакого мнения или имея противоположное (тогда данное положение называется л постулатом).

И постулат, и предположение Аристотель • отличает от того, что «необходимо истинно через само себя и необходимо должно казаться таким» (9, 76d25).

Bo второй книге «Метафизики» подчеркивается, что слушатель расположен, прежде всего, к привычному стилю изложения. To, что подается в необычной манере («то, что говорят против обыкновения»), кажется неу­местным («неподходящим»), непонятным и чуждым. Аристотель следующим образом характеризует разли­чия во вкусах учеников, которые следует учитывать, выбирая способ изложения знаний: «Одни не восприни­мают преподанного, если излагают математически, другие - если не приводят примеров, третьи требуют, чтобы приводилось свидетельство поэта. И одни хотят, чтобы все излагалось точно, а других точность тяготит или потому, что они не в состоянии связать [одно с дру­гим], или потому, что считают точность мелочностью» (10, 995а 5-10).

Примечательно, что философ, оставивший миру «Ана­литики», содержание которых определила идея точного мышления, относился тем не менее с пониманием к про­тивникам точности. «В самом деле, есть у точности что-то такое, из-за чего она как в делах, так и в рассуждениях не­которым кажется низменной», - признавал он (10, 995al0). Аристотель считал, что требовать математичес­кой точности от любого рассуждения, независимо от того, к какому предмету это рассуждение относится, было бы неправильно. Например, такая точность невозможна в рассуждениях о природе, поскольку природа материаль­на. Согласно Аристотелю, математической точности нуж­но требовать лишь от тех рассуждений, которые относят­ся к нематериальным предметам (10, 995al5). Однако в понятиях прекрасного и правосудного, которыми должна заниматься наука о государстве, «заключено столько раз­ного и расплывчатого», что реальной задачей может быть лишь приблизительное указание на истину, представлен­ное в общих чертах. Исходя из того, что имеет место в большинстве случаев, нужно и выводы распространять лишь на большинство случаев, а не на все. Человеку обра­зованному, считает Аристотель, свойственно добиваться той степени точности, какую допускает природа предме­та. «Рассуждение будет удовлетворительным, - утверж­дает он, - если удастся добиться ясности, сообразной предмету, подлежащему рассмотрению. Ведь не во всех рассуждениях, так же как не во всех изделиях ремесла следует добиваться точности в одинаковой степени... Оди­наково [нелепым] кажется как довольствоваться правдо­подобными рассуждениями математика, так и требовать отриторастрогихдоказательств» (11, 1094b 10-15, 25).

1.3.3.

<< | >>
Источник: Алексеев А.П.. Философский текст: идеи, аргументация, образы.- М.,2006. — 328 с.. 2006

Еще по теме Фигура «слушателя» и проблема точности: