<<
>>

Идеал достоверности и личная история в текстахДекарта

Особое значение для рассматриваемой здесь пробле­матики имеют произведения авторов, утверждавших математический идеал аргументации. Декарт, полагав­ший, что ищущие верного пути к истине должны зани­маться исследованием лишь таких вещей, о которых они могут иметь знания, «по достоверности равные арифметическим и геометрическим доказательствам», применяет в исследовании метафизических вопросов правила метода, позволившего ему достичь успеха в ма­тематике.

Для изложения своих философских идей Декарт ис­пользовал различные жанры. Здесь и диалог («Разыс­кание истины посредством естественного света»), и «личная интеллектуальная история» («Правила для руководства ума», «Рассуждение о методе»), и учебник («Первоначала философии»), и самонаблюдение («Раз­мышления о первой философии»), и ученый спор («Воз­ражения некоторых ученых мужей против изложен­ных выше «Размышлений» с ответами автора»).

B виде «личной истории» представлены методологи­ческие труды, где нашло наиболее яркое выражение стремление познающей личности освободиться от гнета схоластики, от привязанности к древним авторитетам. Обоснованию метода и правил для руководства ума слу­жат как общие рассуждения об опасностях, которым подвергает себя ищущий истину в случае, если решится следовать мнению авторитетов, так и рассказ автора о себе самом, о том, как он пришел к необходимости сформулировать свои правила и основоположения и по­чему они выглядят именно так, а не иначе.

«Следует читать книги древних, - пишет Декарт в «Правилах для руководства ума», - поскольку огром­ным благодеянием является то, что мы можем восполь­зоваться трудами столь многих людей как для того, чтобы узнать о тех вещах, которые уже некогда были удачно открыты, так и для того, чтобы напомнить себе о тех остающихся во всех дисциплинах вещах, которые еще надлежит придумать. Ho при всем том есть боль­шая опасность, как бы те пятна заблуждений, которые возникают из-за слишком внимательного чтения этих книг, случайно не пристали к нам, сколь бы мы тому ни противились и сколь бы осмотрительными мы ни бы­ли» (43, т.

1, с. 82). Осторожное отношение к «книгам древних» во многом обусловлено тем, что за текстом философ видит автора - человека, способного не только добросовестно заблуждаться, но и преднамеренно вво­дить в заблуждение читателя и, кроме того, постоянно стремящегося преувеличить значение своих изыска­ний: «Ведь писатели обычно бывают такого склада ума, что всякий раз, когда они по безрассудному легковерию склоняются к выбору какого-либо спорного мнения, они всегда пытаются изощреннейшими доводами скло­нить нас к тому же; напротив, всякий раз, когда они по счастливой случайности открывают нечто достоверное и очевидное, они никогда не представляют его иначе как окутанным различными двусмысленностями, ли­бо, надо думать, опасаясь, как бы не умалить достоин­ства открытия простотой доказательства, либо потому, что они ревниво оберегают от нас неприкрытую исти­ну» (43, т. 1, с. 82, 83). Если даже автор искренен и отк­ровенен, всегда найдется другое авторитетное мнение, противоречащее тому, которое доказывает он. Причину того, что в «общепринятой философии» нет бесспорных положений, Декарт усматривает в стремлении филосо­фов неправомерно расширить круг познаваемых пред­метов, «вещей»: не довольствуясь вещами ясными и достоверными, философы перешли к таким вещам, о которых можно делать лишь правдоподобные утверж­дения, а после прониклись столь сильным доверием K последним, что смешали правдоподобное с истинным, вследствие чего мнения авторитетов уже невозможно использовать для достижения достоверного знания.

Математике удалось счастливо избежать участи фи­лософии. Арифметика и геометрия «остаются не трону­тыми никаким пороком лжи и недостоверности», ибо предмету, которым они занимаются, свойственна чис­тота и простота. Столь же несомненной достоверностью знания, по Декарту, должна обладать философия и дру­гие науки. Как известно, «подлинную философию» Де­карт уподоблял дереву, корни которого - метафизика, ствол - физика, а ветви - все прочие науки, сводимые к трем главным - медицине, механике и этике.

Декарто­ва метафизика содержит начала познания, отождес­твляемые с «ясными и простыми понятиями, какими мы все обладаем» (см.: 43, т. 1, с. 309). Правдоподобное и сомнительное должно быть решительно устранено из корпуса научных знаний: «Всякая наука есть достовер­ное и очевидное познание, и тот, кто сомневается во многих вещах, не более сведущ, чем тот, кто о них ни­когда не думал, но при этом первый кажется более не­сведущим, чем последний, если о некоторых вещах OH составил ложное мнение; поэтому лучше не заниматься вовсе, чем заниматься предметами настолько трудны­ми, что, будучи не в состоянии отличить истинное OT ложного, мы вынуждены допускать сомнительное в ка­честве достоверного, ибо в этих случаях надежда на приумножение знания не так велика, как риск его убав­ления» (43, т.1, с. 80).

Декартов идеал совершенного знания, исключаю­щий апелляцию к авторитетам и определение истины «подсчетом голосов», допускает только два «действия разума», посредством которых можно прийти к позна­нию вещей без боязни обмануться. Это интуиция и де­дукция. B слово «интуиция» философ вкладывает но­вый смысл, отличный от того, что характерен для «школьного» употребления. Интуиция - «не зыбкое свидетельство чувств и не обманчивое суждение непра­вильно слагающего воображения». B «Правилах для руководства ума» Декарт определяет интуицию как «понимание (conceptum) ясного и внимательного ума, настолько легкое и отчетливое, что не остается никако­го сомнения относительно того, что мы разумеем, или, что то же самое, несомненное понимание ясного и вни­мательного ума, которое порождается одним лишь све­том разума и является более простым, а значит, и более достоверным, чем самадедукция...» (43, т.1, с. 84). Дос­товерная дедукция - выведение положений («вещей»), которые сами по себе неочевидны, из истинных и изве­стных принципов «посредством постоянного и нигде не прерывающегося движения мысли, ясно усматриваю­щей каждую отдельную вещь». Подчеркивая, что де­дукция удостоверяется интуицией («очевидность и дос­товерность интуиции требуется не только для высказы­ваний, но и для каких угодно рассуждений» (43, т.

1, с. 84)), Декарт усматривает отличие дедукции от инту­иции в следующем. Во-первых, дедукция предполагает движение, или некую последовательность, чего не предполагает в общем случае интуиция. Во-вторых, де­дукция, в отличие от интуиции, не требует наличной очевидности, но скорее «заимствует свою достовер­ность у памяти». Этими различиями объясняется то обстоятельство, что первые принципы познаются толь­ко посредством интуиции, их отдаленные следствия - только посредством дедукции, а положения, непосред­ственно выводимые из первых принципов, - и посред­ством интуиции, и посредством дедукции (в зависимос­ти от способа рассмотрения).

Исходя из сказанного, логично было бы ожидать, что вся философия Декарта будет построена как систе­ма, где из основоположений, усматриваемых умом со всей возможной «ясностью и отчетливостью», очевид­ным образом выводятся следствия, не обладающие оче­видностью непосредственной. Однако анализ текстов показывает, что Декарт отдает предпочтение иным спо­собам изложения знаний.

Название части четвертой «Рассуждения о методе» - «Доводы, доказывающие существование Бога и бессмер­тие души, или Основания метафизики» - позволяет на­деяться, что здесь мы найдем аргументационные конструкции с четко сформулированными основания­ми, достаточными для «дедуцирования» тезисов. Один из основных тезисов, представленных в этом тексте, сформулирован Декартом следующим образом: «.. .утве­рждение, что Бог - совершеннейшее существо - есть, или существует, по меньшей мере настолько же досто­верно, насколько достоверно геометрическое доказа­тельство» (43, т. 1, с. 271). Посылка, накоторой основы­вается этот тезис, состоит в том, что в представлении о совершеннейшем существе существование заключается «точно так же, как в представлении о треугольнике - ра­венство его углов двум прямым или как в представлении о сфере - одинаковое расстояние всех ее частей от цент­ра, или еще очевиднее» (43, т.1, с. 271). Это одноуровне­вая однопосылочная аргументационная конструкция, основание которой не является тезисом, выводимым из ранее сделанных утверждений.

Примечательно, что те­зис конструкции (утверждающий «геометрическую дос­товерность» суждения о существовании Бога) сформу­лирован «объективистски» в том смысле, что не содер­жит в явном виде знаменитого Декартова «я», однако основание представлено как часть «личной истории» - т.е. в манере, характерной для «Рассуждения о методе» в целом. Вышеприведенная посылка (или, что то же са­мое, основание) аргументационной конструкции извле­чена из текста, говорящего о «я», рассматривающем идеи и находящем, что существование заключается в представлении о совершеннейшем существе. «Я остано­вился на объекте геометров... и просмотрел некоторые из простейших геометрических доказательств, - пишет Декарт. - ... Я ясно видел, что, если дан треугольник, не­обходимо заключить, что сумма трех углов его равна двум прямым, но еще я не видел в этом ничего, что бы убеждало меня в существовании в мире какого-либо тре­угольника. A между тем, возвращаясь к рассмотрению идеи, какую я имел о совершенном существе, я находил, что существование заключается в представлении о нем точно так же, как и в представлении о треугольнике - равенство его углов двум прямым или как в представле­нии о сфере - одинаковое расстояние всех ее частей от центра, или еще очевиднее» (43, т. 1, с. 271). Этому опи­санию предшествует повествование о том, как автор осознавал совершенство Бога, как понял, что обязан сво­ей мыслительной способностью существу по природе бо­лее совершенному, чем он сам, и как еще раньше при­шел к заключению, что в качестве первого принципа ис­комой достоверной философии следует принять положе­ние «Я мыслю, следовательно, я существую». Здесь фи­лософ предлагает читателю скорее историю из собствен­ной интеллектуальной жизни, чем дедуктивное выведе­ние одних положений из других, и в конечном счете из тех, которые интуитивно ясны. Данное обстоятельство B известной мере связано с использованием философом приемов, которые сегодня принято относить к разряду эвристических.

Декартова интуиция, в отличие от интуиции «обыч­ной» , вряд ли способна выполнять эвристические функ­ции.

Если вторая может пониматься как предчувствие, ведущее к догадке, то первая лишь оценивает право­мерность притязаний «кандидата», уже выдвинутого на соискание статуса достоверности. O правилах дедук­тивного вывода, известных в логике, Декарт говорит, что они «служат больше для объяснения другим того, что нам известно, или, как искусство Луллия, учат то­му, чтобы говорить, не задумываясь, о том, чего не зна­ешь, вместо того, чтобы познавать это». Четыре Декар­товых правила, изложенные в «Рассуждении о мето­де» , автор намеревается использовать взамен многочис­ленных правил логики, особо подчеркивая преимуще­ства «экономичности» такого решения. «И подобно то­му как обилие законов нередко дает повод к оправда­нию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, - пишет он, - так и вместо большого числа правил, составляю­щих логику, я заключил, что было бы достаточно четы­рех следующих, лишь бы только я принял твердое ре­шение постоянно соблюдать их без единого отступле­ния» (43, т.1, с. 260). Тем не менее отличие Декартовых правил от правил логики - не только количественное, но и качественное. Правила логики в системе Декарта становятся излишними не благодаря правилам его ме­тода, а вследствие решающей роли, которую его идеал достоверности отводит дедукции - постоянному и нигде не прерывающемуся движению мысли, ясно усматри­вающей каждую отдельную вещь, движению, каждый шаг в котором удостоверяется интуицией. Отсюда пра­вомерно сделать вывод, что, во-первых, сами правила логики должны пройти проверку на достоверность (с применением интуиции и дедукции) и, во-вторых, можно не обременять память этими правилами, пос­кольку в конкретном рассуждении каждый шаг может быть проверен интуицией. Что же касается правил ме­тода, то они восполняют недостаток эвристичности Де­картовой интуиции и дедукции.

Построение четвертой части «Рассуждения о мето­де» демонстрирует применение правил, сформулиро­ванных во второй части данного сочинения. Знамени­тое Декартово «Я мыслю, следовательно, я существую» здесь не дедуцируется, но «выбирается» из прочих кан­дидатов на истину в ходе своеобразного мысленного эксперимента. B соответствии с Правилом первым Де­картова метода следует включать в свои суждения лишь то, что представляется уму «столь ясно и отчетли­во, что никоим образом не может дать повод к сомне­нию». Это правило как нельзя более уместно для на­хождения первого принципа искомой автором филосо­фии, то есть такого положения, которое не может дать никаких поводов к сомнению. «Кандидата» на роль первого принципа Декарт ищет, отбрасывая как «абсо­лютно ложное» все, в чем можно хоть сколько-нибудь усомниться с тем, «чтобы видеть, не останется ли после этого в «моем» представлении чего-либо такого, что бы­ло бы совершенно несомненным». Декартово Правило четвертое предписывает «делать всюду перечни на­столько полные и обзоры столь всеохватывающие, что­бы быть уверенным, что ничего не пропущено». B пере­чень рассматриваемых «кандидатур» попадают предс­тавления о вещах, доводы, а затем и любые мысли. Спо­соб разделения задачи на части и порядок рассмотре­ния предметов соответствует Правилам второму и третьему, которые предписывают «делить каждую из рассматриваемых трудностей на столько частей, сколь­ко потребуется, чтобы лучше их разрешить» и, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, восхо­дить «мало-помалу» к сложным. B число вызывающего сомнения, а потому отброшенного попадают и представ­ления о вещах, полученные благодаря чувствам (ведь последние могут обманывать человека), и математичес­кие доказательства (поскольку люди могут ошибаться в рассуждениях), наконец, любые мысли (поскольку они могут посетить человека не только во время бодрствова­ния, но и во сне). Ho мысль о ложности всего предпола­гает существование человека, который это мыслит. A потому остается единственная истина: «Я мыслю, сле­довательно, я существую», удовлетворяющая простоте, ясности и отчетливости Декартовой интуиции.

Таким образом, метод Декарта позволяет найти сре­ди «кандидатов в основоположения» того, права кото­рого удостоверяются интуицией. «И, заметив, что исти­на Я мыслю, следовательно, я существую столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скеп­тиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии», - рассказывает о своих поисках автор. Следует подчеркнуть, что «мысленный эксперимент» не доказывает неколебимой истинности суждения «Я мыслю, следовательно, существую», он лишь позволяет «заметить» ее. Как только автор склоняется к мысли об иллюзорности всего на свете, он «обращает внимание» на то, что, для того чтобы так думать, должен существо­вать сам рассуждающий.

«Рассказ о себе», представленный в «Рассуждении о методе», содержит скорее аргументационный ресурс для обоснования положения «Я мыслю, следовательно, я существую», чем аргументацию в собственном смысле слова. Представленное здесь доказательство бытия Бога есть, как мы видели ранее, не что иное, как одноуровневая однопосылочная аргументационная конструкция, основание которой не «подкрепляется» явно посылками из предшествующего «рассказа». Вместе с тем нельзя не заметить, что рассказ этот созда­ет контекст и настрой, способные повысить степень до­верия читателя к автору, расположить первого к восп­риятию идей, а затем и системы последнего.

Сказанное никоим образом не следует понимать как попытку найти «дефекты» в Декартовом тексте, свиде­тельствующие о неудачности рассуждений философа. Подобный подход был бы неуместен уже в силу того, что Декарт заведомо отказывается от позиции аргумен­татора, убеждающего в истине других или хотя бы себя самого. Он предпочитает роль рассказчика о себе, изла­гающего идеи в форме интеллектуальной автобиогра­фии. Эта позиция, явно очерченная в «Рассуждении о методе», наводит на мысль о Декартовой иронии как своеобразном аналоге иронии Сократа. «Мое намере­ние, - утверждает здесь философ, - никогда не прости­ралось дальше того, чтобы преобразовывать мои собственные мысли и строить на участке, целиком мне принадлежащем. Из того, что мое произведение мне настолько понравилось, что я решился показать здесь его образец, не следует, что я хотел посоветовать кому- либо ему подражать. У тех, кого Бог наделил своими милостями больше, чем меня, возможно, будут более возвышенные намерения; но я боюсь, не было бы и мое уж слишком смелым для многих» (43, т.1, с. 258). Де­карт подчеркивает, что не всякому стоит брать с него пример в стремлении освободиться от принятых на веру мнений. Во-первых, этот пример не годится для людей с большим самомнением, воображающих себя умнее, чем есть на самом деле. Такие люди не смогут удер­жаться от поспешных суждений, а после всю жизнь бу­дут упорствовать в заблуждениях. Во-вторых, данный пример не подходит для людей разумных и скромных, которые чувствуют себя менее способными отличить истину от лжи, чем учителя, за которыми они следуют. Кто-то способен найти дорогу к истине самостоятельно, кому-то требуется проводник, главное же состоит B том, чтобы идти верным путем.

«Первокирпичик» философской системы Декарта - «Я мыслю, следовательно, я существую» так или иначе обосновывается в разных текстах. Выше говорилось о «мысленном эксперименте», который описан автором в «Рассуждении о методе». B «Размышлении о первой философии» аналогичный «эксперимент» усложняет­ся. Кроме прочего, здесь появляется «некий неведомый обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый», постоянно вводящий автора в заблуждение. Однако для того, чтобы быть обманутым, нужно существовать, а это еще раз подтверждает правоту автора, приходящего к выводу: «...после более чем тщательного взвешивания всех «за» и «против» я должен в конце концов выдви­нуть следующую посылку: всякий раз, как я произно­шу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это из­речение умом, оно по необходимости будет истинным» (43, т. 2, с. 22). B «Возражениях» показывается, как это положение и «мысленный эксперимент», результатом которого оно является, выдерживает проверку на проч­ность в ученом споре. «Первоначала философии» пока­зывают, насколько мало связывает Декарт «ясность и отчетливость» с определенностью логической формы. «To, что является весьма простым и само собой по­нятным, логические дефиниции могут только затем­нить», - считает он (43, т. 1, с. 317). «Первоначала» заключены здесь в 207 пунктов, названия которых вы­ражаются то в виде тезисов, то в виде вопросов - «обе­щаний разъяснения» (например, «Почему мы сомнева­емся даже в математических доказательствах»). Харак­теристика положения «Я мыслю, следовательно, я су­ществую» как первичного и достовернейшего из всех, какие могут представиться кому-либо в ходе филосо­фствования, представлена здесь как вывод в пункте 7, а заглавие пункта сформулировано так: «Мы не можем сомневаться в том, что, пока мы сомневаемся, мы суще­ствуем: это - первое, что мы познаем в ходе философ­ствования» (43, т. 1, с. 316). Мотив мышления как фак­та, удостоверяющего существование, встречается и в «личной истории», и в «учебнике», и в «самонаблюде­нии» , и в «ученом споре». И B том, и в другом, и в треть­ем, и в четвертом он появляется в сходных «обосновы­вающих» контекстах, содержащих наряду с необходи­мыми доводами такие, что могут показаться избыточ­ными. Однако и эта «избыточность», и эти ненужные на строгий логический взгляд подробности вносят свой вклад в создание стиля Декарта-философа, стремяще­гося реализовать матемэ гический идеал философского рассуждения в увлекательном повествовании, где глав­ный герой - сам автор. Образ автора, не признающего диктата авторитетов и мнения большинства там, где речь идет о мысли, вместе с тем осторожного в вопросах нравственности, согласовывающего свое поведение с нравами и обычаями окружающих, умело отстаиваю­щего свои взгляды в ученом споре, не может не распола­гать читателя к восприятию его идей. Тексты Декарта более «склоняют» читателя к принятию этих идей и ме­тода, чем «доказывают» неоспоримость первых и на­дежность последнего.

Приверженность математическому идеалу в филосо­фии не означает, что Декарт полностью игнорирует различие в убедительности доводов этих наук. B части I «Рассуждения о методе» он оговаривается, что предла­гает данное сочинение не как наставление, но как лич­ную интеллектуальную историю: «...я намерен здесь не обучать методу, которым должен следовать каждый для управления своим разумом, но только показать, ка­ким образом я сам старался управлять своим собствен­ным» . A в обращении к «ученейшим и славнейшим чле­нам священного теологического факультета в Пари­же», предваряющем «Размышления о первой филосо­фии», автор просит их принять под свое покровитель­ство изложенные в данном сочинении доводы. При этом сам Декарт считает данные доводы равными и даже превосходящими по своей достоверности и очевидности доказательства геометрии, однако замечает, что на све­те гораздо меньше людей, способных к метафизичес­ким умозрениям, чем к геометрическим. K тому же ре­путация геометрии как строгой науки гораздо более вы­сока, чем репутация философии: «...все убеждены, - пишет Декарт, - что в геометрии ничто не утверждает­ся без достоверного доказательства; поэтому невежды здесь чаще заблуждаются, признавая ложные положе­ния (из желания прослыть знатоками), нежели отвер­гая истинные; в философии дело обстоит наоборот: по­скольку все считается там спорным, мало кто преследу­ет истину, большей же частью дерзают оспаривать все наилучшее, дабы прослыть людьми проницательными» (43, т. 2, с. 7). Великий мыслитель апеллирует к авто­ритету Сорбонны для того, чтобы сделать «ясное и оче­видное» для себя столь же ясным и очевидным для дрУ" гих. Он ожидает исправлений, указаний на недоработ­ки, поощрения улучшения своего труда и, наконец, публичного одобрения доводов автора относительно су­ществования Бога и отличия души от тела. Декарт на­деется, что профессора Сорбонны публично засвиде­тельствуют, что доводы философа в этом сочинении об­ладают той степенью ясности, которая позволяет при­знать за ними статус точнейших доказательств. Вот какими видятся последствия такого признания фило­софу, бежавшему от гнета авторитетов: «Повторяю, я не сомневаюсь: если это сбудется [достоверность дово­дов автора будет публично засвидетельствована Сорбон­ной. -AA.], все заблуждения, когда-либо существовав­шие в этих вопросах, вскоре изгладятся из умов людей. Сама истина заставит остальных даровитых и ученых мужей подтвердить ваше суждение; к ней присоединит­ся ваш авторитет, дабы атеисты - как правило, люди скорее поверхностные, нежели ученые и даровитые, - отреклись от духа противоречия и сами, быть может, стали защищать доводы, принятые, как они увидят, всеми одаренными и проницательными людьми в каче­стве доказательств: ведь в противном случае и все про­чие легко поверят стольким свидетельствам и на свете не останется никого, кто осмелился бы усомниться в су­ществовании Бога или в реальном отличии души от те­ла» (43, т. 2, с. 8).

Характерное для Декарта ощущение нетождествен- ности аргументатора и аудитории, возможной недоста­точности для аудитории самых строгих и интуитивно ясных доводов практически исчезает у Спинозы. Стре­мясь реализовать математический идеал философской достоверности более последовательно, чем провозгла­сивший его Декарт, Спиноза предпринимает «доказа­тельство геометрическим способом» основ философии этого мыслителя. Оценивая манеру изложения Декар­та, Спиноза замечает следующее: «Правда, хотя сочи­нения этого благородного и несравненного человека следуют способу доказательств и порядку, принятому в математике, однако они не разработаны по методу, при­нятому в «Элементах» Евклида и других геометров, в котором предпосылаются определения, постулаты и ак­сиомы, а затем следуют теоремы с их доказательства­ми» (119, т.1, с. 177). Преимущества «геометрическо­го» метода изложения Спиноза видит в том, что именно этот метод делает наглядной связь положений, доказан­ных позже, с ранее доказанными и в случае, если пер­вые оспариваются, дает возможность принудить оппо­нента к согласию на основании того, что эти положения выводятся из предшествующих. «Геометрический ме­тод» призван способствовать усвоению и сохранению знания, в данном случае Декартова наследия. Один из побудительных факторов для Спинозы в его предприя­тии - ситуация, когда «...многие, побуждаемые слепым рвением или авторитетом других, держались имени Де­карта и заучили его мнения и учения, но, когда возни­кает о них речь, растекаются в словах и тщетной бол­товне, не будучи в состоянии ничего доказать» (119, т. 1, с. 177). B трактате Спинозы содержание философии Декарта предстает в виде теорем, доказываемых с ис­пользованием небольшого числа определений и аксиом. Построение философского текста происходит здесь па­раллельно с составлением аргументационной карты этого текста. Изложение содержит не только леммы и королларии, но и схолии - пояснения к тексту, порой весьма обширные. Показательно, что Спиноза не удаля­ет личную историю Декарта вовсе из «Основ филосо­фии». Предельно сократив ее, он все же излагает ее во Введении. Место Декартова «я» занимает «он», пред­шественник предстает перед читателем увиденным гла­зами последователя.

В.В.Бибихин считает, что попытка Спинозы придать Декартову учению более строгие формы была на самом деле отступлением от философской строгости, идеалы которой не утратили значения и сегодня. «Снова и сно­ва приходящее на ум сравнение философии с математи­кой не просто сравнение, - пишет В.В.Бибихин. - Фи­лософия претендует на строгость, равную или большую математической, и не в переносном смысле. «He гео­метр да не войдет никто», - было требованием платоно­вской Академии... Декартовское cogito ergo sum пред­лагалось не как основание для философии, а как до­стигнутое в философии основание для всего человечес­кого познания, фундамент всех наук, мера и правило для всех прочих истин. Поэтому когда Спиноза предп­ринимает demonstratio principiorum philosophiae Renati Des Cartes, «демонстрацию начал философии Ре­не Декарта» якобы безусловно доказательным «геомет­рическим способом», more geometrico, то это не шаг вперед, а шаг назад в сравнении с Декартом, сведение высшей строгости философии до строгости того, что в понятиях самого же Спинозы было только «частью фи­лософии». Mos geometricus отнимает от строгости фи­лософии, потому что положения геометрии скованы ли­нейной и однонаправленной связью, причем исходные положения не упрочиваются, не доказываются и не подтверждаются выводимыми из них теоремами, тогда как формулы философии сцеплены каждая с каждой и взаимно восполняют друг друга» (18, с. 101-102).

Скептически относясь к возможности сравнения построений Декарта и Спинозы по степени строгости и достоверности, напомним, что сам Декарт предполагал, что древние геометры владели неким общим методом, который ревниво утаили от потомков (см.: 43, с. 87). Дав некоторую волю воображению, можно предста­вить, что в этом неизвестном методе и кроется КЛЮЧ K неким общим формам доказательных рассуждений, пригодный для разных областей знания.

Спиноза стремится реализовать эвристический и «доказательный» потенциал Декартоваучения, однако эта реализация достигается ценой потери того личност­ного начала, которое придает особое обаяние Декартову тексту.

Оценивая то новое, что внес Спиноза в построение философского текста, нельзя не отметить максималь­ное упорядочение аргументации, которой сам автор придает статус доказательности, не соглашаясь на веро­ятные предположения и правдоподобные выводы. «Этика» Спинозы помещает в строгие рамки доказа­тельства не только божественную субстанцию, протя­женность и мышление как ее атрибуты, но также лю­бовь и желание, ненависть и презрение, веселость, на­дежду и страх. Парааргументация сведена здесь к ми­нимуму, аргументационный ресурс используется в мак­симально возможной степени.

Своеобразная эстетика произведений Спинозы тре­бует своего ценителя - читателя, не только находящего удовольствие в «распутывании» хитросплетения ни­тей, ведущих от одного положения к другому, но и с со­чувствием воспринимающего стремление автора «усми­рить», сделать управляемой стихию человеческой ду­ши и общественной жизни, укладывая их в строгие рамки якобы бесспорных доказательных конструкций. Конечная цель грандиозного предприятия философа - «искомая пристань знаний», к которой «жадно стре­мится» душа, способная не иначе как на надежном суд­не преодолеть «бурное море мнений», с его «бурями споров» и «волнами недостоверности».

2.4.6.

<< | >>
Источник: Алексеев А.П.. Философский текст: идеи, аргументация, образы.- М.,2006. — 328 с.. 2006

Еще по теме Идеал достоверности и личная история в текстахДекарта: