Тело и язык
Универсальная речевая способность дана человеку вместе в его телом. Согласно Ноаму Хомски, рядом с ней особенность различных языков становится второстепенной. Чтобы пояснить это, Хомски предлагает представить себе марсианина, увидевшего на земле говорящих людей.
Что он видит? Все люди произвольно артикулируют звуки, воспринимаемые другими людьми и побуждающие их в свою очередь также производить звуки. Поскольку дети понимают предложения, которые они никогда не слышали, и могут составлять предложения, которые никогда не формулировались, то, согласно мнению Хомски, основные принципы строения предложений, синтаксис, генетически обусловлены. К тому же в связи с развитием человеческого интеллекта приобретение знаний языка следует во времени генетически установленному плану в столкновениях с окружающим культурным миром. Этими двумя аргументами Хомски возражает бихевиоризму и преувеличенному культурализму, которые исходят из того, что при рождении человек — чистый лист бумаги, на который наносит свои записи культура. Для Хомски человеческий язык, то есть способность к синтаксису, столь уникален, что для него речь может идти только о выдающемся феномене, который не базируется на эволюционных предтечах.В этом последнем пункте Хомски конечно противоречит даже тем авторам, которые в остальном решительно защищают его позицию. Так, Стивен Пинкер, защищающий позицию Хомски о врожденных «органах речи», выступает против его предположения, что речь идет не о выдающемся феномене, подлежащим селекции; как раз тот факт, что есть врожденный орган, говорит о том, что он возник не иначе, чем другие человеческие органы. Чтобы защитить свою аргументацию, Пинкер приводит доказательства того, что есть врожденный ор-
182
Проблемное поле Исторической антропологии
ган речи. Он приводит случай британской семьи (о нем сообщает психолингвист Мюрна Гопник), в которой большинство членов поражены Special Language Impairment (SLI).
В результате этого нарушения они не могли образовывать формы единственного и множественного числа, а также временные формы, и потому создают предложения, подобные следующим: «Отводить я тебя (=Я тебя отведу туда). Нам также это (=У нас тоже это есть). Мое дерево падаю (=мои деревья погибают). Я... просто пошел в корабль (=Я просто поехал на корабле)»5. Это нарушение языка не связано с общей ограниченностью интеллекта. Поскольку речевое поражение коснулось не всех членов семьи, а распределилось в соответствии с законами Менделя, то можно сделать вывод, что есть особые генетические задатки к языку, передаваемые человеку по наследству, которые являются следствием эволюционного развития.Как показал Андре Леруа-Гуран, для формирования языка крайне важна взаимосвязь руки и слова, имеющая свое основание в структуре человеческого тела. С прямохождением и освобождением рук от поступательного движения у руки появляется возможность посвятить себя хватанию. При этом постепенно происходит переход от захвата средств пропитания к применению и созданию орудий труда. Таким образом, когда рука берет на себя функцию хватания, рот и вместе с ним лицо' (face) освобождаются от этих задач. Точно так же как освобожденная рука переходит к использованию и изготовлению орудий труда, так и лицо, освобожденное от хватания, развивается и превращается вместе с артикуляцией в систему звуковоспроизведения. Оба эти процесса пересекаются, и развитие идет в согласованности между ними. «Язык становится возможен с того момента, когда в предыстории появляются орудия труда, поскольку язык и орудия труда связаны друг с другом неврологически, и вместе они неотделимы от социальной структуры человечества»6. Как и у всех приматов, у человека есть нейрональная связь между рукой и лицевыми (фациальными) органами. Но в отличие от других приматов, человек благодаря прямохождению создает символы и орудия. «.. .На основе формулы, идентичной с формулой, реализовавшейся у приматов, человек производит конкретные орудия труда и символы, и то и другое восходит к одному и тому же процессу или, лучше сказать, к одной и той же структуре в мозге.
Это ведет к констатации того, что язык не только так же характерен для человека, как и орудия труда, но и что оба являются выражением одного и того ,речь идет о том, что Бог приносит Адаму животных, чтобы тот дал им имя. И хотя это наречение — не акт творения, но все же освоение мира. Человек не теряет универсального языка Рая даже тогда, когда он после соблазнения Змием, облеченного в хитрые слова, был выдворен Богом из Рая. Только после строительства Вавилонской башни Бог наказывает его многоязычием. В Новом Завете, в послании Троицы, человек наделяется возможностью понимать единство Духа во множестве языков.Если в Библии речь шла о потере универсального языка Рая и о единстве духа в многоязычии, то в греческой философии, прежде всего в Кратиле, речь идет о вопросе, подобают ли вещам слова от природы (physei) или же они придаются человеком по уговору и соглашению (thesei). Обе позиции Сократ приводит к апории. Решение, предпочитаемое Сократом, состоит в бессловесном, пробивающемся к самим вещам познании, для которого слова могут быть всего лишь подспорьем14. Аристотель также пытается решать эту проблему и при-
186
Проблемное поле Исторической антропологии
ходит к другому решению. Он уже не исходит из того, что язык и познание мира связаны друг с другом нераздельно. В переводе Боэция Об истолковании, который из-за отсутствия греческого текста в Средние века был единственным доступом к мысли Аристотеля, речь идет о «понятии»15. Это «понятие» вещи образуется на основе мышления, познавательной способности. Она одинакова для всех людей и сообщается в различных языках с помощью образованных «по усмотрению» слов16. Тем самым мышление относится исключительно к вещи и не зависит от языка. Язык служит только для того, чтобы сообщить промысленное другим людям. «Согласно Аристотелю, с одной стороны, есть познавательная способность (cognition), и она имеет место без языка (и у всех людей одинакова). С другой стороны, у нас есть коммуникация, и для этой цели у нас есть слова, и они разные у разных народов...
Слова обозначают то, что помыслила душа, чтобы передать это другим. Но само мышление собственно не имеет ничего общего со словами, оно совершенно независимо от слов. Это точно так же у всех людей, как и сами вещи, познаваемые людьми»17. Это представление о коренном различии между мышлением и языком — принципиальная позиция, постоянно всплывающая в истории европейской мысли о языке, как, например, у Бэкона, Локка или Хомски. Она сопровождается сетованиями о потере единого языка и тоской по универсальному для всех людей языку.С появлением латыни в Риме такой универсальный язык возникает, он был языком Европы более 1,5 тыс. лет. В то время как в греческой философии, где в споре с софистами во имя поиска истины речь шла о критике риторики, в культурных кругах Древнего Рима риторику реабилитирует Цицерон («Об ораторе»). Интерес в развитии риторики лежит в ее способности убеждать и успешно решать возникающие задачи, то есть это интерес к коммуникативной стороне языка.
С ростом претензий народного языка на равноправие с латынью в литературе, науке и общественной жизни заново встает вопрос об отношении мышления и речи, об универсальном языке и многообразии языков. Если в греческой философии речь шла о вопросах познания, на которые Платон и Аристотель отвечали по-разному, то теперь речь идет о признании произведений, созданных на этих языках. Произведения, написанные Данте, Петраркой и Боккаччо, привели к тому, что гуманистам Италии стало нелегко отклонить претензию народных языков на признание. В сочинении Данте «О народном красноречии» (De vulgari eloquentia), написанном на латыни, но опубликованном сначала на народном языке, развивается теория этой новой лите-.
Глава 10. Язык между всеобщим и частным
187
ратуры, которая призвана была показать, что эта литература обладает качеством, сравнимым с латинской литературой. Были сделаны также важные антропологические высказывания о языке. Функция языка Адама усматривалась в прославлении Бога.
В отличие от ангелов и животных, которым не нужен язык в силу их духовной или телесной природы, духовно-телесная двойственность человеческой природы требует языка. Только с его помощью человек может передать свои внутренние движения. Для Данте язык — позитивная способность, отличающая человека. Со времен вавилонского смешения языковое многообразие — неизбежное условие исторического многообразия и различий человеческой жизни. Хотя речевая способность является общей для всех людей, но выражается она в различных языках. Для Данте решающим становится литературное качество, которое можно реализовать и в народных языках.Несмотря на такие воззрения, народные языки долго не могли добиться признания. В эпоху Ренессанса большинство гуманистов в Италии, то есть поэты и ученые, сохраняли верность латыни. Но все изменилось в XVI веке. С распространением книгопечатания ученые постепенно отворачиваются от латыни и начинают писать на народных или национальных языках. Придворные и придворная культура, носителями которой они являются, развивают народные языки. Естествоиспытатели постепенно обращаются к народным языкам, как, например, Галилей, написавший Диалог («Диалог о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой», 1632) и Дискурсы («Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки», 1638) на итальянском языке. Во Франции при централистской политике Франциска I французский язык становится общеупотребительным. В 1530 г. был основан Коллеж Трех Языков, названный позже Коллеж де Франс. Монтень, писавший сначала на латыни, в 1580 г. публикует свои Опыты на французском языке. В Германии — люте-ровский перевод Библии, быстро распространяющийся протестантизм и открытие многочисленных школ повлияли на утверждение немецкого литературного языка. В странах Европы постепенно происходит крушение латинского единоязычия и развитие дифференцированных народных и национальных языков. Таким образом, вопросы об отношении единого языка и языкового многообразия, а также об отношении познавательной способности и языка приобретают новое значение.
Поскольку сегодня мы движемся в другом направлении, от многоязычия к одному языку, то многие из обсуждавшихся тогда проблем становятся весьма актуальными.188
Проблемное поле Исторической антропологии
Приобретению веса народными языками решительно противился Фрэнсис Бэкон. Он не принимал аристотелевского понимания языка, согласно которому понятия возникают независимо от языка благодаря внеязыковому отражению вещей в душе, считая, что в каждом языке развивается своя перспектива на положение вещей, и потому мышление конституируется языком. «Таким образом, слова делают в принципе то, что они уже делали у Платона: они проводят различия в бытии (usian diakritikon), что Бэкон красиво называет "делают насечки на вещах": res secant. Но слова делают это неправильно, поскольку они следуют captus vulgi, пошлому разуму, то есть народному — ограниченному—пониманию»18. Словам присуща сила, воздействие которой в том, что не разум — господин слов, а слова правят разумом. Поэтому неизбежная задача философии и науки — критика языка. Ибо из языка следует изгнать «образы рынка» (idola fori), небылицы и идолов языка и развить однозначные понятия, чтобы получить незамутненный языком доступ к вещам.
«Ясное и отчетливое знание»19 — было также целью Декарта. Но приобрести его можно не из чтения книг и не из внешнего мира, а только с помощью мышления, во внутреннем мире человека. Для Декарта мышление свободно, а речь связана с телом; человек может свободно составлять слова и отвечать на все, что ему говорится. Речь «показывает, что человек мыслит то, что он говорит»20. Как бы ни признавал Декарт эту функцию речи, в антропологическом отношении он, так же как и Аристотель, исходит из того, что мышление происходит независимо от языка.
В XVI веке латынь постепенно вытесняется из науки и административного управления, отчасти даже из церкви. Происходит «учреждение национальных языковых норм, получают ли они политическую (Франция) или религиозную (Германия) или же литературную (Италия) оркестровку, а ученое накопление информации о языках мира (Mithridates) продолжает начавшуюся в XVI веке языковую диверсификацию Европы. Позитивная оценка индивидуальности языка, выразившаяся в гуманистической мысли вниманием к идиоме, приобрела воинствующую окраску в понятии genie des langues»21.
Джон Локк в своей попытке «рассеять туман», создаваемый словами и препятствующий познанию, обнаружил произвольный характер значений слов и связанные с этим трудности, возникающие из-за того, что люди одним и тем же словам придают различные значения. Но такие нестыковки образуются не только между индивидами, но и между языками, когда не каждое слово имеет свое соответствие в другом язы-
Глава 10. Язык между всеобщим и частным
189
ке или же когда соответствующие слова двух языков при более точном рассмотрении означают различное. Слова зависят от идей и тормозят познание. Это невозможно изменить, но можно контролировать в науке и философии. Как и Локк, Кондильяк исходит из того, что человеческий дух —чистый лист бумаги, заполняемый в течение жизни. Языки же, как дерево; у них общий исток и дальше они разветвляются подобно кроне дерева. Согласно Кондильяку, отдельные языки имеют различный дух, создающий своеобразие, которое составляет индивидуальность языка, по-разному определяет память человека, придает мышлению устойчивость и потому ведет к прогрессу.
От них решительно отличается Лейбниц, дополняющий известное положение Локка, что в разуме нет ничего, чего бы прежде не было дано органами чувств, «кроме самого разума»22. Его восхищает различие языков, в котором он усматривает замечательное выражение многообразия человеческого мышления. Таким образом, возникает новая оценка языков. Их многообразие — больше уже не причина для сетования по поводу хаоса, а проявление богатства человеческого духа, которое нужно постигать. На это же опирается Гумбольдт, работающий над Введением о различии строя человеческих языков23, в каждом языке усматривающий «мировоззрение», изучение которого вносит вклад в развитие антропологического знания.