Антропология языка
Прежде всего, важный вклад в антропологию языка, а значит и в антропологию вообще внес Гердер. Его размышления нацелены на понимание языка как условия человеческого бытия, как conditio humana.
Они — составная часть его усилия развить позицию, противоположную декартовскому «я мыслю, следовательно, существую», которая могла бы звучать как: «У меня есть тело, я его/себя чувствую, следовательно, я существую», и, исходя из особенностей человеческого тела, основать самобытную антропологию24. С этим связана лингвоантрополо-гическая работа Гердера, в которой обосновывается речевой характер разума. Поэтому исток человеческого языка лежит не в сфере животного. Известное начало Исследования о происхождении языка: «Уже как животное человек имеет язык», — означает: человек как животное изъясняется с другими существами своего рода с помощью звуков, которые он производит и слышит. Исток человеческого языка там, где человек отличается от животных, в отсутствии у человека инстинктов, ситуации возникающие из-за нехватки и необходимости (инстинктов)190
Проблемное поле Исторической антропологии
он компенсирует при помощи рассудительности, то есть при помощи мышления и познания. «И эта когнитивная потребность, — которая как раз полностью отлична от потребности коммуникации у животных,—создает мысль, которая одновременно есть речь. Речь возникает как специфически человеческое из семантика-когнитивного отношения к миру, и мысль есть слово (это решительно и радикально новое у Гердера)»25. Это внутреннее слово не является врожденным, ему нужен мир, акустические раздражители, чтобы артикулировать себя акустически, но само оно уже есть речь. Гердер поясняет свою мысль эпизодом с овцой. «То есть по одному признаку? И что это было, как не внутреннее слово-метка? Звук блеяния, воспринятый человеческой душой как характерный признак овцы, стал в силу этого осмысления именем овцы, даже если ее язык никогда не мог бы это имя пролепетать.
Он узнал овцу по блеянию: это был четкий знак, при котором душа отчетливо припоминала некую идею —что это, как не слово? И что есть весь человеческий язык как не набор таких слов?» . Цитата структурируется по следующим, согласно пониманию Гердера, определяющим язык признакам: «внутреннее слово-метка», «имя овцы», «знак», «слово», «человеческий язык». Мышление есть речь, речь есть мышление. Эту связь невозможно отменить. Но именно Гердер открыл также и фундаментальное значение слуха для развития языка. Если бы человек не мог слышать блеяние овцы, не могли бы развиваться внутренние процессы, создающие язык. Другой находит доступ к нашему внутреннему миру через акроаматическое восприятие, через слух. Слух позволяет восприятие Другого, восприятие себя и благодаря этому диалогический характер языка. Слух связывает опять-таки язык с голосом. Голос и уши создают, как сказал бы Гумбольдт, характерное для языка свободное членение или артикуляцию.Для Гумбольдта также язык и мышление пересекаются друг с другом. Язык — это «образующий орган мысли»27; он есть «вечно повторяющаяся работа духа, по превращению артикулированного звука в выражение мысли»28. Он есть порождение мышления в соединении тела и разума. «Таким образом, язык не только мышление, но и мысль является одновременно голосом (conceptus + vox). Это синтетическое единство материального слова и значения — ядро европейской интуиции о единстве говорения и мышления, которое находит здесь свою классическую формулировку»29. Тем самым, сформулирована позиция, противоположная аристотелевскому разделению мысли и слова (conceptus и vox), согласно этой позиции, отношение с вещами устанавливает только мысль (conceptus). В противоположность этому у
Глава 10. Язык между всеобщим и частным
191
Гумбольдта речь и мышление образуют единство, отнесенное к миру. Но речь —это не только голос или рот, а одновременно и слышание голоса самим говорящим и Другим, к которому обращаются. Другой вызван слушанием и внутренним пониманием звуко-мысли (pensee-son) к ответу своими словами и своим голосом, так, чтобы его ответ был услышан говорившим прежде.
Речь —это сомыслие. «Она не только синтез звука и мысли, но именно как таковой синтез является синтезом познания и коммуникации. Гумбольдт мыслил речь-мышление всегда как разговор-мышление-друг-с-другом»30. Эта универсальная работа человеческого духа совершается в различных исторически уникальных языках, каждый из которых производит свое отличное «мировоззрение». Из этого следует, что мышление не просто зависит от «языка вообще, но и до известной степени определено каждым отдельным языком»31. На этой основе Гумбольдт предлагает, с одной стороны, исследование всех языков, с другой стороны — исследование отдельных вопросов во многих языках. В обоих случаях речь идет об антропологическом исследовании, с помощью которого он намеревался изучить «органическую сущность» языков, и первостепенное значение для этого исследования имеет сравнение. В своих размышлениях о «сравнительной» антропологии он так характеризует ее: «Ее своеобразие поэтому состоит в том, что она трактует эмпирический материал спекулятивно, исторический предмет — философски, действительное состояние человека— с точки зрения его возможного развития»32. То есть антропология не должна быть ни исключительно эмпирической, ни только философской; скорее суть ее в том, чтобы соединить эмпирию и философию, то есть так философски пробиваться к историческому предмету, чтобы в трактовке данного состояния человечества стало бы очевидным его возможное развитие. С помощью такой связи философии и эмпирии, трансцендентального и исторического следует проводить направляемое философией исследование многообразия языков и соответствующих им «мировоззрений».Чтобы действительно понять характер языков, нужно исследовать их в употреблении. Только в употреблении удается понять также и их перформативный характер33. «Но насколько точно и полно исследуются языки в их органичности, настолько решается, чем они могут стать благодаря этой органичности, прежде всего в употреблении. Ибо то, что целесообразное употребление извлекает из сферы понятий, то в обратном направлении обогащает и формирует понятия»34.
Здесь в игру вступают Философские исследования Витгенштейна, который отказывается от пути, намеченного его ранним Логико-фи-
192
Проблемное поле Исторической антропологии
лософским трактатом; на этом пути он вслед за Бэконом, Локком и Кондильяком хотел освободить философию и науку из «силков» обыденного языка, на этом же пути до сих пор пребывает аналитическая философия. То, что намечает Гумбольдт, радикализирует Витгенштейн: значение слов возникает в употреблении. Тем самым философия ограничивается апофатической, направленной на истину и познание речью. Целью теперь является не универсальность мышления и познания, которое отказывается от всякого культурного релятивизма, а дело идет о зависимости языка и мышления от их употребления. Значение слова —это «его употребление в языке». Оно конституируется в разнообразных способах применения речи, которые Витгенштейн называет «языковой игрой». Так, в § 23 Философских исследований значится: «Но сколько видов предложений существует? Может быть, утверждение, вопрос, приказ? — Есть бесчисленное множество таких видов: бесчисленное множество различных видов применения всего того, что мы называем "знаком", "словом", "предложением". И эта множественность не есть нечто фиксированное, раз и навсегда данное; но возникают новые типы языка, новые языковые игры, как можно сказать, а другие устаревают и забываются. (Приблизительный образ этого могут дать нам преобразования математики). Слово "языковая игра" призвано подчеркнуть, что речение языка —это часть деятельности или жизненной формы»35. Множественность употребления указывает на многообразие общественных практик. Тем самым речь и мышление больше уже не отнесены к поискам истины и познания в философии, а каждая речь может стать предметом философской рефлексии. Поскольку каждая речь — это создание мира, это практика. «Язык —это инструмент. Его понятия —инструменты»36. В центре теперь стоит прагматическое — взаимодействия в речи.
«Значение слова—это его употребление в языке»37.Так же как Гумбольдта восхищало различие языков, Витгенштейна восхищает многообразие языковых игр. У одного результатом этого стали различные «мировоззрения», у другого — различные виды действия. Общее для них то, что они рассматривают язык как деятельность, как употребление. У Гумбольдта мысль создается «работой духа». «Эта работа отчетливо отличается от «работающего языка» Витгенштейна. В первичном семантическом фокусе Гумбольдта язык «производит» мысль, даже если как нечто «всегда мимолетное» и непременно в разговоре-друг-с-другом, то есть как совместную работу. Работа-языка — это дело — poiesis. Язык же под первично прагматическим углом зрения, как действие-друг-с-другом, как практика,
Глава 10. Язык между всеобщим и частным
193
прежде всего не создает ничего вне самой совместной работы. Поэтому он первично «игра», а не работа: logos ballistikos, туда и обратно, шаг за шагом, как в игре в шахматы»38.
Начиная от исходных представлений не-языкового познания (Платон), через разделение между мышлением и познанием с одной стороны и языком с другой стороны (Аристотель), через мнение о потере единого языка при изгнании из Рая и в начале модерна, через разнородные оценки роста значения народных и национальных языков у Бэкона, Локка и Кондильяка, с одной стороны, и Лейбница, Гер-дера и Гумбольдта —с другой, мы достигаем позиций, которые или, как Хомски, подчеркивают важность генетически укорененной универсальной речевой способности, или, как Витгенштейн, считают употребление языка в бесконечном количестве языковых игр решающим для мышления и речи. В глобальной перспективе в прошедшем столетии отмерли сотни языков. В результате сокращается многообразие «человеческого духа». Намечающееся возникновение нового универсального языка, поддерживаемое унифицирующими тенденциями глобализации, также повлечет за собой, несмотря на значительное сопротивление, редукцию культурного многообразия39. Следствия вряд ли предсказуемы; но они приведут в дальнейшем к весомым изменениям в самопонимании человека.