Сократ и его друг

Сократ. Изучима ли добродетель? Или же не изу- 376 чима, но мужи бывают доблестными от природы либо по какой-то иной причине?

Друг. Пока я не могу ответить тебе, мой Сократ, ь

Сократ.

Друг. Ясно, что обучаясь у хороших поваров.

Сократ. Ну а если кто пожелает стать хорошим врачом, к кому должен он обратиться, чтобы этого достичь?

Друг. Ясно, что он пойдет к хорошим врачам.

Сократ. А если он вздумает стать добродетельным в том, чем сильны искусные плотники?

Друг. Он пойдет к мастерам плотничьего искусства.

Сократ. А вот если он пожелает обрести ту добродетель, коей обладают доблестные и мудрые мужи, куда надо идти, чтобы ей обучиться?

Друг. Полагаю, что за этим — если подобная добродетель изучима — надо идти к доблестным мужам; куда же еще?

Сократ. Тогда скажи, кого мы считаем доблестными, чтобы мы могли исследовать, они ли делают людей добродетельными.

Друг. Доблестными среди нас были Фукидид, Фе- мистокл, Аристид и Перикл

Сократ. И каждого из них мы можем назвать учителем?

Друг. Нет, не можем: об этом мы ничего не знаем, d

353

12 Платон

Сократ. Ну а можем мы назвать какого-либо уче-

ника — из чужеземцев или наших сограждан, из свободных или рабов,—у которого был бы случай стать хорошим и мудрым благодаря общению с этими людьми?

Друг. И об этом нет никаких сведений.

Сократ. Но неужто им было жалко поделиться своей добродетелью с другими?

Друг. Возможно.

Сократ. Разве что по той причине, чтобы не иметь соперников по искусству, подобно тому как, бывает, ревнуют к таким соперникам повара, врачи и плотники? Ведь им невыгодно, чтобы появилось много других мастеров в их искусстве, и неинтересно жить среди многих других, им подобных.

Друг. Быть может.

Сократ. Но сами-то ведь они добрые и справедливые люди?

Друг. Да.

Сократ. Ну а может ли кому-то быть выгодным жить не среди хороших людей, но среди плохих?

Друг. Не знаю, что и сказать.

Сократ. Возможно, ты не в состоянии сказать и того, не является ли задачей хороших людей вредить, а плохих — приносить пользу, или дело обстоит прямо противоположным образом?

377 Д р у г. Прямо противоположным.

Сократ. Значит, хорошие люди приносят пользу, а дурные вредят?

Друг. Да.

Сократ. Но существует ли человек, предпочитающий вредить, а не приносить пользу?

Друг. Вряд ли.

Сократ. Значит, никто не предпочитает жизнь среди плохих людей жизни среди хороших.

Друг. Это так.

Сократ. И следовательно, никто из хороших людей не завидует другому настолько, чтобы не помочь ему стать подобным себе в добродетели.

Друг. Это очевидно из нашего рассуждения.

Сократ. Ты знаешь, что Фемистокл имел сына по имени Клеофант?

Друг. Да, слыхал.

Сократ. Так не ясно ли, что он не мог мешать сво- ь ему сыну стать по возможности лучшим человеком, —

он, который не завидовал никому другому, коль скоро был добродетелен? А ведь он был, как мы сказали.

ДРУГ. Да.

Сократ. Итак, знаешь ли ты, что Фемистокл обучил своего сына искусной верховой езде? Тот вскакивал на коня во весь рост и, так же стоя во весь рост на коне, метал дротик и выкидывал множество иных удивительных штук. И еще всяким другим вещам он его научил и сделал в этом искусным — во всем том, для чего раздобывал хороших учителей. Разве ты не слышал об этом от старших?

Друг. Да, слышал.

Сократ. Значит, никто не мог бы упрекнуть его с сына в том, что у него дурные задатки?

Друг. Это было бы несправедливо, принимая во внимание то, что ты говоришь.

Сократ. Ну а дальше? Слыхивал ли ты от кого-нибудь — старого или молодого, — что Клеофант 2, сын Фе- мистокла, был добродетельным и мудрым мужем, поскольку и отец его был премудр?

Друг.

Сократ. Неужели же мы должны думать, что Фемистокл хотел обучить своего сына, но не желал усовершенствовать его в той премудрости, в какой сам был искушен, больше, чем любого из своих соседей, — если только добродетели можно обучиться?              d

Друг. Это невероятно.

Сократ. Вот тебе один из учителей добродетели, которых ты перечислил. Посмотри же, каков и другой, Аристид, воспитавший Лисимаха3 и обучивший его наилучшим среди афинян образом всему тому, для чего он добыл учителей, но не сделавший его добродетельнее ни единого из мужей: мы ведь оба с тобой его знаем и с ним общаемся.

Друг. Да.

Сократ. Тебе ведь известно, что и Перикл воспитал своих сыновей Парала и Ксантиппа 4 — мне кажется, ты был даже влюблен в одного из них. Он сделал их, как ты знаешь, наездниками, не худшими, чем любой из афинян, и обучил их музыке и всем прочим видам состязаний, да и чему только ни научил из предметов, преподаваемых с помощью искусства, причем во всем этом они никому не уступали. Но, выходит, он не пожелал сделать их доблестными мужами?

355

12*

Друг. Однако, мой Сократ, быть может, они ими

и стали бы, если бы не ушли молодыми из жизни.

Сократ. Естественно, что ты заступаешься за своего любимца, однако Перикл, если бы добродетель была изучима и он мог бы их сделать доблестными, гораздо раньше обучил бы их своей добродетели, чем музыке 378 и состязаниям. Но оказалось, что добродетели, по-видимому, нельзя научить. Ведь Фукидид тоже воспитал двоих сыновей, Мелесия и Стефана 5, о которых не скажешь того, что ты заметил относительно сыновей Пе- рикла: ты знаешь сам, что один из них дожил до глубокой старости и другой прожил долгую жизнь. И, несомненно, им обоим отец также дал хорошее воспитание; между прочим, они лучше других афинян были обучены борьбе: ведь одного из них он отдал в обучение Ксан- фию, а другого — Евдору 6, последние же оба слыли лучшими борцами своего времени.

Друг. Да, я это знаю, ь Сократ. Так разве не ясно, что он обучил обоих своих сыновей тому, что стоило больших затрат, а вот тому, на что вовсе не надо было тратиться — мужской доблести, он их не научил (коль скоро, конечно, можно было ей обучиться)?

Друг. Это очевидно.

Сократ. Что ж, может быть, Фукидид был никчемным человеком, и не было у него многочисленных друзей среди афинян, а также союзников? Ведь у него был большой дом, и он обладал огромным влиянием в Афинах и среди прочих эллинов, так что если бы добродетель с была изучима, он бы уж нашел тех, кто пожелал бы сделать его сыновей доблестными людьми, среди соотечественников или же чужеземцев, раз уж у него самого из-за государственных забот не хватало досуга; но, мой друг, добродетель оказалась, по-видимому, неизучимой.

Друг. Быть может, и так.

Сократ. Ну а если она действительно не изучима и люди рождаются хорошими по природе? Быть может, мы обнаружим это, если рассмотрим вопрос следующим образом: скажи-ка, бывают у нас кони, добрые от природы?

Друг. Да, бывают.

Сократ. Так разве не бывает и каких-то людей, владеющих искусством распознавать добрую природу d коней и по приспособленности их тела к бегу и по их нраву, а именно какие из них горячи, а какие спокойны?

Друг. Да, такие люди есть.

Сократ. Но что же это за искусство? И как оно называется?

Друг. Это искусство верховой езды.

Сократ. Значит, и в отношении собак существует подобное же искусство, с помощью которого можно отличить добрую породу собак от негодной?

Друг. Да, существует.

Сократ. И какое это искусство?

Друг. Охотничье.

Сократ. Но ведь и для золота и серебра есть у нас знатоки, кои, только взглянув, оценивают их по достоинству?

Друг. Да, такие оценщики есть.

Сократ. И как ты их именуешь?

Друг. Пробирщиками.

Сократ. Но ведь и учителя гимнастики на взгляд определяют природу человеческих тел — какие из них крепки, а какие годятся не для всякой нагрузки, и какие тела более молодых и более взрослых людей можно вытренировать до надлежащего состояния, поскольку есть большая надежда, что в будущем они станут хорошо выполнять задания, связанные с крепостью тела.

Друг. Да, это так.

Сократ. Но разве для государства более важны добрые кони и псы и все им подобное, чем добрые мужи?

Друг. Нет, более важны добрые мужи.              379

Сократ. Что же, ты полагаешь, если существуют добрые натуры, которым свойственна человеческая добродетель, люди не должны пускать в ход всевозможные ухищрения, чтобы их распознать?

Друг. Вероятно, должны.

Сократ. Ну а можешь ты назвать какое-либо искусство, предназначенное для распознавания достойных человеческих натур?

Друг. Нет, не могу.

Сократ. А между тем подобному искусству и его мастерам не было бы цены! Ведь они бы нам указывали, кто из юношей еще с детского возраста обещает стать доблестным, и мы, взяв тех на свое попечение, оберегали бы их в акрополе всем обществом, подобно день- ь гам, и пуще глаза следили бы, чтобы никто из них не потерпел ущерба ни в бою, ни в какой-то иной опасности, но чтобы они были предназначены служить спасителями и благодетелями города, когда достигнут необходимого возраста. Однако доблесть, по-видимому, не

бывает присуща людям ни от природы, ни от науки.

Друг. Но, мой Сократ, откуда же появляются доб- с лестные мужи, если не от природы и не от науки? Какой может существовать иной способ их появления?

Сократ. Я полагаю, вопрос твой нелегок, но догадываюсь, что это преимущественно божественный дар, и доблестные мужи появляются так, как появляются божественные прорицатели и вещие люди: ведь они бывают такими не по природе и не от науки, но от божественного наития. Точно так же и доблестные мужи всякий раз предсказывают городу, что должно произойти d и свершиться, по божественному наитию, причем делают это гораздо лучше и яснее, чем прорицатели. Ведь и женщины говорят, что такой человек несет на себе печать божества, и лакедемоняне, когда кого-либо торжественно восхваляют, говорят, что это — божественный муж. Также и Гомер во многих местах пользуется этим оборотом, да и другие поэты 7 Когда бог желает, чтобы город благоденствовал, он создает доблестных мужей; когда же он хочет погубить какой-либо город, он их в нем истребляет. Итак, похоже, что добродетели не обучаются и не получают ее от природы, но она бывает присуща тем, кто ею владеет, по божественному уделу 8.