§ 2. Влияние платонизма на формирование христианской теологии
Какую же философию знали первые христиане? Какое философское образование получили они в юности в школах и училищах? На какие философские тексты и традиции они ориентировались, формулируя теорию своего вероучения? На протяжении многих веков законодательницей философской моды всего грекоримского мира была Академия в Афинах. Ни Александрия, ни Рим так и не смогли обрести статус столицы философии, несмотря на то, что на некоторых этапах истории активность философской жизни в этих имперских мегаполисах намного превосходила ту, что еле теплилась в провинциальных Афинах. Тем не менее, город, носящий имя богини мудрости, город, где принял смерть Сократ и где основал свою школу его «божественный» ученик, служил непреложным символом величия греческой мысли. Афинская Академия не имела аналогов несмотря на неоднократные периоды упадка, расформирования и реорганизации, она, тем не менее, сохраняла свои традиции и в своих различных ипостасях просуществовала более восьми столетий, в отличие от других учебных заведений эпохи античности, чья продолжительность жизни была несоизмеримо меньшей. Образование в Академии неизменно основывалось на учении Платона, и даже в периоды увлечения ее схолархов стоицизмом или скептицизмом основным фундаментом все равно оставалась философия ее «божественного» основателя. Любые попытки борьбы с монополией платонизма, в конце концов заканчивались провалом, что и произошло, например, с затеей Марка Аврелия учредить в Афинах четыре равноправные философские кафедры. Платон неизменно оставался в сознании греков главным философом, а главной кузницей мудрецов считалась платоновская Академия.
Это вовсе не значит, что имена других философов были забыты их знали, их изучали, если не по первоисточникам, то, по крайней мере, по школьным компендиумам. Более того, многие талантливые мыслители, не поддавшись чарам платонизма, продолжали развивать идеи эпикурейцев, стоиков или перипатетиков. Но речь здесь идет не о том, были ли в первых веках новой эры какиелибо философы кроме платоников, а о том, что господствовавшая в то время система философского образования основывалась на Платоне. Несмотря на то, что за несколько веков академический платонизм испытал влияние множества других учений скептицизма, пифагорейской математики, аристотелевской и стоической логики и физики, тем не менее, фундаментальные принципы платоновской философии оставались неизменными. К этим отличительным чертам платонизма можно отнести, вопервых, представления об иерархии всего сущего, иерархии понятий, идей, ценностей, живых существ; вовторых, неизбывное стремление к отысканию наиболее общих и абстрактных оснований устройства мира, общества, языка и мышления; и, наконец, убежденность в том, что общие основания занимают более высокую ступень в иерархии сущего, чем их частные проявления, обладают более подлинным бытием и лежат за пределами чувственновоспринимаемого мира. В рамках этих же представлений формируется и традиционный образ «Бога философов»: будучи причиной всего сущего, он является наивысшей ценностью и благом, обладает подлинной жизнью и если может быть хоть както постигнут, то лишь умом, так как он абсолютно трансцендентен материальному миру. Этим миром он управляет только через цепочку посредников, следовательно, и восхождение ума к нему также осуществляется ступенчато например, через поэтапное освобождение от чувств и ощущений.Зарождение и формирование христианской философии происходило в условиях академической монополии платонической теологии, поэтому неудивительно, что большинство раннецерковных мыслителей заимствовали многие постулаты для своих теорий именно из нее.
Наиболее яркими представителями христианского платонизма на греческом Востоке являются Климент и Ориген, от которых, в частности, через Евагрия эта традиция усваивается в монашестве, а также несколько столетий господствует в Александрийской школе. Во второй половине IV в. Каппадокийцы приложили немало усилий для того, чтобы хоть немного избавить церковную догматику от влияния платонизма посредством внедрения в нее некоторых терминов из аристотелевской и стоической философии '. Тем не менее, традиция платонической теологии в христианстве остается весьма влиятельной, подтверждением чему является, например, огромная популярность трактатов ПсевдоДионисия Ареопагита.Среди латинских христианских теологов одним из самых блистательных глашатаев платоновской системы был блаженный Августин. Его теология, сотериология, эсхатология и учение о таинствах пронизаны навязчивым разграничением духовного и материального и поиском ступенчатых переходов от одного к другому. В течение многих столетий Августин был законодателем философии для всего латинского Запада, и только после того, как, вооружившись новыми переводами Аристотеля, Фома Аквинский создал свою теологическую систему, господство Платона уступило место господству Аристотеля.
Таким образом, отправной точкой формирования христианской догматики послужили академические традиции платоновской философии. Все последующие попытки освобождения теории христианского вероучения от влияния платонизма могли быть лишь уточнением и фрагментарным исправлением прочно заложенного основания. Любые посягательства на устоявшиеся формулировки и концепции чаще всего воспринимались как ересь, как покушение на саму суть христианской веры. В связи с этим какиелибо проекты по созданию принципиально новой системы изложения догматики на основании другого философского учения были обречены на непонимание и отторжение.
Тем не менее, многие мыслители, для которых платонизм был неприемлем в силу мировоззренческих причин, все же пытались бросать вызов устоявшейся системе.
В качестве наиболее ярких примеров подобных «бунтарей» здесь можно назвать Петра Дамиани, отстаивавшего идею о том, что Бог способен изменять прошлое, Уильяма Оккама, стоявшего на позиции крайнего номинализма и отрицавшего объективность существования общих понятий, а также Мартина Лютера, сумевшего применить оккамовский номинализм к созданию новой богословской системы. Затем, уже в XIX в., Серен Кьеркегор, отказавшись от платонического «Бога философов», выдвигает свое учение о вере в Абсурд. Кьеркегор открыто заявляет, что парадокс веры «неподвластен никакому мышлению, ибо вера начинается как раз там, где прекращается мышление» [332]. Вера, согласно Кьер кегору, принадлежит не к области разума, но к области чувств, а чувства не поддаются рассудку, поэтому и вера это «высшая страсть, священное, чистое и кроткое выражение божественного безумия» [333]. Вера это не некая убежденность в том, что нечто сбудется, но, напротив, рассудочное признание невозможности этого и упование на силу абсурда: «Абсурд не относится к тем различениям, которые лежат внутри сферы, принадлежащей рассудку» [334]. В работах Кьеркегора «Абсурд» выступает в роли некоторой парадоксальной силы, полагаясь на которую, человек может верить вопреки здравому смыслу, Абсурд как бы гипостазируется и в некотором смысле стоит даже выше Бога, так как именно Абсурд, а не Бог является основным объектом веры. Кьеркегор призывает «довести до конца движение веры.закрыть глаза и с полным доверием броситься в Абсурд» [335]. Творчество Кьеркегора не только послужило толчком к возникновению «светской» экзистенциальной философии, но и во многом повлияло и на последующие поколения церковных богословов, так что теперь во многих теологических трудах схоластический стиль и латинская терминология соседствуют с чуть ли не психоаналитическими описаниями терзаний одинокой души и с рассуждениями о вере как о единственном утешении на фоне враждебной и абсурдной действительности.
Апофеозом борьбы с греческой философией в христианстве является творчество Льва Шестова.
Продолжая дело Серена Кьеркегора, Шестов идет еще дальше и даже критикует своего предшественника за то, что тот не до конца отделался от наваждения традиции греческой мысли. Кьерке гор всетаки пытался сохранить в своей онтологии хоть какуюто рациональность и логическую связность, в то время как Шестов борется с самой идеей о необходимости того, чтобы теология обосновывалась рациональными методами. «Рационализму, пишет Шестов, со всеми его "аргументациями из следствий" и угрозами сумасшедшего дома, не дано заглушить живущего в людях смутного чувства, что последняя истина, лежит по ту сторону разума и разумом постижимого, и что найти ее в том мертвом и неподвижном мире, в котором только и умеет властвовать рационализм, невозможно» [336]. Целью своих работ Шестов считает создание принципиально новой «иудейскохристианской философии», которую он стремится противопоставить философии «эллинской»: «Прежде всего, нужно навсегда отбросить основные категории эллинского мышления, вырвать из себя с корнем все предпосылки нашего "естественного познания" и нашей "естественной морали"» [337]. Лев Шестов так и не успел создать хотя бы наброска этой новой философии, поэтому его многочисленные работы изобилуют лишь критикой сложившейся ситуации и надеждой на то, что положение дел может измениться к лучшему.Среди более ортодоксальных авторов, предпринимавших попытки изложения христианского учения не на языке античной философии, можно упомянуть выдающихся римскокатолических богословов и философов XX в. Карла Ранера и Этьена Жильсона. Молодой Жильсон, который, по выражению С. Аверинцева, впитал томизм с молоком матери, который всю свою жизнь был всецело предан Римской церкви, в своей книге «Философ и теология» красочно описывает, как в годы юности буквально «заболел» философией Бергсона. Во времена «Дюркгеймовского террора» в Сорбонне он зачитывался Бергсоном, восхищался его лекциями, и, несмотря на то, что сам Бергсон христианином не был, молодой Жильсон мечтал заново переписать всю христианскую догматику в духе «Творческой эволюции» [338]. Что же касается Карла Ранера, то ему в значительной мере удалось создать свой уникальный подход к изложению христианского учения в терминах и категориях, характерных не для античной, а для континентальной философии XIXXX вв., с опорой не на Платона, а, скорее, на Канта и Хайдеггера. Его эксперименты с догматикой оказались настолько востребованными и успешными, что даже Второй Ватиканский Собор некоторыми своими инновационными решениями обязан именно Карлу Ранеру.
Было бы ошибкой полагать, что все античные христианские мыслители поголовно тяготели к платонизму и что попытки создания христианской догматики на основе других философских учений начались лишь спустя много столетий. Как уже было сказано, еще в IV в. в трудах Каппа докийцев встречаются элементы аристотелевской и стоической терминологии. И даже во II в. в творениях Иустина Философа можно также обнаружить заметное влияние стоицизма. Но, пожалуй, самым ярким примером независимого мыслителя эпохи античности, отвергавшего платоновскую картину мира и предпринявшего попытку создания своей альтернативной теории христианского вероучения, является карфагенский богослов Тер туллиан, живший на рубеже II и III вв.