Глава 5. Государство и рынок: специфика российской диалектики развития

Идеальная конструкция чистой, или свободной, рыночной эконо­мики предполагает, по свидетельству Л. фонМизеса, «существование труда и частной собственности (управления) на средства производ­ства, а следовательно, рыночного обмена товарами и услугами».

Такие представления о рыночной экономике и ее взаимоотноше­ниями с государством проектировались еще экономистами классиче­ской школы, называвшими систему свободной рыночной экономики естественной, а проникающее вмешательство государства в рыноч­ные явления искусственными, нарушающими равновесие.

В дальнейшем, экономисты обнаружили в ходе своих исследо­ваний, что абстрактная система цен, оказывается, может обеспечи­вать все те процессы, которые до этого обеспечивались конкретными формами регулирования. Конечно, данное открытие можно сравнить с открытием Н. Коперника, ниспровергнувшим многовековое сущест­вование птолемеевской системы. Однако, несмотря на кардинальное отличие геоцентрической и гелиоцентрической систем, как известно, капитаны еще несколько веков после открытия гелиоцентрической системы водили корабли, пользуясь системой Птолемея.

Данный исторический казус сродни и ситуации в экономике. Здесь тоже, несмотря на открытие роли в управлении экономической жизнью системы цен, уже несколько веков налицо параллельное существо­вание двух феноменов: «порядка организации» экономических про­цессов и «анархии» производства в рыночных системах.

Несмотря на противоположность этих двух форм организации экономических процессов, в теоретических рассуждениях и даже

' Мизес Л. фон. Человеческая деятельность.

118

//. Собственность как социальная технология

на практике уже давно существуют проекты социалистической системы, в которой сохраняются рынок, рыночные цены на факторы производства и каталлактическая конкуренция. Такого рода прин­ципы организации производства нашли свое отражение и в программ­ных документах КПРФ. Присутствовали они и в платформе Н. Хари­тонова, когда он участвовал в президентских выборах и представлял в них коммунистов.

Как ни странно, отдельные фрагменты рынка и государствен­ного регулирования можно обнаружить и в практике деятельности (и, естественно, в предвыборных платформах) даже президентов США. Например, у Р. Рейгана, который, кстати, боготворил Людвига фон Мизеса, рынок «работал» не в пример сменившему его Б. Клинтона, в более «жестком режиме»'.

В период президентства Б. Клинтона государственному регулиро­ванию уделялось довольно значительное внимание.

Довольно интересны и противоречия внутри социалистов. Старое их поколение (примерно до 1920 г.) осталось на позициях упразднения рынка и рыночного обмена, т. е. отстаивали известное марксистское положение о запрещении частной собственности на средства произ­водства. Новые же - допускают.

Интерес представляет и позиция К. Каутского, одного из предан­нейших последователей К. Маркса. В своем предисловии к впервые изданной им подготовленной Ф. Энгельсом рукописи Маркса «Теории прибавочной стоимости» в 1895-1910 гг. Каутский допускал суще­ствование ценовой системы на первых этапах существования соци­ализма. В принципе, практика существования социализма в России это и подтвердила своими, правда, вынужденными обращениями к НЭПу.

Представленная палитра осуществления управления производ­ственными процессами, вполне понятно, не может служить осно­вой для выбора той или иной модели деятельности государства по руководству им экономикой. При условии, что в России изна­чально, «в период М. С. Горбачева», речь шла (хотя, можно сказать, что и сейчас это актуально) о замене системы без рынка, рыночных

'В начале 80-х гг.

5. Государство и рынок 119

цен и конкуренции, означавшей неограниченную централиза­цию и сосредоточение руководства всеми делами в руках одного органа и, естественно, планирование из центра. О роли послед­него и сегодня многие ученые говорят положительно. Что касается доводов о положительной роли планирования, то здесь необходимо уточнить несколько моментов.

Во-первых, сам факт участия граждан в планировании, или проще -в сотрудничестве с вышеотмеченным единым органом (а это, естест­венно, конкретные люди, наделенные особыми полномочиями прини­мать решения), ограничивается тем, что во время выборов руководи­телей или совета руководителей они принимают (или не принимают) не какой-то конкретный план, а просто одобряют (или не одобряют) ту платформу деятельности избираемого лица, которую тот собирается проводить в жизнь. На этом сотрудничество заканчивается и в силу вступает другая форма взаимоотношений - подчинение.

Во-вторых, разработка любого плана, особенно перспектив­ного, согласно законам управленческой деятельности представляет собой весьма многоаспектный и длительный процесс и, скорее всего, может включать в себя лишь стратегические моменты. И эту страте­гию в плановом обществе определяет именно единый орган - центр, обладающий властью, которая и является основой государственного управления. Но сколько бы лестных слов ни говорилось о власти: «власть всего народа» и т. п., она представляет собой не какое-то совершенно размытое понятие, которое в зависимости от каких-то привходящих обстоятельств принимает тот или иной конкретный вид, форму и содержание. Власть - это прежде всего атрибут воз­действия на индивида, группу, общество и в организации она опре­деляется правами владения, пользования и распоряжения принадле­жащим ей имуществом, это власть хозяина.

Отсюда и открываются, становятся вполне понятными нюансы вокруг понятия «собственность». По мнению Мизеса, как мы уже говорили, управление - это частная собственность. Если продол­жить эту мысль, то можно сказать: общественная собственность -это квазиуправление. Следовательно, марксистская теория, суще­ство и назначение которой сводится к замене частной собственно­сти общественной собственностью — это квазитеория, не отвечаю­щая истинному содержанию общественного развития.

120

//. Собственность как социальная технология

Не будем вдаваться в глубокий анализ как марксизма в целом, так и общественной собственности. Приведем лишь одно суждение современного отечественного экономиста. «По мере углубления обще­ственного труда и роста концентрируемого в одних руках капитала хозяева имущества оказываются уже не в состоянии квалифициро­ванно справляться с решением усложняющихся проблем и вынуж­дены обращаться к услугам лиц наемного труда - профессиональных управляющих», - глубокомысленно излагает он прописные истины советской политэкономии. «А дальше следуют институциональные идеи начала XX века Т. Веблена: «Так возникает власть администра­тивная, легитимность которой подтверждена нормативно-право­выми актами, устанавливающими права, обязанности и ответствен­ность должностного лица. Чем выше руководящий пост, чем больше ответственность, тем должно быть больше прав, тем шире властные полномочия»'.

Эту «легитимность административной власти» сегодня не критикует только ленивый. С бюрократами борются Президент РФ и Правитель­ство РФ, порождая, как показывает практика, тем самым пока новые административные формы его проявления. Бюрократизм процветает во всей системе власти сегодняшней России, включая и органы мест­ного самоуправления. Что это? Неквалифицированность представи­телей административной власти, которая управляет одной частью экономики «по белому», а второй - «по черному»? Власть, которая превратила свои властные полномочия в реальные «средства произ­водства», дающие ей немалый коррупционный доход вне зависимо­сти от власти потребителя - главного основания функционирования рыночной экономики, о благе которой «печется» каждый бюрократ -это власть хозяина, но не собственность.

Признавая, что сама возможность воздействия, а значит, и управ­ления в экономике издавна «обуславливается собственностью», наш отечественный политэконом ничтоже сумняшеся заявляет, что «сегодня все большую роль играет не столько возможность, сколько способность воздействия, т. е. источником власти служит сплав знаний, умений, навыков, особого мышления профессиональ­ных управляющих»2. Прочитав это, сам К. Маркс воскликнул бы,

5. Государство и рынок 121

'Управление социально-экономическим развитием России: концепции, цели, механизмы. С. 301 (курсив наш. - М. Р.). 2Там же. С. 302.

что, «приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства...» в способ «обеспечения своей жизни»'. Цитируемому автору удалось открыть поистине новый порядок, который надеялся открыть в свое время Ж. Прудон исходя из пред­положения, что «экономические теории имеют свою логическую последовательность и свой определенный ряд в разуме»2, чему Маркс и воспротивился.

Многовековой опыт развития экономической теории свидетельст­вует, что она никогда не выступала каким-то сводом законов и прин­ципов, реализация которых делала общество богатым и удовлетво­ряла буквально все потребности населения. Тем более экономиче­ская теория никогда не выступала неким набором каких-то правил, выполняя которые можно было получить желательную экономиче­скую модель в идеально воображаемой структуре общества. Но она всегда выступала тем конкретным способом осмысления экономи­ческой действительности, который помогал выбрать более рацио­нальную модель решения основной проблемы экономической теории и практики - противоречия между желанием людей удовлетворять свои все возрастающие потребности и ограниченностью ресурсов, находящихся в их распоряжении и используемых для данной цели.

Точно таким же способом осмысления экономической действи­тельности осуществляется и непосредственный процесс внедрения в практику каждого отдельного направления каких-то новых аспек­тов экономической теории.

Осуществляя рыночные реформы, строя новые экономические отношения, государство как субъект этих отношений определяет и систему тех конкретных инструментов, посредством которых оно реализует свою регулирующую функцию в экономике. Набор этих инструментов в общем-то известен. Но их содержание, как и содер­жание многих понятий экономической теории, может трактоваться неоднозначно, особенно в сравнении со старым подходом к экономи­ческой теории и практике в доперестроечной России.

«Капиталистическая система, - замечает Мизес, - является не Управленческой, а предпринимательской системой»3. И не случайно

'Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. М., 1955. С. 133.

2Тамже. С. 129. Мизес Л. фон. Человеческая деятельность. С. 663.

122

//. Собственность как социальная технология

поэтому, что исходным пунктом практического рыночного реформи­рования в условиях постсоветской России выступает то, что госу­дарство вырабатывает и законодательно закрепляет сами формы и способы деятельности конкретных субъектов предприниматель­ства, в том числе и самого государства. Оно создает правовое поле для реализации предпринимательской деятельности, инфраструк­туру, соответствующие формы взаимодействия субъектов предпри­нимательства - законы, систему налогообложения и т. п. И именно в этой деятельности происходит объединение усилий представителей различных идеологических течений, так как принятие того или иного закона обуславливается экономическими потребностями, а не поли­тической волей людей или партий.

Такое в большей степени реализуется в теории или провозгла­шается в общих фразах и даже в некоторых законодательных доку­ментах. На практике дело обстоит несколько иначе. Ибо пока тем-то и отличается ментальность бывших членов социалистического обще­ства, что для них главным все еще остается идеология, а не эконо­мика и даже право.

Даже представители российской элиты, которые выступали экс­пертами одного исследования, проводившегося в середине 90-х годов' нарисовали такой образ будущего России, который вряд ли видели во сне самые известные представители утопического социализма. В самый «разгар» рыночных реформ представители этой элиты счи­тали, что в перспективе политическая система России будет либо тем или другим вариантом советской власти (7 %), либо авторитарным режимом (18 %), либо особой системой, соответствующей историче­скому прошлому России (36 %). И лишь 22 % в перспективе видели демократию западного типа (17 % не ответили на вопрос). О какой особой системе, соответствующей историческому прошлому России, идет речь (а эта позиция весьма широко распространена не только среди сторонников возвращения прошлого, но и либералов), толком, как говорится, никто сказать на может. Да и вряд ли решится. Ибо вряд ли знающий и разумный человек сможет в нашей истории найти эталон для подражания в форме какой-то целостной политической

'В выборку входили: крупные политики, известные экономисты и соци­ологи, а также директора промышленных предприятий и крупных фирм (см.: Косалс Л.Я., Рывкина Р. В. Социология перехода крынку в России. М., 1998. С. 46-47).

5. Государство и рынок 123

системы. Да и выбора особого нет: либо царизм, либо советская сис­тема. О кратком миге демократии временного правительства знают лишь специалисты - историки.

В данном же исследовании сторонники этой особой системы «из исторического прошлого», по сути дела, вынуждены были стать первооткрывателями нового политического системного образования -некоего гибрида, в котором «органически» бы сочетались демокра­тия от западной цивилизации и «сильное государство» - от СССР.

Вполне естественно, что и экономическую систему обследован­ные представители элиты «видели» в таком же сочетании: «сильное» государственное регулирование в сочетании с ограниченным частным сектором и коллективными формами хозяйствования.

Конечно, можно было бы вышесказанную мысль представить каким-то открытием новой экономической системы. Однако в каноны экономической теории такие «единства противоположностей» явно не вписываются.

«Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, - отмечал К. Маркс, - и вы получите определенный общественный строй...»' Но в том-то и проблема, что именно в этом вопросе и заключается наибольшая трудность. Определение способа производства, обмена и потребления социалистического или фео­дального общества не представляет особой трудности. Но как опре­делить то состояние производства, которое свойственно современ­ной России (как, собственно, и предшествующих ей режимов), если здесь имеются признаки самых различных способов производства, включая и феодальное?

В этих условиях, конечно же, появляется соблазн отойти от старых канонов к развитию производства, в том числе и от марксистских, и выступить с почином создания какой-то новой модели обществен­ного развития2.

Теоретики новых моделей развития общества, как правило, не изо­бретают что-то абсолютно новое, непохожее на уже имеющееся,

'Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 27. С. 402.

См., например: Региональные последствия социально-экономических Реформ: научный доклад / под ред. А. И. Татаркина. Екатеринбург, 1966. С. 8-10; Стратегия реформирования экономической России: аналитиче­ский доклад Института экономики РАН / Л. И. Абалкин и др. // Вопросы экономики. 1966. № 3. С. 7-9; Бузгалин А. В. Ренессанс социализма. М., 2003 и др.

124

//. Собственность как социальная технология

а создают какую-то смешанную конструкцию. В условиях российской действительности, когда очевидно, что возврат к старому не является перспективным, эти теоретики всячески пытаются запугать требо­ваниями жесткой системы социально-экономического отбора, свой­ственного капиталистической системе. Выход же из якобы тупико­вых ситуаций переходного периода, как правило, предлагается в соз­дании смешанной экономики, но с обязательным присутствием соци­алистических элементов. «Интеллектуалы» (выражение Шумпетера), конечно же, за отмену планового регулирования экономики, за рыноч­ные регуляторы, но не за гибкое сочетание плановых и рыночных форм на всех уровнях хозяйствования и управления. Они за весьма туманное органическое сочетание экономического и социального в общественном развитии как наиболее реальный способ поддержа­ния равновесия между трудом и капиталом, устранения социальной основы для революционных потрясений.

При определении же того, что в их конвергируемой системе оста­нется из арсенала социалистического уклада, всякая туманность исчезает. Они требуют от государства поддерживать социальный мир в обществе и цивилизованный образ жизни основной (?) части населе­ния, активизации роли государства и его органов в социально-эконо­мическом развитии России и отдельных его структур, региональных и отраслевых; расширения коллективистских начал в производстве, распределении и потреблении совокупного общественного продукта, рассматривая при этом коллективизм не только как порождение соци­ализма, но и как потребность любого производства, освобождаемого от пут мелкособственнической разобщенности и изолированности.

«Конвергируя наиболее прогрессивные процессы капиталистиче­ского и социалистического хозяйства, идея смешанного общества может стать объединяющим началом - идеологическим и консти­туционным, - вокруг которого могла бы сплотиться большая часть населения Российской Федерации»'.

Вряд ли есть необходимость сравнивать содержание отечест­венных сторонников конвергенции с ее родоначальниками (Д. Бел-лом, Дж. Гэлбрейтом, У. Ростоу и др.) на Западе. Главное не в этом. А в том, что при критике буржуазной теории конвергенции всегда подчеркивалась принципиальная несовместимость в характере

'Экономическая реформа в России: проблемы, дискуссии, пути развития Материалы пленарного заседания. Екатеринбург, 1997. С. 23-25.

5. Государство и рынок 125

собственности при капитализме и социализме, то есть в самих управ­ленческих началах этих двух систем. Что, со временем (буржуазная теория конвергенции появилась в 50-е годы, хотя о содержательной ее стороне тот же Шумпетер говорил еще в 30-е годы, не используя сам термин «конвергенция») данная несовместимость приобрела противоположную значимость? Зачем же нам тогда было бороться за отход от социализма, если он уже через 30-40 лет своего суще­ствования стал приближаться1 к капитализму? Зачем нам пона­добилась та шоковая терапия, с помощью которой Правительство Ельцина-Гайдара пыталось снять синдромы социалистического состояния бывших советских людей?

Живые участники дискуссий по проблемам конвергенции на Западе (50-70 гг.) и ее критики из числа советских философов и экономистов (70-80 гг.) наверняка пришли в шоковое состояние, узнав в начале 90-х годов, что практическая реализация теории конвергенции нача­лась не где-нибудь в США или Германии, а в России. Причем во всем, так сказать, объеме. Это и законодательная практика Государственной Думы, и действия нашего Правительства, и действия региональных и муниципальных властей, не говоря уже о действиях отдельных граждан. Не лишены идей конвергенции даже такие глобальные пра­вовые документы, как Конституция и Гражданский кодекс. Причем в основе этого дуализма далеко не всегда лежит концепция примире­ния сторонников различных точек зрения на будущее России. Старое негативное отношение к капиталистической экономической системе порой проявляется весьма в отчетливых формах.

Приведем лишь один пример в очень важной сфере перехода ста­рого производства на новые капиталистические позиции.

Как известно, сам процесс разгосударствления общественного про­изводства чаще всего ориентирован на западные модели реформиро­вания собственности и совершенно не учитывает российскую спец­ифику. Да такой специфики вообще-то и нет, но парадокс заключа­ется, в том, что данная специфика представляет собой не сам опыт Разгосударствления, а опыт огосударствления после Октябрь­ской революции. Этот процесс проходил далеко не по марксист­ским меркам, и его результаты, естественно, были другие, они порой прямо противоположны намечаемым к ожидаемым большевистскими «Реформаторами».

Converge в переводе с латинского - «приближаюсь», «схожусь».

126

//. Собственность как социальная технология

Что в этом опыте необходимо было и надо учесть сегодня?

Во-первых, то, что процесс огосударствления в послереволюцион­ной России проходил в спешке. Он не был подкреплен ни какими-то организационными навыками, ни культурой труда и человеческих взаимоотношений, ни самодеятельностью самих рабочих - вчераш­них крестьян в своем большинстве. Именно в силу всего этого про­цесс огосударствления практически ничего не дал. Он только видоиз­менил саму форму владения предприятием. В результате появились, по выражению видного большевистского хозяйственника и финан­систа Г.Я. Сокольникова, своеобразные «коммуны», где каждый отдельный капиталист лишен собственности, но где вся «теплая ком­пания вместе взятая коллективно, на началах взаимности, распоря­жается ею с не меньшим удобством и выгодой, чем это делали бы полные собственники»'.

Во-вторых, хозяйственный аппарат Советского государства, опу­танный множеством бюрократических инструкций и правил и лишен­ный естественной сферы - рыночной деятельности, - в рамках закона работать не мог. Объективно получалось так, что предприятия в силу своего самосохранения должны были вступать между собой в про­тивозаконные контакты и соглашения. Сама нежизненность методов руководства экономикой (кстати, как говорили мы об этом и выше) объективно питала возникновение и существование коррупции.

В результате игнорирования этих обстоятельств в обновленной России все они почти автоматически воспроизвелись при привати­зации государственных предприятий и при формировании нового государственного аппарата. Да и как возможно было этого избе­жать, если в старом Верховном Совете России и в Государственной Думе, где готовятся новые законы, коммунисты вплоть до Госдумы XXI столетия составляли весьма солидную часть депутатов и могли заблокировать выход любого закона. Так что для законодательного «оформления» рынка в первые две трети срока существования новой России ничего не делалось или делалось во вред.

Роль и функции государственного управления при социализме и капитализме диаметрально противоположны. В плановой эконо­мике социализма государственное управление играет решающую роль в определении всех экономических пропорций через систему

'См.: Из истории экономической мысли (сборник). М., 1990. С. 37.

5. Государство и рынок 127

директивных заданий. В капиталистической экономике основным регулятором этих хозяйственных пропорций является рынок. Госу­дарство же выполняет вспомогательную роль. Процессы государ­ственного регулирования при капитализме охватывают только те сферы, где рыночные регуляторы или неэффективны, или по каким-то обстоятельствам нецелесообразны.

Противопоставляя роль государства при социализме и капитализме, заметим, что чаще всего мы говорим о последнем прежде всего в тео­ретическом плане. То государство и рыночная экономика, которые представляли себе и представители классической школы, и либералы XIX века, и «оставшиеся» либералы в XX веке, на наш взгляд, вряд ли когда-то существовали в чистом виде. И исходя из этих позиций, дума­ется, то, что американский социолог Ф. Фукуяма представил в своей знаменитой статье «Конец истории», а именно: государство либераль­ной конструкции, в какой-то степени можно воспринимать как про­рочество. Ибо пока, на наш взгляд, трудно что либо противопоста­вить истории системы цен как социальной технологии осуществле­ния процесса самоуправления в общественной системе. Последнее, думается, и есть то самое состояние человеческого общества, которое развивается по внутренним присущим ему законам'.

Вспомним: разве хотя бы одно вмешательство человека в при­роду способствовало более лучшему образу ее самосуществования? Вряд ли. Человек в своей экологической деятельности лишь стремится устранить тот вред, который он природе уже нанес. И это-то, на наш взгляд, ему далеко не всегда удается. Так что саморазвитию природы человечество может противопоставить только такого же рода само­развитие, которое, конечно же, никогда не может быть объектом реа­лизации доктрин даже самых гениальных людей, а тем более неких искусственных интеллектов.

Что касается современных капиталистических государств, то рынок в них всегда ограничивается институциональными действиями госу­дарства. Где-то в большей мере, где-то в меньшей. В последнее время вопрос о государственной нагрузке на экономику или о той части ВнУтреннего валового продукта (ВВП), распоряжение которой берет

Не будем здесь рассматривать последующие колебания Фукуямы по поводу его либерального проекта. Сегодня на Западе нередко можно встретить мысль 0 нецелесообразности капитализма вообще. История же свидетельствует, Что капитализм переживал куда более серьезные кризисы, чем сегодняшний.

128

//. Собственность как социальная технология

на себя не рынок, а государство, стал одним из важнейших во внут­ренней политической жизни даже самых высокоразвитых капита­листических государств. Чтобы как-то оправдать рост государст­венных расходов, вспомним и «закон Вагнера» - название тезиса немецкого экономиста XIX века А. Вагнера о неизбежном росте госу­дарственной доли в экономике по мере экономического развития, выводы которого весьма обстоятельно раскритиковал известный русский правовед и социолог Б. Чичерин1. Вспомним и ситуацию в Англии, в которой парламент, совершавший на протяжении всей своей истории расходные обязательства правительства, с конца XIX века стал подталкивать его к принятию новых расходных программ. Хотя во всех других странах, за исключением Германии, в том числе и в Англии к началу Первой мировой войны господствовало убеж­дение в том, что сбалансированные бюджеты необходимы для финан­совой стабильности2.

В это же время меняется отношение к государственным расхо­дам и в США - последнем бастионе либеральной веры в благотвори­тельность ограниченной активности государства. Здесь государство решило финансировать крупномасштабную программу строительства военного флота. Для этой цели американский конгресс ввел феде­ральный подоходный налог. Два десятилетия шла война против его принятия. Против выступал даже Верховный суд. Но в 1913 г. налог был все-таки введен, хотя для этого пришлось принять 16-ю поправку к Конституции Соединенных Штатов.

Во время Первой и Второй мировых войн, естественно, налоги непрерывно повышались. После Первой мировой войны эти налоги еще снижались. А вот после Второй мировой - уже нет. С необы­чайным периодом роста экономики (1950-1973 гг.) высокими тем­пами стали появляться и новые налоги: налог на добавленную стои­мость (НДС), налог на зарплату. А вместе с ними появилась вера в спо­собность государства подменять своими действиями то, что раньше «делал рынок». В государствах появляются новые институты, которые задают финансовые обязательства, закрепленные законом и полити­ческими реалиями на десятилетия вперед. Это стало следствием поя­вившихся представлений о безграничных возможностях государства

1 Чичерин Б. Собственность и государство. М., 1882. Ч. I; M., 1883. Ч. II. 2Шумпетер И. История экономического анализа. СПб., 2001. Т. 3. С. 1001-1003, 1012-1013.

5. Государство и рынок 129

мобилизовать доходы и перераспределять ВВП, не нанося при этом ущерба экономическому развитию.

Одним из первых на угрозу кризиса «налогового государства», действия которого по увеличению социальных обязательств рано или поздно оказываются несовместимыми с экономическим ростом, обратил внимание И. Шумпетер (в 1954 г.), намного опередив время. К середине 70-х гг. в Западной Европе ресурсы форсированного роста, связанные с послевоенным восстановлением, были исчерпаны. В странах возникают финансовые кризисы. Так, например, финан­совый кризис начала 90-х гг. привел к серьезным реформам в сфере государственных обязательств мирового лидера по государственной нагрузке на экономику - Швецию, в которой к этому времени полу­чило широкое распространение массовое уклонение от уплаты нало­гов, отказ от сверхурочных работ, налоговое планирование и др.

Ситуация с ростом государственных расходов послевоенного Запада должна учитываться и сегодняшним нашим правительством, в значи­тельной степени расширяющим объем этих расходов за счет доходов от экспорта газа и нефти. У нас, как известно, чуть ли не половина (40 %, по официальным данным) экономики «теневая». А ведь первое, с чем столкнулись западные страны, когда в конце 70-х - начале 80-х вплотную подошли к верхнему пределу наращивания государст­венных расходов, - с расширением теневой экономики. Правда, там платформой этого наращивания служили не сверхдоходы, а налого­обложение, бремя которого постоянно увеличивалось. Следует отме­тить, что и у нас-то это бремя сегодня гораздо весомее, чем должно быть. Причем именно эта «весомость» «гирей висит» на развитии бизнеса именно добросовестных налогоплательщиков. И, думается, сегодня, не ослабляя уже «запущенные» социальные программы, необходимо направить часть средств, получаемых от продажи энер­горесурсов, на снижение именно налогового бремени. Особенно в тех отраслях, которые будут давать в будущем более устойчивые диви­денды для улучшения благосостояния народа России в целом, а не его отдельных категорий.

Что касается реальной доли государственных расходов в ВВП России, то она по этому показателю в начале XXI столетия зани­мала 13-е место среди всех постсоциалистических стран. Совокупные государственные расходы в % к ВВП в 2001 году составляли 34,1 %. Впереди России, неожиданно для нас, оказались Венгрия - 51,9 %;

130 //. Собственность как социальная технология

Белоруссия - 46,8 %, что не было неожиданностью, Польша - 43,6 % и Латвия-37,2%.

В каждом конкретном случае той или иной постсоциалистической страны можно объяснить величину государственных расходов. Но, думается, общим для всех будет то, что их увеличение - это прежде всего попытка сгладить социальные издержки рыночной реформы. Во всех других случаях - это во многом результат проводимой руко­водящими органами или лицами политики в стране. Последнее каса­ется не только, например, Белоруссии и Казахстана, но и России и других стран.

Не меньшую роль в решении рассматриваемых проблем играют и ученые. Здесь тоже не все так однозначно. Вполне понятны расхож­дения в данном вопросе, например, либералов и консерваторов. Ибо ясно, что первые - сторонники неолиберализма конца 70-х — начала 80-х гг., а вторые - сторонники другого идеологического тренда -социалисты и социал-демократы. Но серьезные расхождения по дан­ному вопросу наблюдаются и в среде так называемых рыночников. И здесь одни ученые увязывают перспективы экономического роста России со скорейшим снижением государственной нагрузки на эко­номику', а другие находят целесообразным дальнейшее наращива­ние государственных расходов в российском ВВП. Например, один из первых идеологов рыночного пути развития России Н. Шмелев замечает, что сегодня расходы российского «расширенного правитель­ства» (государства) равны примерно 34-36% ВВП страны. В то же время в среднем по странам ОЭСР они составляют около 50 % ВВП. Учитывая нынешнее состояние российской экономики в социальной сфере, считает он, вряд ли нам стоит гордиться подобным «достиже­нием». Очевидно, что в своем «рыночном рвении», заключает он, мы уже перехлестнули через край. «Пора бы остановиться, а еще лучше -подать назад»2.

Что это? Перерождение «рыночника» или «политическое заигры­вание» на платформе создания в России «социальноориентирован-ного государства»?

Очевидно, что и то и другое. Немногие из тех, кто вещал о необ­ходимости развертывания рыночных реформ в России, остались

'Ясин Е. Бремя государства и экономическая политика (либеральная аль­тернатива) // Вопросы экономики. 2002. № 11. С. 4-30. 2Шмелев Н.П. До каких пор? // Современная Европа. 2003. №3. С. 5-17.

5. Государство и рынок 131

верны идеям либерализма до конца. И дело не в том, что, как говорят, рынок «не прижился», а в том, что тех трудностей, которые связаны с рыночным перевоплощением России, никто, пожалуй, не представ­лял во всем объеме, -то, во-первых. А во-вторых, на наш взгляд, про­сто нельзя было представить в какой-то конкретной реальности сам процесс перехода России от социализма к капитализму. Отсюда и то многообразие «программ» создания новой общественной формы жиз­недеятельности России, включая «ренессанс социализма». Да и сам капитализм, который в сознании советских людей был врагом номер один и, естественно, самой главной причиной не совсем благополуч­ной жизни основной массы населения СССР, не мог в одночасье стать ориентиром будущего. И даже у последовательных либералов, вхо­дящих в правительство Ельцина-Гайдара «рука не поднималась» при­знать, что они на руинах социализма хотели создать организационные формы и институты российского капитализма. Отсюда и те трудно­сти в процессе отбраковки прошлого, которое, естественно, прогля­дывается во всем и очень медленно уступает место новому. Тем более что в сознании поколений, успевших провести в советской идеоло­гической системе лишь, например, детство, уже трудно «вытравить» (хотя на практике это не происходит, такое возможно только в тота­литарной системе) то сформировавшееся клише восприятия мира, в рамках которого подобно телеологическому подходу любое нов­шество воспринимается как нечто предопределенное некими гипо­тетическими установками. Это-то и лежит чаще всего в основе того, что в современной России вместо решительного отказа от прошлого и в теории, и на практике идет непрерывный процесс организацион­ных нововведений путем подстройки к вновь возникающим обстоя­тельствам. В обществе в связи с этим возникает ситуация организа­ционной рефлексивности - способность агентов рынка маневриро­вать в среде законодательных принципов, двусмысленных характе­ристик работы, ценностей и нравственности, составляющих совре­менное российское общество.

Следует остановиться и на восприятии новой будущности России в понятийном плане. Ведь один из серьезных каналов этого воспри­ятия - идеологический.

В постсоветское время, когда ослабла идеологическая цензура, а старый социалистический понятийный аппарат в соответствии с отказом и покрытием презрением старых идеологических догм

132

//. Собственность как социальная технология

из положительного превратился в негативный фактор, в обществе воцарилась понятийная бессмыслица. Пора было изобретать какие-то новые понятия для устранения этой бессмыслицы. И действительно, как воспринимать слово «патриот», которое из весьма возвышен­ного стало ругательным. Но и как воспринимать понятие «бизнес­мен», в которое все равно практически все население вкладывает содержание старого негативного понятия «спекулянт». Хотя, в прин­ципе, практически вся деятельность бизнесменов носит спекулятив­ный характер. Это одно из условий рыночной экономики. Последнее выступает свидетельством того, что в постсоветском российском обществе возникла не словесная перепалка, а весьма непростая ситуации с пониманием тех процессов, которые произошли. Возни­кает сакраментальный вопрос: как можно два десятилетия вуалиро­вать тот конкретный способ жизнедеятельности общества, который общепринято называть капитализмом? Но ни в одном законодатель­ном акте, включая Конституцию новой России, названия социаль­ной технологии, на основе которой и осуществляется сегодняшняя жизнь российского общества, вы не встретите.

Во всех официальных документах все эти два десятка лет само понятие «капитализм» заменено такими словосочетаниями, как «рыночная экономика», «рыночные отношения» и т. п. Но, простите, это же синонимы капитализма. Во всех словарях и энциклопедиях западных (и не только) стран понятие «капитализм» идентично таким понятиям, как «общество рыночной экономики», «система свободного предпринимательства» и т. п. В различныхсловарях постсоветской России, появившихся в 90-е годы, практически воспроизводились старые формулировки советского толка. Или, так же как в законода­тельной практике, исключались совсем. И лишь в новом - XX столе­тии эти ошибки стали исправляться, да еще не в массовом порядке.

Например, в «Школьном словаре иностранных слов», где, каза­лось бы, просто необходимо было дать ясное и доступное объяснение понятию «капитализм», его не было совсем. Заметим, что и в науч­ной литературе, как отечественной (А. И. Кравченко), так и в пере­веденной к этому времени западной (П. Самуэльсон), характери­стики понятия «капитализм» весьма примитивные. Именно с учетом этого, казалось бы, как бы было логично вслед за словом «капитал», расположить слово «капитализм» в весьма доступной, «незашорен­ной» советскими учебниками, форме. Ведь без «давления» советских

5. Государство и рынок 133

стереотипов уже сама эта последовательность вытекает из перевода этого слова с латинского - capitalis - «главный». Собственно, так же, как и социализм - латинского - socialis («социальный», «общест­венный»). Хотя даже то же понятие «капитал» в наших словарях до сих пор не отражает свое главное предназначение в условиях рынка. Даже специалисты по экономике до сих пор не осознают, почему Маркс назвал свой главный труд «Капитал». Зато весьма «доступно» объясняют, что в марксизме капитал - это «стоимость, приносящая прибавочную стоимость в результате эксплуатации наемных рабочих капиталистами»'. В изданных же школьных словарях вообще не было таких понятий, как «рынок», «рыночная экономика», «предпринима­тельство». Зато вполне в соответствии с ленинской характеристикой «давалась» расшифровка понятия «класс» (хотя, думается, что даже с позиции старого - советского - менталитета гораздо лучше трак­тует «класс» М. Вебер) и в четком марксистском ключе - понятие «эксплуатация»2.

И, конечно же, в этом словаре не было таких понятий, как «госу­дарственность» и «собственность». Не захотели авторы словаря нару­шать традицию сложившегося школьного знания, в котором, как и в телевизионных программах, все еще «красные теснят белых». Неужели авторам аналогичных изданий до сих пор невдомек, что в том же «Капитале» К. Маркса трудно найти действительные дока­зательства эксплуатации трудящихся, которая является лейтмо­тивом этого в общем-то неплохого научного исследования, как раз и реализовавшего свое название: в нем вполне ясно доказан процесс развития общественного производства и исторически перспективная роль капитализма как способа производства, отвечающего движению человеческого общества. Понять это, читая «Капитал» и даже весьма идеологизированный «Манифест коммунистической партии», вполне можно, несмотря на рефрен его «материалистической интерпретации» истории и поиск причин быстрейшего «прохождения» капиталисти­ческого этапа промышленной революции.

Согласно марксистской трактовке истории, в постсоветской России люди должны были приобрести новые «производительные силы»,

'Иллюстрированный энциклопедический словарь. М., 2005. С. 318; Кры-син Л. П. Иллюстрированный толковый словарь иностранных слов. М., 2011. С. 312. 2Школьный словарь иностранных слов. М., 1994. С. 96, 105, 257 и др.

134 //. Собственность как социальная технология

с помощью которых «люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, они изменяют все свои общественные отношения. Уйдет в прошлое то «общество с сюзереном во главе», и появится «обще­ство с промышленным капиталистом».

Именно в соответствии с этой трактовкой истории россияне, вернее их политическая верхушка, и поступали. Но почему-то первоначальный вариант социализма - «эпоха военного коммунизма», своими «прин­ципами, идеями и категориями» напоминал уже забытый период раб­ства Российской империи, а сталинский период - эпоху феодальной закрепощенности. Все остальные кратковременные периоды истории России связаны с выпущенными под страхом физической, и особенно политической, смерти отечественной политической элиты обращени­ями к капиталистическим (рыночным) формам организации «обще­ственного производства». «Скрепя сердце» большевистская (комму­нистическая) власть открыла пути прежде всего частной собствен­ности на средства производства (период НЭПа) или ее фрагментам (индивидуальная деятельность) или вариантам - конвергенции част­ной и государственной собственности (вариант кооперации М. Гор­бачева и Н. Рыжкова).

В связи с этим, думается, что глубоко прав Людвиг фон Мизес, который писал: «Едва ли есть что-либо более абсурдное, чем фунда­ментальный принцип материалистической интерпретации истории Маркса: „Ручная мельница создала феодальное общество, паровая мельница - капиталистическое общество" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 133). Как раз потребовалось именно капиталистическое обще­ство, чтобы создать необходимые условия для разработки и реализа­ции первоначального замысла паровой мельницы. Именно капитализм создал эту технологию, а не наоборот»'. И, действительно, прав Мизес Но до знакомства с его мыслью, согласимся, что цитата Маркса у нас не вызывала не только недоверия, но, наоборот, мы всегда восхища­лись сказанным. Хотя, как мы сейчас понимаем, по Марксу, получа­ется, что техника «создавала» подобное себе общество. По Мизесу же, все обстоит гораздо проще и яснее. Производительность капитали­стического способа производства, говорит он, является результа­том современной технологии только в той степени, в какой развитие

'Мизес Л. фон. Либерализм в классической традиции. М., 2001. С. 86.

5. Государство и рынок 135

технологии необходимо должно следовать из капиталистического мен­талитета1. Что же следовало в таком случае из социалистического менталитета? Идеология, опорными столпами которой выступают неизвестно откуда «свалившиеся» «материальные производительные силы», которые «заставляют» людей вступать в «определенные произ­водственные отношения, которые не зависят от их воли и сознания». Эти производственные отношения, в свою очередь, определяют пра­вовую и политическую надстройку общества, а также философские и другие идеи. Конечная цель материальных производительных сил -установление социализма. Субъект реализации этой цели - проле­тариат. Вчитываясь в эту схему «строительства социализма», только сейчас понимаешь почему в советское время студенты и преподава­тели политэкономии гораздо лучше воспринимали политэкономию капитализма и не любили политэкономию социализма. Ибо все выше­сказанное не вытекает из любого, в том числе и социалистического, менталитета, коренящегося, как известно, не в «Кодексе строителя коммунизма». Из этой идеологии вытекает весьма конкретное содер­жание - то, что сама свобода человека в сфере реализации его потреб­ностей заменяется некоей патерналистской властью. В основе же всей этой «философии истории» лежит пророчество К. Маркса, которому «точно известны» законы исторического развития.

Отсюда и те последствия в осуществлении хозяйственной поли­тики после Октябрьской революции. И оттого что в России стала господствовать новая - коммунистическая идеология, - на разви­тие научно-технической базы производства каким-то «сказочным» образом не повлияло, не внесло коренных изменений. С 20-х годов и до последнего времени новые технологии закупались у капиталистиче­ских стран, где за тот же период времени технический уровень про­изводства рос несопоставимо быстрее, чем, например, в СССР. А те достижения, о которых советские идеологи постоянно вспоминают и сегодня, явились результатом именно эксплуатации трудящихся масс.

Советские идеологи, сравнивая достижения СССР и ведущих капи­талистических стран, всегда выпячивали наиболее выигрышные сто­роны экономической конкуренции социалистической и капиталисти­ческой систем. При этом они никогда не говорили по крайней мере о двух основополагающих факторах.

Там же.

136

//. Собственность как социальная технология

Во-первых, о том, что целый ряд передовых технологий в Россий­ской экономике пришел к нам с Запада, которые там таковыми уже не являлись (и по стратегическим интересам, и в силу коррупции советских чиновников), следовательно, успех конкуренции социа­лизма и капитализма в основном зависел от собственных техниче­ских новинок, которые, естественно, были, но далеко не в нужных для данного успеха количествах.

Во-вторых, и это главное: социализм, возникнув в форме утопи­ческой идеи, своей жизненной практики никогда не имел (за исклю­чением некоторых опытов Ш. Фурье, который никаких новых эконо­мических методов не разработал). И даже в условиях практической реализации Марксовой гипотезы социалистического переустройства он так и остался прежде всего идеологическим феноменом. Своего, образно говоря, экономического содержания социализм не имел никогда. Но в «своих кругах» слыл всегда «научным социализмом».

Капитализм же - это экономическая система. А идеологический нимб над ним в своих «корыстных» целях сформировали социали­сты, особенно отличился при этом К. Маркс (заметим, что в анналах мировой теории термин «научный капитализм» не встречается даже в иронической форме). Без этого нимба, в общем-то, и о социализме нельзя было ничего сказать, выделяя его в системе общественно зна­чимых явлений. Он «познавался» только в сравнении с капитализ­мом, как его антипод. Не случайно поэтому саму суть социализма, покоящуюся на Марксовой теории общественных классов, не при­нял ни один из серьезных ученых - ни при жизни Маркса, ни после. Будущее социализма, которое прогнозировалось, по Марксу, на вос­хождении звезды пролетариата над пепелищем, которое останется после борьбы капиталистов между собой, в ходе которой они сами уничтожают друг друга, а заодно и саму капиталистическую сис­тему, казалось бы, покоилось на определенном экономическом осно­вании - теории прибавочной стоимости. Но это с позиции марксист­ского учения, которое в мировой науке занимает весьма скромное место. С позиции же мировой науки эта теория Маркса, взятая сама по себе, по утверждению И. Шумпетера, «не выдерживает критики»'. Как известно, наши теоретические представления далеко не всегда сообразуются с практикой конкретной жизни. И во времена Маркса,

1 Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия. С. 69.

5. Государство и рынок 137

и сейчас, конечно, можно предполагать, что в конце концов капита­лизм утратит свою необходимость и на смену ему придет какая-то новая система. Но рушить то, что являлось и является наиболее жизнеспособным вчера и сегодня и заменять это чем-то старым, уже отслужившим или чем-то новым, но худшим подобием капиталисти­ческих элементов, - это значит в угоду собственным интересам тор­мозить сам ход общественного движения.

Конкретный образчик такого подхода к истории развития своей страны продемонстрировал Ленин, который в своем «манифесте» будущего государственного преобразования России - статье «Госу­дарство и революция» - наметил коренную замену рыночных основ на социалистические методы жизнедеятельности общества.

Социализм, как известно, равно как и коммунизм, предполагает тотальное обобществление. На этапе социализма как первой фазы коммунистического общества это обобществление практически ото­ждествляется с огосударствлением, а следовательно, с ликвидацией других укладов, включая и мелкотоварное производство. В этих усло­виях, по Ленину, «все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного... «синдиката». В дальнейшем же, согласно его расчетам, сделанным накануне Октябрьского переворота, учет и кон­троль за мерой труда и потребления, превратившись в простейшее дело (для которого достаточно «знания четырех действий арифме­тики и выдачи соответственных расписок»), станет делом всеобщим и привычным. Овладев несложным искусством управления производ­ством, самостоятельным осуществлением учета и контроля, превратив соблюдение «несложных правил всякого человеческого общежития» в привычку, пролетариат сможет обеспечить переход «от первой фазы коммунистического общества к высшей его фазе, а вместе с тем — к полному отмиранию государства»'.

Вполне естественно, что, взяв власть в свои руки, сторонники Ленина стали воплощать эти теоретические наметки вождя в прак­тику. А легкость и быстрота победы в осуществлении Октябрьской Революции сразу же распространилась и на саму оценку победите­лями своей «перестроечной» послереволюционной работы. Больше того, они и этот период воспринимали как один из этапов продолжения своего революционного «похода», как атаку на капитализм внутри

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33. С. 101-102.

138 //. Собственность как социальная технология

России и за ее пределами. А сам факт победы революции в России воспринимался ими как начало всемирной социалистической рево­люции. Что касается России, то в ней коммунизм вначале «планиро­валось» ввести довольно быстро. Но, как оказалось, теория не всегда быстро воплощается в практику. А здесь, как говорится, был особый случай - ленинская теория была настолько оторвана от практики, что вряд ли имелись какие-то реальные предпосылки для ее практи­ческого претворения.

Именно об этом и свидетельствует вся история так называемого практического социализма. Специально акцентируем наше внимание -практического. Ибо в качастве идеи, теоретической концепции, соци­ализм, как и любая другая идея, теория, если она появилась, имеет право на существование. Можно даже теоретически представить, что, возможно, когда-то он обретет и свою, присущую ему систему практи­ческой экономики. Но для этого в обществе должны созреть опреде­ленные предпосылки, о чем, кстати, и говорили классики марксизма и их последователи, в том числе и в России - представители парал­лельной с Лениным ветви. Революциями в данном случае вряд ли что можно изменить. Что и показала попытка революционного вмешатель­ства в историю развития России и других стран социалистического «лагеря». Эта попытка выглядит незначительной с позиции истории развития человеческого общества. Но в масштабах развития одной страны семидесятилетний период социализма - это эпоха смены трех поколений, в умах которых он оставил весьма стойкий след. В этих условиях сохранения старого социалистического менталитета рос­сиян весьма непросто изменить отношение населения к самой роли государства в обществе. Особенно к его функции управления всеми делами общества. К тому же такая постановка вопроса подкрепля­ется и идеологическими факторами, и особенно экономическими.

Как известно, экономика как отрасль науки возникла в связи с необходимостью организованного поиска способов эффективного распределения ограниченного запаса ресурсов для получения наи­лучшего результата. И, казалось бы, та плановая экономика социа­листического общества, в которой это распределение ресурсов осу­ществляется более организованно, имеет определенные преимуще­ства перед свободным рынком, где эти задачи решаются с помощью механизма цен. Не об этом ли свидетельствуют и авторы популяр­ного на Западе учебника по экономике П. Самуэльсон и В. Нордхауз?

5. Государство и рынок 139

Характеризуя «экономике» - специальную отрасль экономической науки, которая изучает способы эффективного функционирования рыночного хозяйства, они пишут, что «это наука о том, как люди и общество выбирают способ использования дефицитных ресур­сов, которые могут иметь многоцелевое назначение, для того чтобы произвести разнообразные товары и распределить их сейчас или в будущем для потребления различными индивидами и группами общества»1. Казалось бы, чего проще: составить государственный план, где предусматривается, какие товары и услуги следует произ­вести в предстоящем обозримом времени, в соответствии с этим рас­пределить ресурсы, составить директивы по распределению товаров среди потребителей. То есть сделать именно то, чем при социалисти­ческой модели экономики и занимается государственная машина. Правда, при этом придется забыть некоторые «последствия» дей­ствовавших экономических систем, которые всегда были «головной болью» теоретиков этих систем. У теоретиков рыночного хозяйства эта «головная боль» связывалась с перепроизводством товаров, у социалистических же политэкономов - с их нехваткой и пробле­мами качества продукции.

Простота централизованного планирования и управления хозяй­ством, видимо, еще не раз будет приходить в голову лидерам раз­личных политических сил и руководителям государств, которые, пре­зрев историческую практику, будут руководствоваться своими взгля­дами на экономические процессы в обществе, стараясь выдвинуть, а порой и осуществить свой собственный эксперимент в хозяйствен­ном управлении. Человеческая история изобилует такими примерами, в которых политика и экономика как главенствующие линии, посто­янно менялись местами. Более того, сам факт возникновения такого специального органа, как государство, было обусловлено прежде всего экономическими потребностями людей. Политическая мысль зародилась и стала развиваться уже после возникновения первых рабовладельческих государств и правовых систем на Древнем Вос­токе2. Но в ходе развития исторической практики примат экономи­ческой обусловленности государства и как социально-территориаль­ного образования, и как особого центра управления был вытеснен на периферию фактором именно политическим.

^Самуэльсон П., Нордхауз В. Экономикс. М., 1992. С. 7. См.: История политических учений. М., 1971. Ч. 1. С. 21.

140

//. Собственность как социальная технология

В истории политических учений можно найти немало примеров именно такого подхода к государству. Но самое заметное из них, конечно, - появление марксистского представления о государстве как продукте непримиримости классовых противоречий, как механизма господства одного класса над другим, стоящим на страже господству­ющих производственных отношений собственности на средства про­изводства. Исходной точкой появления такого подхода явилась идея эксплуатации трудящихся масс и необходимость разработки такой теории и такого механизма, который бы мог избавить человечество от этого зла. Избавиться от эксплуатации, по мнению родоначальников марксистской теории, возможно только в результате прихода к власти самого угнетенного класса - пролетариата. Но кто застрахован от того, что новый правящий класс не превратится со временем в эксплуата­тора? Ведь сами условия существования пролетариата как «бессре­бреника» обусловлены, по сути дела, возвратом в прошлое «золотое время» бесклассовых отношений, как бы ни утверждали классики марксизма, что это время впереди. Зачем же ломать то, что выстра­дано сотнями поколений в ходе эволюции экономических отношений в угоду политическим амбициям отдельных представителей человече­ства? Не лучше ли искать в каждом конкретном случае какой-то опти­мальный вариант жизнедеятельности каждой отдельной страны, раз­вития ее экономики с учетом того исторического опыта, который уже отсеял все то, что мешало поступательному развитию человечества.

С позиций сказанного можно более предметно говорить и о спец­ифике тех процессов, которые сегодня происходят в России, нахо­дить своеобразный консенсус между старым экономическим опы­том и новым, определять способы утверждения этого нового с учетом и истории страны, и мировой истории развития прежде всего эконо­мики. С этих же позиций только и возможно определять и реальные пути рыночного реформирования в сложных условиях постсоветской России, и оптимальных агентов этого реформирования. И в первую очередь речь должна идти о государстве именно как агенте этого реформирования, а не вообще о его роли и месте в обществе как политического центра.

Роль государства в экономической жизни общества во все времена определялась его центральным местом в системе общественных вза­имоотношений. Весьма многообразны и его функции как собствен­ника, гаранта и регулятора экономики. Более того, базовый набор

5. Государство и рынок 141

государственных по своему характеру функций, как отмечают специ­алисты по экономической роли государства в США, является общим для любой страны, будь то Россия, Швеция или США, поскольку население этих развитых стран имеет принципиально одинаковую (и количественно близкую) структуру основных индивидуальных и общественных потребностей, а существующие отклонения имеют второстепенное значение1.

Другое дело, что этот базовый набор функций реализуется в разных странах далеко не в одинаковой степени в силу тех или иных при­чин. Взять хотя бы нашу советскую систему. Вот где, если вспомнить некоторые суждения Ленина2, вопрос о государстве оказался дейст­вительно запутан. С одной стороны провозглашался лозунг отмира­ния государства как один из главных постулатов марксизма, с другой, осуществлялся процесс полного огосударствления всех сторон обще­ственной жизни. Государство стало основным собственником всех орудий труда, что на практике воссоздавало ситуацию противосто­яния собственников орудий труда и тех, кто их применял. Государ­ственный аппарат преобразовался в невиданный феномен - партию-государство, где была сосредоточена вся верховная власть и все базо­вые функции государства, подвергшиеся идеологической коррозии.

Уже в первые годы после победы Октябрьской революции в дея­тельности государства «победившего пролетариата» появляются такие «базовые функции», которые применялись задолго до появле­ния капитализма3. За короткий двухлетний период в России больше­виками была создана «эпоха военного коммунизма», которая весьма наглядно показала всю ущербность практического осуществления марксистской экономической теории. Знакомство с этой «практикой» показывает всю несостоятельность создания и практики социалисти­ческого преобразования России и новой науки - политической эко­номии социализма. Неотвратимость политического поражения пар­тии большевиков в осуществлении своего экономического проекта Уже в начале 20-х годов вынудило их вернуться к экономическим методам хозяйствования, замененным ими на внеэкономические,

1 См.: Роль государства в социально-экономическом развитии США / ИМЭМО РАН.М., 1997. С. 16.

2Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 39. С. 66.

'Подробнее об этом см.: Лебедев И., Рохмистров М. Налог как экономико-правовой инструмент рыночных преобразований в России. М., 1998.

142

//. Собственность как социальная технология

ренационализации промышленности, возрождению частной соб­ственности на средства труда.

Но, как оказалась, этого было мало. Восстановив в период НЭПа экономику страны, большевики продолжили свой эксперимент, который, как и «эпоха военного коммунизма», закончился в конце 80-х - начале 90-х гг. попыткой возврата к цивилизованным эконо­мическим методам хозяйствования.

В экономической литературе сложилось устойчивое мнение, что особенности реформирования России в 90-х годах связаны именно с вышеописанным экспериментом социалистического переустройства экономики, и все трудности нового этапа страны связаны с переходом от социалистических методов хозяйствования к рыночным1. И это действительно так. Отрицательные черты командной экономики, крайняя степень идеологизации функций и практической деятель­ности государственных органов и партийно-государственного аппа­рата за многие десятилетия советской власти сформировали устой­чивый иммунитет к рыночной форме хозяйствования, а население утратило индивидуальное чувство экономической ответственности и инициативы. Но главным во всем этом, на наш взгляд, является все-таки то, что частнособственническая психология в Советском обществе не только была искоренена почти совсем (о наличии такой психологии, проявляющейся в так называемой форме «пережитков капитализма», в сознании трудящихся не раз упоминалось в докумен­тах КПСС), но и стала антиобщественным феноменом в менталитете подавляющей части населения. Изменение данной ситуации - это весьма длительный процесс, и именно он в первую очередь является главным тормозом на пути реформ. И именно с учетом этого фено­мена надо подходить ко всем аспектам экономического реформиро­вания в новой России, и в первую очередь к роли в этом процессе государства. Однако при конкретной реализации данного подхода мы, смеем уверить, будем сталкиваться не только с относительно «молодыми пережитками» советской системы, но и с более древними рудиментами самой экономической истории России. И в первую оче­редь - в попытках в наиболее полной мере определить, а главное -реализовать в повседневной практике наиболее эффективную роль государства. На наш взгляд, определение такой роли государства

'См.: Курс переходной экономики: учебник для вузов / под ред. акад. Л.И. Абалкина. М., 1997. С. 115-117.

5. Государство и рынок 143

станет одним из главных моментов в теоретической разработке про­блем выхода России из современного глубокого экономического кри­зиса и процесса превращения ее в высокоразвитую мировую державу. После кризиса 2008 года (который, на наш взгляд, и сегодня в конце 2012 года, не закончился) В. В. Путин и предпринимает попытки реа­лизовать сказанное.

Конечно, об этом шел разговор и раньше. В нашей экономической литературе, посвященной переходному периоду, роль и значение госу­дарства в рыночном преобразовании России неизменно выдвигается в число приоритетных'. Но, как отмечает Е. В. Красникова, сложность состоит в том, что в условиях, когда мировая экономическая наука представлена различными экономическими школами и направлениями, отражающими те или иные экономические закономерности, свойст­венные различным этапам развития общества, в этих условиях важно не ошибиться в выборе экономической школы или синтеза постула­тов экономических школ, отдать предпочтение тем из них, которые наиболее адекватно отражают реальные экономические процессы, происходящие в данной национальной экономике в данный момент ее развития. Только при такой предпосылке деятельность государ­ства становится фактором ее устойчивого и эффективного развития2.

Казалось бы, все вышесказанное было весьма основательной отправ­ной платформой для определении роли государства в реформирова­нии России. И, думается, наши первые реформаторы действовали согласно именно такой последовательности (кстати, тот же Е. Гайдар никогда не сомневался в правильности действий своего правитель­ства, начинавшего рыночное реформирование в России3). Однако ко всему сказанному Е.В. Красниковой, на наш взгляд, требуется добавить еще два условия успешной работы государства в экономи­ческом реформировании. Первое - это учет особенностей экономиче­ской истории страны, в которой осуществляются реформы. И второе -наличие каких-то определенных и ясных критериев, лежащих в основе выбора того или иного варианта реформ, экономических школ или

1 См.: Экономика переходного периода: учебное пособие / под ред. В. В. Рада-

ева, А. В. Бузгалина. М., 1995; Курс переходной экономики. М., 1997; Теория

переходной экономики: учеб. пос. / под ред. Е.В. Красниковой. М., 1998.

Т. 2 и др.

2См.: Теория переходной экономики. Т. 2. С. 137.

3См.: Гайдар Е. Т. Дни поражений и побед. М., 1997; Гайдар Е.Т. Долгое

время. Россия в мире: очерки экономической истории. 2-е изд. М., 2005 и др.

144

//. Собственность как социальная технология

направлений, т. е. определенных «страховых полисов», защищающих общество от непродуманных, волюнтаристских действий.

Вполне естественно, что оба данных условия нуждаются в допол­нительной разработке. В данной части нашей работы мы определим свои подходы к пониманию первого условия - учета особенностей России для более ясного представления роли государства в рефор­мировании экономики страны.

Выше мы уже говорили о так называемых базовых функциях госу­дарства. Все они «работают» и в переходной экономике. Другое дело, что в разных режимах и последовательности, что вряд ли позво­лит выполнять государству свою регулирующую роль и добиваться эффективности процесса становления новой системы экономических отношений. В этой связи сразу же возникают вопросы: какие функ­ции государства и с какой «нагрузкой» должны «работать», есть ли какая-то последовательность и т. п.?

Ряд наших ученых-экономистов в этой связи выдвинули в начале переходного процесса необходимость сосредоточения всех усилий, в том числе и государства, на реализации задачи постепенной транс­формации командной экономики в рыночное хозяйство, а именно: разгосударствление большинства предприятий и их приватизацию с целью повышения эффективной работы и адаптации к рыночным условиям, создание рыночной инфраструктуры и сильнодействующих рыночно-конкурентных стимулов развития производства при сохра­нении в руках государства возможности прямого и косвенного воздействия на жизненно важные сферы экономики и социаль­ные процессы, накопление и потребление, осуществление струк­турно-технологических, перемен', так как частно-титульная собст­венность сопряжена с ощутимыми потерями для общества. При пере­числении так называемых «сфер экономики», на которые следует сохранить воздействие государства, в модели цитируемых авторов рыночным отношениям и места-то не оставалось. О каких новше­ствах в деятельности государства могла идти речь в данном случае? Здесь надо было говорить все о том же государстве советского пери­ода, на которое дополнительно «падает нагрузка» в создании «рыноч­ной инфраструктуры и сильнодействующих рыночно-конкурентных

'См.: Курс переходной экономики. М., 1997. С. 117; Управление социально-экономическим развитием России: концепции, цели, механизмы. М., 2002. С. 216 и др.

5. Государство и рынок 145

стимулов развития производства». При этом цитируемые авторы гово­рили о разгосударствлении большинства предприятий и их прива­тизации, вряд ли понимая, что государство постсоциалистического типа на частное предприятие никакого прямого воздействия оказать не может. В данном случае налицо рецидив социалистического заб­вения самого юридического понятия собственности, которое тракту­ется в традиционных для римского права терминах - пользование, владение, распоряжение.

Можно приводить и другие выдержки и рекомендации экономистов, специализирующихся на изучении переходного периода от социализма к другому обществу, название которого чаще всего (в силу того что ученые еще не придумали название новому своему детищу - «некой смеси» социализма и капитализма) замалчивается. Но мы столкнемся и в них с попыткой отдельных авторов противопоставить два подхода к рыночному реформированию и участию в этом процессе государ­ства: постепенному (образец которого мы представили выше) и «рево­люционному», разовому разрушению командной экономики и отве­дению государству роли «ночного сторожа» рыночной экономики. Новое общество, новое государство создает «новый человек» - эта ключевая истина марксизма-ленинизма оказалась забыта. Как и та азбука марксизма, что именно буржуа создали буржуазное общество, а коммунисты, как «выразители» интересов пролетариата, пытались и пытаются создать коммунистическое общество. Следовательно, если мы говорим о создании модели хозяйствования страны с назва­нием Россия, принципиально отличной от до сих пор существовав­шей здесь модели, то и в экономике, а затем и в обществе от старого состояния страны должно остаться лишь одно название. Какая-либо преемственность в данном случае исключается.

Готово ли было наше общество в конце 1991 - начале 1992 гг. к таким переменам?

Вряд ли. Один из главных первых реформаторов Е. Гайдар упре­кал «народ» в том, что он боялся либерализации цен на топливо, «враждебный» реформам Верховный Совет РФ в том, что он не при­нимал его точку зрения на реформу и т. п'. На наш взгляд, другого в этой ситуации и быть не могло. В стране с утвердившимся образом жизни, напрочь закрытой от созерцания жизни народов других стран,

См.: Гайдар Е. Т. Дни поражений и побед. С. 167, 218, 225 и др.

146 //. Собственность как социальная технология

скоротечно внедрить новую рыночную систему, которую все годы Советской власти и политики, и ученые не переставали критико­вать, — это политическое самоубийство новоявленных «революцио­неров». Даже в тех социалистических странах Европы, социалистиче­ская жизнь которых была не только недолговечна, но и далеко не так «основательна», как в России, поворот в политической и экономиче­ской ориентации происходил весьма болезненно. Но следует заме­тить, что сама частнособственническая психология в этих странах так и не была выкорчевана, так же как в России.

Так что революция, кавалерийский прорыв рыночной системы хозяйствования в России вряд ли был возможен. В стране, собственно, не было и той социальной силы, которая могла бы осуществить данную революцию. И кроме демократической интеллигенции некому было ее возглавить. В статистических сборниках последнего десятилетия графа «частнособственнические элементы» была вообще исключена, а слой народившихся при М. С. Горбачеве кооператоров был не только весьма «тонким», но и, по определению (связанному со спецификой своего «советского периода» деятельности), не враждебным советской политической системе, которая могла породить тех «капиталистов», которых командная экономика устраивала больше, нежели жесткий конкурентный механизм рынка («остатки психологии» такого типа «предпринимателей» существуют и сегодня).

В этих условиях именно государство с объективной необходи­мостью только и могло «возглавить» поход в рынок. Следовательно, первое, что необходимо делать в переходный период, - это изменить тот орган, который в командной экономике считается главным эле­ментом. И это изменение практически началось с момента отмены статьи в Конституции СССР о руководящей роли КПСС. Его следо­вало только продолжить, но не в таком волюнтаристском плане, как это было сделано: старую структуру министерств заменить на новую, отпустив «на вольные хлеба» «сокращенные» министерства с нема­лой долей государственной собственности.

Если бы первое «рыночное» правительство (в любом случае - «вре­менное», о чем, собственно, знали Е. Гайдар и его сподвижники, под­черкнем специально, об условиях чего будет сказано позднее) дейст­вительно задумалось бы над самой специфичностью будущего пере­устройства экономики страны, а не поспешило бы реализовать те знания о рыночном хозяйствовании, которые оно почерпнуло из тех

5. Государство и рынок

147

немногочисленных иностранных источников, которыми располагало, оно столкнулось бы, как минимум, с тремя вопросами, на которые должно было бы ответить в первую очередь.

Во-первых, о самом государстве, как будущем центре осущест­вления реформ. Ответы на то, каким оно должно быть в новых усло­виях хозяйствования, естественно, можно почерпнуть в имеющейся западной литературе. Но вот о том, как оно будет трансформиро­ваться из главного агента осуществления административно-команд­ной экономики и финансово-благотворительного центра в свое новое амплуа, - об этом вряд ли где можно было почерпнуть исчерпываю­щую информацию. Так что и тогда, и сейчас споры о том, каким быть государству - активным сдерживающим началом рыночной стихии или «ночным сторожем» рыночного хозяйства, вряд ли актуальны. Государство необходимо превратить пока только в центр по осущест­влению реформирования. До рыночной стихии нам еще далеко. А те новаторские «вылазки» наших реформаторов, которые мы до сих пор наблюдали, и те, которые по чьей-то злой воле возможно будут по ана­логичным сценариям осуществляться, неизменно будут заканчиваться различными по глубине и объему кризисными ситуациями. Что же касается широко распространенного среди наших экономистов срав­нения капиталистического государства с «ночным сторожем» рыноч­ной экономики, то здесь со времен Адама Смита - родоначальника этой роли государства — многое изменилось и она во многом утра­тила свою актуальность1.

Ответ на второй вопрос у реформаторов должен предварять непо­средственный процесс разгосударствления. Именно, повторяем, раз­государствления, а не ренационализации,как, например, в условиях НЭПа и в европейских странах (в том числе и бывших наших стра­нах-союзниках по социалистическому лагерю). А конкретно: каким образом в переходный период изменить негативное отношение к част­нособственнической психологии и сделать ее способом развития част­ной инициативы? От решения именно этого вопроса во многом будет

'Нельзя не отметить, что за первое десятилетие постсоциалистической трансформации в проходящих ее странах, в основном, конечно же, в России, было приватизировано примерно в 10 раз больше предприятий, чем за всю предшествующую историю мира (см.: Ослунд А. Строительство капита­лизма: рыночная трансформация стран бывшего советского блока. М., 2003. С. 436-437).

148

//. Собственность как социальная технология

зависеть вся дальнейшая последовательная смена системы прав соб­ственности и экономической власти, придающих общественную опре­деленность процессу производства и присвоения.

И, наконец, третий вопрос связан с определением самого агента реформирования. Ясно, что выбор его не связан с простым пере­числением каких-то характеристик личности типа: не член КПСС, не работник КГБ и т. п. Нет. Ответ на этот вопрос предполагает опре­деление той конкретной социальной силы, которой выгодна рыноч­ная экономика, которой пока еще нет, так как она не может суще­ствовать виртуально, но она должна появиться именно в самом ходе рыночного реформирования экономики.

Не найдя верные ответы на данные вопросы (а таковых может быть и еще несколько, но они уже будут производными от вышеназванных трех вопросов), весьма трудно достичь определенных результатов в осуществлении самого процесса реформирования.

Сегодня уже нет того ажиотажа вокруг принятия жестких мер, инициированных в свое время Президентом В. В. Путиным, по повы­шению роли государства на федеральном уровне и согласованию пра­вового обеспечения управления в регионах с аналогичными право­выми актами федерального значения. Это и некоторое другое, что ограничивало «самостийность» регионов, несомненно, послужило укреплению роли центральных органов государства. При этом ника­кого вторжения ни в рыночные отношения, ни в сферу регионального управления, в общем-то, не было. Несмотря на это, и внутри страны, и за ее пределами долгое время сохранялись критические возгласы об ущемлении демократии, рыночных принципов организации жизни общества и т. д.

Но у критиков всегда возникают проблемы с памятью, когда они чувствуют, что не правы. Так и в нашем случае.

Достаточно в этом плане вспомнить ситуацию с кризисом 17 августа 1998 года, до сих пор считающимся самым серьезным испытанием правильности исторического выбора новой России.

Можно ли было его не допустить? Да, можно, если бы руководи­тели государства могли проявить политическую волю. Но весь вопрос в том, что они не обладали самой возможностью проявить эту поли­тическую волю. Отсутствовал так называемый политический ресурс.

Среди факторов, которые мешали предотвратить кризис, можно назвать и такие глобальные, как, например, наличие воспринятой

5. Государство и рынок 149

под влиянием обещания западных политиков помогать в случае отказа от социализма уверенности, что «заграница нам поможет», ослабля­ющей реформаторские усилия самого правительства.

Но были и такие, которые свидетельствовали о слабости централь­ных управленческих органов. Например, заявления руководителей Центрального банка и Министерства финансов не только были про­тиворечивы и приводили к дестабилизации обстановки в стране, но и отрицательно влияли на отношение к России в целом со сто­роны мирового сообщества.

В условиях, когда необходимо было осуществить финансовое уже­сточение по всему спектру действий Совета министров, его руководи­тель С. Кириенко был поставлен в условия, когда он не смог добиться хотя бы внешней корректности и согласованности действий. Инте­ресы олигархов и руководителей естественных монополий фактиче­ски тоже оказались выше общегосударственных интересов, и пре­мьер-министр не смог добиться от них выполнения необходимых обя­зательств по возвращению долгов государству. Р. Вяхирев - руково­дитель «Газпрома» (заметим, не хозяин), например, в этих условиях вообще противопоставил себя премьеру, а «Газпром» - государству.

Сказалась и сама неспособность различных ветвей государст­венной власти договориться между собой о пакете антикризисных мер, который С. Кириенко представил Госдуме по частям в начале июля 1998 г. Многие законопроекты Государственная Дума откло­нила, руководствуясь политическими амбициями, а не государствен­ными интересами. По сути, исключительно это, а еще «недостаточ­ный объем помощи со стороны МВФ», как утверждают некоторые экономисты, обусловил разродившийся кризис 17 августа 1998 года. Ибо вряд ли западные кредиторы стали помогать процессу реставра­ции социализма в России, на что уповала значительная часть депу­татов Государственной Думы, тормозившая сам ход становления новой России. И совсем уж неожиданным был финал премьерства С. Кириенко. 23 августа Президент Б. Ельцин отправил его вместе с правительством в отставку, а В. Черномырдин, которого несколько месяцев назад сменил С. Кириенко, стал и. о. Председателя Прави­тельства. Новый глава Правительства, «политический тяжеловес», как его назвал Б. Ельцин, сразу же стал заигрывать с левым боль­шинством Государственной Думы, заявив о необходимости проведе­ния политики «управляемой эмиссии».

150

//. Собственность как социальная технология

Такого рода политические «рокировки» (заметим, что в свое время, когда В. Черномырдин сменил Е. Гайдара, этот выбор был уступкой Президента левым силам) сразу же повлекли за собой скорее развал государства, чем его укрепление. Ослабление рубля и угроза товар­ного дефицита подтолкнула региональные власти к принятию жест­ких и часто незаконных мер контроля за внутренним рынком. В неко­торых регионах вообще «закрыли границу».

Сегодня кризис 17 августа 1998 года - это почти забытая история становления новой России. Однако с позиции развития российской государственности период «входа» в него, и особенно «выхода», -это без всякого сомнения, классический пример выживаемости того нового государства, становление которого продолжается по сей день.

С позиции же самой истории России это был действительно «момент истины» в постсоветской России. Ибо правительство во главе с Е.М. Примаковым, сформированное в сентябре 1998 года заявило о своем стремлении к решительной смене осуществлявшегося в стране экономического курса. Как известно, даже когда Правительство в конце 1992 года возглавил В. Черномырдин, назначение которого, по сути, было инициировано коммунистами, речь об изменении эко­номической стратегии даже не велась.

Конечно, можно утверждать, что в Правительстве Е.М. Примакова были Ю. Маслюков (в прошлом председатель Госплана СССР и один из руководителей ВПК) и другие руководители, близкие к КПРФ, аграрной партии и бывшие советские руководители. Например, В. Геращенко и в СССР был председателем Центробанка. Но, дума­ется, не это послужило причиной создания довольно шаткой ситу­ации существования государства рыночной ориентации. В большей степени это связано с тем, что скачок цен, потеря сбережений и рас­ширение масштабов безработицы коснулись тех слоев, которые уже считались представителями среднего класса и значились в числе активных слоев населения, включенных в рыночную экономику. И, естественно, возникший кризис на потребительском рынке, сжатие спроса и т. п. ухудшили условия деятельности самого главного субъ­екта рыночной экономики - предпринимателей.

Широкий резонанс получили и высказывания весьма заметных представителей государственной власти и науки. Так, например, Председатель Государственной Думы Г. Селезнев, активно поддер­жавший кандидатуру Е. Примакова на пост Главы Правительства,

5. Государство и рынок 151

обнародовал по сути программные тезисы деятельности нового Пра­вительства: «Необходимо временно приостановить деятельности валютной биржи и директивой Центробанка установить фиксиро­ванный курс рубля к доллару из расчета 7 рублей за доллар... Про­вести переговоры с финансовыми структурами Запада с просьбой временно приостановить хождение валютных кредитных пласти­ковых карт, для того чтобы валюта не уходила за границу... Имею­щуюся у коммерческих банков валюту надо направлять исключи­тельно на закупки продовольствия и товаров первой необходимости, медикаментов»'.

С последовательно дирижистских позиций выступило большинство ученых отделения экономики РАН во главе с академиком Д. Льво­вым, опубликовавших открытое письмо Президенту, Федеральному собранию и Правительству РФ с изложением конкретных предло­жений усиления роли государства в его экономической политике2. Противоположная позиция с упором на жесткую стабилизацию была сформулирована в программных предложениях группы либеральных экономистов во главе с Е. Гайдаром3.

Вряд ли последнее могло оказать какое-то влияние на политику Пра­вительства Примакова, если бы дело пошло так, как оно начиналось.

А началось оно с образования первой группы Правительства по раз­работке его экономической программы, куда вошли авторы идей, разработанных в отделении экономики РАН и изложенные в упоми­навшемся открытом письме. Разработанный этой группой документ, получивший название «Программа академиков», был ориентирован на активное использование печатного станка для решения экономиче­ских и социальных проблем в сжатые сроки, резкое ужесточение госу­дарственного вмешательства в экономику, включая меры по запрету на использование доллара в качестве накопления и сбережения.

В конце сентября появился и собственный правительственный документ. Эту программу разработало Министерство экономики. Она во многом повторяла «Программу академиков». Самое сакра­ментальное его положение: введение масштабного государственного регулирования цен и тарифов на продукцию базовых отраслей про­мышленности, продовольственные и непродовольственные товары

'Коммерсант. 1998. 11 сект. Экономика и жизнь. 1998. № 37. 3 Гайдар Е. Т. и др. Антикризисная программа действия // Время. 1998. 1 окт.

152 //. Собственность как социальная технология

первой необходимости и т. д. Прокламировались в нем протекцио­низм и государственная поддержка импортозаменяющих отраслей.

Обсуждение последней программы, к чести Правительства Прима­кова, закончилось тем, что оно осознало опасность рецептов, взятых из арсеналов «экономики популизма». И, на наш взгляд, то, что Е. М. Примаков не торопился внедрить то или иное положение программ или рекомендаций советников, в послекризисных условиях в России было наилучшим вариантом адаптации экономики к новой ситуации -развитию по своим рыночным законам. Сам Е.М. Примаков так оха­рактеризовал и те ожидания в связи с объявлением «нового курса» правительства РФ, и то, что оно практически делало (или не делало). Выступая в декабре 1998 года перед иностранными предпринимате­лями — участниками сессии Давосского форума в Москве, Е. М. При­маков говорил: «Нам предрекали еще совсем недавно: национализа­ция как основной путь движения правительства - нет этого, отмену результатов приватизации... фиксирование курса рубля нам предре­кали - нет этого, мы не фиксируем этого курса, он плавающий. Нам предрекали неконтролируемую эмиссию - нет этого, нам предрекали запрет на хождение доллара в стране - нет этого, нам предрекали пре­кращение импорта - нет этого... нам предрекали поддержку отече­ственного производства в ущерб иностранным капиталовложениям -нет этого, говорили, что мы не будем платить долги, — нет этого»'.

А ведь все это предлагалось в «программе академиков» и в вари­анте Министерства экономики его Правительства...

Изменили ли свои позиции академики - члены упоминавшейся группы Ю. Маслюкова, так же как Правительство Примакова? Дума­ется, вряд ли. Но уже с аналогичными программами, полностью деза­вуирующими государственную политику в области рыночного рефор­мирования страны, сегодня вряд ли кто из них выступит. А это уже немалое достижение в поступательном движении страны. И «виной» тому - наш отечественный опыт продвижения России по рельсам рыночной экономики.

И в то же время нельзя не отметить действительно государственную мудрость Правительства Е. М. Примакова, которое сумело не впасть в панику и не свернуло с избранного пути развития России. А поло­жение страны к концу 1998 года было весьма сложным. Достаточно

'Известия. 1998. 5 декабря.

5. Государство и рынок 153

привести несколько цифр. Так, например, валовой внутренний про­дукт за год снизился по сравнению с 1997 г. на 5,3 %, производство промышленной продукции сократилось на 5,2 %. Инфляция в 1998 г. составила 84%. По итогам года официальный обменный курс дол­лара вырос с 5,96 руб. за доллар до 20,62 руб. за доллар. Золотова­лютные резервы ЦБ РФ снизились на 31, 3 %.

Девальвация рубля и замораживание государственного внутрен­него долга обострили проблемы российских банков, накопившиеся вследствие системных недостатков, присущих отечественной бан­ковской системе и связанных с государственным протекционизмом, плохим качеством менеджмента, принятием банковской системой на себя высоких валютных рисков и т. д. Казалось, нововведения в России и возглавлявшее их государство закончили свое существо­вание. Именно так можно было охарактеризовать ситуацию в стране, когда в августе - сентябре кризис охватил всю банковскую систему. Практически прекратились платежи между предприятиями, а их налоговые платежи задерживались в проблемных банках. Прекра­тил свое существование рынок межбанковских кредитов. Население бросилось изымать свои вклады из банковских учреждений. «Лоп­нули» крупнейшие российские частные банки, еще недавно возглав­лявшие рейтинговые банковские системы: Инкомбанк, Мосбизнес­банк, Промстройбанк и др.

Все это не могло не сказаться на уровне жизни населения. Доля бедной его составляющей превысила 38%, что существенно повы­сило рост социальной напряженности в обществе.

Однако, если бы Правительство Примакова проводило все те меры популистского характера, которые были изложены в «Программе ака­демиков» и программе Министерства экономики, результаты эти были еще хуже. По расчетам экономистов, тогда бы, например, курс рубля мог снизиться до 80 рублей за доллар, инфляция в 1999 г. при песси­мистическом сценарии могла достигнуть 250 % и т. д.1

Жесткие меры Правительства и Центрального банка РФ, особенно при подготовке и принятии Закона о федеральном бюджете на 1999 год, во многом помогли преодолеть кризис августа 1998 г. Его конкретные Действия, а также появление нового курса рубля после девальва­ции, которая вывела реальное значение его курса на уровень 1994 г.,

Экономика переходного периода: очерки экономической политики постком-мунистической России. 1998-2002. М., 2003. С. 97, 104.

154

//. Собственность как социальная технология

заметное оживление в экономике страны и улучшение конъюнктуры мировых сырьевых рынков не только помогли устоять молодой зарож­дающейся государственности постсоветской России, но и создали условия для благоприятной деятельности последующих правительств РФ: Правительства С. Степашина (май - август 1999 г.) и В. Путина (с августа 1999 г.).

Впервые появилась возможность не «затыкать» постоянно возни­кающие «дыры» в бюджетном финансировании, а искать «болевые точки» развития страны для их финансирования из фонда первич­ного профицита, с которым впервые за 10 лет был реализован бюд­жет 1999 года.

Следует отметить, что в деятельности российского Правитель­ства появились свои инновационные моменты. Раньше, возможно, их и не могло быть. Но в любом случае в аналогичные по сложности первые годы постсоветской истории чаще всего Правительство РФ (как, собственно и все другие постсоциалистические правитель­ства), руководствовалось рекомендациями Международного валют­ного фонда (МВФ)'.

Именно «собственный», а не заимствованный извне опыт и помог Правительству Примакова найти оптимальные ответы на вызовы кри­зиса августа 1998 года.

Вместе этим нельзя не отметить, что этот «собственный опыт», хотя и исчислялся относительно короткими сроками, несмотря на чрезвы­чайную содержательную насыщенность, требовал более глубокого теоретического осмысления не с позиции поиска оптимальности реа­лизации первоочередных задач (например, приватизации), а с пози­ции анализа неких целостных концептуальных позиций истории раз­вития мировой капиталистической системы.

'Так, например, у первопроходцев постсоциалистической трансформации -поляков - в январе 1990 г. цены возросли на 70 % (по прогнозам же, согласо­ванным с МВФ, они предполагались не выше 35 %). Для России прогноз МВФ на январь 1992 года составлял 50% инфляции, реально цены увеличились примерно на 350 %. Адекватно оценить масштабы накопленного в постсоциа­листический период денежного навеса и, соответственно, точно предсказать темпы инфляции, связанные с ее переводом из подавленной в открытую форму, при либерализации цен не удалось ни одному из постсоциалистических пра­вительств (см.: Гайдар Е.Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономиче­ской истории. М., 2005. С. 383, сноска). Реализация же программы разработ­чиков Министерства экономики и др. потребовала бы в 1999 г. роста денежной массы на 55-170%, что, естественно, существенно бы повысило инфляцию.