Полная субъективная дедукция «сверху» и «снизу»

Прежде чем начать обсуждение структуры «полной субъектив­ной дедукции» хотелось бы обратить внимание, что в этом парага- рафе, в соответствии с общей направленностью нашего движения «извне вовнутрь» и сущностью «полной субъективной дедукции», мы более всего удалимся от рассмотрения независимой «материи» наших познавательных способностей (этого нельзя было избежать ни при исследовании «достаточной», ни, тем более, объективной дедукции категорий) и будем иметь дело исключительно с кантов­ской трактовкой самих способностей и их носителя — субъекта.

Выявлять структуру «полной субъективной дедукции», доказы­вающей необходимое отношение явлений как предметов возмож­ного восприятия к категориям, удобнее всего через разъяснение ее важнейшей композиционной черты: различения Кантом двух ее стадий — «сверху» и «снизу». Оно проводится Кантом в третьем разделе трансцендентальной дедукции категорий первого издания «Критики» — «Об отношении рассудка к предметам вообще и о возможности познавать их a priori», где Кант, по его словам (А 98), систематически излагает аргументы, составляющие дедукцию, после того, как во втором разделе он подверг их предварительному рассмотрению (напомним, что именно во втором разделе Кантом изложены элементы «достаточной» субъективной дедукции катего­рий).

Итак, в третьем разделе дедукции Кант осуществляет двуна­правленное исследование: сначала он показывает «необходимую связь рассудка с явлениями через категории» (А 119), отталкиваясь от трансцендентальных условий познания (см. А 116—119) — де­дукция «сверху», затем Кант решает ту же задачу, «начав снизу (von unten), а именно с эмпирического» (А 119).

Обсудим общую структуру кантовской аргументации в дедукции «сверху» и «снизу».

Исходным пунктом дедукции «сверху» является понятие «чис­той апперцепции» (А 116), или «трансцендентального сознания» (А 117). Кант пишет, что «все созерцания есть для нас ничто и ни­сколько не касаются нас, если они не могут быть восприняты в сознание, все равно, влияют ли они на него прямо или косвенно» (А 116). Таким образом, a priori можно установить, что все пред­ставления, которые могут быть осознаны, должны быть объедине­ны в чистой апперцепции. Ведь без возможности осознания эти представления есть ничто для нас, а от сознания, или апперцеп­ции, неотделимо численное тождество (там же). Из этого и можно заключить, что подобные представления должны бьгть связаны в едином сознании.

Далее Кант замечает, что «единство многообразного в одном субъекте есть синтетическое единство; следовательно, чистая ап­перцепция дает принцип синтетического единства многообразного во всех возможных созерцаниях» (А 116—117). «Синтетическое единство предполагает синтез... и если оно должно быть a priori необходимым, то и синтез должен также быть априорным» (А 118). Априорный синтез представлений, согласно первому изданию «Критики», может осуществляться только продуктивным воображе­нием (А 118; А 78 / В 103), необходимое же единство этот синтез получает «от (vor) апперцепции» (А 118).

Кант подчеркивает, что трансцендентальный синтез продуктив­ного воображения «направлен без различия созерцаний исключи­тельно на связь многообразного» (А 118). Определяя затем чистый рассудок как «единство апперцепции ... поскольку оно относится к трансцендентальному синтезу воображения» (А 119), Кант делает вывод, что «в рассудке содержатся чистые априорные знания, за­ключающие в себе необходимое единство чистого синтеза вообра­жения в отношении всех возможных явлений» и, соответственно, что «категории, т.е. чистые рассудочные понятия, и составляют эти чистые априорные знания» (там же). В итоге получается, что a pri­ori доказано необходимое соответствие всех могущих быть осо­знанными представлений чувств категориям, или, другими слова­ми, доказано, что «явления имеют необходимое отношение к рас­судку» (там же).

Анализ важнейших моментов изложенной аргументации Канта еще впереди, сейчас же обратимся к структурным особенностям де­дукции «снизу». Кант начинает ее с эмпирического уровня (там же), эксплицируя компоненты, из которых состоит «действитель­ный опыт» (см. А 120—121, 124—125). Прежде всего он выделяет синтезы, из которых складывается любое восприятие, а именно, синтезы схватывания и воспроизведения.

Поскольку Кант уверен, что, «как содержащееся в одном мгно­вении, всякое представление может быть только абсолютным един­ством» (А 99), то любой целостный образ, состоящий из множества связанных между собой представлений (см. А 97), предполагает воспроизведение ранее воспринимавшихся элементов этого образа (А 121), а это воспроизведение, в свою очередь, невозможно, если подлежащие репродукции представления уже заранее не собраны в душе с помощью синтеза схватывания. Таким образом, синтез вос­произведения предполагает синтез схватывания и невозможен без него. Однако имеет место и обратное отношение: синтез схватыва­ния недостаточен для образования целостного представления, и должен быть дополнен воспроизведением, или воспоминанием, ранее воспринятого (см. А 102).

Следующим компонентом «действительного опыта» Кант назы­вает ассоциацию представлений (А 125), т.е. такое воспроизведение последних, которое подчинено следующему правилу: «представле­ние вступает в связь в воображении скорее с одним, чем с другим представлением» (А 121), а именно, как поясняет Кант в предвари­тельном разделе дедукции, мы склонны ассоциативно связывать те представления, которые неоднократно встречались вместе в вос­приятии (см. А 100). Если бы у нас не было субъективной и эмпи­рической (А 121) способности ассоциации представлений, которые ранее часто воспринимались вместе, то их воспроизведение, необ­ходимое для создания целостного образа, было бы полностью под­чинено случаю, «они образовывали бы лишь беспорядочную груду и, стало быть, не возникло бы никакого знания» (там же), т.е. не было бы оснований для воссоздания в образах воображения харак­теристических особенностей восприятий.

Наконец, высшим и последним эмпирическим компонентом «действительного опыта» Кант называет синтез узнавания, или ре- когниции, в понятии (А 124—125). Рассмотрение этого синтеза воз­вращает нас к проблематике «достаточной» дедукции. Поясняя роль синтеза рекогниции в предварительном разделе дедукции, Кант утверждает, что подведение представлений под понятия, по­зволяющее мыслить их связь как необходимую (А 106), является непременным условием отнесения этих представлений к предметам (А 105-106). Основаниями же для рекогниции «многообразного, поскольку они касаются только формы опыта вообще» (А 125), оказываются категории.

Итак, мысля ассоциированные представления связанными через категории, мы относим эти представления к предметам, осоз­навая их связь как необходимую и общезначимую и превращая наши субъективные ассоциации в объективные высказывания опыта.

Однако в (рассматриваемом нами) третьем, систематическом разделе дедукции первого издания «Критики», Кант лишь мимохо­дом упоминает о синтезе узнавания, или рекогниции (там же). По­дробное описание этого синтеза дано Кантом в специальном пара­графе второго, предварительного раздела (А 103—110). В третьем же разделе, указав на необходимость для эмпирического познания ас­социативного воспроизведения представлений, Кант обращает внимание на фундаментальную предпосылку возможности подоб­ной репродукции, состоящую в том, что явления заранее должны быть подчинены некоторым законам, создающим возможность ас­социации представлений о них в воображении (А 121—122). Внут­реннюю ассоциируемое™ явлений Кант называет «сродством» (Af- finitaet — А 122, 114).

Если бы в воспринимаемых нами явлениях отсутствовало «это объективное основание всякой ассоциации» (А 122), если бы явле­ния были лишены всякой регулярности (см. А 121—122, 100—101), то наша способность к ассоциации представлений, без участия ко­торой невозможно эмпирическое познание, просто осталась бы не­реализованной, скрытой «в глубине души как мертвая и неизвест­ная нам самим» (А 100).

Итак, необходимым условием возможности эмпирического по­знания оказывается сродство явлений. Но чем определяется воз­можность самого сродства? Отвечая на этот вопрос в дедукции «снизу», Кант однозначно связывает сродство явлений с первона­чальной апперцепцией и ее единством (А 122—123). Кант пишет, что если бы воспринимаемые нами явления «не были ассоциируе­мы, было бы возможно множество восприятий и даже совокупная чувственность, в которой содержалось бы много эмпирического со­знания в моей душе, но в разрозненном виде и без отношения к одному сознанию меня самого. Однако это невозможно, так как только благодаря тому, что я отношу все восприятия к одному со­знанию (первоначальной апперцепции), я могу по поводу всякого восприятия сказать, что я сознаю его» (А 122).

Получается, таким образом, что все восприятия, т.е. могущие бьггь осознанными эмпирические созерцания, с необходимостью подчинены законам, которые делают их внутренне ассоциируемы­ми (см. А 113-114). Эти априорные законы раскрываются Кантом через категории (А 112-113), причем сродство явлений особенно хорошо иллюстрируется на примере категории причины (А 112; А 766 / В 794). Поскольку же сродство явлений может быть объясне­но не иначе, как с помощью понятия чистой, или первоначальной апперцепции, которое представляет его как необходимое (А 122— 123), и так как это сродство составляет непременное условие воз­можности эмпирического познания, то, отталкиваясь в дедукции «снизу» от анализа компонентов «действительного опыта», Кант может сделать заключение, что последний подразумевает «необхо­димую связь рассудка с явлениями через категории» (А 119).

Рассмотрим теперь некоторые особенности аргументации, вхо­дящей в состав дедукции «снизу». Прежде всего, обращает на себя внимание, что доказательство необходимого отношения явлений к рассудку в этой части трансцендентальной дедукции не вполне не­зависимо от результатов, полученных в дедукции «сверху». Собст­венных аргументов дедукции «снизу» достаточно лишь для конста­тации, что возможность эмпирического познания подразумевает сродство явлений, или соответствие их категориям, из чего, одна­ко, нельзя сделать вывод, что подобное соответствие имеет необхо­димый характер.

Итак, дедукция «снизу» находится в зависимости от результатов дедукции «сверху». Но не менее интересно и другое обстоятельст­во. А именно, поскольку, с одной стороны, цели трансценденталь­ной дедукции достигаются уже при доказательстве, что все явления подчинены категориям, с другой же стороны, ввиду того, что ока­зывается, что одного лишь рассмотрения компонентов «действи­тельного опьгга» недостаточно для подобного вывода, неизбежно возникает вопрос: зачем Кант вообще включил в основной текст дедукции экспликацию синтезов схватывания и воспроизведения, выделив ее к тому же в самостоятельное исследование, дублирую­щее по своим результатам главное доказательство, которое изложе­но в дедукции «сверху»?

Сомнения по поводу необходимости подобного включения еще более усиливаются, если обратить внимание на положения, кото­рыми Кант обрамляет аргументативную часть дедукции «снизу». Обозначив цели этой дедукции, Кант дает понять, что будет оттал­киваться в своем анализе от восприятий как связанных с сознани­ем явлений (там же). Завершает же Кант аргументативную часть дедукции «снизу» утверждением, что «только благодаря тому, что я отношу все восприятия к одному сознанию (первоначальной ап­перцепции), я могу по поводу всякого восприятия сказать, что я сознаю его» (А 122), и выводом: «Итак, объективное единство вся­кого (эмпирического) сознания в одном сознании (первоначальной апперцепции) есть необходимое условие всякого возможного вос­приятия и сродство всех явлений (близкое и отдаленное) есть необ­ходимое следствие синтеза воображения, a priori основанного на правилах» (А 123).

Приведенные положения мало чем отличаются от тезисов де­дукции «сверху», начинающейся с положения «все созерцания есть для нас ничто и нисколько не касаются нас, если они не могут бьггь восприняты в сознании» (А 116), и принципа единства наших представлений в чистой апперцепции: «всякое эмпирическое со­знание имеет необходимое отношение... к осознанию меня самого как к первоначальной апперцепции» (А 117), и продолжающейся рассмотрением априорного синтеза воображения, определяемого категориями (А 118-119).

Ввиду явного сходства фундаментальных положений дедукций «снизу» и «сверху» возникает несколько вопросов. Поскольку именно упомянутые тезисы играют решающую роль в доказатель­стве необходимого отношения явлений к рассудку, и так как они могут бьгть развернуты без анализа компонентов «действительного опыта», то можно ли вообще говорить о существенном различии аргументативной структуры дедукций «сверху» и «снизу»? И какой все же смысл имеет включение в дедукцию «снизу» рассмотрения эмпирических синтезов воображения, никак не способствующего доказательству необходимой связи чувственности и рассудка?

Все эти вопросы сводятся к одному: какие мотивы заставили Канта вычленить дедукцию «снизу» в особое исследование в рам­ках субъективной дедукции категорий?

Сама идея обособления дедукции «снизу» возникла у Канта на очень поздних стадиях работы над первым изданием «Критики чистого разума». Во всяком случае, в подготовительном варианте трансцендентальной дедукции, созданном в начале 1780 года (LB1 В12) и во многом совпадающем с дедукцией, вошедшей в 1781 году в окончательную редакцию первого издания «Критики», отсутству­ют ясные признаки вычленения двух направлений дедукции. Пред­ставленная там аргументация является, по сути, прототипом дедук­ции «сверху» из первого издания (см. XXIII: 18—19). Что же касает­ся эмпирических синтезов схватывания, репродукции и рекогни­ции, обсуждение которых составляет отличительную часть дедук­ции «снизу», то, хотя синтез схватывания неоднократно упомина­ется Кантом уже в первой «редакции» полной субъективной дедук­ции в 1775 году (см. XVII: 656, 658, 662), а синтез репродукции подробно разбирался им в рамках «эмпирической психологии» в лекциях по метафизике конца семидесятых годов (XXVIII: 236,

237) , первый намек на возможность специального рассмотрения всех этих синтезов в качестве отдельной фазы дедукции содержится лишь в одной из поздних черновых записей Канта, сделанной, по- видимому, уже в процессе создания окончательного варианта пер­вого издания «Критики» (XVIII: 267—268).

Если признать, что к выводу о необходимости вычленения двух направлений трансцендентальной дедукции Кант пришел лишь на­кануне или даже во время написания «Критики чистого разума», которое заняло, как известно, «4 или 5 месяцев» (8: 506, 513) в середине 1780 года, то нет ничего удивительного в том, что в пер­вом издании «Критики» ему не удалось до конца ни прояснить смысл различения дедукций «сверху» и «снизу», ни провести чет­кую границу между ними.

Допустим, что мотивы, побудившие Канта сделать указанное различение, были достаточно сильны и сохранили свое значение вплоть до выхода в свет второго, переработанного издания «Крити­ки чистого разума» в 1787 году. В таком случае не исключено, что в дедукции второго издания эти мотивы получили более четкое объ­яснение и реализацию.

Проверим эти предположения на текстах дедукции из второго издания «Критики». Первое, что бросается в глаза: Кант и во вто­ром издании выделяет две стадии дедукции, а именно, начальную и завершающую (В 144—145, 159). Более того, так же как и в первом издании, исходным пунктом начальной стадии является понятие чистой, или первоначальной апперцепции (В 132), завершающую же стадию Кант начинает с рассмотрения синтеза схватывания (В 160). Наконец, итогом как начальной, так и завершающей стадии дедукции является доказательство необходимого подчинения кате­гориям всех эмпирических созерцаний (см. В 143, 159—161).

Все перечисленные характеристики «начала» и «завершения» дедукции из второго издания «Критики» полностью соответствуют выявленным особенностям дедукций «сверху» и «снизу» из первого издания. Это позволяет истолковывать дистинкцию из второго из­дания в качестве продолжения и развития идеи различения дедук­ции «сверху» и «снизу» в первом издании. Таким образом, под­тверждается гипотеза о том, что мотивы, вызвавшие указанное раз­личение в 1781 году, сохранили свое влияние на Канта и во второй половине восьмидесятых годов.

Еще более важно, что подтверждается и другая часть нашего предположения, касающаяся возможности прояснения и уточне­ния смысла данного различения во втором издании «Критики». Вот как во втором издании Кант обосновывает необходимость выделе­ния двух стадий дедукции: «Многообразное, содержащееся в созер­цании, которое я называю моим, представляется посредством син­теза рассудка как принадлежащее к необходимому единству само­сознания, и это происходит благодаря категории... В вышеприве­денном положении дано, следовательно, начало дедук­ции чистых рассудочных понятий, в которой ввиду того, что кате­гории возникают в рассудке независимо от чувственности, я дол­жен еще отвлечься от того, каким способом многообразное дается для эмпирического созерцания... На основании того способа, каким эмпирическое созерцание дается в чувственности, в даль­нейшем будет показано, что единство его есть не что иное, как то единство, которое категория предписывает, согласно предыдущему § 20, многообразному в данном созерцании вообще... только тогда будет полностью достигнута цель дедукции» (В 144— 145).

Итак, необходимость выделения двух стадий дедукции вызвана тем, что «категории возникают только в рассудке независимо от чувственности». Именно потому, что происхождение категорий не связано с какой-либо конкретной формой чувственного созерца­ния, на первой стадии дедукции Кант доказывает необходимое от­ношение категорий к многообразному чувственного созерцания вообще (см. В 144, 148—150), и лишь на второй стадии показывает, что они необходимо относятся к предметам наших форм чувствен­ного созерцания, пространства и времени (В 159—161).

Переход от первой ко второй стадии дедукции, по существу, оказывается просто переходом от общего к частному¹⁶.

Посмотрим, как конкретно осуществляется этот переход во вто­ром издании «Критики». Первая стадия охватывает параграфы 16— 20 и начинается с тезиса «должно быть возможно, чтобы «я мыслю» сопровождало все мои представления» (В 132). Далее Кант уточня­ет, что представление «я мыслю» порождается чистой апперцеп­цией (В 132), и показывает, что условием возможности осознания всех наших представлений является их предварительное синтети­ческое объединение в апперцепции: «лишь благодаря тому, что я могу связать многообразное данных представлений в одном созна­нии, имеется возможность того, чтобы я представлял себе тождест­во сознания в самих этих представлениях; иными словами, анали­тическое единство апперцепции возможно, только если предполо­жить наличие некоторого синтетического единства апперцепции» (В 133).

В семнадцатом параграфе Кант утверждает, что синтетическое единство представлений в сознании тождественно их отнесению к объекту (В 137—138). Это фундаментальное положение, подробное изучение которого еще впереди, позволяет Канту связать в после­дующих параграфах (в первом издании «Критики» им соответству­ет рассмотрение «синтеза рекогниции в понятии») условия отнесе­ния представлений к единству апперцепции с категориями (В 139— 142) и сделать вывод, что «многообразное во всяком данном созер­цании необходимо подчинено категориям» (В 143).

Этот тезис завершает первую стадию дедукции. После иллю­стративного отступления в параграфах 21—25 от главной линии де­дукции, в двадцать шестом параграфе Кант приступает ко второй, завершающей стадии исследования. Еще раз уточнив цели этой части дедукции — после того, как на более ранних этапах была по­казана возможность категорий «как априорных знаний о предметах созерцания вообще... теперь мы должны объяснить возможность а priori познавать при помощи категорий все предметы, какие только могут являться нашим чувствам» (В 159) — Кант начинает анализ с рассмотрения синтеза схватывания, под которым он понимает «со­четание многообразного в эмпирическом созерцании, благодаря чему становится возможным восприятие его, т.е. эмпирическое со­знание о нем» (В 160).

Следующий шаг Канта состоит в утверждении, что синтез схва­тывания должен сообразовываться с формами как внешнего, так и внутреннего чувственного созерцания, а именно, с пространством и временем (там же). Поскольку и та, и другая разновидность чис­того созерцания заключает в себе единство, Кант утверждает, что это единство дано «а priori... вместе с этими созерцаниями... как условие синтеза всякого схватывания» (В 161). Но «это синтетичес­кое единство может бьггь только единством связи многообразного данного созерцания вообще в первоначальном сознании сообразно категориям и только в применении к нашему чувственному созер­цанию». Все это позволяет Канту сделать вывод, что «весь синтез, благодаря которому становится возможным само восприятие, под­чинен категориям» (там же), т.е. что все предметы наших чувств с необходимостью должны соответствовать этим чистым понятиям рассудка (см. В 164—165).

Таковы главные особенности начальной и завершающей стадий полной субъективной дедукции из второго издания «Критики». Вспомним, что по своим формальным характеристикам эти стадии жестко соотнесены, соответственно, с дедукциями «сверху» и «снизу» из первого издания. Единственное существенное различие состоит в том, что обсуждение Кантом тематики «синтеза рекогни­ции» перекочевало во втором издании из завершающей стадии де­дукции в начальную. Однако это не мешает предположить, что дис- тинкция из первого издания Критики» преследовала те же цели, что и различение «начала» и «завершения» дедукции из второго из­дания. А именно, возможно, что в дедукции «сверху» Кант пытался показать необходимое отношение категорий к предметам чувствен­ного созерцания вообще, а в дедукции «снизу» — к предметам эм­пирического созерцания в пространстве и времени.

Вернувшись к тексту первого издания «Критики», мы увидим, что эта гипотеза подтверждается. В самом деле, говоря в дедукции «сверху» о подчиненном трансцендентальному единству апперцеп­ции чистом синтезе воображения, Кант замечает, что «синтез многообразного в воображении мы называем трансцендентальным, если он a priori направлен без различия созерцаний (ohne Unter- schied der Anschauungen) исключительно на связь многообразного» (А 118). Вполне вероятно, что Кант хочет этим сказать, что подоб­ный синтез значим для всех возможных разновидностей чувствен­ных созерцаний, т.е. для созерцания вообще. Эго предположение усиливается тем, что в уже упоминавшемся наброске дедукции на­чала 1780 года Кант тоже связывает трансцендентальную функцию воображения с «предметами вообще» (XXIII: 18).

С другой стороны, в дедукции «снизу» Кант имеет дело с синте­зами схватывания и воспроизведения, которые неразрывно связа­ны с временем как формой нашего чувственного созерцания (см. А 120—121, 98—102). Возможно, что рассмотрение этих синтезов в де­дукции «снизу», в первую очередь, должно было подчеркнуть, что речь в этой части дедукции идет о доказательстве необходимого от­ношения категорий к предметам нашего чувственного созерца­ния — после того, как в дедукции «сверху» было показано подоб­ное отношение этих понятий рассудка к предметам (чувственного) созерцания вообще.

Между тем, мы видели, что Канту, по сути, не удалось органич­но вписать экспликацию синтезов схватывания и репродукции в доказательную часть дедукции «снизу», в результате чего эта часть оказалась практически неотличимой от соответствующих положе­ний дедукции «сверху». Во втором издании «Критики», проведя резкую границу между «созерцанием вообще» и «нашим чувствен­ным созерцанием» — при том, что сами термины в сходном кон­тексте эпизодически встречаются и в первом издании (см. А 79, 286 / В 105, 342) — Кант смог значительно прояснить соотношение двух стадий дедукции, в частности, четко обозначить место синтеза схватывания на ее завершающем этапе.

Вообще, новый вариант различения позволил Канту точнее оп­ределить функции всех эмпирических синтезов. «Синтез рекогни- ции» (хотя сам термин во втором издании «Критики» не употребля­ется) вписался в аргументацию начальной стадии дедукции (при том, что его роль нам пока совершенно не ясна), а подробное рас­смотрение эмпирического синтеза воспроизведения оказалось по­просту излишним (см. В 152).

Основные комментаторские задачи решены. Теперь мы вернем­ся к самому различению двух стадий дедукции и разберем некото­рые вопросы, ранее ускользнувшие от внимания.

Прежде всего, почему Кант не переходит сразу от созерцания вообще к нашим формам созерцания, а подробно прописывает этот переход? — Потому что Канту важно не, только констатировать зна­чимость категорий для пространственных и временных представле­ний, но и выявить различные уровни наших познавательных спо­собностей, в частности, показать место эмпирического продуктов- ного синтеза воображения. Вторая стадия дедукции совмещает обе эти задачи.

Далее. Мы установили, что, по мнению Канта, необходимость различения двух стадий дедукции вызвана тем, что категории воз­никают независимо от чувственности и поэтому, если они должны иметь объективную значимость, то они будут значимы для любой формы чувственного созерцания. Дедукция категорий, следова­тельно, должна показать и необходимое отношение категорий к предметам чувственного созерцания вообще, и такое же отношение к предметам нашего чувственного созерцания, распадаясь тем самым на две стадии.

Ранее также было отмечено, что к выводу о необходимости вы­членения двух стадий дедукции Кант пришел на самых поздних этапах работы над первым изданием «Критики чистого разума»

Если учесть, что первый вариант полной субъективной дедук­ции был создан Кантом за шесть лет до выхода «Критики», может возникнуть несколько вопросов. Почему Кант далеко не сразу вы­делил две стадии дедукции? Не было ли моментов, сдерживающих указанное различение? Что послужило поводом для него? Но глав­ный, пожалуй, вопрос связан с некоторой неясностью предлагае­мого Кантом обоснования необходимости выделения двух стадий дедукции. Почему Кант считает, что если категории возникают не­зависимо от чувственности и имеют объективную значимость, то они обязательно должны быть значимы для предметов любых форм чувственного созерцания? Другими словами, что противоречивого в утверждении, что категории имеют нечувственное происхожде­ние и тем не менее по каким-то причинам объективно значимы только для предметов некоторых форм чувственного созерцания, или даже одной подобной формы¹⁷?

Ответ на этот важнейший вопрос прямо вытекает из особеннос­тей позиции Канта, занимаемой им незадолго до выхода первого издания «Критики».

Определить же эту позицию помогает то обстоятельство, что ее изменение, т.е. признание Кантом необходимости выделения двух стадий дедукции, произошло буквально в процессе работы над окончательным вариантом «Критики», так что некоторые положе­ния первого издания этой работы в той или иной степени отража­ют устаревшие взгляды Канта.

Но прежде чем выявить следы старых установок Канта в первом издании «Критики», имеет смысл обратиться к первому кантовско­му варианту полной субъективной дедукции, созданному в 1775 году, и попытаться угадать возможные пути исследований Канта в последующие годы.

Небольшое предисловие. То, что 1775 год занимает особое место в «десятилетии молчания» Канта, мы знаем из его письма к М.Герцу от 24 ноября 1776 года, в котором Кант сообщает, что «прошлым летом преодолел последние препятствия». Сохрани­лось значительное количество черновых набросков Канта весны- лета 1775 года (их общий объем — более одного печатного листа). Впервые эти тексты, известные в кантоведении под именем «Дуйс- бургского наследия», были опубликованы Р.Райком в 1887 году (впоследствии они вошли в 17 том Академического издания сочи­нений Канта, где «Дуйсбургскому наследию» соответствуют «Раз­мышления» 4674—4684).

Эти тематически связанные (при полной композиционной раз­розненности) фрагменты необычайно важны для понимания гене­зиса кантовского критицизма и самой стилистики философствова­ния Канта.

Наиболее интересным и вместе с тем неожиданным представля­ется то, что первоначальное решение главной проблемы критициз­ма было дано Кантом на языке, близком к алгебраическому. В се­редине семидесятых годов Кант увлечен поисками «трансценден­тальных алгоритмов» (см. XVIII: 34). В текстах «Дуйсбургского на­следия» мы как раз и обнаруживаем настойчивые попытки постро­ения своего рода универсальной формулы истины. Все разновид­ности истинных суждений могут быть, по Канту, исчерпаны раз­личными комбинациями трех символов: а, Ь, х. Их общие значения таковы. А — действие полагания представлений (схватывание или понятие). В — спецификация этого действия (экспонент или пре­дикат, в частном случае: категория). X — предмет или место распо­ложения представлений в душе (пространство, время). Кант выде­ляет четыре группы случаев.

1) В извлекается из А X «отпадает». Этот тип отношений исчер­пывает аналитические суждения. Вырожденный случай (XVII: 645, 653-654, 662).

2) В и А «встречаются» в предмете опыта — X. Данный случай характеризует апостериорные синтетические суждения (XVII: 645, 655).

3) В выявляется в результате конкретизации априорного созер­цания X, благодаря которому его связь с понятием А дает возмож­ность для многообразных априорных синтетических суждений, ос­нованных на созерцаниях (XVII: 644, 645, 655).

4) В оказывается «всеобщей функцией мышления», необходи­мой для того, чтобы представления бьши схвачены (А), т.е. отнесе­ны к Я, во времени (X). Подлинным субстратом необходимой связи А и В (категории) оказывается сам субъект (см. XVII: 643, 644, 645-646, 647, 648, 651, 652, 653, 655, 656, 658, 659, 660, 664). Этот случай разбирается Кантом в контексте «экспозиции явле­ний» (именно так Кант называет дедукцию категорий в 1775 г.) и исчерпывает самую важную для него рубрику суждений: дискур­сивные основоположения метафизики. Здесь — кульминация всех кантовских исследований середины семидесятых годов.

Пока мы не будем выяснять всех деталей кантовской аргумента­ции в четвертом случае, а лишь обозначим ее общие контуры. На первый план в рукописных набросках дедукции 1775 года выдвига­ется понятие апперцепции. Кант трактует апперцепцию как «со­зерцание... себя самого» (XVII: 651), т.е. как самосознание, сопро­вождающееся сознанием полагаемых в душе представлений (XVII: 647). Он добавляет, что «условием всякой апперцепции является единство мыслящего субъекта» (XVII: 651), и что ни одно «ощуще­ние», которое не сопровождается сознанием, не может быть пред­ставлено относящимся к субъекту (XVII: 656). Всякое осознанное явление, или восприятие (XVII: 664), напротив, имеет необходимое отношение к единству субъекта и «подчинено, следовательно, таким условиям, посредством которых возможно единство пред­ставлений» (XVII: 660). Кант называет эти условия «функциями ап­перцепции» (XVII: 656), сводя их в конечном счете к трем «рассу­дочным рубрикам» (категориям) — субстанции, причине и взаимо­действию (XVII: 645, 646, 647, 648, 649, 656), которые являются одновременно условиями мышления о предметах опыта и «момен­тами возникновения» представлений в душе (XVII: 664). В итоге получается, что «схватывание» явлений в восприятии с необходи­мостью подчинено упомянутым категориям (см. XVII: 656, 646—

647).

Какое место занимают категории в изложенном варианте дедук­ции? На одном полюсе мы имеем здесь осуществляющийся во вре­мени (XVII: 644, 652, 656, 660, 658, 659) синтез схватывания (вспомним, что время — необходимый элемент четвертого случая общего кантовского алгоритма), на другом — «единство мысляще­го субъекта». Все, что воспринимается во времени, относится к этому субъекту, и категории сводятся к таким функциям связи представлений, единственно посредством которых эти представле­ния «располагаются» в чувственности субъекта и могут быть осо­знаны им как его состояния.

Но почему для отнесения представлений к субъекту требуются именно такие, а не какие-либо другие функции? Такой вопрос вполне мог возникнуть у Канта и, судя по всему, действительно возник. Ответ же на него предопределило то, что синтез, единство которого задается категориями, рассматривался Кантом исключи­тельно с точки зрения его временного характера: время словно подсказывает, какими «всеобщими функциями мышления» надо пользоваться, чтобы отнести представления к Я (См. XVII: 652, 653, 656).

В этой ситуации Кант увидел возможность упростить когнитив­ную схему: не время подсказывает, какими категориями надо поль­зоваться, а сами категории складываются из общих определений модусов времени, задающих правила синтеза, и единства субъекта, который служит «точкой притяжения» представлений и в этом смысле инициирует синтез . Получается, что категории имеют не первоначальный, а производный характер. Категория взаимодейст­вия связана с сосуществованием, категория причины — с порядком временной последовательности и т.д. Другими словами, конкрет­ные функции единства мыслящего субъекта в многообразии пред­ставлений строго заданы определенной структурой чувственного созерцания, непосредственно поставляющего это многообразие субъекту. При наличии у нас другой формы внутреннего чувства (в теперешнем нашем состоянии таковой является время) отнесение представлений к субъекту обеспечивалось бы иными функциями их связи, в зависимости от того, какими модусами обладала бы эта новая форма чувственного созерцания. Мы имели бы совсем дру­гие категории. Наши же теперешние категории, повторим, жестко связаны с модусами времени, с одной стороны, и единством мыс­лящего субъекта — с другой. «Опрокидывание» Я на другие созер­цания привело бы к возникновению других категорий.

О том, что Кант пошел именно этим путем, свидетельствует уже знакомое нам определение рассудка, данное Кантом в подготови­тельном варианте дедукции категорий 1780 года (XXIII: 18) и в первом издании «Критики чистого разума»: «Единство апперцеп­ции по отношению к синтезу воображения есть рассудок» (А 119). Согласно этой дефиниции, рассудок есть производная способ­ность, возникающая вместе с его формами, категориями (там же), при соотнесении единства апперцепции с тесно связанным с чувст­венностью воображением.

Подобное определение имеет смысл лишь при допущении, что Кант принимал описанную выше схему возникновения категорий из отношения мыслящего субъекта к определенным формам чувст­венности, так как в противном случае непонятно, каким образом можно рассматривать рассудок в качестве производной способнос­ти (впоследствии, правда, окажется, что уже в первом издании «Критики» это определение представляет собой меняющую изна­чальный смысл модификацию более ранней дефиниции).

Другое свидетельство того, что Кант действительно придержи­вался указанной схемы, обнаруживается в приложении к трансцен­дентальной аналитике — «Об амфиболии рефлективных понятий». Затрагивая здесь вопрос о категориях, Кант замечает, что «даже если бы мы и допустили какой-нибудь способ созерцания кроме нашего чувственного, все равно наши функции мышления не имели бы никакого значения для него» (А 286 / В 342). Из контекс­та ясно, что речь идет именно о другой форме чувственного созер­цания — далее Кант специально рассматривает вариант и со сверх­чувственным (там же) — но в таком случае высказывание Канта имеет смысл лишь при условии, что наши функции мышления, или категории, неразрывно связаны с нашими же формами чувственно­го созерцания, так как иначе они могли быть применимы и к многообразному других возможных чувственных созерцаний.

Итак, в первом издании «Критики» действительно есть следы той позиции Канта, которая характеризуется тесным сближением категорий с модусами конкретного чувственного созерцания. Лю­бопытно, что и впоследствии Кант иногда возвращался к этому способу объяснения природы категорий (см. 7: 398—399). В то же время, мы видели, что эти взгляды являются устаревшими для Канта уже в первом издании и не отражают его новой позиции, согласно которой категории значимы для всех возможных форм чувственных созерцаний. Но если раньше трудно было понять, по­чему при независимом от чувственности происхождении значи­мость категорий не может ограничиваться какой-либо одной фор­мой чувственности, то теперь имеются все данные для ответа на этот вопрос.

Объясняя возникновение категорий через отношение единства субъекта, или апперцепции, к конкретным формам чувственности, Кант, возможно не без удивления, обнаружил (это произошло, ве­роятно, в начале 1780 года), что в этом случае трансцендентальная дедукция категорий приводит к результатам, обратным тем, кото­рые были задуманы в качестве цели этого исследования.

В самом деле, по своему изначальному замыслу дедукция долж­на была подтвердить нечувственное происхождение категорий, до­казав при этом необходимое отношение категорий к предметам опыта. Однако на путях этого доказательства Кант постепенно сближал категории с модусами чувственности и в конце концов дошел до их полного отождествления. Правда, и во второй полови­не семидесятых годов Кант, скорее всего, формально различал ка­тегории и соответствующие им общие временные определения («схемы»), оставляя за первыми в отвлечении от вторых значение логических функций (впрочем, в одном из набросков этого перио­да Кант прямо отождествляет «категории» и «функции воображе­ния» XVII: 26; R 4911), но он не мог в итоге не увидеть, что и это различение должно отпасть при такой трактовке категорий, кото­рая объясняет их возникновение через отношение единого субъек­та к конкретным формам чувственности.

Кант, таким образом, оказался перед дилеммой: либо конкрет­ный набор категорий значим для конкретной формы чувственного созерцания (в нашем случае, для времени, к предметам же в про­странстве они применимы только потому, что все подобные пред­меты подчинены также условиям времени), но тогда причиной ог­раничения области их применения может бьггь только то, что они «вырастают» из этой формы чувственности, либо категории не свя­заны в своем происхождении с чувственностью, но тогда их воз­можная значимость выходит за рамки какой-либо конкретной формы чувственного созерцания, а поскольку a priori одно чувст­венное созерцание ничем не отличается от другого, они должны быть значимы для предметов чувственного созерцания вообще.

Первый вариант ставит под сомнение всю дедукцию категорий и поэтому неприемлем. Второй подразумевает отказ от описанной выше схемы возникновения категорий и требует отдельного дока­зательства необходимого отношения категорий к предметам чувст­венного созерцания вообще, которое должно предшествовать по­добному доказательству относительно предметов нашего созерца­ния.

Мы видели, что уже в первом издании «Критики» Кант выпол­нил это условие, различив две стадии полной субъективной дедук­ции «сверху» и «снизу». Во втором издании Кант не только прояс­нил соотношение частей дедукции и обозначил главный мотив ука­занного различения — нечувственное происхождение категорий — но и избавился от «устаревшего» уже в первом издании определе­ния рассудка через отношение единства апперцепции к синтезу во­ображения. Во втором издании «Критики» Кант просто отождест­вляет рассудок с синтетическим единством апперцепции (В 134). Вопрос же о том, почему мы имеем именно такие, а не какие-либо другие категории, легко решавшийся при соотнесении категорий с модусами определенных форм чувственности, во втором издании «Критики» признается Кантом выходящим за пределы нашего по­знания (В 145—146), что представляется неизбежным следствием придания самостоятельности чистым понятиям рассудка. Харак­терно, что говоря здесь о невозможности объяснения, почему у нас есть именно такой набор категорий, Кант приравнивает их в этом отношении к пространству и времени (В 146), которые и в рамках прежней схемы (наряду с воображением и апперцепцией и в проти­воположность рассудку) относились к числу первоначальных и ни из чего не выводимых субъективных источников познания (А 94; XXIII: 18).

Окончательное прояснение композиции полной субъективной дедукции дает нам возможность уточнить кантовское понимание одной из самых таинственных и важных проблем критической фи­лософии: отношения чувственности и рассудка.

Приступая к дедукции категорий, Кант должен был решить две едва ли не взаимоисключающие задачи: доказать необходимое от­ношение категорий к явлениям и в то же время не допустить слия­ние категорий с формами чувственности. Эти цели в итоге достига­ются Кантом, с одной стороны, через различение двух стадий де­дукции, помогающее отделить категории от модусов конкретных форм чувственности, с другой — с помощью отождествления пред­метов, необходимо относящихся к категориям, не с явлениями во­обще, а лишь с теми явлениями, которые могут быть осознаны, или стать объектами восприятия, и подобная оговорка оставляет сами явления со стороны их формы как бы «безразличными» к категори­ям. Таким образом, ни категории не связаны с формами чувствен­ности, ни формы чувственности сами по себе — с категориями, и тем не менее все предметы чувств, которые могут быть восприняты (те явления, которые не могут быть предметами восприятия, есть для нас ничто, а так как они не имеют самостоятельного существо­вания, то они вообще ничто — А 117, 120), необходимо подчинены категориям.

Завершая главу, суммируем не то, что сделано в ней, а то, что не сделано. Не удалось выяснить, какое место в структуре «пол­ной» субъективной дедукции занимает «достаточная» дедукция ка­тегорий. Более того, мы могли бы даже заметить некоторую тен­денцию к вытеснению «достаточной» дедукции на периферию аргу- ментативных путей субъективной дедукции, отправной точкой ко­торых является понятие апперцепции. Этот вопрос будет изучен в следующей главе, и мы увидим, что он окажется решающим для понимания структуры кантовской аргументации в трансценден­тальной дедукции категорий в целом.