Глава 1 Новый медиевализм и пространственность историографии
“В исследованиях по Средневековью и, может быть, по раннему Новому времени, происходит нечто потрясающее. Изучение средневековой литературы и культуры никогда еще не было столь живым, никогда не было в такой мере интересным и инновативным,» - цитирует M.
Кобялка P.X. Блока и С. Николса, издателей вышедшего в 1996 году сборника «Medievalism and the Modemist Temper”. “Это «нечто потрясающее», происходящее в исследованиях по Средневековью, - продолжает Кобялка, - есть появление новых стратегий у исследователей, столь же хорошо разбирающихся в переплетениях постмодернистской теории, сколь знакомых с топографией фронтов в прослывших герметично закрытыми и маргинализированными исследованиях по Средневековью.»[29] Далее Кобялка поясняет, что он имеет в виду: эти изменения в медиевистике связаны с «новым медиевализмом», начало которого он видит в появлении в 1991 году одноименного сборника.Высказывания Кобялки об исследовательских стратегиях новых медиевалистов звучат, кажется, вполне обыденно. Только предвзятый читатель заподозрит здесь сознательное неупотребление слов «метод» или «подходы», по сравнению с которыми «стратегии» должны обозначать нечто иное. Заявление самого С. Николса, издателя вышедшего в 1991 году сборника «Новый медиевализм», о том, что новый медиевализм, в отличие от нового историзма, не стремится к созданию собственной, специфической методологии[30] было бы неоправданно интерпретировать как отказ от всяких методологий, как невозможность использования каких-либо чужих методологий. Хотя, в то же время, акцентированием отсутствия методологии как отличительной черты, противопоставляющей новый медиевализм новому историзму, нельзя и пренебречь.
Как бы то ни было, кажется оправданным вопрос: изменяется ли вообще что-либо в современной медиевистике под воздействием постклассической философии, в частности постмодернистской теории, о которой пишет Кобялка? Нельзя ли происходящие изменения, это «нечто потрясающее», описать все-таки в рамках обычной логики модернизации исследовательских подходов? He является ли описанный во Введении отказ от приоритетности метода лишь отказом от методологии в ее старом понимании, ее заменой новыми методами, которые обозначаются отныне более модным словом «исследовательские стратегии»? Чем отличаются от старых методологий, скажем, «анализ дискурса» в духе Фуко, или же исследование «интертекстуальности», как у Кристевой, или «аллегорий чтения», как у де Мана, и тому подобное? Например, в исследовании средневековых текстов как интертекстуальных par excellence, и тем самым отличающихся от новоевропейских, можно увидеть хороший пример адаптации критической теории 1960-1970-х гг.
в качестве метода научного познания[31]. Поскольку, к примеру, П.Зюмтор, известный своими работами по средневековой поэтике и семиотике, называется новыми медиева- листами как один из сооснователей этого направления, то новизна их отношения к прошлому, возможность отказаться от методологии, вызывает особенно много вопросов.Пожалуй, наиболее существенным методологическим упреком, предъявленным новыми медиевалистами с.тарым, было рассмотрение прошлого в эволюционной перспективе. Вместо этого, прошлое, по их мнению, следует рассматривать как принципиально иное по отношению к Новому времени: средневековый мир вовсе не является предшественником новоевропейского, в нем нельзя искать его истоки. Например, уже упоминавшийся сборник «Новый медиевализм» открывается статьей Стивена Николса, в которой он показывает, что средневековые «естественнонаучные» исследования вовсе не являются таковыми, и потому не могут рассматриваться как исток науки Нового времени[32]. Средневековые «научные» инструменты не помогали наблюдающему природу человеку познавать эту природу в ее неизменности, а служили определению его собственного места в мире, отличавшегося постоянным движением. Это земное движение разрушало симметрию и регулярность, свойственную более высоким и совершенным надлунным сферам, и делало земной мир предрасположенным к катаклизмам и переменам. C этим было связано и существование постоянного страха, что наблюдения не подтвердят имеющихся расчетов.
Проблема, однако, в том, что идея инаковости Средних веков не является чем-то новым. Сам Николс основывает свои рассуждения на статье Джеймса Вайсхайпеля о принципе
движения в средневековой физике, опубликованной еще в 1965 г.[33] Ha то, что еще самые первые медиевисты описывали Средневековье как инаковое, указывают в своем известном критическом обзоре новомедиевалистских исследований и П. Фридман с Г. Спигел[34]. Так, согласно вводимой в этой статье классификации, еще до эволюционистских «старых медие- валистов» середины 1910-х - середины 1980-х гг. существовали никак особо не обозначаемые «прамедиевисты», подчеркивавшие радикальный разрыв между своим временем и Средневековьем, мрачной эпохой между Античностью и Новым временем.
При этом Средневековье было аномалией в нормальном ходе истории человечества, оно вовсе не встраивалось в эволюционистскую картину мира, которая сравнительно поздно заимствуется гуманитарными науками, а выламывалось из нее. Старые медиевалисты, отказавшись от этой модели инаковости, вовсе не перестали признавать своеобразие Средневековья, они отказались лишь от идеи оценочного сравнения эпох. Их «эволюционизм» поэтому вовсе не однозначен: средневековая культура своеобразна, но во многом она и близка современной, даже присутствует в ней. Эволюция в их понимании означает сочетание преемственности и изменения, и этому относительному и умеренному видению истории трудно что-либо противопоставить, поскольку всякое абсолютное утверждение фадикальный разрыв или полная преемственность) уже логически будет гораздо более уязвимо. .Таким образом, в различении «пра-», «старо-» и «новомедиевалистского» видений средневековой истории речь может идти не о принятии или отрицании идеи своеобразия Средневековья вообще, поскольку оно признается всеми, а о различных пониманиях этого своеобразия и отношении к нему. Позицию новых медиевалистов поэтому надо толковать критически: они стали видеть своеобразие Средневековья таким образом, что вовсе перестали замечать его в работах своих непосредственных предшественников и учителей. Они дистанцируются от «старого медиевализма», но вовсе не возвращаются к началам медиевистики, хотя многие и поняли это именно таким образом. B том, что такое понимание нового медиевализма ошибочно, можно убедиться, открыв любой из новомедиевалистских сборников. Так, уже сам сборник «Новый медиевализм» начинается с заявления С. Николса о том, что в отличие от нового историзма, стремившегося создать сугубо ренессансную теорию репрезентации, новый медиевализм должен рассматривать эту проблематику не только в различии, но и в преемственности с классическим и ренессансным мимезисом, то есть ни о каком радикальном объективном историческом разрыве для Николса речи не идет.
Также и для M. Риффаттера, другого автора этого сборника, установление степени различия между средневековыми и современными текстами не является важным, о чем эксплицитно говорится в самом начале его статьи[35]. Изданный под редакцией Уильяма Падена сборник «Будущее Средних веков», где, среди прочих, опубликована и статья P.X. Блока «Новый медиевализм», подчеркивает как раз современность Средневековья[36].Говоря о «других Средних веках» новые медиевалисты выходят, таким образом, за рамки проблемы их своеобразия, они ставят под вопрос сами основания такого рода дискуссии, вводя совершенно новое для нее значение понятия «инаковости» (“alterity”, “otherness”; „alterite”, „Alteritat”). По крайней мере в английском языке эти понятия - неологизмы; подобным образом слово «инаковость» есть новообразование и в русском языке, при этом оно используется то как «инаковость», а то как «инакость», что не связано с какими- либо смысловыми различиями. Потребность в этом новом слове весьма примечательна: если раньше было достаточно прилагательных «иной», «другой», а также «чужой», «чуждый», «странный» и T.n., устанавливавших соотношения между временами и культурами, этими субъектами исторического повествования (как например в выражениях «другое Средневековье» или «иное прошлое») то теперь само различие между культурами становится действующим лицом истории и соответственно требует существительного, переворачивающего обычное словоупотребление в выражениях вроде «инаковость Средневековья» или «культурные различия», а также в субстантивировании прилагательного «другой». B этом словоупотреблении нельзя видеть лишь акцентирование культурных различий, ибо речь более не идет об атрибуте, легко передаваемом с помощью прилагательного, но о том, что сами культурные отличия становятся атрибутами, свойствами различий между культурами. Что здесь имеется в виду?
Это нововведение не является сугубо медиевалистским - оно связано с гораздо более широкими явлениями, такими как мультикультурализм и постмодернизм, но в контексте исследований по Средневековью, как я хотел бы показать, оно приобретает значение, отличное от мультикультуралистского и постмодернистского, а потому его нельзя прояснить простым экскурсом в историю “cultural studies”, как это делает, к примеру, немецкий медиевист Я,- Д. Мюллер[37]. Особость этой языковой инновации в рамках нового медиевализма можно понять, если сравнить понятие «инаковости» с более ранними пониманиями проблемы отличия средневековой культуры от новоевропейской. Таких пониманий можно выделить два.
1.1.