«Современное» или «новое» Средневековье
Другое понимание современности Средневековья состоит в том, что современная культура с ее новыми информационными технологиями, с концом модернистских ценностей и т.д. приобретает все больше черт Средневековья, как на это по-разному указывали У.
Эко[228] илиА. Менк[229]. Подобным образом тема «нового Средневековья» возникала и раньше, в начале XLX века (Новалис), в начале двадцатого (К. Ворингер, В.Гропиус, Ш.Георге, а также Н.Бердяев), во времена национал-социализма в Германии и в различных странах Европы в послевоенные годы, но я не буду прослеживать здесь ни эту историю, ни историю этой истории, часто выстраиваемой таким образом, что всякий «медиевализм» ведет нас из романтизма прямиком в национал-социализм, не оставляя никаких альтернатив.
Такое понимание «актуальности Средневековья» не раз подвергалось критике. Чаще всего профессиональные историки видели в теориях «нового Средневековья» политически сомнительные попытки «мифологизировать» прошлое, и при этом указывалось, что в таких мифологизациях прошлого зачастую использовались уже давно преодоленные медиевистикой представления о Средневековье, вроде понимания власти в то время как служения, о концептуализации человека как «типа», о статичности этого общества и т.п.[230] Этим мифологизациям историки, однако, они не могли противопоставить ничего, кроме честно-наивных апелляций к «самому Средневековью», к новейшим достижениям «деидеологизированной» медиевистики и к предыдущему пониманию медиевализма как некой объективно существующей связи между Средневековьем и нашим временем. Например: «Медиевистам, и, я думаю, не только тем, кто занимается собственно историей в узком смысле слова, следует позаботиться о лучшем контакте с историками, изучающими другие эпохи - Античность и, прежде всего, Новое и Новейшее время. Они должны высказать свое суждение и о том, как связан их период с позднейшими, с современностью.
Следуя той линии, что была некогда намечена Максом Вебером, Отто Хинце и Марком Блоком, медиевисты должны показать, выйдя за рамки традиционных шаблонов, как связано Средневековье с тем временем, в котором мы живем»[231]. Надо заметить, что «медиевализм» как таковой в этом случае рассматривается как проблема, как негативное явление, и решением проблемы видится политически ответственная медиевистика. Сама медиевистика рассматривается при этом как нечто внешнее по отношению к медиевализму.Ho что же это тогда за историки, которые называют сами себя «новыми медиевали- стами»? He должно ли для каждого медиевиста понятие «медиевализм» быть чем-то, несовместимым с их профессией? Я еще вернусь к соотношению медиевализма и медиевистики, здесь же пока идет речь о медиевализме лишь в определенном значении, о медиевализме как «современном Средневековье».
Другое отношение к этой проблеме «современности Средневековья» или «нового Средневековья» - у А. Вайсл, о книге которой «Длящийся медиевализм»[232] уже говорилось в первой главе. Надо сказать, что работа Вайсл интересна не столько потому, что является особенно оригинальной и новой, а как раз наоборот: изданная в 2003 году, она скорее относится к поздним новомедиевалистским трудам, и потому являет собой пример уже вполне оформившегося самостоятельного историографического дискурса, который не является уже чем-то маргинальным, как это было в начале 1990-х гг.[233], когда С.Николс, P.X. Блок, Г. У. Гумбрехт, П. Дембровский и другие новые медиевалисты издали сборник «Будущее Средних веков»[234]. Книга самой Вайсл открывается списком из 30-ти других книг, также опубликованных в серии «Новые Средние века», среди которых работы Б. Эфрос, P. Блюменфельд-Косински, Г. Стоуна, Дж.Дж. Коэна (изданный им сборник «Постколониальные Средние века») и др.[235], а в конце ее помещена цитата из одобрительной рецензии P. Эмерсона, ответственного редактора журнала «Speculum».
Вайсл пишет в основном о современной американской культуре, и при этом во многом следует У.
Эко, но делает из этого, как я уже писал, прямо противоположные выводы. Дело не в том, что было некое Средневековье, и современная культура становится объективно похожа на него: Вайсл подчеркивает, что речь идет не о фактическом существовании Средних веков, с теми или иными временными границами, а о тех представлениях, которые в современной историографии связаны со Средневековьем, которые образуют средневековость этого времени. Это существенно изменяет смысл высказывания о «новом Средневековье»: это не современность становится средневековой, а историография с ее образами Средневековья становится неотличима от прочих явлений массовой культуры. Насколько действительно культурно иным является культурный мир Средневековья, если фильм «Звездные войны» обнаруживает те же характерные черты, что и рыцарский эпос (существование пограничных миров, где как бы проверяются ценности «реального» мира, фокусирование повествования на “aventure”, его эпизодичность и т.п.)? Имеется в виду эпос, каким его описывает медиевистика.Медиевистика при этом рассматривается не просто как наука, описывающая Средневековье, те культурные явления, которые находятся в Средневековье. Медиевистика создает определенную модель культуры, которая может быть абстрагирована от времени 500-1500 гг. K примеру, мы описываем средневековый мистицизм, и пишем о Хильдегарде
Бингенской, о Гертруде Хельфтской, о Биргитте Шведской и Розе из Витербо, HO что если мы вычеркнем их имена, и заменим на какие то современные имена или названия, не окажется ли описание по-прежнему адекватным? Вопрос в том, что может быть подставлено, чем является Средневековье сегодня?
Например, Вайсл пишет о религиозном мистическом опыте, о том, что он продолжает существовать в современном мире, как и средневековая проблема соотношения местных, народных верований и официального учения церкви, которое под воздействием этих верований видоизменяется. Здесь важно не искать прямых параллелей, сравнивая, к примеру, современное и средневековое монашество.
Для нового медиевализма был важен урок литературной антропологии, которая рассматривает литературу не как нечто определенное, а как соотношение фикционального и воображаемого, которое исторически может принимать различные формы, не обязательно те, что мы понимаем под классическим определением литературы. Так же и медиевализм: его проявления, например мистический опыт, надо искать не столько в современной церкви, сколько в эмоциональных переживаниях бейсбольных болельщиков. Бейсбол, по словам Вайсл - это сегодня то место, где канонизируются святые, где продолжает жить практика паломничества и почитания реликвий.Вайсл в определенном смысле повторяет здесь остраняющую операцию, уже совершенную однажды социологами и антропологами в конце ХІХ-начале XX века, когда современные общества были уравнены с примитивными, когда понятие (первобытной) ментальности было распространено и на западные общества, причем не только в методологическом отношении, но и в содержательном: то, что исследовалось у «первобытных» народов, как, например, дар и отдар, системы классификаций, техники тела, обряды перехода и T.n., оказалось возможным исследовать и у «цивилизованных» наций современной Европы. При этом известно, что не только Мосс, Геннеп и Малиновский, но и Леви-Стросс и Гирц имели в виду современные общества, они изначально конструировали инаковость другой культуры, чтобы применить ее к нашей, к современной. При этом критический потенциал «встречи с другим» состоял как раз не в непреодолимой культурной дистанции, а в той близости к нам, которую создавали антропологи.
B отличие от нового времени, от классической или первобытной эпохи, Средневековье никогда не служило моделью для описания других культур, и медиевализм, понятый как «современность Средневековья», как «новое Средневековье» в определенной мере стремится восполнить эту несправедливость. Речь при этом не идет о том, чтобы лучше понять современный мир, который сам себя ни в коей мере не воспринимает как средневековый.
Средневековость для Вайсл существует скорее на ментальном уровне, а ментальность, как ее определял еще Леви-Брюль, а за ним и французская историческая антропология, есть как раз то, что не осознается или не вполне осознается представителями самой культуры, это то, для чего у них нет соответствующего языка описания, что может быть описано лишь внешним этой культуре исследователем.Проблема в том, что в случае со Средними веками этот старый антропологический прием не работает. Как показывает Вайсл, описание Национальной конфедерации бейсбола языком истории средневековой религиозности, или «Звездных войн» - языком исследователя артуровских легенд не встречает никакого сопротивления, не производит никакого критического эффекта, и проблема здесь - не в Средневековье как совершенно особом времени, а в медиевистике, неспособность которой увидеть средневековость в современном мире есть лишь одно из следствий ее неспособности увидеть средневековое как таковое, как нечто немодернизируемое, неприсваиваемое современной культурой, будь то массовой или академической. Вопрос, который ставит проблематика «нового Средневековья», в конечном счете такова: какова может быть наука о Средневековье, которая не стремилась бы присвоить или ассимилировать его?
При этом традиционный упрек в том, что используются стереотипные представления о Средневековье, с которыми не всякий медиевист согласится, что как раз такие книги, как та, что написана Вайсл, банализируют средневековую культуру, оказывается нерелевантен. Книга Вайсл, действительно использующая ставшие уже стереотипными представления о Средневековье, есть некий компендиум послевоенной медиевистики, и как таковой, она служит своеобразным ее зеркалом. Важно не столько обсуждение отдельных авторов или концепций, сколько некоего типа историографии, типа рассуждений, «историографического дискурса». Хотя Вайсл редко дает прямые ссылки на авторов, указания на которых можно найти лишь в конце книги, в библиографии (от Э.Ауэрбаха до П. Зюмтора, Л.
Паттерсона и П. Гири), но каждый раз, когда она говорит о средневековом мистицизме, артуровских легендах или почитании реликвий, ее текст сплошь состоит из цитат. Вайсл открыто отказывается от претензии на собственный, более правильный, чем у других, образ Средневековья: более важно, чем корректировка отдельных утверждений о прошлом, рассмотрение дискурса в целом, к которому принадлежали бы и сами эти корректировки, и именно поэтому историографические цитаты в книге Вайсл никак не выделяются, они присутствуют там не потому, что принадлежат некоему конкретному исследователю и несут отпечаток его индивидуальности, а наоборот, в силу своей действительной безличности, стереотипности. He имеет никакого значения, кем именно и сколько раз нечто было сказано. Именно поэтому и маловажен вопрос о том, насколько «нестереотипные» образы Средневековья лучше «стереотипных», образ средневекового дома как «нецельного» коллектива лучше его же образа как «цельного», средневекового человека как «каждый раз нетипичного» - чем его же как «типа», и т.п. Каждый раз лучшая альтернатива принадлежит тому же самому историографическому полю, что и устаревший или морально-политически неприемлемый образ прошлого, и потому различие между ними в действительности несущественно.B связи с проблемой «современности Средневековья», которую ставит Вайсл, важно другое, а именно то, что такое понимание медиевализма переворачивает обычное понимание исследовательских задач медиевиста, которые ранее определялись тем, что Серто называл «фикцией особого, отделенного от прошлого места историографии», а именно фигурой внешнего исследуемой культуре субъекта. Эта внешность, вненаходимость ранее была одновременно и условием познания (исторической) реальности, и главным препятствием на его пути, создававшим дистанцию, которую познание должно было преодолеть, приблизив нас к пониманию иной культуры. Как уже говорилось в первой главе, эта внешняя миру фигура исследователя, возникающая в раннее Новое время, была историзирована в том числе и самим новым медиевализмом. Если же возможность находиться вовне, занимать исключительное, суверенное положение становится сомнительной, то значит утрачивает всякий смысл и исследовательская логика бесконечного приближения к исследуемой культуре. Наша проблема, как показывает Вайсл, не в том, что мы слишком отделены от культуры прошлого, от Средневековья, а наоборот, в том, что мы слишком принадлежим ей. Действительная проблема, следовательно, в том, как возможно что-то вроде вне- находимости, экстерриториализации, трансцендирования, или же чем можно заменить старую, теологическую в своей основе, альтернативу имманентности и трансцендентности.
Здесь, в связи пониманием «медиевализма» как «современности Средневековья», я хотел бы лишь отметить, что вопрос для «нового медиевализма» не ставится о том, как мы можем наиболее приблизиться к реальности, ибо мы и так принадлежим ей, в том числе средневековой реальности, продолжающей существовать в наше время, Средневековью сегодня.
Это утверждение о современности Средневековья звучит все еще несколько абсурдно, как и в целом рассуждения Вайсл, если не иметь в виду, как понимается в рамках теории медиевализма историография, что такое медиевистика как медиевализм, и что такое медиева- лизм как медиевистика - это можно обозначить как третье понимание этого термина.
2.2.3.