Актуальность длящегося Средневековья

Как наиболее старое, но не потерявшее от этого актуальности, понимание «современности Средневековья» следует назвать идею «долгого Средневековья», согласно которой Средневековье не кончается ни в 1492, ни в 1649, ни даже в 1793 году, но во многих своих проявлениях продолжает существовать и определять нашу жизнь до сих пор.

B качестве недавнего примера такого понимания «долгого Средневековья» здесь можно было бы назвать опубликованную в 1996 году книгу «Средневековье повсюду», автор которой - бывший президент «Monumenta Germaniae Historica» X. Фурман^[224]. B этой книге Фурман обращает внимание на средневековое происхождение многих явлений нашей повседневности: современного человека не только окружают руины средневековых замков или монастырей, Средневековье сохраняется не только в ритуалах католической церкви, но в повседневных приветствиях людей друг другу и во многом другом^[225], что если и не является прямым наследием Средневековья, то возникло и существует как более или менее сознательное отрицание средневековой культуры, и потому все равно тесно с ней связано (подобно этике отдачи денег в рост или практике награждения орденами за заслуги). Средневековье актуально не только в качестве элементов повседневности, но и как воспоминание о событиях и людях того времени, и Фурман приводит, с одной стороны, пример использования Средневековья в Третьем Рейхе (превращение мест погребения императора Генриха I в Кведлинбурге и герцога Генриха Льва в Брауншвейге в эсэсовские святилища), а с другой стороны, обращение к памяти о Средневековье в объединенной Германии, ищущей в прошлом свою идентичность (выставки, посвященные Оттонам, Штауфенам и т.п.). C этой актуальностью Средневековья, его способностью по-прежнему завоевывать воображение людей и руководить ими в принятии политических решений,

связана для Фурмана и актуальность исследования средневековой истории, критически способствующего формированию исторического самосознания у современных людей.

При этом, однако, надо заметить, что если книга Фурмана и вызывает интерес у современного читателя, то не столько по причине действительно убедительной реконструкции преемственности нашего времени со Средневековьем, сколько благодаря способности своеобразно «остранить» привычные нам вещи, представить их в экзотическом виде, как происходящие из далекого прошлого, хотя мы и не подозревали о столь богатой их родословной. Это «остранение» происходит, однако, лишь потому, что на самом деле всякому ясно, что наш мир в действительности крайне далек от средневекового.

Особенно же искушенный в истории медиевализма читатель при фурмановском упоминании средневековой архитектуры вспомнит, к примеру, о многочисленных описаниях того, как в XIX и даже еще в XX вв. в различных европейских странах (например, в послевоенной Польше) «реставраторы» разоряли барочные церкви, чтобы придать им «изначальный», «средневековый» образ, причем элементы «средневековости» определялись довольно произвольно: многое додумывалось, воссоздавалось не «как оно было», а с ориентацией на «так никогда и не реализованные идеалы» готической архитектуры. И все это происходило не в последнюю очередь под влиянием романтической эстетики, представлений о национальности архитектуры и т.п. Известно, что как раз те памятники архитектуры, с которыми в нашем сознании ассоциируется Средневековье, и которые воспроизводятся во всяком школьном учебнике (крепость Каркассон, собор Парижской Богоматери или капелла Карла Великого в Ахене) являются великими памятниками архитектуры XIX в.: из них было удалено все несредневековое, добавлено то, чего нехватало и т.д. Исследования, рассказывающие об «открытии» или «изобретении» Средневековья, начиная с XVI в. и до наших дней, появлялись в последние годы довольно часто^[226]. Строго говоря, именно их понимание термина «медиевализм» следует считать наиболее конвенциональным - как новоевропейское воображаемое, постоянно создающее новые образы Средневековья, столь же исторически определяемые то как научные, то как ненаучные и вненаучные.

B конечном счете, однако, и этим авторам постоянно изобретаемая средневековость представляется чем-то по сей день актуальным и важным, что оправдывает написание таких же критически-генеалогических исследований медиевализма, какие в других областях пишутся об «открытии телесности», «индивидуальности», «объективности» и т.п. Поэтому такое понимание медиевализма может рассматриваться, на мой взгляд, заодно с «фурмановским».

Насколько убедительна идея такой актуальности Средневековья, и, в частности, оправдания этим необходимости медиевистических исследований? Здесь можно вспомнить об одном казусе, произошедшем на Международном конгрессе медиевистов в Лидсе в 2004 году: когда докладчик из Нигерии стал говорить о сохранении в его стране пережитков Средневековья (политическая раздробленность, суеверия и т.п.) и о мерах федерального правительства по борьбе с ними, присутствовавшие на его докладе не скрывали раздражения. Для них и Средневековье, и традиционная культура Нигерии есть то, что нуждается в охране, сбережении, в заботе реставраторов, а вовсе не в целенаправленном разрушении. Никому уже не приходит в голову воспринимать Средневековье как угрозу настоящему, как нечто реально присутствующее, самостоятельно действующее, не-объектное, с чем можно поддерживать неоднозначные отношения борьбы и сосуществования.

He свидетельствует ли как раз эта немыслимость угрожающего нам Средневековья о действительной утрате этим временем всякой актуальности, а следовательно и всякого связанного с этой актуальностью оправдания медиевистики? И не является ли этот конец модернистской идеологии, требовавшей искоренения пережитков Средневековья (политического феодализма, церковного мракобесия и т.п.) наиболее ярким примером того, как успешно историография похоронила исследуемое ею время, ровно так, как об этом писал

g

де Серто, превратив его в безопасное, и тем самым обретя чувство любви к нему? И нель- ^[227] зя ли сказать, что этот нетерпимый к «культурной инаковости» дискурс нигерийского докладчика сохраняет Средневековье более живым, более присутствующим, нежели труды тех западных медиевистов-профессионалов, что с усмешкой слушали приехавшего к ним на конгресс африканского коллегу?

2.2.2.