Глава 4. Польская тематика в литературе 1880-х–1890-х годов

Уже много раз и по разным поводам писавший на польскую тему Алек- сандр Николаевич Пыпин (1833–1904) в 1880 г. выступил с обширной статьей

«Польский вопрос в русской литературе».

Тесно примыкая к ряду других работ ученого по славяноведению и исто- рии русской общественной мысли («Будущность славянства» – 1877 г., «Панс- лавизм в прошлом и настоящем» – 1878 г., «Русское славяноведение в XIX ст.»

– 1889 г. и др.), статья четко отразила позицию А.Н. Пыпина в польском вопро- се. В то же время она по-своему характерна для отечественной публицистики рубежа 1870–1880 гг., – когда нараставшее социальное напряжение еще сочета- лось с надеждами на продолжение либеральных реформ, чему первого марта 1881 года будет положен конец.

Свое мнение о русско-польских взаимоотношениях Пыпину уже доводи- лось высказывать. «Древняя историческая антипатия Польши и Руси в течение средних веков их истории возрастала больше и больше: первая никак не хотела признать притязаний Москвы на “Литву” и южную Русь, которые, конечно, не принадлежали Москве (подчеркнуто нами. – Л.А.), но которые тянуло к ней по единству народности и религии; средневековая Польша стояла выше Москвы по

1204 О нем см., например: СДР... Словарь. М., 1979. С. 286–289; Бузескул В.П. Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале ХХ в. М., 2008. С.

1205 Пыпин А.Н. Польский вопрос в русской литературе // Вестник Европы. 1880. Кн. 2. С. 701.

своей образованности, и с пренебрежением смотрела на ее дикость и невежест- во»1206, – объяснял он в 1878 году. Признав, что «панславистские идеи у поляков были всего слабее»1207, Пыпин, тем не менее, отвел анализу так называемой польской версии панславизма значительное место. Вызывает, однако, сожале- ние, что внимание к данному предмету Пыпин использовал преимущественно лишь затем, чтобы еще раз сообщить те сведения о поляках, которыми пестрела

российская полонистика (в основном, понятно, публицистика) уже не одно де- сятилетие. Подчеркивая обособленность поляков от остальных славян – и юж- ных, и западных (абсолютно славянофильская черта у либерально настроенного автора, будто противостоявшего славянофильской идеологии), Пыпин объяснял отсутствие сочувствия со стороны поляков южным славянам по религиозным причинам, почему-то в данном случае не вспомнив, и потому никак не проком- ментировав тот факт, что на Юрия Крижанича – хорвата и католика «устано-

вился вообще взгляд как на первого по времени проповедника панславизма»1208,

хотя в дальнейшем в своей книжке Пыпин и сам в двух словах скажет о знаме- нитом хорвате1209.

Говоря о сильном национальном чувстве, развившемся в Польше, Пыпин в традиционном уже для отечественной полонистики духе писал о том, что в Польше «народом считалась собственно многочисленная шляхта и ее вельмож- ные предводители», что «со времени первого раздела, в течение целого столетия польские патриоты мечтали о новом свободном бытии польского королевства не иначе, как в границах 1772 года»1210, или – что в Польше «общее положение вещей было – страшная безурядица, которая, наконец, открыла в Польшу сво- бодный путь иноземному господству»1211 и т.д. При этом историк (напомним, книжка вышла в свет в 1878 г.) не стремился ни к тому, чтобы разобраться в мотивах требований тех самых польских патриотов, ни в том, чтобы попытаться

1206 Пыпин А.Н.

1207 Пыпин А.Н. Панславизм в прошлом и настоящем. С. 38.

1208 Цит. из письма Н.А. Попова – А.А. Шахматову по: Воробьева И.Г. Юрий Крижанич и его трактат

«Объяснение сводное о письме славянском» // Тверская рукопись Юрия Крижанича. Тверь, 2008. С. 18.

1209 Пыпин А.Н. Панславизм… С. 74.

1210 Пыпин А.Н. Панславизм… С. 38–39.

1211 Пыпин А.Н. Панславизм… С. 45.

разобраться в истоках и характере безурядицы, сделавшей Польшу уязвимой для соседей. Кроме того, несмотря на то, что миновало больше десяти лет после выхода «Истории падения Польши» С.М. Соловьева, посвященной, в том числе, разбору причин гибели Речи Посполитой, Пыпин предпочел констатировать лишь то, что уже известно, уходя и от полемики, и от анализа. Впрочем, было бы неверно понимать его отношение к полякам, как совершенно индифферент- ное, в чем убеждает как раз цикл его статей «Польский вопрос в русской лите- ратуре».

Теперь, два года спустя, ученый – не без иронии по адресу отечественных литераторов-полонофобов – писал о настроениях в Царстве Польском и реакции на них в России: «...Поляк виноват тем, что не может забыть своего прошлого, – но это та самая черта, которую у самих себя мы сочли бы высокой националь- ной добродетелью»1212. Вполне сознавая, что «в эпоху спора, вооруженной борьбы, отвлеченные аргументы, конечно, бессильны», он, тем не менее, на- стаивал: «Но когда кризис внешний кончен, надо, чтобы разумная оценка фак- тов нашла себе место – одинаково на той и на другой стороне»1213.

Однако приходится признать, что Пыпин здесь (и не только здесь) во мно-

гом оставался на уровне констатаций: он не конкретизировал, что имел в виду, и, главное, даже не давал понять, за счет чего, на его взгляд, должна была осу- ществиться так называемая разумная оценка фактов. Приходится признать и то, что подобного рода декларативность, на наш взгляд, является одной из харак- терных черт манеры Пыпина-писателя (при всех его достоинствах как плодови- того автора и исследователя).

нем литературе, как, в частности, в монографии Е.А. Аксеновой1214.

1212 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 2. С. 707–708

1213 Там же. С. 708.

1214 Так, идя вслед за А.Н. Пыпиным, Е.П. Аксенова пишет: «Ученый подчеркивал, что польский вопрос остается в России “далеко не выясненным”, русско-польские отношения зачастую представляются не- верно. Поколение, действующее во время ”кризиса“, не хочет видеть допущенных ошибок. Однако по прошествии времени, наблюдая исторический процесс, можно проанализировать события и объяснить

причины». Значит, время еще не настало? Будто сознавая несвоевременность ответов на вопросы, в том

числе и на вопрос польский, исследовательница по-своему сочувствует герою своей книги: «Пыпин пы- тался это сделать, насколько позволяли цензурные условия». – Аксенова Е.П. А.Н. Пыпин о славянстве. М., 2006. С. 176.

Рассматривая польский вопрос как таковой, то есть вопрос о политических судьбах польского народа, о многовековых русско-польских взаимоотношениях и их перспективах, акцент в статье 1880 г. ставился на восприятии русским об- ществом польской проблемы в целом. Стоит обратить внимание на то, что в данном контексте у Пыпина отсутствует такое общее место русской литературы о Польше, как утверждение, что польский народ – это исключительно шляхта. Здесь, напротив, на первый план выходило стремление разобраться в том, каким образом польские сюжеты отражались в русской литературе – и каким образом это отражение влияло на восприятие русским обществом всего, что в той или иной степени имело отношение к польским делам в прошлом и настоящем. Собственно обзор под таким углом зрения отечественной публицистики 1830– 1870 гг. (то, что поименовано русской литературой) и составило основное со- держание журнального цикла А.Н. Пыпина

Как уже отмечалось во Введении, Пыпин прямо утверждал, что: «в литера- туре нашей польский вопрос появился очень недавно».

Вместе с тем, Пыпина никак не заподозрить в недостаточном знании прошлого – вспомнить хотя бы его книгу «Исторические очерки: Общественное движение в России при Александре I»1215. Дело здесь, скорее, в другом: он по- нимал польский вопрос «как предмет, о котором могут быть два разные мне- ния», тогда как ни при Екатерине, ни при ближайших ее преемниках расхожде- ния в публично высказываемых мнениях не допускались: «Старая точка зрения была немногосложна. Она указывалась действиями правительства»1216.

1215 Пыпин А.Н. Исторические очерки: Общественное движение в России при Александре I. СПб., 1870.

1216 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 2. С. 706.

С журналистской точки зрения следовавший за этими словами пассаж, где обыгрывались державинские строки, великолепен, – Пыпин умел эффектным сравнением оживить суховатую материю. Но, по сути, его подход к проблеме уязвим. Едва ли правомерно считать недоступность польского вопроса «для свободного суждения публицистического» таким уж точным признаком отсутствия самого этого вопроса. Достаточно вспомнить хотя бы «Мнение русского гражданина» – записку, которую Н.М. Карамзин представил Александру I в 1819 г., когда распространился встревоживший историографа

слух о намерении царя «восстановить Польшу в ее целости»1217.

Карамзинский протест – наглядный пример того, что отсутствие гласности совсем не равнозначно отсутствию общественного мнения, не совпадающего с видами властей – был хорошо известен А.Н. Пыпину, но при датировке появле- ния польского вопроса он такими частностями пренебрег.

А.Н. Пыпин полагал, что «до /.../ восстаний /.../ польский вопрос очень ма- ло занимал общество», что «политические отношения России и Польши после наполеоновских войн были в своем медовом месяце, на пути примирения и заб- вения прошлого; в среде политических людей высказывались стремления к тес- ному союзу с Россией»1218. Он подчеркивал, что до восстаний 1830–1863 гг. польский вопрос для печати «был почти закрыт». С восстания же 1863 г. «он стал предметом толков – но только в одном известном тоне; это было почти об- личение открываемой повсюду “польской интриги”»1219. Как видим, в своих рассуждениях А.Н. Пыпин был не вполне последователен. Настаивая на «со- всем недавнем» возникновении польского вопроса в русском обществе, он в то же время говорил об этом самом вопросе как об уже наличествовавшем до вос- станий (если для печати вопрос был «почти абсолютно закрыт», то фраза явно подразумевает, что в неподцензурном виде таковой присутствовал и т.д.). Как

1217 Карамзин Н.М. О древней и новой России. М., 2002. С. 436 .

1218 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 2 С. 701

1219 Там же. С. 704.

бы то ни было, сам материал заставлял ученого в своих рассуждениях о поль- ском вопросе обращаться к людям и событиям первой половины XIX века, в ча- стности – к откликам на восстание 1830–1831 гг. Так, в февральской части своей статьи Пыпин вспоминает стихотворения Пушкина, Жуковского, Вяземского, Тютчева начала 1830-х годов. Действительно, из контекста рассуждений о поль- ском вопросе трудно изъять, скажем, оду «Клеветникам России».

Нельзя не подчеркнуть, что в характеристике позиции Пушкина лишний раз проявил себя аналитический дар Пыпина-историка, компенсирующий, мож- но сказать, изъяны его исходной идеи относительно позднего появления поль- ского вопроса в русском обществе. «Пушкин высказал свое настроение, мысли своего круга и общества в известных стихотворениях 1831 года», – пишет он, очевидно, не считая, что «точка зрения» поэта «указывалась действиями прави- тельства», и таким образом расходясь с собственной, нами уже цитируемой, общей формулой.

Персонажи пыпинской статьи, – а это М.П. Погодин, В.Г. Белинский, Н.И. Тургенев, Ю.Ф. Самарин, А.С. Хомяков, А.И. Герцен, А.Ф. Гильфердинг, Н.Я. Данилевский, А.С. Будилович и другие, – как бы сами собой группировались в два противостоящих лагеря. Отбор анализируемых произведений, равно как и избранный Пыпиным поворот темы показывали, что в центре авторского за- мысла стоит сюжет, давно не сходивший со страниц российской периодики, – идейная борьба между западниками и славянофилами. При этом последним – вместе с близкими к ним по духу М.П. Погодиным, Н.И. Костомаровым, П.А. Кулишом – уделялось заметно больше внимания. Объяснить это можно тем, что у автора были свои давние счеты со славянофильством и потому он не жалел места на полемику. Не исключено, учитывалось и соотношение сил в русской литературе, где западничество – и в особенности та его разновидность, что сим- патизировала освободительному движению поляков, были представлены замет- но слабее. Наконец, Пыпину, в ту пору фактическому руководителю «Вестника Европы», приходилось соблюдать осторожность и не дразнить цензуру – не удивительно, что о А.И. Герцене в статье сказано лишь несколько слов, зато,

как подчеркивает В.А. Китаев1220, это были слова о допущенных им «недоразу- мениях и ошибках» в польском вопросе. Вообще, по мнению современного ис- следователя, после выступления поляков в 1863 году «публицисты «Вестника Европы» были /…/ единодушны в осуждении повстанцев и их союзника Герце- на», что же касается позиции журнала в целом, то в нем «выстраивалась аргу- ментация, которая должна была развеять всякие сомнения относительно право- ты России, решительно подавившей мятеж»1221.

Появление статьи Пыпина возбудило едва ли не всеобщее волнение. Часть

читателей восприняла статью как очередную атаку на славянофильство. Во вся- ком случае, так понял намерения автора Ф.М. Достоевский, прочтя первые две части «Польского вопроса». В августовском – единственном появившемся за весь 1880 год – выпуске «Дневника писателя» он, нелицеприятно пройдясь по адресу отщепенцев-западников и распространяемых ими выдумок, привел при- мер: «Уже было заявлено в одном издании, со всем свойственным ему остро- умием, что цель славянофилов – это перекрестить всю Европу в правосла-

вие»1222.

Комментаторам не составило труда установить, что выпад был адресован А.Н. Пыпину, в котором Достоевский с давних пор видел чуть ли не главного своего идейного противника. Поводом для выпада великому писателю на этот раз послужило довольно безобидное замечание во второй, апрельской части рассматриваемой здесь статьи, – замечание насчет Ю.Ф. Самарина. Тот в свое время, еще в 1863 г., заявлял в статье «Современный объем польского вопроса», что разрешение вопроса «немыслимо без коренного, духовного их (поляков. – Л.А.) возрождения», а Пыпин этой его фразе дал свое толкование: «другими

словами – без обращения их в православие»1223. Стоит добавить, что как раз к

Самарину, убежденному в том, что «глубокая несовместимость и непримири- мость латинства с славянством доказана историческим опытом веков», и пото- му воспринимавшему Польшу как «острый клин, вогнанный Латинством в са-

1220 Китаев В.А. Либеральная мысль в России (1860-1880 гг.). Саратов, 2004. С. 231.

1221 Там же.

1222 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Т. 26. Л., 1984. С. 136.

1223 Самарин Ю.Ф. Современный объем польского вопроса... С. 344; Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 4. С. 702.

мую сердцевину славянского мира с целью расколоть его в щепы»1224, ученый относился достаточно уважительно – в отличие, к примеру, от близкого к славя- нофильству М.П. Погодина, которому он в первой, февральской части статьи посвятил немало страниц, пестрящих уничижительным выпадами и замечания- ми.

Разбирая предлагаемые публицистами варианты будущего Польши, А.Н. Пыпин подверг резкой критике позднеславянофильские по своему характеру рассуждения Н.Я. Данилевского. Тот, как известно, мечтая о всеславянском союзе, изначально оставлял поляков за его порогом и считал необходимым под- вергнуть их своего рода «очистительной» процедуре, прежде чем допустить в союз. Данилевский в своей теории признавал возможность сохранения польской национальности как таковой, но, при условии, что она будет, – как передает его слова А.Н. Пыпин, – «очищенной продолжительным русским влиянием от при-

ставших к ней зловредных, искажающих ее примесей»1225. После этого Польша,

по его мнению, якобы «станет, подобно всем славянам, дружественным това- рищем и пособником русскому народу в великом общеславянском деле, приоб- ретая и для себя все большую и большую самостоятельность». Однако тут же подчеркивалось, что «эта счастливая судьба может открыться для Польши и по- ляков не иначе, как при посредстве всеславянской федерации»1226. Понятно, что ни Данилевского, ни его единомышленников не интересовало отношение самих поляков к процессу предполагаемого «очищения».

Пыпин не без сарказма резюмировал, что Данилевский, очистив и исправив Польшу, – эту «исконную изменницу славянства, в конце концов желает ей бла- гополучного национального существования в недрах всеславянского союза»1227. Критиком было показано, что предлагаемое Польше вхождение в «содружество славян» по существу явилось бы со стороны России ни чем иным, как превен- тивной мерой. В подтверждение тому Пыпин сослался на пояснения, какие дает сам Данилевский, рассуждая о месте и роли Польши в союзе: после вхождения

1224 Самарин Ю.Ф. Современный объем польского вопроса... С. 333.

1225 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 5. С. 257

1226 Цит. по: Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн.5. С. 257

1227 Пыпин А.Н. Польский вопрос... Кн. 5. С. 257

Польши в союз «всякое действие ее против России было бы действием не про- тив нее только, а против всего славянства (одну из составных частей которого она сама бы и составляла)». Иными словами, такие действия, по мнению автора

«России и Европы», квалифицировались бы как измена «против самой себя»1228.

Известно, что во главе славянского союза Данилевский видел Россию, но, как подчеркивает Пыпин, также «было очень известно, что новейшая история России политическая и многие явления в ее внутреннем общественном развитии далеко не отвечали или совсем противоречили тому понятию о ней, как о силь- нейшей представительнице славянства и неевропейского культурного типа»1229. В подтверждение своих слов А.Н. Пыпин сослался на А.С. Будиловича, ревно- стного панслависта и вообще человека отнюдь не либерального образа мыслей, который, тем не менее, признавал, что Россия «далеко не доразвилась» до того

«политического водительства», которое она может «принять со временем»1230.

По словам Пыпина, Данилевский, сам «очень хорошо это видит», но объяснение тому находит довольно неожиданное: «/…/ если Россия не исполнила своего на- значения, то виновата была Европа и происшедшее от нее “европейнича- нье”»1231.

По поводу столь увлекшего воображение Н.Я. Данилевского союза в статье

было сказано довольно четко: «/…/ вопрос не об эфемерном, а о более сущест- венном соединении, – за которое как раз ратовал Данилевский, – так еще темен, что приниматься прямо за “положительные средства” было бы чистым ребяче- ством, или нелепой и опасной затеей»1232. С точки зрения состояния русско- польского диалога, такого рода уверенное заявление Пыпина не может радо- вать, зато, дает основание предположить, что заявление это более или менее адекватно отражало степень готовности обеих сторон налаживать этот диалог, вне зависимости от его форм.

Вообще-то А.Н. Пыпину приходилось отстаивать столь очевидную, каза- лось бы, мысль: «что “поляк” не есть непременно и не должен быть трактован

1228 Там же

1229 Там же.

1230 Там же. С. 265

1231 Там же. С. 257.

1232 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 5. С. 258.

как “враг”; что наше отношение к полякам, так или иначе тягостно и ненор- мально, и что очень желательно было бы найти средства жить с ними в более мирных отношениях, чем нынешние; что это все-таки “славянские братья”; что система обрусения, ныне действующая, имеет много неудовлетворительно- го»1233.

А.Н. Пыпин решительно осуждал проповедуемую В.И. Ламанским (с его,

как выражается автор, «панславистским патриотизмом»1234) идею обрусения как едва ли не единственное условие примирения между Польшей и Россией. И его позицию здесь, в конечном счете, определяла даже не принадлежность к лагерю славянофилов или лагерю западников. Ведь даже такой противник последних, как А.С. Будилович по данному поводу высказался в том смысле, что «лучше даже потерять (курсив в оригинале. – Л.А.) Польшу, чем насильственно ее об- русить (курсив в оригинале. – Л.А.)»1235.

Но какие условия так называемого примирения, какое решение – пусть в

будущем – польского вопроса виделось самому А.Н. Пыпину? Заявив, что «мы предпочитаем мнение, высказанное также славянофильским писателем (ранее нами упомянутое), что мы должны стараться сохранить польскую националь- ность» (вспомним, что именно так формулировал свою мысль Н.Я. Данилев- ский), он оговорил, что к старанию этому следует прибавить помощь «русской жизни и литературы», которые «при свободном действительно /.../ славянско- братском отношении к родственному племени – могли бы, по нашему глубоко- му убеждению, много помочь трудному делу их национального самосознания, и, в конце концов, могло бы основаться мирное и крепко утвержденное взаим- ным доверием сожительство (подчеркнуто нами. – Л.А.), которое могло бы

стать великим фактором в истории славянства»1236. Казалось бы, признание Пы-

пиным права поляков на борьбу за национальную независимость предполагает и признание ведения этой борьбы, как говорится, до победного конца. Однако,

1233 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 11. С. 300.

1234 Воистину, панславизм В.И. Ламанского не оставлял равнодушными ни его современников, ни ны- нешнее поколение историков. По поводу В.И. Ламанского, читаем, например, у М.Д. Долбилова лако-

ничную характеристику: «…в 1866 г. филолог и историк панславистского направления, доцент Петер-

бургского университета…» – Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера… С. 135.

1235 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 5. С. 268.

1236 Пыпин А.Н. Польский вопрос… Кн. 11. С. 306

похоже, что он не помышлял о Польше вне России – об этом как будто свиде- тельствует его заявление: «В славянстве подобное отношение России к Польше несомненно произвело бы могущественное впечатление: оно создало бы впер- вые справедливое сознание единства, пробудило бы самобытную энергию в культурной и всякой другой борьбе с германством, в которой до сих пор сла-

вянство только уступало»1237. Переключаясь таким образом с собственно поль-

ского вопроса на общие рассуждения о взаимоотношениях славянства с герман- ским миром, Пыпин по существу поддерживает излюбленную славянофильскую идею.

Открывающиеся при этом перспективы для России он комментирует сле- дующим образом: «Такая постановка вопроса была бы и нашим собственным интересом, гораздо более широким, нежели “обрусение”, и более достойным великого народа»1238. Нельзя не обратить внимания на само притяжательное ме- стоимение, каким автор сопровождает слово «Польша» в заключительных стро- ках своей статьи: «Наша Польша» (подчеркнуто нами. – Л.А.) стала бы действи- тельным центром польского племени»1239. Использование Пыпиным такого сло- восочетания лишний раз показывает, что восприятие польского вопроса в рус- ской литературе (и, соответственно, в русском обществе) не так уж сильно из- менилось с тех пор, когда суждения о нем стали более или менее свободными.

Однако степень этой свободы вскоре заметно пойдет на убыль. Это сполна ощутит не только А.Н. Пыпин. Наступившая с воцарением Александра III поли- тическая реакция благоприятствовала появлению трудов, проникнутых велико- державным духом. Один из видных проводников правительственной политики в тогдашней прессе М.Н. Катков, на страницах «Московских ведомостей» кото- рого (выходивших, как известно, как раз с января 1863 г.) широко освещался

1237 Там же. С. 307. – То, о чем здесь пишет А.Н. Пыпин, отчасти напоминает ситуацию с отношениями, сложившимися между декабристами и членами Польского патриотического общества. Как известно, согласно «Русской правде» Пестеля, Польша должна была обрести независимость. Однако предоставле- ние Польше (в будущем) независимости было оговорено рядом прописанных в «Русской Правде» усло- вий (помимо само собой разумеющегося тесного русско-польского союза»), – условий, одно из которых предусматривало, что «верховная власть должна быть устроена в Польше одинаковым образом как и в России». – Цит. по: Медведская Л.А. Южное общество декабристов и Польское патриотическое общест- во // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 301–302.

1238 Там же.

1239 Там же.

польский вопрос, за прошедшие десятилетия превратился поистине «в “идеоло- га самодержавия”, /…/ самодержавия прямолинейного, неуступчивого, дикта- торского, /…/ самодержавия в той его форме, какую оно приняло при Александ- ре III»1240. К тому же не дремала цензура, пресекая всякие попытки выйти за границы дозволенного. Обстановка в стране ощутимо сказывалась и на состоя- нии полонистики.

Среди новинок российской исторической литературы на польские темы, вышедших в 1880-е годы, было немало продиктованных политической конъ- юнктурой, – а нередко, к тому же, откровенно дилетантских – однодневок. Со- ответствующим образом освещались давно ставшие знаковыми события Но- ябрьского и Январского восстаний. Тематику эту активно эксплуатировали по- клонники самодержавия, восполнявшие нехватку профессионализма избытком ультрапатриотического пафоса. Встречались и солидные труды – к примеру, монография известного военного историка Александра Казимировича Пузырев- ского (1845–1904) «Польско-русская война 1831 г.» (СПб., 1886). Второе, как отмечено на титульном листе, «переработанное, исправленное и дополненное» издание выйдет в Петербурге в 1890 г., а за два года до того книга А.К. Пузы-

ревского вышла в Варшаве1241.

Монография, в основу которой был положен широкий круг источников (их краткую и четкую характеристику А.К. Пузыревский приводит в Предисловии к книге), представляет несомненный интерес с точки зрения понимания того, как воспринимался польский вопрос в военных кругах. Автор сразу предупреждал читателей, что его «труд в значительной степени приспособлен /…/ к требова- ниям /…/ академических слушателей», поскольку «кампания 1831 года включе- на в курс преподавания в Николаевской академии Генерального штаба», что же касается «политической стороны восстания», как выражался автор, то он обра- щался к ней «довольно кратко и /…/ то лишь настолько, насколько это необхо-

димо для выяснения хода военных действий»1242. К тому же, как считал Пузы-

1240 Чернуха В.Г. Правительственная политика в отношении печати 60–70-е годы XIX века. Л., 1989. С. 152.

1241 Puzyrewski A.K. Wojna polsko-rosyjska 1831 roku. Warszawa, 1888.

1242 Пузыревский А.К. Польско-русская война 1831 г. Т. 1–2. СПб., 1890. Т. 1. С. II.

ревский, политическая история восстания имеет «свою обширную литературу и уже в достаточной степени выяснена»1243.

Зато он прямо заявлял, что «Изучение “Польско-русской кампании 1831 года” поучительно для русского офицера как в теоретическом, так и в практиче- ском отношениях», поскольку, на его взгляд, «не многие войны отличаются та- ким необыкновенным разнообразием операций». Размышляя над вопросом, ка- кие силы тогда, в 1831 году, столкнулись на поле боя, он констатировал, что, с одной стороны, находилось «обширное, могущественное государство, обла- дающее громадным запасом личных и материальных средств, и выдвигает на театр войны сильную, могучую, прекрасно организованную и с блистательными боевыми традициями армию», а, с другой, «относительно слабая, с небольшими средствами и вооруженной силой страна, в увлечении ложной, неосуществимой политической идеей, решается тоже взяться за меч и напрягает все усилия для

достижения поставленной себе цели»1244.

Что примечательно, автор лишь эпизодически, буквально мимоходом ска- зав: «в увлечении ложной, неосуществимой политической идеей», – воспользо- вался стереотипным, по сути, выражением, оценивая мотивы вступления поля- ков в борьбу с Россией. Он будто сам до конца не мог понять, как эта борьба, не только исход которой, «казалось бы, несомненен, но и самый ход кампании должен представляться в виде победоносного шествия несравненно сильнейше- го», продолжалась на протяжении восьми (по счету автора) месяцев. Больше то- го, Пузыревский вынужден был признать, что поначалу удача поочередно улы- балась то одной, то другой стороне и успех «однажды как будто даже реши- тельно склоняется в пользу слабейшего, не только наносящего чувствительные удары своему противнику, но даже решительно захватывающего инициативу в

свои руки»1245.

Отдавая должное русской армии – «сильная, могучая, прекрасно организо- ванная и с блистательными боевыми традициями», – он не закрывал, что назы- вается, глаза на причины не слишком удачной (по крайней мере, на первых по-

1243 Там же.

1244 Там же. С. I.

1245 Пузыревский А.К. Польско-русская война… Т. 1. С. I.

рах) русской операции 1831 года. По-военному четко он перечисляет все эти причины: «разброска русской армии на обширной территории нашего отечест- ва, внезапность для нее войны, плохое устройство продовольственной части, пренебрежительное отношение к врагу и некоторые стратегические ошибки русского главнокомандующего»1246. Признав «пренебрежительное отношение к врагу» одной из причин начальных поражений русской армии, автор уже здесь – пусть косвенным образом – высоко оценивает действия поляков. И, надо ска- зать, Пузыревский, знаток военного дела и военной истории, вообще не поску- пился на высокие оценки противника, оставив в стороне политические вопросы.

Им безоговорочно признаны «прекрасные боевые качества польской армии, не- обыкновенное воодушевление, охватившее поляков, отдавших в распоряжение своего правительства огромные личные и материальные средства, и необычай- ная энергия революционного правления (особенно после Хлопицкого) в разви- тии вооруженной силы»1247.

Заметим, что примерно в том же, – пожалуй, весьма благожелательном, –

ключе в свое время отозвался о начальных действиях поляков-повстанцев в своих «Воспоминаниях о польской войне 1831 года» один из участников рус- ской военной кампании, Д.В. Давыдов. Автор «Воспоминаний…», несмотря на то, что Пузыревский назвал его «ненадежным рассказчиком об этой войне»1248, тем не менее, в своих оценках во многом совпал с автором монографического исследования «Польско-русская война…», так, в частности, сформулировав свое впечатлении о первом этапе польско-русского противостояния. «И под- линно, нельзя не удивляться, как, немедленно по восстании Польши, 54-х мил- лионному народонаселению не покорить было четырех миллионное население,

или армии, состоящей почти из миллиона воинов, не победить армию, состояв- шую едва из тридцати тысяч человек. /…/ При внимательном и чуждом при- страстия рассмотрении, мы видим, что Царство Польское, заключенное в тес- ных пределах, имело все военные средства свои под рукою, следовательно было готово к военным действиям вскоре по выступлении войск наших из Царства».

1246 Там же.

1247 Там же.

1248 Пузыревский А.К. Польско-русская война 1831 г. С. Х.

Давыдов принимает едва ли не оправдательный тон, когда разъясняет читате- лям, что «Россия же нуждалась по крайней мере в двухмесячном сроке, чтобы сосредоточить на границах царства небольшую часть своих военных сил и все необходимые для ведения войны принадлежности»1249…

…Если сопоставить высказывания Пузыревского о поляках в Предисловии

к его монографии (где автор говорил, в первую очередь, как человек военный) и чуть позже – в первой главе (которая называется «До начала военных дейст- вий»), получится любопытная картина. Дотоле свободный от принятых в нашей литературе штампов, он, когда речь заходила о Речи Посполитой, о русско- польских взаимоотношениях, предпочел идти по проторенной колее, в полной мере отдавая дань стереотипному восприятию истории Польши. Весьма показа- тельны в этом смысле уже первые строки: «Тремя разделами Польши, в конце XVIII века, было прекращено ее самостоятельное существование; роковой при- говор истории подвел итог вековой борьбы двух славянских народов, воспитан-

ных на различных религиозных и государственных началах»1250.

В Предисловии к своему труду Пузыревскому уже доводилось констатиро- вать, что политическая сторона дела имеет «свою обширную литературу и уже в достаточной степени выяснена» и потому он не собирается на ней останавли- ваться. Однако отказать себе в том, чтобы не повторить уже давно известные в литературе характеристики, касающиеся Польши, он не смог. Заявив, что «бли- жайшая соседка запада, Польша отчасти усвоила себе образованность и полити- ческие идеи своих соседей»1251, автор напоминал читателям, что затем она от- клонилась от того курса, которым пошли западные народы, когда они «от фео- дальных форм государственного устройства переходят к началам единодержа-

вия и прочной организации центральной власти». После утверждения «прочной организации центральной власти» в западных странах «в общественном устрой- стве средний и низший классы общества выдвигаются постепенно на активное

1249 Давыдов Д.В. Воспоминания о польской войне 1831 года // Записки партизана Дениса Давыдова… С. 88. Заметим, что публикация «Записок…» в «Русской старине» начинается с иных рассуждений, что лишний раз может служить в пользу справедливости догадки о том, что лондонское издание либо со- кращенное, либо осуществлено по иному, нежели журнальное издание, списку, каковых ходило немало (об этом говорится и в предисловии к журнальной публикации).

1250 Пузыревский А.К. Польско-русская война… Т. 1. С. 1.

1251 Там же. С. 1.

историческое поприще, или, по крайней мере, уравниваются в гражданских пра- вах с высшим слоем»1252.

Но характерно, что автор и не пытался сопоставить происходившие соци- альные сдвиги на Западе с тем, что происходило в России, где было бы затруд- нительно обнаружить «уравнение в гражданских правах с высшим обществом среднего и низшего классов». Правда, чуть позже Пузыревский скажет, что Рос- сию мы видим «развивающейся на началах демократических и монархических и воспитанной в религиозных верованиях православия»1253, но читателям остается теряться в догадках, о каких демократических началах идет речь…

Так или иначе, в том, что касалось предыстории конфликта 1830-х годов, для Пузыревского главным был вывод: «Польша остается при старых формах государственного устройства и общественных отношений, и на этой почве вы- рабатывает себе беспримерные политические учреждения, будучи в одно время и королевством с избирательным, во главе королем, не пользующимся вовсе ко- ролевскою властью, и республикой без республиканских учреждений»1254. Он был убежден (и не был одинок в этом своем убеждении), что «Польша ко вре- мени разделов представляется болезненным организмом, не заключавшим в се- бе достаточной энергии для борьбы со внешними неблагоприятиями, крайне

тяжелыми условиями политической обстановки…». Он отдавал себе отчет в том, что «в коренных условиях исторического существования обоих народов, а равно в их взаимном территориальном положении, таились издавна элементы неизбежной борьбы», и также не мог не признать, что «последняя для России была далеко не легкой»1255.

Итоги борьбы были им резюмированы следующим образом: «но русский

народ оказался достаточно мощным в самом себе, чтобы отстоять свое полити- ческой существование, а затем, направляемый единой волей своих государей, перешел уже, в видах прочнейшего своего обеспечения и национального объе- динения, к наступательным действиям, окончившимся по инициативе Фридриха

1252 Там же. С. 2.

1253 Там же. С. 2.

1254 Пузыревский А.К. Польско-русская война… Т. 1. С. 2.

1255 Там же. С. 2.

Великого, разделом Польши»1256. Обращает на себя внимание трактовка, какую дает А.К. Пузыревский происшедшей в конце XVIII столетия польской катаст- рофе. Ему было хорошо известно, что «Польша времен раздела, в поисках за иноземною помощью, в жалобах на коварство соседей, в проклятиях их алчно- сти пала под ударами своих врагов, которых считала единственными виновни- ками своей трагической судьбы», но при этом он подчеркивает, что соседи

«воспользовались лишь благоприятной для них политической обстановкой». И при этом добавляет – «подобно самой Польше более древних времен»1257. Иными словами, автор отнюдь не склонен оставлять в тени трезвую геополити- ческую мотивацию разделов Речи Посполитой, даже предпочитая выдвигать ее на первый план. В то же время, отметив прегрешения Польши перед историей и перед самой собой, Пузыревский признавал, что «нельзя было рассчитывать уничтожить в умах поляков воспоминание об их некогда блестящем прошлом, о могуществе обширного, многолюдного государства, о национальной их сла- ве»1258…

Вообще в полонистике последних двух десятилетий XIX в. давние взаимо-

отношения России со своим западным соседом, события в средневековой Польше и Речи Посполитой не были обойдены вниманием – как любителей, так и специалистов. К числу содержательных, до сих пор не выпавших из научного оборота исследований, бесспорно, принадлежит магистерская диссертация

«Взаимные отношения Руси и Польши до половины XIV в.: Ч. I – Русь и Поль- ша до конца XII в.» (Киев, 1884) Ивана Андреевича Линниченко (1857–1926), в 1879 г. окончившего историко-филологический факультет Университета св. Владимира и оставленного для приготовления к профессорскому званию. Позже он занимался главным образом историей Украины, работая в архивах Москвы, Варшавы, Кракова и др. Но, случалось, касался и польской темы (Брачные раз- воды в древней Польше и Юго-Западной Руси // Юридический вестник, 1890, № 12). Со знанием дела, с привлечением ранее неизвестных материалов – и вместе с тем достаточно тенденциозно – разрабатывал этноконфессиональную пробле-

1256 Там же.

1257 Там же.

1258 Пузыревский А.К. Польско-русская война… Т. 1. С. 3.

матику профессор Петербургской духовной академии Илларион Алексеевич Чистович (1828–1898). К опубликованной им небольшой монографии «Дисси- дентский вопрос в Польше в первой половине ХVIII в.» (СПб., 1880)1259 в из- вестной степени примыкал вышедший вскоре его же «Очерк истории западно- русской церкви» (СПб., 1882–1884. Ч. 1–2).

Обостренный общественный интерес к предпосылкам и результатам кре- стьянской реформы в Царстве Польском и вообще к аграрной тематике – вместе с обыкновением поклонников екатерининской политики подчеркнуто ссылаться на бедственное положение простонародья под владычеством польских панов – способствовали появлению в те же 1880-е годы новых работ по истории поль- ского крестьянства. Среди них выделяется исследование «Крестьянский вопрос в Польше в эпоху разделов» Вениамина Александровича Мякотина (1867–1937), опубликованное в виде четвертого выпуска издаваемой Н.И. Кареевым серии

«Из истории европейских народов» (СПб., 1889).

Имеющуюся литературу по польской аграрной истории В.А. Мякотин не без оснований оценил невысоко, без обиняков назвав, например, сочинение И.Л. Горемыкина «Очерки истории крестьян в Польше» (1869) компиляцией. «Перед тем, кто захотел бы заняться историей польских крестьян, – считал молодой ис- следователь, – расстилается, таким образом, громадное почти необработанное

поле, лишь в некоторых местах тронутое плугом научного исследования»1260.

Однако предметом своей работы он избрал не само состояние польской деревни накануне падения Речи Посполитой, не положение кметей и других категорий крестьянства, а «крестьянский вопрос», – как он дебатировался, решался пуб- лицистами. Исследователя прельстило то обстоятельство, что накал политиче- ских страстей в последней трети XVIII в. породил обширную полемическую ли- тературу. Обзор касавшихся крестьянской тематики памфлетов, открывавшийся разбором сочинений Мабли и Руссо, включал у Мякотина 84 позиции, не считая статей в варшавском журнале «Монитор» и других периодических изданиях.

1259 Примечательно, что, говоря о защите прав православных в Речи Посполитой и давней истории изу- чения этой проблемы в историографии, автор одной из новейших монографий отсылает читателя един- ственно к книге И.А. Чистовича. – См.: Анисимов М.Ю. Семилетняя война и российская дипломатия в 1756–1763 гг. М., 2014. С. 383.

1260 Мякотин В.А. Крестьянский вопрос в Польше в эпоху ее разделов. СПб., 1889. С. 5.

Правда, только чуть больше трети из названных в обзоре брошюр историк, по его собственному признанию, увидел собственными глазами; в большинстве случаев он поневоле полагался на сведения из старых и новых исторических трудов. В недолгом времени Мякотин приобретет известность как публицист либерально-народнического направления и историк Украины (Прикрепление крестьянства левобережной Малороссии в ХVIII в. // Русское богатство. 1895. № 2–4 и др.). Если он впоследствии и обращался к польской проблематике, то главным образом под углом зрения украинско-польских контактов XVIII–XIX вв. Его научно-популярный очерк «Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность» (СПб., 1891), написанный для «Биографической библиотеки» Ф. Павленкова, отличало настойчивое желание изобразить поэта мистиком, чуж- дым освободительному движению.

Тому, что 1880-е годы существенным образом пополнили отечественную полонистику, в немалой мере содействовало углубление связей между русской и польской исторической наукой. Одним из эпизодов такого сближения стал выход второго тома «Истории славянских литератур» А.Н. Пыпина и В.Д. Спа- совича (СПб., 1881), где примерно половину объема занял написанный Спасо- вичем большой раздел, посвященный Польше.

О петербургском поляке Владимире Даниловиче Спасовиче (1829–1906)1261

ранее уже упоминалось как о публикаторе – в переводе с латыни на польский –

«Восьми книг бескоролевья» Св. Ожельского (1856). В молодые годы он, поми- мо прочего, помогал Ю. Огрызко при переиздании восьмитомного свода поль- ских законодательных актов (см. гл. 2). За прошедшую с тех пор четверть века он стал преуспевающим столичным адвокатом, приобрел известность как жур- налист либерального направления, активный деятель петербургской Полонии. Убежденный приверженец теории «органического труда» и ugodowiec, т.е. сто- ронник примирения поляков с русскими, Спасович в своей общественно- политической и литературной деятельности исходил из того, что знакомство русского читателя с польской культурой поможет преодолеть взаимные преду- беждения двух народов.

1261 СДР… словарь. С. 316.

Еще в 1850-е годы он близко сошелся с А.П. Пыпиным. В 1865 г. они со- обща выпустили уже упоминавшийся «Обзор истории славянских литератур», где на долю Спасовича пришлась польская часть. Написанный с либеральных позиций, по существу достаточно безобидный, краткий «Обзор…» вызвал на- падки со стороны консерваторов славянофильского толка, которые усмотрели там подрыв устоев и полонофильскую пропаганду. Берясь за подготовку нового, сильно расширенного варианта книги, соавторы сознавали, что реакция будет еще более жесткой. Ожидания оправдались.

Показателен темпераментный отклик Михаила Осиповича Кояловича (1828–1891), профессора Петербургской духовной академии, знатока церковной истории западнорусских земель, пребывших под властью Речи Посполитой1262. В эрудиции ему никак не откажешь, но, свято веря в гибельность для славян за- падной цивилизации, он в своих исторических сочинениях и в злободневной публицистике почти с маниакальным упорством изобличал либералов, а осо- бенно поляков – в коварных замыслах. Выход своим чувствам Коялович дал и в фундаментальной, во многом для него итоговой монографии «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям» (первое издание – СПб., 1884). Впрочем, реакция на выход самой «Истории русского

самосознания» была также достаточно бурной, но уже с противоположной сто- роны. Рецензенты комментировали уже само название книги. Н.И. Костомаров, к примеру, не без сарказма писал, что «название /…/ книги до такой степени мудреное и простым смертным неудобовразумительное, что надобно пожалеть, зачем автор на заглавном листе не поместил комментария к измышленному им названию»1263. Содержательная сторона труда также была воспринята скептиче- ски. Так, по мнению Д.А. Корсакова, «книга г. Кояловича является памфлетом, в котором автор пользуется трудами и воззрениями русских историков лишь как средством для доказательства своих собственных произвольных воззрений на прошлое и настоящее русского народа»1264.

1262 См., напр.: Коялович М.О. История воссоединения западнорусских униатов старых времен. СПб., 1873.

1263 Костомаров Н.И. По поводу книги М.О. Кояловича: История русского самосознания по историче- ским памятникам и научным сочинениям // Вестник Европы. 1885. Кн. 4. С. 867.

1264 Исторический вестник. 1885. Т. 19. С. 685.

Более нейтрально отозвался о труде Кояловича К.Н. Бестужев-Рюмин, при- знавший, что «известный своими почтенными трудами по истории Западной Руси и тщательным изданием памятников русской старины профессор М.О. Коялович предпринял замечательный труд»1265. Хотя и этот рецензент, в конце концов, позволил себе отпустить шпильку – в частности, по поводу высказанно- го Кояловичем взгляда на до-татарскую Русь, сочтя, что «взгляд этот отличается некоторым чересчур розовым цветом, будто когда-либо было время, когда мо- лочные реки текли в кисельных берегах»1266.

Пожалуй, одна из самых едких рецензий появилась на страницах «Вестни- ка Европы», где автор – «Л.С.», дал волю иронии и скепсису. По всему было видно, что ему претит книга автора, который «принадлежит к числу тех немно- гих людей, которые имеют исключительную привилегию на обладание “чисто русскими” чувствами, воззрениями и особенностями, и с первых же страниц книги рекомендует себя истинно русским человеком». Рецензент решительно не желал примириться с тем, «что настоящее русское самосознание живет только в людях, подобных г. Кояловичу, высказывается тут во всей своей наглядной про- стоте», у которых «критика чужих взглядов упрощается до небывалой еще сте- пени; всякие возражения и доказательства становятся излишними /…/ Привычка смотреть на себя как на избранные сосуды благонамеренности, выражается у этих патриотов в огульном отрицании и заподозривании чувств людей, не со-

гласных с ними»1267.

Вообще, создается впечатление, что подобным ощущением – некоего, пусть не явного, размежевания в русском обществе на «чисто русских» и утра- тивших (либо не содержащих в себе) эту «чистоту», – была проникнуто русское общество в целом, и литературная среда в частности. Во всяком случае, будто на это указывают хотя бы слова К.Н. Леонтьева о М.О. Кояловиче – как «об од- ном весьма полезном и основательном русском человеке»1268. Разумеется, суж- дение Леонтьева – это лишь одно из суждений, одно из мнений. В скобках же

1265 ЖМНП. 1885. № 1. С. 95.

1266 Там же. С. 123.

1267 Вестник Европы. 1884. Кн. 12. С. 917, 918.

1268 Леонтьев К.Н. Православие и католицизм в Польше // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. Т. 2. М., 1886. С. 177.

отметим, сколь нелицеприятно о внутреннем состоянии русского общества ото- звался – за пять лет до появления «Истории русского самосознания…» М.О. Кояловича – А.Д. Градовский в статье 1879 г.: «Оглянитесь на Россию. В ней ”общества“ довольно, интеллигенции же почти нет. От этого мы и рассыпаны как песок морской, разбиты на сословия и классы, на города и сельские общест- ва, на дворянство и духовенство, без всякого центра единения, без действитель- ного понимания общественных целей и без умения вести какое бы то ни было общественное дело. Русская земля жаждет, как хлеба насущного, настоящих русских людей, которые умели и хотели бы говорить и действовать за всю зем-

лю /…/»1269. И вот теперь, казалось бы, появляется человек, который выступает

от имени «настоящих русских людей» и сам присваивает себе «привилегию на обладание “чисто русскими” чувствами». Пожалуй, такого рода восприятие рос- сийской действительности, какое обнаруживает Градовский, отчасти объясняет причины выпадов критиков против Кояловича – даже на уровне используемой им терминологии (кто есть «русский», «русские» и т.д.).

В полной мере демонстрируя остроту полемики между либералами и сла- вянофилами, автор рецензии язвительно замечал, что «особенно интересно встретиться с притязаниями славянофильства, когда оно выступает в простой и отчасти грубой форме, без всяких туманных прикрас»1270. Но главное, в чем уп- рекал Кояловича рецензент «Л.С.», так это то, что: «Никаких самостоятельных воззрений не проводится в сочинении г. Кояловича, но в нем особенно наглядно отражается пустота и сбивчивость так называемых славянофильских теорий. Выдавая себя за усердного славянофила, автор вынужден ограничиваться лишь беспорядочными вылазками против иноземцев и либералов»1271, да и, к тому же,

«встречаясь с каким-либо мнением, он не разбирает его сущности, а заботится

только о том, куда бы отнести его – к западничеству или славянофильству, к иноземщине или к российскому патриотизму. Некоторые исследования не под- ходят ни к одной из этих рубрик; тогда они помещаются “между славянофиль-

1269 Градовский А.Д. Задача русской молодежи // Градовский А.Д. Сочинения. СПб., 2001. С. 482.

1270 Вестник Европы. 1884. Кн. 12. С. 918.

1271 Там же. С. 924.

ством и западничеством” /…/ или же объявляются “странными по общим взгля- дам”, без всяких комментариев»1272…

Что касается самого М.О. Кояловича, то он придал своему отзыву о труде коллег фундаментальный характер, поместив в самом начале своего капиталь- ного труда подробный, занявший несколько страниц разбор «Истории славян- ских литератур». Причем, разбор этот больше походил на политический донос: книга, на взгляд Кояловича, «производит самое тяжелое впечатление и способна порождать чудовищные понятия, которые в ней отчасти и прямо проповедуют- ся»1273 и т.д. По поводу этого выпада Кояловича против создателей «Истории славянских литератур» высказался и один из рецензентов «Истории русского самосознания». «Невольно удивляешься, – писал Д.А. Корсаков, – неуместной (чтобы не сказать больше) выходке против А.Н. Пыпина и В.Д. Спасовича за их

историю славянских литератур. Г. Коялович упрекает их за якобы унижение ими русской и вообще славянской народности и упрекает их за то, что они, раз- решая, между прочим, некоторые вопросы по русской историографии, разре- шают их не в должном, по мнению г. Кояловича, смысле»1274. Рецензент «Вест- ника Европы», оценивая ситуацию, был по обыкновению более лаконичен и оп- ределенен: «Приемы дурной полемики, с полицейским оттенком, переносятся в литературу и даже в науку»1275.

Так, Пыпину, помимо прочего, Кояловичем был брошен упрек в том, что,

на словах выступая за равноправность всех славянских литератур, он на самом деле «стоит за всякое разделение славян и за самую эгоистическую их обособ- ленность». Ему инкриминировалось «преклонение перед западнославянской ли- тературой, в особенности перед польской»1276. Для Кояловича, понятно, прин- цип равноправия непременно включал в себя и признание хотя бы культурного, если не политического, верховенства России.

Особое неудовольствие строгого критика вызвал раздел, посвященный польской литературе. О писаниях Спасовича без обиняков было сказано, что

1272 Там же. С. 923.

1273 Коялович М.О. История русского самосознания. СПб., 1884. С. 5.

1274 Исторический вестник. 1885. Т. 19. С. 692.

1275 Вестник Европы. 1884. Кн. 12. С. 918.

1276 Коялович М.О. История русского самосознания. С. 5–6.

они «отличаются обычными, свойственными этому автору качествами, – красо- тою общих мыслей и фраз и поражающею фальшью самого дела, притом с тою особенною окраскою видимой гуманности и действительного фанатизма ко всему русскому, какие возможны только в ополячившемся русском западной России»1277. Этот автор, продолжал Коялович, «выставляет на вид народность и латинской иерархии в Польше, и польского шляхетства, /…/ постоянно показы- вает, как латинская культура Польши приобщала ее к мировой цивилизации Ев- ропы и как при этом развивалась польская народность нередко до всеславянско- го значения». Коялович был категорически не согласен с тем, что «латинство и

польская народность кладутся как основы дальнейшего развития Польши». Длинная цитата из Спасовича: «Не примиримы (и, вероятно, долго еще не при- мирятся) старые вражды; но можно отметить хотя зачатки невиданного явления: попыток примирения, идущих с обеих сторон, между двумя братьями, двумя историческими врагами – русской и польской национальностью, попыток, кото- рые нельзя не приветствовать», – понадобилась критику лишь для того, чтобы заключить: такое примирение между двумя братьями-народами, как его пони-

мает Спасович, «приветствовать не приходится»1278.

Что собой представлял вызвавший столь глубокое негодование текст Спа- совича? Остановимся лишь на одном, краеугольном для полонистики, вопросе – а именно на том, как автор характеризовал особенности государственного строя Речи Посполитой. Основной материал для суждений об этом дают те краткие характеристики состояния польского общества и государства, какие предваряли каждый из разделов, посвященных ходу литературного процесса.

Центральное место в рассуждениях Спасовича по поводу польской истории заняла шляхта и ее роль в становлении и развитии польской государственности. Такой подход к проблеме не был чем-то новым, но в литературе преобладали крайности: или роль шляхты идеализировалась (что особенно ощутимо у И. Ле- левеля), или, напротив, на шляхту возлагали вину за все свалившиеся на поля- ков беды, до разделов Речи Посполитой включительно – вторая тенденция была

1277 Там же. С. 6.

1278 Коялович М.О. История русского самосознания… С. 7–9.

свойственна русским историкам. Спасович же стремился как-то сбалансировать свет и тени «шляхетской республики». Нельзя сказать, что при этом он смог быть до конца объективным.

Не вступая в прямую полемику с С.М. Соловьевым и другими русскими историками, считавшими Речь Посполитую абсолютно нежизнеспособным по- литическим образованием, Спасович старался доказать, что в действительности дело обстояло далеко не так. Порядки в Речи Посполитой автору явно импони- ровали. Он не без гордости напоминал, что «сеймованием, системою парламен- таризма, развернувшегося в Польше с особою полнотою и последовательно- стью», поляки опередили англичан. Но автор не забывал, что рост политическо- го веса шляхты совершился «в ущерб всем другим составным частям общест- венного организма». По его словам, Польское государство – эта «монархия с аристократически-республиканскими учреждениями, с законами, в которых проведена была /…/ до последних крайностей идея почти беспредельной свобо- ды гражданина», – было повинно в том, что Польша не сумела остановить на- тиск немцев на восток и «стать твердою ногою на море Балтийском», а искала

распространения главным образом на востоке, в московско-русских землях1279.

Ранее, в «Обзоре…», автор ограничивался констатацией того факта, что в XVI столетии, «в так называемый период Сигизмундов /…/ шляхте удалось дос- тигнуть преобладания, превратить наследственный престол королей в избира- тельный, вроде федеративной республики, имеющей во главе весьма ограни- ченного в правах своих монарха»1280. Полтора десятилетия спустя, в «Истории славянских литератур» Спасович счел нужным добавить, что «слабая сторона этого строя заключалась в том, что настоящим народом была только шлях- та»1281, что только «шляхта ворочает всем: она имеет в руках местное земское самоуправление; она превратила королевскую власть в учреждение от себя за- висимое посредством избрания королей; она участвует во власти законодатель- ной с королем и сенатом посредством своих земских нунциев»1282. Впрочем, ос-

1279 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур. СПб., 1881. Т. 2. С. 449–450.

1280 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. Обзор истории славянских литератур. СПб., 1865. С. 363.

1281 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур… С. 450.

1282 Там же. С. 477.

торожный упрек тут же был уравновешен напоминанием о том, что «главную силу Польши составляла владеющая землею шляхта», и что именно она утвер- дила то политическое устройство, которое «при всей своей односторонности,

/…/ в высокой степени способствовало развитию личности и проявлению вели- ких гражданских доблестей»1283.

У Спасовича такого рода колебания в оценках шляхты и созданной ею формы государственности отнюдь не редкость. Если в одном месте он, как уже было отмечено, пишет, что в Польше «монархия, с аристократичеки- республиканскими учреждениями», по существу, оказалась несостоятельной в отстаивании как собственных интересов, так и интересов соседних славянских земель, то через несколько страниц будет заявлено, что в XVI столетии «шля- хетство было в полном цвету, без колючек и терний», и «при таком благосос-

тоянии материальном и при такой свободе политической»1284.

Дальнейшая эволюция шляхетской республики, естественно, рисовалась автору не столь оптимистично: «осуществив вполне свой идеал “золотой свобо- ды”, господствующий класс бросил якорь: ему не к чему было стремиться; не- подвижный консерватизм сделался господствующим настроением; общество окаменело, чуждаясь, как посягательств на свободу, всяких преобразований. /…/ Единогласие, как условие законности постановлений, парализовало государст-

венную власть» и пр.1285

Свойственная Спасовичу-историку известная непоследовательность в оценках людей, событий, государственных институтов ярче всего проявит себя, когда он перейдет к такой действительно противоречивой и до сих пор вызы- вающей споры фигуре, как Станислав Август Понятовский.

Должно быть, осознав, что излишне восславил «древнее испытанное знамя шляхетства и католицизма», Спасович во втором издании труда внес в образ Станислава Августа – и в общую характеристику Польши XVIII века – сущест- венные коррективы. Здесь уже воздается должное достоинствам последнего польского короля: «Станислав Август Понятовский был бесспорно один их об-

1283 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур … С. 478. 1284 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур … С. 480. 1285 Там же.

разованнейших философов XVIII в., притом человек несомненно благонамерен- ный, трудолюбивый и серьезно старавшийся сыграть с достоинством и наилуч- шим по возможности образом многотрудную роль польского короля». Хотя, в то же время, отмечено, что «деятельность его лишена была всяких нравствен- ных устоев, нравственной подкладки; отсутствовала та сила воли, которая за-

ставляет человека идти почти на невозможное»1286.

С пониманием и даже сочувствием говорилось, что «идти во главе новато- ров, навстречу последней катастрофе и призвать, в крайнем случае, даже рево- люционные элементы на национальную войну против соседей – он не мог по недостатку энергии в характере, по отсутствию смелого почина»1287. Больше того, действия Станислава Августа практически оправдываются: «Когда /…/ ис- черпаны были средства отклонить неизбежное событие, Станислав Август ми- рился с ним, умывая руки, принимал предлагаемое, проходил под иго требова- ний, как бы они для него унизительны ни были, и продолжал лицедействовать.

/…/ Не будь этой уступчивости, очень может быть, что уже в 1772 г. Польша была бы окончательно разделена»1288. Как любой пишущий об истории Польши, автор не прошел мимо вопроса о причинах гибели Речи Посполитой. Он, – и здесь расходясь с С.М. Соловьевым, – подчеркивал в 1865 г., что приписывать упадок Польши «стремлению шляхты к необузданной свободе, неумению сто- рониться с своим я перед требованиями общего блага»1289 – есть мнение крайне ошибочное и не выдерживающее «ни малейшей критики»1290. Этому своему убеждению историк не изменил и в книге 1881 г.

Бесспорно присутствующая в книге идеализация «шляхетской республики» естественно становилась поводом для критики со стороны Кояловича и его еди- номышленников. Они, похоже, не придавали значения тому обстоятельству, что в вопросах текущей политики объект их яростных нападок – В.Д. Спасович, придерживался весьма умеренных взглядов. Будучи убежденным сторонником так называемого органического труда, он прямо заявлял, что «на оба взрыва по-

1286 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур … С. 554.

1287 Там же. С. 554–555.

1288 Там же. С. 555.

1289 Соловьев С.М. История падения Польши. С. 412.

1290 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. Обзор славянских литератур… С. 422.

трачено непроизводительно множество живых сил, которые пригодились бы на иное дело»1291. Рискуя навлечь на себя негодование своих соотечественников, среди которых, как он знал, многие сохранили веру в повстанческие идеалы, он не без восхищения писал о «необыкновенной живучести национальности», ко- торая проявили себя в этих «вулканических взрывах». Тем не менее, взрывы эти представляют собой «весьма назидательный не только для народа польского, но и для всех других, пример того, как гибельны могут быть увлечения одним ис- ключительным и односторонним патриотизмом, если этому патриотизму при- носятся в жертву общечеловеческие интересы, справедливость, истина, цивили- зация»1292. Иными словами, Спасович, отстаивал позиции «угодовцев», принци- пы «органической работы», получившие широкое распространение в польском обществе после поражения Январского восстания1293. Он, проникнувшись но- выми идеями и явно стремясь учитывать русское общественное мнение, в то же самое время не раз на протяжении своего историко-литературоведческого труда

– вольно или невольно – отдал дань традиционным польским воззрениям, не удержавшись от идеализации старошляхетских порядков.

В целом общественно-политическая и научная позиция В.Д. Спасовича за- метно перекликалась с той, какую несколько лет спустя займет Н.И. Кареев, на- деявшийся с помощью исторической науки найти путь к примирению польского и русского народов. Заявление одного из авторов «Истории славянских литера- тур» о том, что «уразуметь роковую необходимость борьбы двух главнейших ветвей славянского племени может только тот, кто способен становиться мыс- ленно на точку зрения каждой из двух враждебно одна к другой относящихся

национальностей»1294 – лишнее тому подтверждение. Либеральная пресса, само

собой, восприняла труд Спасовича с пониманием. Интерес к нему проявили по- ляки. Год спустя его расширенный вариант выйдет по-польски под заглавием

«История польской литературы». Затем эту книгу переиздадут еще дважды1295.

1291 Там же. С. 456.

1292 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. Обзор славянских литератур… С. 456.

1293 Об этом см., напр.: Jaszczuk A. Spor pozytywistow z konserwatystami o przyszłość Polski. 1870–1903. Warszawa, 1986. S. 63–84, 273–283.

1294 Пыпин А.Н., Спасович В.Д. Обзор славянских литератур… С. 456.

1295 См., напр: Spasowicz Wł. Dzieje literatury polskiej. Wyd. trzecie. Krakow, 1891.

В укреплении российско-польских научных контактов важнейшую роль играл Варшавский университет. Властями он по-прежнему рассматривался как инструмент русификации. После первого марта 1881 г. политическая атмосфера в его стенах стала еще более душной. Но этим дело все же не исчерпывалось. В русской и польской литературе о Варшавском университете написано немало, насчет общей оценки его места в истории национальной культуры велись и ве- дутся споры1296. Не вдаваясь в разбор аргументации спорящих сторон, можно уверенно констатировать, что именно с Варшавой были связаны – как наблю- даемая тогда активизация русско-польских ученых контактов., так и самые зна- менательные явления в российской полонистике конца ХIХ века.

Не напрасно этому университету (возрожденному, напомним, российской администрацией в 1869 г.) в «Истории славяноведения…» Л.П. Лаптевой отве- дено полторы сотни страниц – больше, чем какому-либо другому из российских высших учебных заведений. Исследовательница собрала, обобщила массу све- дений о ряде работавших в Варшаве российских славистов (хотя в это число, к сожалению, не попал Н.Н. Любович). Но при характеристике положения дел на историко-филологическом факультете она по какой-то причине сочла нужным опереться на суждения В.В. Макушева – историка, который, по ее же словам, к Польше относился резко отрицательно, и на некоторые другие, не менее при- страстные, свидетельства.

В результате оценка состояния дел в Варшавском университете приобрела в «Истории славяноведения» несколько односторонний, утрированный харак- тер. Встречаемые в материалах упреки по адресу «высокомерной польско- шляхетской интеллигенции», в чьих традициях «была не только вражда к рус- ским за участие России в разделах Польши и подавление антирусских восста- ний, но и отголосок средневековой феодальной вольницы», исследовательница даже излагает от собственного имени1297. Странным образом рисуемая при этом

1296 См., напр: Польские профессора и студенты в университетах России (ХIХ – начало ХХ вв.). Варша- ва, 1995; Михальченко С.И. 1) Юридический факультет Варшавского университета. 1869–1917.: Крат- кий исторический очерк. Брянск, 2000; 2) Кафедры русской и всеобщей истории в Варшавском универ- ситете (1869–1915) // Философский век. История университетского образования в России и междуна- родные традиции Просвещения. СПб., 2005; и др.

1297 Лаптева Л.П. История славяноведения в России в ХХ в. М., 2005. С. 593

картина взаимного отчуждения поляков и русских расходится с приводимой – в другом месте той же «Истории славяноведения…»1298 – информацией Н.И. Ка- реева о его пребывании в Варшаве и о дружеских связях в польских ученых кругах. При этом Л.П. Лаптева сама же – с полным на то основанием – подчер- кивает, что воспоминания Кареева – «очень достоверные (чем они отличаются от многих произведений мемуарного жанра) и подтверждающиеся по содержа- нию другими источниками»1299.

В 1883 г. со смертью Макушева кафедру славянской филологии Варшав- ского университета возглавил приглашенный из Петербурга Константин Яков- левич Грот (1853–1934), известный главным образом своими студиями из исто- рии венгерско-моравских взаимоотношений в средние века1300, доцентом той же кафедры оставался Иосиф Иосифович Первольф, перебравшийся из Праги в Варшаву (1871 г.) по приглашению ректора тамошнего университета1301. Кафед- ру истории славянских законодательств (единственную кафедру такого рода в российских университетах) с 1873 г. занимал Федор Федорович Зигель (1845– 1921), также, как и Грот, ученик В.И. Ламанского, знаток правовых памятников южных славян. Проработал он там без малого полвека, вместе с Варшавским университетом перебравшись в 1915 г. в Ростов-на-Дону1302.

Все они в своих трудах, так или иначе, касались польской проблематики. Больше других ею интересовался И.И. Первольф, отведя полякам значительное место в трехтомной монографии «Славяне: Их взаимные отношения и связи» (Варшава, 1886–1893, вторую часть третьего тома автор не успел завершить, она будет издана К.Я. Гротом посмертно)1303. В ходе работы над книгой Первольф использовал архивные фонды Варшавы, Кракова, Познани, Львова, Вены и дру- гих городов. У А.Ф. Бычкова, директора Публичной библиотеки, были все ос-

1298 Там же. С. 483–484.

1299 Там же. С. 472.

1300 Лаптева Л.П. История славяноведения… С. 676–699; Ср. Славяноведение в дореволюционной Рос- сии… С. 136. С. 134–135.

1301 Лаптева Л.П. История славяноведения… С. 699–725; Ср. СДР… словарь. С. 263–264.

1302 Лаптева Л.П. История славяноведения… С. 376, 535, 695 и др.; Ср. СДР… словарь. С. 160–161; Лап- тева Л.П. К вопросу о русско-чешских научных контактах в конце ХIХ – начало ХХ вв. Ф.Ф. Зигель

(1845–1921) и Я. Челаковский (1846–1914) // Prospice sed respice: Проблемы славяноведения и медиеви- стики. СПб., 2009. С. 256–258.

1303 Первольф И.И. Славяне: Их взаимные отношения и связи. Т. 2. Варшава, 1888. С. 70–197.

нования еще до завершения работы варшавского ученого над своим капиталь- ным исследованием отметить, что «Рукописное отделение Императорской Пуб- личной библиотеки и Варшавский Главный архив доставили г. Первольфу бога- тые материалы для определения отношения Польши к Юго-Западной Руси»1304.

Демонстрирующий колоссальную эрудицию И.И. Первольфа, польский

раздел его капитального труда в концептуальном отношении, однако, особой новизной не отличался. В центре авторского внимания стоял треугольник поли- тических сил, каковой составляли Германия, Польша и Россия, где каждая из участниц с большим или меньшим успехом и на свой лад разыгрывала «славян- скую карту». Первольф не мог не признать, что в конфликте с Германией «”сла- вянская политика” Польши кончилась плачевно для нее самой и для западного славянства». Не преуспели поляки и на востоке: там «явилась другая более сильная представительница славянской политики, Москва, которая со временем вытеснила из всей юго-западной Руси вторгнувшуюся туда Польшу и переняла

от нее знамя освобождения южных славян»1305. Не комментируя, как Польша

пережила это «вытеснение» Москвой, Первольф, в то же время, отметил, что с немцами Польша помириться никак не могла: «Эта ненависть поляков к ”не- мецкой саранче”, поедающей чужое имущество, отражалась в публичной жизни, в литературе и пр. /…/ ненависть поляков к немцам обнаруживалась и впослед- ствии… »1306.

Ученый (вполне в духе предшествующей традиции) исходил из того, что

Польша и ее политика были «бессильными и нередко просто жалкими». Причи- на этого, на его взгляд, заключалась в том, что «Польша, несмотря на громад- ные свои размеры и средства, не развила у себя сильной государственной вла- сти, необходимой для неуклонного преследования известной заветной мысли», виновниками чего были, на его взгляд, «короли и паны», которые «не сумели и не хотели ее (государственную власть. – Л.А.) поддержать и развивать»1307.

1304 Там же. С. 73.

1305 Первольф И.И. Славяне… С. 73.

1306 Там же. С. 74, 75.

1307 Там же. С. 73.

Отдавая должное профессионализму И.И. Первольфа, едва ли можно ска- зать, что его построения были всегда в достаточной мере выверены. Это, в част- ности, касается рассуждений по поводу соперничества Польши и Москвы. По словам ученого: «Если бы Польше, польскому народу и польской культуре, удалось ассимилировать себе всю юго-западную Русь, а не только ее высшие слои, если бы вся эта Русь сделалась ляхами, то роль Польши в славянстве оп- ределилась бы вполне, и поляки стали бы первым славянским народом»1308.

Создается впечатление, что Первольф временами подпадал под обаяние

польских политических сочинений, где не раз строились грандиозные планы объединения Польши, Литвы и Москвы в единое государство. Аналогичные призывы, как известно, звучали и со стороны московитов. Но историк при этом как-то упускал из виду, что призывы «жить в мире и любви», и рассуждения о той громадной пользе, какую соединение сил всего восточного славянства при- несло бы всему славянскому миру в его борьбе против немцев и турок1309, каж- дая из сторон толковала по-своему, исключительно в собственных интересах. Продиктованные преимущественно злобой дня, призывы, естественно, остава- лись только словами…

Конечно, Первольф не преминул напомнить читателям что «важным пре- пятствием, помешавшим добровольному соединению обоих славянских народов в одно политическое целое», явились «польский католицизм» и «русское право- славие». Но, не закрывая глаза на взаимное непонимание и неприятие соседями друг друга, автор все-таки делал акцент на нуждах всего славянства. По его сло- вам, «все эти политические и культурно-религиозные планы Польши, это ее стремление на восток, эта ее тяжелая, непосильная и в конце концов неудачная борьба польского народа с более сильным и многочисленным русским народом, с Москвою, из-за политического и культурно-национального первенства на сла- вянском востоке: все это не могло ни к чему другому повести, как только к ос- лаблению Польши». Особое сожаление вызывало у Первольфа то, что борьба и соперничество «Польши с восточным, русским славянством поглощали часть ее

1308 Там же. С. 77.

1309 Первольф И.И. Славяне… С. 78.

сил, и были причиною, что Польша не могла надлежащим образом выступать в обороне славян западных и южных»1310. В целом, рассмотрение Польши в кон- тексте широко понимаемого славянского вопроса, попытка представить ее – пусть неудачливой – защитницей западного и южного славянства можно при- знать одной из характерных черт построений И.И. Первольфа, отличающей его труд от многих писаний на тему о взаимоотношениях Польши и других славян- ских народов.

В 1879 г. в Варшаву перебрался Николай Иванович Кареев (1850–1931), выпускник историко-филологического факультета Московского университета, только что защитивший магистерскую диссертацию «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти ХVIII в.».

Как повествует Кареев в своих воспоминаниях «Прожитое и пережитое» (подготовкой к публикации которых занимался еще сам автор, но издание поя- вится лишь на исходе ХХ века1311), вскоре после своей магистерской защиты он окончательно потерял надежду получить место штатного преподавателя в Мос- ковском университете. У него оставался выбор: либо «остаться учительство- вать» в Москве, либо, приняв поступившее приглашение из Варшавы, покинуть Москву и занять должность экстраординарного профессора кафедры всеобщей истории в Варшавском университете1312. Н.И. Кареев предпочел второй из вари- антов, и с лета 1879 г. для него наступает длившийся до начала 1885 г. период (по его собственному определению) «профессорства в Варшаве», который исто- рик довольно подробно описал в мемуарах, поделившись своими впечатления- ми от почти пятилетнего пребывания в столице Царства Польского.

В стенах русскоязычного Варшавского университета Н.И. Кареев поневоле окунулся в атмосферу «стихийной ненависти к полякам», поощряемую админи- страцией. Обстановка поэтому была достаточно напряженной, отношения скла- дывались непросто. Но размежевание все же шло не столько по национальному, сколько по идейно-политическому признаку. Говоря о порядках, существовав-

1310 Там же. С. 81.

1311 Золотарев В.П. Историк Николай Иванович Кареев и его воспоминания «Прожитое и пережитое» // Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 37–40.

1312 Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 156.

ших в университете (где, по словам историка, «”политики” /…/ было хоть от- бавляй»), историк в своих воспоминаниях отмечал, что университетский Совет был разделен поровну, на две партии – русскую и польскую, примерно по три- дцать человек в каждой. Кареев пишет, что сам он выступал одним из тройки профессоров, которая, «даже не сговариваясь, стояла на принципиальной точке зрения, вследствие чего мы подавали свои голоса в зависимости от сущности дела то с поляками, то с русскими. Первые за это были нам благодарны, а вто-

рые негодовали»1313. Не желая прослыть «казенным обрусителем», молодой

профессор предпочел сблизиться с польской средой.

Судя по всему, это было движение навстречу друг другу: поляки не могли не оценить того, что новый русский профессор ввел в свои лекционные курсы материалы о Польше, – ведь в Варшавском университете курса истории Польши учебным планом вообще не было предусмотрено. Годы спустя, в своей газетной статье «Мои отношения к полякам» Н.И. Кареев вспоминал: «Польская история в Варшавском университете не преподается, /…/ и таким образом о прошлом родной страны студенты-поляки услышали с университетской кафедры только в моей аудитории, если не считать того, что они слышали на лекциях русской ис- тории, нередко, как жаловались многие, неприятно задевавших их национальное

чувство»1314. Польские студенты, насколько можно судить, восприняли ново-

прибывшего русского профессора весьма благожелательно.

Еще только готовясь к переезду в Варшаву, молодой ученый отдавал себе отчет в том, что ему придется изменить направление своих изысканий. «Зай- мусь и я там, – расскажет он в воспоминаниях о своих тогдашних планах, – ис- торией Польши, во многих отношениях интересной». При этом сам же Кареев признавался, что «кроме научного интереса, польские дела возбудили во мне интерес общественный», подчеркнув при этом, что «польский вопрос есть один из наших внутренних вопросов, постоянно нам о себе напоминающий»1315.

Похоже, что для Н.И. Кареева, на начальном этапе его полонистических

изысканий, польский вопрос и польская история неразрывно связаны друг с

1313 Кареев Н.И. Прожитое… С. 162.

1314 Кареев Н.И. Мои отношения к полякам // Русские ведомости. 1901. № 124.

1315 Кареев Н.И. Прожитое… С. 156.

другом, и, больше того, не будет большим преувеличением сказать, что, пожа- луй, польскому вопросу в данном контексте отведено первенствующее место. Однако вплоть до настоящего времени полонистические работы Н.И. Кареева привлекают внимание исследователей в гораздо меньшей степени, чем его ис- торико-философские, социологические труды либо сочинения, освещающие проблемы истории Западной Европы Нового времени. Например, Л.П. Лаптева сравнительно недавно – и совершенно справедливо – констатировала, что «не все еще стороны научной и общественной деятельности Н.И. Кареева изучены в полной мере. К числу вопросов недостаточно освещенных (в отечественной ис- ториографии. – Л.А.) относится интерес ученого к истории славян. Заслуживают

большого внимания его труды по истории Польши»1316. В настоящей работе по-

лонистическое наследие Н.И. Кареева также анализируется лишь фрагментарно, заслуживая не просто большего, но отдельного, специального внимания, здесь сочинения Н.И. Кареева рассмотрены под определенным, заданным в диссерта- ции, углом зрения.

Как раз в год приезда Кареева в Варшаву польское общество вновь вско- лыхнул ожесточенный спор о причинах гибели Речи Посполитой1317. Поводом тому стал выход в свет книги М. Бобжиньского «Очерк истории Польши» (1879)1318. К тому времени профессор Ягеллонского университета в Кракове Михал Бобжиньский (1849–1935)1319 был уже фигурой достаточно известной. Он принадлежал к консервативному направлению как в политике (сторонник проавстрийской ориентации, со временем, в 1908–1913 гг., он станет наместни- ком Галиции), так и в науке. Будучи приверженцем, а затем и одним из лидеров, так называемой Краковской исторической школы1320, молодой историк уже с

1316 Лаптева Л.П. Контакты русских ученых с чешским ученым и политическим деятелем Т.Г. Масари- ком (до 1917 г.) // Мыслящие миры русского либерализма: Павел Милюков (1859–1943). М., 2010. С. 240.

1317 Об этом см., напр.: Korzon T. Błedy historiografii naszej w budowaniu dziejow Polski // Historycy o historii. Od Adama Naruszewicza do Stanisława Ketrzyńskiego. 1775–1918.Warszawa, 1963. S. 357–371; Szujski J. O fałszywej historii jako mistrzyni fałszywej polityki // Historycy o historii. Od Adama Naruszewicza do Stanisława Ketrzyńskiego. 1775–1918. Warszawa, 1963. S. 275–298.

1318 Bobrzyński M. Dzieje Polski w zarysie. Krakow, 1879.

1319 Estreicher S. Bobrzyński Michał // Polski Słownik Biograficzny. T. II. Krakow: Polska Akademia Nauk, 1936. S. 165–168; Bernacki W. Wstep // Bobrzyński M. Zasady i kompromisy. Wybor pism. Krakow, 2001. S. VII–XLII.

1320 Надо сказать, что в польской историографии до сих пор время от времени вспыхивает полемика по

1872 г. член-корреспондент, а с 1883 г. – действительный член Краковской Ака- демии искусств. С 1878 г. становится директором Краковского архива, к этому времени он уже известен как автор целого ряда научных работ, нашедших от- клик среди коллег-историков1321.

Но имя ученого обретет небывалую популярность только после появления

«Очерка истории Польши». Н.И. Кареев позднее писал об этом так: «Появление книги произвело сильную сенсацию и в обществе, и в прессе, что только спо- собствовало оживлению полемики, которая возникла вследствие замечаний на книгу, сделанных компетентными критиками»1322.

Что же в книге Бобжиньского так взволновало поляков? Сконцентрировав

свое внимание на поиске причин падения Речи Посполитой1323 (вопросе, кото- рый, как известно, начиная с последних десятилетий XVIII века, оставался клю- чевым для польского общественного движения и для польской исторической мысли), автор «Очерка…» недвусмысленно заявлял: «Не границы и не соседи, только наш внутренний разлад довел нас до потери государственного существо- вания». И, развивая эту мысль, пояснял: «Везде /…/ существовало правительст- во, которое, усмотрев зло, раньше или позже поправляло или уменьшало его. У одних только нас недоставало этого оздоравливающего фактора, недоставало правительства, которое в решительную минуту совокупило бы около себя, хотя и разрозненные, общественные силы и придало им единое направление. Если поэтому, прожив победоносно столько веков, в конце XVIII столетия мы не могли противостоять опасности, то единственная причина этого заключалась в

нашем внутреннем безнарядье»1324.

поводу двух этих польских исторических школ XIX в. – Краковской и Варшавской, подтверждением чему может служить дискуссия между Хенриком Слочыньским и Анджеем Вежбицким, развернувшаяся на страницах старейшего польского исторического журнала «Квартальник исторический». Об этом под- робнее см. статью Стефана Вжосека: Wrzosek S. O czarnej legendzie krakowskiej szkoły historycznej. Spojrzenie z literackiego podworka. – http://www.publikacje.edu.pl/pdf/7748.pdf

1321 Grabski A.F., Serejski M.N. Michał Bobrzyński i jego „Dzieje Polski w zarysie” // Bobrzyński M. Dzieje Polski w zarysie. Warszawa, 1974. S. 12–13; Кареев Н.И. Прожитое... С. 329.

1322 Кареев Н.И. «Падение Польши» в исторической литературе. СПб., 1888. С. 55.

1323 О польской историографии XIX – начала ХХ в. см.: Grabski A.F. Zarys historii historiografii polskiej. Poznań, 2003. S. 122–153.

1324 Цит. по: Кареев Н.И. Новейшая польская историография и переворот в ней // Вестник Европы. 1886. Декабрь. С.556.

Собственно, идея была не нова – особенно для русской литературы. В са- мой Польше она некогда тоже пользовалась популярностью. По наблюдениям М. Серейского, «непосредственно после первого раздела в польской историче- ской мысли возобладало мнение о собственной вине, о губительной форме правления, необузданной свободе»1325. Но позднее, после Тарговицы, второго и третьего разделов Речи Посполитой, среди поляков прочно укоренилось пред- ставление о России, Пруссии и Австрии как виновниках польской драмы.

Неудивительно, что тот ответ, который дал авторитетный краковский уче- ный, поляк Михал Бобжиньский на один из фундаментальных, перманентно стоявший перед польской историографией на протяжении целого столетия ще- котливый, задевавший, помимо прочего, национальное самолюбие вопрос: в чем заключались главные причины крушения некогда могущественной Речи Посполитой, – был воспринят многими крайне болезненно. Сделанные им вы- воды в буквальном смысле слова повергли многих польских патриотов в со- стояние шока. Не скажешь, чтобы тезис Бобжиньского был им в «Очерке…» в должной мере аргументирован, но тем обиднее он звучал для польского читате- ля. Град упреков, доходивших до обвинений в прямом предательстве интересов польского народа, посыпался на историка. Его книга – как годы спустя будет вспоминать Н.И. Кареев, – «за резко отрицательный взгляд на прошлое Польши вызвала массу нападок на автора как человека, “марающего родное гнездо” и

чуть ли не подкупленного московскими рублями»1326.

Такую, чрезвычайно эмоциональную, реакцию польского общества отчасти можно объяснить тем, что происходивший в польской публицистике и истори- ческой литературе после поражения восстания 1863 г. активный пересмотр взглядов на прошлое своей родины, который, собственно, и положил начало формированию Краковской исторической школы, первое время почти не выхо- дил за рамки академических кругов и ученых сочинений. Сочинения эти мало попадали в поле зрения публики. Тогда как рассчитанная на широкий круг чи- тателей, живо написанная книга Михала Бобжиньского, где не только давались

1325 Serejski M.H. Europa a rozbiоry Polski. Warszawa, 1970. S. 433.

1326 Кареев Н.И. Прожитое… С. 170.

четкие ответы на злободневные вопросы, но и явно утрирован конечный вывод, сразу привлекла всеобщее – по преимуществу неодобрительное – внимание.

Как писал коллега и единомышленник Михала Бобжиньского Станислав Смолька, газетные нападки на автора «Очерка истории Польши» были вызваны тем, что тот «подвел общие итоги под результатами монографической разработ- ки польской истории, произведшими коренной переворот во взглядах на про- шлое Польши, но оставшимися неизвестными громадному большинству публи- ки, которой Бобжинский и должен был показаться опасным новатором, не ува- жающим национальных традиций»1327.

Нападки сыпались на Бобжиньского со всех сторон. На него, в частности,

ополчились поклонники лелевелевской традиции, трагически переживавшие разгром восстания 1863 г., но не утратившие веры в величие Речи Посполитой и достоинства «шляхетской демократии». Но книгу не одобрили не только газет- ные критики и читающая публика. Ее основная идея не нашла поддержки и у большинства собратьев-историков. Против Бобжиньского темпераментно вы- ступила так называемая Варшавская школа, представленная Владиславом Смо- леньским, Тадеушем Корзоном и рядом других видных ученых1328. Эти иссле- дователи с фактами в руках доказывали, что у Речи Посполитой в XVIII в. были реальные возможности оздоровить экономику и государственное устройство, и что возможности уже начинали претворяться в жизнь, когда вмешательство

трех соседних держав насильственно оборвало этот процесс.

В привлекшей всеобщее внимание работе «Исторические школы в Польше: Главные направления взглядов на прошлое» (1886) Владислав Смоленьский, полемизируя с автором «Очерка…», показал, что «в своей основе фальшив и для науки вреден» сам подход к истории Польши, когда за исходный пункт ис- торик берет факт государственной катастрофы конца XVIII века и под таким уг-

1327 Цит. по: Кареев Н.И. От редактора перевода // Бобржинский М. Очерк истории Польши / Перевод с 3-го польского издания под редакцией профессора С.-Петербургского университета Н.И. Кареева. Т. I. СПб., 1888. С. I.

1328 О полемике по поводу вопроса о причинах разделов Речи Посполитой на страницах варшавского журнала «Атенеум», среди авторов которого были Т. Корзон, Ю. Крашевский, А. Рембовский и др., см: Ромек А. Историческая проблематика на страницах «Атенеума» (1876–1901) // Славянские народы: общность истории и культуры. М., 2000. С. 270–271.

лом зрения рассматривает всю предшествующую историю народа1329. Характер- но, что Юзеф Шуйский и другие видные представители Краковской школы то- же не приняли крайне пессимистическую концепцию Бобжиньского.

Однако со временем «польская научная критика /…/, вступив в полемику с Бобржинским по некоторым частным вопросам, в общем признала за его трудом немалое значение», – отметит позднее Н.И. Кареев, намеренно или незаметно для самого себя ретушируя ситуацию и сглаживая острые углы. «Эта ученая защита, – по его словам, – возымела свое действие: нападки на него прекрати- лись, и книга его сделалась одной из наиболее популярных. В ней, конечно, много лично принадлежащего Бобржинскому, т.е. такого, что не разделяется другими польскими историками, но, и по их отзывам, „Dzieje Polski w zarysie” ценны именно тем, что популяризируют результаты работы современных исто-

риков для большой публики»1330.

Н.И. Карееву, который, перебравшись в Варшаву, волею судеб оказался в самой гуще полемики, развернувшейся вокруг книги М. Бобжиньского, дове- лось, пожалуй, первым из российских ученых прочувствовать всю остроту этих словесных баталий. Чутко уловив смысл происходящего – и истолковав его не- сколько на свой лад, он сумел найти броское название для своей, вышедшей не- сколькими годами позже (1886) статьи, в которой основное место занял деталь- ный разбор книги Михала Бобжиньского: «Новейшая польская историография и

переворот в ней (1861–1886)»1331.

Кареев сознавал, что переворот в польской историографии произошел не вдруг. Потому позднее, в своей монографии 1888 года, он счел необходимым подчеркнуть взаимосвязь между концепцией Михала Бобжиньского и научной позицией его предшественника Юзефа Шуйского: «За эпохой, /…/ в которую апология была главным знаменем польской историографии, наступает другая, когда среди серьезных работ, /…/ рушатся прежние апологетические системы

/…/. В новом этом направлении могут быть увлечения и односторонность, по-

1329 Smoleński W. Szkoły historyczne w Polsce. Głowne kierunki poglądow na przeszłość // Historycy o historii. Od Adama Naruszewicza do Stanisława Ketrzyńskiego. 1775–1918. Warszawa, 1963. S. 355.

1330 Кареев Н.И. От редактора перевода // Бобржинский М. Очерк… С. II.

1331 Кареев Н.И. Новейшая польская историография и переворот в ней // Вестник Европы. 1886. Декабрь.

являющиеся время от времени; оно однако имеет будущее и непоколебимое право на существование, ибо стремится дать обществу объективную истину. Направление это положило конец несчастному и столь долговременному за- блуждению – защите и апофеозу анархичной Польши»1332.

Впрочем, сказать, что именно Кареев познакомил русских читателей с кон-

цепцией Бобжиньского, было бы не совсем точно. Еще за пару лет до появления кареевской статьи «Новейшая польская историография и переворот в ней», ко- торая положила начало циклу его трудов, так или иначе касающихся книги Ми- хала Бобжиньского и развиваемой им концепции падения Речи Посполитой, на выход сочинения Бобжиньского откликнулся другой русский историк – профес- сор Московского университета Нил Александрович Попов1333 (1833–1891). В 1884 г. в «Известиях Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества» он выступил со статьей «О важнейших явлениях в польской истори- ческой литературе за прошлый год»1334. На этот, долго остававшийся незаме- ченным нашей историографией факт впервые обратила внимание И.Г. Воробье- ва1335. В своей статье Н.А. Попов представил обзор значительных, на его взгляд, событий в польской исторической науке – причем, не только за вынесенный в заглавие 1883 год, но за ряд последних лет. Воздав дань памяти В. Мацеевского, Ю. Шуйского и Г. Шмитта (кстати, двух последних Попов называет «самоучка- ми в польской истории»1336, почему-то не распространяя подобную оценку на не менее других ее заслуживающего Мацеёвского), русский историк в общих чер- тах охарактеризовал их творчество. Затем он перешел, что называется, к теку- щим делам, проинформировав читателей, к примеру, о замещении должностей в том или ином из польских университетов и проч.

Значительное место в обзоре было уделено Михалу Бобжиньскому – «важ- нейшему представителю польской историографии», как аттестовал его Н.А. По-

1332 Цит. по: Кареев Н.И. «Падение Польши»… С. 61–62.

1333 О нем подробнее: Воробьева И.Г. Профессор-славист Нил Александрович Попов. Тверь, 1999.

1334 Попов Н.А. О важнейших явлениях в польской исторической литературе за прошлый год // Известия Санкт-Петербургского Славянского Благотворительного Общества. 1884. № 2. С. 22–27.

1335 Воробьева И.Г. 1) Профессор-славист Нил Александрович Попов. Тверь, 1999. С. 71–75; 2) Зару-

бежная историография славянских народов в трудах Н.А. Попова // Проблемы социальной истории и культуры средних веков и раннего нового времени. Вып. 5. СПб., 2005. С. 33–37.

1336 Попов Н.А. О важнейших явлениях. С. 24.

пов. Московский историк подчеркнул при этом, что его, Бобжиньского, «иссле- дования сделали имя автора известным в ученом мире; но оно получило всеоб- щую известность не только в польской литературе, но и других, когда он издал свое интересное во многих отношениях сочинение: „История Польши в общем очерке”», которое «произвело сильное волнение между польскими историками,

ибо ставило изучение польской истории на совершенно новые основания»1337.

Сверх того, по мнению Н.А. Попова, Бобжиньский являлся «наиболее близким к научной истине между современными польскими историками», поскольку он

«первый с замечательной ясностью и без всяких недомолвок определил отно- шение нынешней польской историографии к предшествовавшим направлени- ям»1338.

На примере главных представителей трех направлений в польской науке – Адама Нарушевича, Иоахима Лелевеля, Михала Бобжиньского – Н.А. Попов постарался на свой лад разъяснить читателям особенности каждого из направ- лений. При этом он одобрительно подчеркнул: «Теперь уже польские историки все менее и реже отдают свою науку на служение философским теориям, поли- тическим учениям и клерикальным целям, и ищут оснований для своих выводов лишь в критически объясненном историческом материале, в сравнении поль- ской истории с историей других народов и в более или менее беспристрастном

отношении к слабым сторонам польской жизни»1339.

Надо сказать, что статья, посвященная польской историографии, не была первым опытом признанного специалиста по истории Сербии Нового времени Н.А. Попова в области полонистики. Интерес к ней у него пробудился давно – скорее всего, под влиянием С.М. Соловьева1340. С середины 1860-х годов одна за другой выходят его статьи на польскую тему: «Поляки в Пруссии» (1864),

«Варшавское герцогство» (1866), «Познанские сеймы от 1827 по 1845 год»

1337 Там же. С. 25. К слову заметим, что Н.А. Попов предлагает несколько иной, чем Н.И. Кареев, пере- вод названия книги Бобжиньского („Бобржинского”, как писали в XIX веке): «История Польши в общем очерке», а не «Очерк истории Польши».

1338 Там же. С. 26.

1339 Попов Н.А. О важнейших явлениях… С. 26.

1340 См. статьи Н.А. Попова: Королева Варвара. Исторический рассказ из польской жизни // Русский вестник. 1857. № 1. С. 81–128; Из жизни Марины Мнишек // Московские ведомости. 1857. № 82, 86, 91,

98, 103, 106, 120. Ср. Воробьева И.Г. Профессор-славист… С. 155.

(1867). В 1875 г. на страницах «Вестника Европы» был напечатан цикл его ста- тей, посвященный важному в истории давней столицы Польского королевства периоду – «Вольный город Краков с 1815 по 1846 г.».

И.Г. Воробьева, внимательнейшим образом изучившая научное наследие Нила Александровича Попова, справедливо отметила, что эти статьи еще не привлекли должного внимания со стороны нашей историографии. В то же время она признает, что работы историка, посвященные Польше, «носили описатель- ный, реферативный характер», что автор их «редко анализировал документы, чаще пересказывая /…/ книги немецких, французских, австрийских и польских историков». Короче говоря, резюмировала исследовательница, они «не были

самостоятельными»1341. Правда, столь строгая оценка не очень согласуется с

тем, что буквально страницей раньше было сказано по поводу статьи «Познан- ские сеймы…». Без каких-либо оговорок исследовательницей там было под- черкнуто, что в данном случае Н.А. Попов, тщательно проанализировавший протоколы и постановления познанских сеймов, «выступил как оригинальный исследователь, /…/ проявив способности к комментированию и толкованию трудного текста»1342.

Так или иначе, но статьи Н.А. Попова на польскую тему, действительно, не

несли в себе какой-либо свежей мысли или нового взгляда на историю Польши. Попов в них вполне традиционен. С одной стороны, у него присутствует под- спудное противопоставление российского управления польскими землями – управлению немецкому (понятно, что сам автор, по умолчанию, считает первый из вариантов наилучшим). Например, когда он пишет о положении поляков в Пруссии, то стремится подчеркнуть их приниженное, в том числе в языковой сфере, положение: «что важнее всего, язык, на котором обращалась государст- венная власть к польскому населению Познанской провинции, был всегда не- мецкий: немецкий текст признавался единственно подлинным при толковании и

объяснении законов»1343. Но при этом историк не считал нужным сопоставлять

статус польского языка в Великом Познанском княжестве и в Царстве Поль-

1341 Там же. С. 157.

1342 Там же. С. 156.

1343 Попов Н.А. Поляки в Пруссии // Русский вестник. 1864. № 10. С. 764.

ском. Кроме всего прочего, обращает на себя внимание, что в своих статьях, по- священных тем или иным польским сюжетам, историк выступал убежденным сторонником позитивного сотрудничества поляков с русскими. Но как, собст- венно, он себе представлял русско-польское сотрудничество? Оставаясь, естест- венно, на пророссийских позициях, но, желая найти понимание с польской сто- роны, он – ради убедительности – сослался на авторитет известного польского публициста эпохи Просвещения Станислава Сташица, который в одном из сво- их памфлетов обратился к соотечественникам с призывом: «соединяйтесь с рус-

скими и просвещайтесь»1344.

Что касается причин гибели Речи Посполитой (как известно, это – пробле- ма, которой так или иначе касался каждый, писавший о Польше), то и здесь Н.А. Попов не отступал от утвердившейся в отечественной исторической лите- ратуре традиции. Будучи радетелем идеи славянского единства, он, конечно, сожалел, что «в эпоху внутреннего расслабления Польши совершился неестест- венный, с общеславянской точки зрения, но неизбежный, по преданиям местной истории и по условиям времени, союз России с немецкими владетелями против

Речи Посполитой. Возникла мысль о разделе Польши между союзниками»1345.

Но раз и навсегда усвоив, кто прав – кто виноват в печальной судьбе Речи По- сполитой, он ни на шаг не отклонялся от общепринятых суждений: «участвуя в разделах Польши, Россия только возвращала под свою державу земли, издавна заселенные восточными славянами и некогда принадлежавшие Рюриковичам.

/…/ Политическое падение польского народа совершилось не вследствие только внутренней слабости Речи Посполитой, но, с одной стороны – по закону исто- рического возмездия за его прежнюю политику на востоке славянского мира; с другой – в силу давнего стремления немецкого племени подчинить себе сосед- них с ним славян и переработать их в однородную с собой массу»1346.

Таким образом, изрядно потрудившись, использовав обширную литературу

(польскую, французскую, но – преимущественно – немецкую), Попов приходил

1344 Попов Н.А. Варшавское герцогство // Русский вестник. 1866. № 2. С. 590.

1345 Попов Н.А. Вольный город Краков. 1815–1846 // Вестник Европы. 1875. № 1. С. 113.

1346 Попов Н.А. Вольный город Краков. 1815–1846 // Вестник Европы. 1875. № 1. С. 113.

к выводам, давно и хорошо известным как ему самому, так и всему русскому обществу. Вместе с тем, нельзя не отдать должного наблюдательности и, в из- вестной степени, проницательности Н.А. Попова. По сути, он действительно первым открыл Бобжиньского для русской публики. Однако все же заметно, что историк, которому не раз доводилось писать на польские темы, специалистом по истории Польши не являлся, и ему было сложно разобраться в исторической концепции М. Бобжиньского и в мотивах, которыми тот руководствовался. Тем не менее, на взгляд И.Г. Воробьевой, сделать это ему удалось, и «работа Попо- ва, – по ее словам, – оказалась глубокой и созвучной с оценкой позитивиста-

либерала Кареева»1347. Насколько бесспорно это наблюдение?

Уверенно можно говорить о том, что Н.А. Попов в книге Бобжиньского отметил те суждения о польских делах, которые представлялись ему давно зна- комыми – прежде всего по российским сочинениям и всякого рода журнальным обзорам. Его собственное восприятие гибели Речи Посполитой вполне отвечало тому прочно устоявшемуся в русской историографической традиции понима- нию причин польской катастрофы, какое находим у С.М. Соловьева и других русских историков задолго до него1348, а Соловьев, как помним, безапелляцион-

но заявлял: «Польша погибла вследствие своих республиканских форм»1349.

Если трудно согласиться с И.Г. Воробьевой относительно глубины разбора Н.А. Поповым «Очерка истории Польши» Бобжиньского, то исследовательница безусловно права, когда отмечает созвучие оценок этой книги, даваемых Попо- вым и Кареевым. Действительно, говоря о причинах гибели Речи Посполитой, Н.И. Кареев ничуть не сомневался в том, что «все спасение их [поляков] родины могло заключаться только в установлении крепкой правительственной вла- сти»1350. Выход «Очерка…» Бобжиньского дал русскому историку повод с удовлетворением отметить, что – пусть и позднее других, – но поляки «стали понимать истинные причины падения старой Польши»1351.

1347 Воробьева И.Г. Профессор-славист. С.72.

1348 См: Аржакова Л.М., Якубский В.А. Польский вопрос в русской историографии и публицистике пер- вой трети XIX в. // Albo dies notanda lapillo. Коллеги и ученики – Г.Е. Лебедевой. СПб., 2005. С.173–193. 1349 Соловьев С.М. Собр. соч. в 18 книгах. Кн. XVII. М., 1996. С. 213.

1350 Кареев Н.И. Новейшая польская историография… С. 554.

1351 Там же. С. 537.

И.Г. Воробьева с полным на то основанием обратила внимание на то об- стоятельство, что в трактовке такой кардинальной для отечественной полони- стики проблемы, как падение Речи Посполитой и его причины, практически совпали мнения Н.А. Попова и Н.И. Кареева. Констатируя это, на первый взгляд удивительное, даже парадоксальное совпадение, стоит, думается, сделать две оговорки. Во-первых, точнее, пожалуй, будет сказать, что не взгляды консерва- тора совпали с мнением позитивиста-либерала, а, наоборот: в данном случае именно Кареев фактически примкнул к традиционно-российскому пониманию вопроса. Во-вторых, все же не приходится упускать из виду существенных раз- личий в подходе двух историков к истории Польши в целом и к польской исто- риографии в частности.

Что касается Н.А. Попова, который и здесь шел по стопам своего тестя С.М. Соловьева, то он был озабочен в первую очередь тем, чтобы снять с Рос- сийской империи беспочвенные, как он считал, обвинения за разделы Речи По- сполитой. Потому-то его так порадовало появление в польской исторической литературе (в основном, как ему было известно, недружелюбно и даже враж- дебно настроенной по отношению к официальному Петербургу) столь самокри- тичного заявления видного краковского ученого. Тезис Бобжиньского был им истолкован как еще одно подтверждение правильности проводимой как прежде, так и в его дни русской политики в польском вопросе.

Н.И. Кареев, напротив, отнюдь не был сторонником русификаторства. В смелой, заведомо обреченной на то, чтобы быть с негодованием принятой очень многими поляками, декларации Михала Бобжиньского он увидел прежде всего поступок, который, на его взгляд, помог бы преодолеть давнее взаимонепони- мание, помог бы примирению русского и польского общества, – примирению, начало которого, к удовлетворению Н.И. Кареева, исходило бы из научной польской и русской среды.

Как бы то ни было, концепцию М. Бобжиньского Н.А. Попов и Н.И. Каре- ев, действительно, поняли в основном одинаково. Хотя, пожалуй, правильнее будет сказать, что они не столько поняли ее, сколько интерпретировали в при- вычном для них, как русских историков, смысле. В полемически заостренной

формуле краковского историка: «Не границы и не соседи, только наш внутрен- ний разлад довел нас до потери государственного существования /…/ Если /…/ в конце ХVIII в. мы не могли противостоять опасности, то единственная причи- на заключалась в нашем внутреннем безнарядье», – они с удовлетворением вос- приняли первую фразу, не придав значения второй (впрочем, примерно то же самое надо сказать и о возмущенных «Очерком…» поляках). Но что, спрашива- ется, представляла собой та опасность, которой была не в силах противостоять ослабленная внутренним безнарядьем Речь Посполитая, как не натиск трех со- седних монархий? Иными словами, едва ли можно говорить, что Бобжиньский снимал всякую вину за разделы Речи Посполитой с держав, разорвавших ее на части, и в первую очередь с России, которой, как все знали, принадлежало здесь решающее слово.

Отдавая должное наблюдательности Попова и Кареева в том, что касается состояния польской историографии, нельзя не отметить, что кое-что они все- таки пропустили, и это упущение, вероятно, следовало бы в большей мере запи- сать на счет Кареева, охват которым научной литературы вообще-то не может не поражать. Дело в том, что еще в 1874 г. на страницах «Вестника Европы» вышла статья (анонима, скрывшегося под псевдонимом «Е.Л.», расшифровать который с полной уверенностью пока не удается), где как раз обращено внима- ние на то, что «в нашей литературе прошли почти незамеченными два весьма любопытные издания: “Барская конфедерация” и “Внутренняя корреспонденция Станислава Августа”; – эти сборники подлинных и весьма важных историче- ских материалов проливают яркий свет на внутреннее состояние Польши, в по-

следние минуты ее политического существования»1352.

Издателем первого из сборников1353, привлекших внимание нашего автора, был Людвик Гумплович, выпускник Краковского университета, судя по всему, воспитанный под влиянием тогда еще формировавшейся Краковской историче- ской школы1354. Такое предположение кажется правомочным, поскольку нашего

1352 Е.Л. Польша и поляки при Станиславе Понятовском. 1784–1792 // Вестник Европы. 1874. Кн. 7, 8.

1353 Konfederacja Barska. Korespondencja miedzy Stanisławem Augustem a Ksawerym Branickim, lowczym koronnym, w roku 1768. Krakow, 1872.

1354 Polski Słownik biograficzny. T. IX / 1. Wrocław – Krakow – Warszawa, 1960. S. 150–153.

Е.Л. не меньше, чем публикуемые Л. Гумпловичем материалы, привлекло его предисловие к публикации. Наш наблюдатель, прежде всего, делает акцент на том, что в своем кратком очерке, предварявшем публикацию источников, «ав- тор нисколько не закрывает глаз перед безотрадною истиною: он смотрит на нее прямо, хотя и с глубокой грустью», и его «взгляд на историю своего отечества» можно оценить как «весьма трезвый». «Трезвость взгляда», с точки зрения Е.Л., была обусловлена как раз тем, что Л. Гумплович усматривал причины гибели Речи Посполитой «не столько в несправедливостях и насилии со стороны сосе- дей и врагов, как это делают почти все польские историки, сколько в условиях социальной и гражданской организации самой страны». И далее он приходил к вполне справедливому заключению: «Такой взгляд составляет во многих отно- шениях новость в польской исторической науке и свидетельствует о замеча-

тельном повороте, возникающем в последнее время в ее направлении»1355, –

причем, гораздо раньше обратив на данное обстоятельство внимание, чем По- пов и Кареев.

Русский автор не преминул высказать свое мнение по поводу «большинст- ва польских писателей», под пером которых «все то, что перед судом мысляще- го и беспристрастного человека должно возбуждать чувство глубокого сожале- ния, негодования и даже отвращения, /…/ превращается в нечто идеальное, в нечто высоко совершенное; самые мрачные и темные стороны прошлого обли- ваются розовым и ослепляющим светом». Эти польские историки, романисты, поэты и журналисты, на языке которых «подобное отношение к прошлому на-

зывается “уважением к традициям”»1356, не вызывали ни малейшего сочувствия

автора. Потому автор «Вестника Европы» с чувством глубокого удовлетворения приводит слова Гумпловича: «Мы пали, – писал Гумплович, – невзирая на все- возможные усилия подняться, помимо всяких попыток к возрождению, – попы- ток, полная история которых составляет вместе историю всего царствования Станислава Августа; мы пали вследствие внешних влияний, но еще более – скажем это с болью – вследствие причин внутренних, скрывающихся в недос-

1355 Е.Л. Польша и поляки… С. 6.

1356 Е.Л. Польша и поляки… С. 6.

татках народного характера, которые даже и ныне, несмотря на все несчастия наши, присущи нам и живут в наших чувствах и в нашем настроении». Не уди- вительно, что наш автор не мог сдержать восторженного восклицания: «Такое самопознание весьма знаменательно, и подобное самообличение очень характе- ристично и ново в польском писателе!»1357.

Иначе говоря, тот переворот в польской историографии, который конста-

тировал сначала Н.А. Попов (1884), а затем Н.И. Кареев (1886), произошел раньше, чем вышел в свет «Очерк…» М. Бобжиньского, и, что также не менее существенно, в русской исторической литературе был замечен ранее середины 1880-х годов (на десятилетие), но замечен по той же причине, – он самым непо- средственным образом, как показалось нашему автору, вторил распространен- ной в российской полонистике трактовке причин гибели Речи Посполитой…

К тому времени, когда появится статья Н.И. Кареева о перевороте в новей- шей польской историографии, ее автор уже был профессором Петербургского университета. При первой же возможности он покинул Варшаву, где обстановка в университете его сильно тяготила, к тому же там он остро ощущал свою ото- рванность от российских культурных центров. Но его интерес к польской исто- рии не угас. Кареев продолжал внимательно следить за польской исторической литературой, поддерживал контакты с польскими коллегами. Несколько раз по- бывал в польских землях и, по его же словам, «в два-три кратких посещения Кракова и Львова /…/ приобрел среди польской интеллигенции гораздо больше

знакомств, чем за все пятилетнее пребывание в Варшаве»1358.

Вскоре после публикации названной кареевской статьи («Новейшая поль- ская историография...»), в 1888 г. в Петербурге выходит первый том русского перевода книги Михала Бобжиньского1359. Перевод был выполнен под редакци- ей Н.И. Кареева – по третьему, дополненному изданию «Очерка истории Поль- ши», увидевшему свет за два года до того. В следующем, 1889 году, заметим попутно, в Кракове состоится личное знакомство Н.И. Кареева с М. Бобжинь-

1357 Е.Л. Польша и поляки… С. 8.

1358 Кареев Н.И. Мои отношения к полякам // Кареев Н. Polonica. Сборник статей по польским делам (1881–1905). СПб., 1905. С. 209.

1359 Бобржинский М. Очерк истории Польши / Перевод с 3-го польского издания под редакцией профес- сора С.-Петербургского университета Н.И. Кареева. Т. I. СПб., 1888.

ским1360. В том же году в Петербурге появляется второй том русского перевода книги Бобжиньского. Нельзя не подчеркнуть ту настойчивость, с какой Кареев стремился реализовать задуманную им еще в Варшаве публикацию русского перевода «Очерка…» Бобжиньского, особенно, если учитывать тогдашнюю за- нятость русского ученого. Он ведет занятия в Университете, в те же самые годы выходит ряд его книг, в том числе и на польскую тему1361. Кроме того, еще с на- чала 1880-х годов Н.И. Кареев становится одним из наиболее активно пишущих о польских делах публицистов (в 1905 г. его газетные и журнальные статьи «по польским делам» будут собраны вместе1362). Не удивительно поэтому, что в России труд Бобжиньского с тех пор прочно ассоциируется с именем Кареева, с его научной и публицистической деятельностью.

Исходя из того, что «правдивая наука – лучший путь для установления че- ловеческих отношений между обеими национальностями»1363, Кареев, чьим

«самым искренним желанием было содействовать установлению между нами и поляками мирного сожительства в духе истины и справедливости»1364, видел в концепции Бобжиньского, повторим это еще раз, оптимальный шанс для сбли- жения поляков и русских. Ему чрезвычайно импонировало, что Бобжиньский в своей книге «с особенной настойчивостью» доказывал тот самый – как пред- ставлялось Карееву – тезис о причинах гибели Речи Посполитой, который для российских историков давно, по его же словам, не был новостью1365.

Не только Попову и Карееву казалось, что взгляды М. Бобжиньского на причины падения Речи Посполитой совпадают с традиционной позицией рус- ской науки, – это, по существу мнимое, совпадение сослужило автору «Очерка истории Польши» недобрую службу у него на родине. «Суровый суд проф. Бобжиньского о нашем прошлом /…/ не произвел бы, однако, такого впечатле- ния, если бы его поспешно не подхватили российские историки и не истолкова-

1360 Кареев Н.И. Прожитое… С. 169.

1361 Николай Иванович Кареев. Биобиблиографический указатель (1869–2007). Казань, 2008. С. 30–49. 1362 Кареев Н.И. Polonica: Сб. статей по польским делам. СПб., 1905. Ср.: рецензия А.И. Яцимирского, где он называет Н.И. Кареева одним из «русских, знающих хорошо поляков», которых «у нас все еще довольно мало, – и г. Кареев составляет счастливое исключение» (Цит. по: Исторический вестник. 1906.

Т. CIV).

1363 Кареев Н.И. Мои отношения к полякам // Кареев Н.И. Polonica… С. 213.

1364 Там же. С. 208.

1365 Кареев Н.И. Новейшая польская историография. С. 554.

ли на свой манер», – убежденно и, по-видимому, справедливо писал в 1908 г. известный польский историк Вацлав Собеский, принадлежавший к так наз. Но- вой Краковской школе (которая во многом не разделяла воззрений Ю. Шуйско- го и его коллег)1366. Но Кареев (как и Попов), конечно, был уверен в правильно- сти своего изложения взглядов Бобжиньского. Хотя, например, утверждение, что тот едва ли не завидовал «Руси и Болгарии в том отношении, что они рано испытали на себе влияние автократической Византии»1367, наглядно демонстри- рует истолкование текста Бобжиньского в угодном для самого Кареева – и для русской исторической традиции – ключе, на что как раз и обратил внимание В. Собеский.

Должно быть, не случайно оба историка – М. Бобжиньский и Н.И. Кареев – натолкнулись на непонимание со стороны своих соотечественников. В Польше на Бобжиньского, как уже говорилось, обиделись и приверженцы романтиче- ских идей И. Лелевеля, и сторонники Варшавской исторической школы, а также далекие от всяких ученых споров люди, чьи патриотические чувства больно за- девало возложение историком вины за беды Польши на саму многострадальную их родину. Многими из читателей не было замечено, что Бобжиньский, акцен- тируя роль безнарядья в падении Польши, вовсе не оправдывал при этом поли- тику Петербурга, Берлина и Вены. В России же Н.И. Карееву, многократно об- руганному в консервативной печати за полонофильские настроения, ставили в вину, в частности, пропаганду книги поляка Бобжиньского. Редактора русского перевода обвиняли «в непатриотическом поступке и чуть ли не в подкупе поля-

ками»1368. Остроту такого рода обвинений отметил А.Н. Пыпин в своей – впол-

не, надо сказать, одобрительной1369 – рецензии на выход второго тома книги М. Бобжиньского на русском языке. Среди оппонентов им особо был выделен не-

1366 Sobieski W. Optymizm i pesymizm w historiografii polskiej // Historycy o historii. Warszawa, 1963. S. 572.

1367 Кареев Н.И. «Падение Польши»… С. 58.

1368 Кареев Н.И. Прожитое… С. 170. – Ср. Кареев Н.И. Мои отношения к полякам… С. 212–213.

1369 Одобрение А.Н. Пыпиным (опубликовавшим рецензию под одним из своих криптонимов – А.В),

«одной из замечательнейших книг по истории Польши, какою является книга Бобржиньского», объяс- нялось прежде всего тем, – что «Бобржинский не усомнился сказать прямо, что виной падения были сами поляки», тем, что в книге указывались причины «бедствий польского государства и народа вовсе не в одних насилиях хищных соседей, а гораздо больше во внутренней неурядице, которая была дело самих поляков». – [А.В.] Литературное обозрение // Вестник Европы. 1892. Кн. 4. С. 875, 876.

кий А.К., который на перевод первого тома «Очерка…» откликнулся рядом критических статей в газете «Правда», затем вышедших отдельной книжкой

«Несколько замечаний на книгу проф. М. Бобжинского “Очерк истории Поль- ши”, в переводе под редакцией профессора Н.И. Кареева. СПб., 1888»1370. Нахо- дились и другие критики, которые, подобно М.О. Кояловичу, считали, что Ка- реев «подкатывает бревно под ноги русских работников на нашей западной ок- раине»1371.

Вскоре после отъезда ученого из Варшавы одна за другой выходят кареев- ские монографии, в основу которых легли собранные еще там материалы:

«Очерк истории реформационного движения и католической реакции в Поль- ше» (М., 1886, первоначально – как историографический очерк – ЖМНП, 1885,

№ 11, остальное – «Вестник Европы», 1886, август – ноябрь), «Исторический очерк польского сейма» (М., 1888, первоначально – «Юридический вестник», 1888, № 5–9), «”Падение Польши” в исторической литературе» (СПб., 1888, до того в том же году части книги печатались в ЖМНП), «Польские реформы XVIII века» (СПБ., 1890). Среди этой серии книг на польскую тематику особое внимание обращает на себя «”Падение Польши” в исторической литературе». Привлекая разноязычную, старую и новую литературу вопроса, Н.И. Кареев в этой работе суммировал огромный материал, касающийся того, как в европей- ской историографии рассматриваются гибель Польского государства и ее пер- вопричины.

О хронологическом и пространственном охвате литературы можно соста- вить некоторое представление даже по оглавлению этого труда. Первая глава посвящена польской публицистике XVIII века, вторая – польским историческим произведениям ХIХ в. (до работ Ю. Шуйского и М. Бобржиньского включи- тельно). Следующие две главы таким же образом отведены западноевропейской публицистике и западноевропейским историческим сочинениям. Соответствен- но в главах V и VI рассматриваются русская публицистика и русская историче-

1370 Пыпин А.Н. Рец. на: Бобржинский М. Очерк истории Польши. СПб., 1888. Т. I. // Вестник Европы. Кн. 4. 1892. С. 879.

1371 Цит. по рецензии А.Н. Пыпина на выход I-го тома «Очерка истории Польши» М. Бобжиньского // Вестник Европы. Кн. 4. 1892. С. 879.

ская литература вопроса. В седьмой главе охарактеризованы «новейшие поль- ские исторические труды». Поставив перед собой задачу «дать по возможности полный и подробный обзор историографии падения Польши»1372, Н.И. Кареев добросовестно резюмировал содержание работ, охотно вдаваясь в детали и при- водя обширные цитаты из рассматриваемых книг. Так, даже «Вырождению Польши» Ф.М. Уманца – книге, которая занимала скромное место в науке, да и больше касалась не ХVIII, а ХVI века – отведено около шести страниц (стр. 281–286). Как правило, во всех этих семи главах изложение взглядов того или иного историка либо публициста заслоняло собой их анализ. Аналитическая

часть полнее была представлена в заключительной, восьмой главе, где автором продемонстрированы сделанные им «самые общие выводы из изучения литера- туры по истории падения Польши». На первой же странице восьмой главы ут- верждалось: «Главная мысль, проходящая через всю рассмотренную /…/ лите- ратуру, – та, что Польша пала вследствие своей внутренней безурядицы. /…/ Историки, как польские, так и иноземные – французы, немцы, русские, – пи- савшие о падении Речи Посполитой в XIX веке, указывают на то же политиче- ское разложение, как на главную причину того, что Польское государство не

могло удержаться в международной борьбе за существование»1373. Кареев раз-

делял эту всеобщую идею, соглашаясь и с тем, что реформа существовавшего в Речи Посполитой политического строя была необходима. Значимые различия в делаемых историками и публицистами выводах он усматривал только «в пони- мании того, в чем же заключался корень зла» и соответственно в вопросе о «тех лекарствах, какими нужно было лечиться Речи Посполитой»1374.

По такому признаку историограф разнес всех привлекаемых им авторов по

двум рубрикам. К «монархистам» были отнесены писатели от аббата Мабли до Валериана Калинки, которые говорили о порочности системы выборности ко- ролей, о предпочтительности наследственной монархии и т.п. В число же «рес- публиканцев» попали те, кто, начиная с Жан-Жака Руссо и заканчивая Таде- ушем Корзоном, отстаивал непреходящую ценность республиканских начал. По

1372 Кареев Н.И. «Падение Польши» в исторической литературе. СПб., 1888. С. 397–398.

1373 Кареев Н.И. «Падение Польши» в исторической литературе. С. 376.

1374 Кареев Н.И. «Падение Польши»… С. 376–377.

наблюдениям историка, монархическая точка зрения в не-польской литературе преобладает. Свою собственную позицию в бесконечном споре о том, что спас- ло бы Польшу – республика или монархия – и что вообще послужило главной причиной падения Речи Посполитой, Н.И. Кареев, – напомнив, что «для чисто научного решения вопроса нужно отрешиться от предвзятых взглядов, нужно стать на точку зрения истории государственных учреждений в Польше», – обо- значил так: «Польша пала потому, что в решительную пору, когда ей нужно бы- ло прежде всего являться единым государством с сильным правительством, да- бы отстаивать свою независимость, она едва лишь приступала к реформе своего

сейма и к созданию у себя настоящего правительства»1375.

Негодное государственное устройство – это, согласно Карееву, все же не единственная причина польской трагедии. «Угнетение хлопа паном и утеснения диссидентов католиками» – это, как считал историк, явления, которым справед- ливо приписывают «более или менее значительную долю участия в причинах падения Речи Посполитой». Но и эти факторы Кареев рассматривал все под тем же, избранным им углом зрения. Будь в Польше, рассуждал он, более сильное правительство, которое было бы способно сдерживать эксцессы, то такие явле- ния, наблюдаемые ведь и в других странах, не имели бы столь катастрофиче- ских последствий – «народные массы не были бы доведены до полного равно-

душия к судьбам Речи Посполитой, даже до желания ей скорейшей гибели»1376.

Автор категорически отмежевывался от мнения, будто бы причина погу- бившего Польшу безнарядья коренилась во врожденном народном характере поляков, – мнения, которое гласили «некоторые историки (главным образом немецкие и русские)». Он не считал поляков в принципе неспособными к про- ведению реформ, к оздоровлению хозяйства и созданию крепкой центральной власти. Больше того, он отмечал, что «Польша перестала существовать, как го- сударство, не тогда, когда находилась в наибольшем культурном и социальном упадке». Во второй половине XVIII века в ней наблюдались «улучшения в ум-

ственном и экономическом отношении»1377. Поэтому, заключил историк, «во

1375 Там же. С.378–379.

1376 Кареев Н.И. «Падение Польши»… С. 380.

1377 Там же.

всех исторических сочинениях о падении Польши на первый план выдвигается вопрос политический, хотя обращается внимание и на явления упадка Речи По- сполитой в отношениях материальном и духовном»1378.

В итоге разбора исторической литературы придя к убеждению, что «разви- тие безурядицы в ее [Польши] быте» – это главная из внутренних причин, Каре- ев, вместе с тем, не забывал о причинах внешних. Как он пишет, «внешние от- ношения Польши, игравшие важную роль в ее падении, поняты были в свое время весьма поверхностно как писателями западноевропейскими, так и поль- скими»1379. Они главным врагом считали Россию, а опасность со стороны Прус- сии недооценивали. Из многовековых польско-русских отношений, в которых

«лежал зародыш будущего падения Речи Посполитой»1380, ими рассматривались

только поздние времена, начиная с Петра Великого. Оставался неизвестным

«предыдущий спор между Москвою и Литвою, а потом и Польшей за обладание Русью». Поэтому «публицистам прошлого века и прежним историкам могло казаться, что Пруссия и Россия в силу чисто временных обстоятельств восполь- зовались слабостью Польши, чтобы поживиться на ее счет»1381. Но Кареев был убежден, что подобный подход верен только в отношении Австрии.

Он солидаризировался с теми русскими публицистами и историками, кото- рые «указали на то, что земли, отторгнутые от Речи Посполитой по трем разде- лам и присоединенные к России, составляли некогда русские княжества, подчи- ненные Литве, – на то, что из-за обладания ими между Москвою и Литвою, как двумя собирательницами Руси, велись войны, которые перешли в войны Мос- ковского государства с Речью Посполитой, когда последняя соединилась с Лит- вою, – на то, что само население спорных земель начало тяготеть к единоверно- му государству Московскому, когда православная вера стала подвергаться пре- следованиям со стороны католицизма, – и на то, наконец, что за сто лет до Ека-

терины II Россия была уже близка к осуществлению своей вековой задачи»1382.

1378 Там же.

1379 Там же. С. 381.

1380 Там же.

1381 Кареев Н.И. «Падение Польши»… С. 382.

1382 Там же. С. 392–383.

Странным образом, исследователь знающий и опытный, не замечал наблю- даемой в его тексте элементарной подмены понятий: бесспорный, чуть ли не всеми признаваемый тезис о неспособности погрязшей в магнатских сварах Ре- чи Посполитой отстоять свою независимость от набиравших силу абсолютист- ских монархий и в первую очередь от России, им фактически отождествлялся с выводом о политическом безнарядьи как главной причине гибели Польского го- сударства. То есть, по сравнению со статьей 1886 г., подход Кареева к проблеме нисколько не изменился.

Увлеченный идеей насчет польской безурядицы как первопричины разде- лов – идеей, которая, вдобавок ко всему, снимала с Российской империи всякую вину за гибель Польского государства, Кареев как-то упускал из виду немало- важное и общеизвестное обстоятельство. Если реформы катастрофически запаз- дывали, и в эпоху Четырехлетнего сейма оставались на начальной стадии, то едва ли можно оставить в стороне первопричину такого, губительного для стра- ны, состояния – тот факт, что на протяжении XVIII века, а при Екатерине II в особенности, Петербург всячески препятствовал польским реформаторам. Вер- нее, историк обо всем этом прекрасно помнил, сам говорил о том, что Россия давно уже распоряжалась в Варшаве, как дома и при желании могла бы без тру- да присоединить к себе всю Речь Посполитую. Но при выяснении причин паде- ния Польши он почему-то оставлял в стороне причинно-следственную связь между сохранением в Польше так осуждаемого им безнарядья и политикой Рос- сийской империи.

Замечал это Кареев или нет, но, в конечном счете, он в своем рассуждении, замыкающем монографию 1888 г., фактически дал ответ не на тот вопрос, что был им самим же поставлен. Вместо выяснения причин падения Речи Посполи- той, историк сосредоточил свое внимание на объяснении того, почему Польша не смогла устоять перед дипломатическим и военным натиском трех соседних абсолютистских держав, среди которых доминировала Россия. Историограф по- разному характеризовал трех участников дележа земель Речи Посполитой. У Петербурга, в соответствии с давней российской традицией, он находил вполне веские основания для того, чтобы вести дело к разделам. Позиция Вены – что

тоже отвечало традиции, – напротив, осуждалась безоговорочно. Что менее ха- рактерно для русской литературы вопроса, где большинство авторов с готовно- стью признавало вину Берлина, считая Прусское королевство инициатором раз- делов и захватчиком исконных польских земель, Кареев с полным пониманием воспринимал прусскую мотивацию, ссылаясь на необходимость не только за- щитить притесняемых поляками диссидентов, но и территориально соединить до того разобщенные части государства Гогенцоллернов – Бранденбург и Вос- точную Пруссию.

Очевидно, дабы не нарушать стройность концепции, Кареев не обращал особого внимания на не соответствующие ей реалии. Как, скажем, на то, что, завладев Западным Поморьем и территориально воссоединив свои составные части, Пруссия на этом не остановилась и захватила ряд других польских зе- мель, включая Варшаву – равно как и Россия, которая в рамках воссоединения Руси обзавелась еще и литовско-латышскими территориями. Не говоря уж о том, что при всех трех разделах окончательное решение оставалось за Петер- бургом, который за счет Речи Посполитой ублаготворял Берлин и Вену и тем обеспечивал их желаемую России позицию в отношении Османской империи и революционной Франции.

Чуть менее столетие спустя, в 1970 г., аналогичный обзор – заметно попол- нившейся за прошедших восемь десятилетий – литературы о падении Речи По- сполитой, предпримет известный польский историограф Марьян Серейский, на которого уже доводилось ссылаться. Естественно, что труд Кареева занял в но- вом обзоре надлежащее место. Назвав книги Кареева по истории Польши «со- лидными исследованиями» и подробно изложив взгляды русского ученого на причины, приведшие к разделам, Серейский не прошел мимо недостатков моно- графии 1888 года. Он, в частности, отметил, что, выступая «во имя историче- ской истины», Кареев фактически стремится оправдать политику Екатерины II и

в результате «путается в противоречиях»1383. Действительно, при всем своем

либерализме и отвращении к русификаторской политике в Царстве Польском, Н.И. Кареев, как видно, в основном разделял официозную точку зрения на раз-

1383 Serejski M. H. Europa a rozbiory.. S. 388.

делы Польши. В этой части нападки на него со стороны Кояловича и ему по- добных были явно беспочвенными…

На ту же кафедру всеобщей истории Варшавского университета, где с 1879 по 1885 годы трудился Кареев, в 1880 г. на должность доцента был приглашен молодой киевлянин Николай Николаевич Любович (1855–1935). После оконча- ния Университета св. Владимира (1877) проработав год в каменец-подольской гимназии, он с лета 1878 г. стал в alma mater «стипендиатом для приготовления к профессорскому званию»1384. С переездом в Варшаву его ученая карьера раз- вивалась ровно и успешно. По своим политическим воззрениям историк был достаточно консервативен, чтобы надолго прижиться в русском Варшавском университете. В Варшаве Любович проработает три с половиной десятилетия и

покинет столицу Царства Польского вместе с университетом, когда в 1915 г. на- висла угроза захвата города немцами. Однако не видно причин безоговорочно считать его, как это делал В.А. Дьяков, ссылаясь при этом на Кареева, одним из тех профессоров, «которых современники относили к числу непримиримых по- лонофобов» 1385.

Еще со студенческих лет Н.Н. Любович воспринял у В.И. Лучицкого, сво-

его наставника по Университету св. Владимира, интерес к социальной пробле- матике и ее преломлению в реформационном движении раннего Нового време- ни. Занятия этой проблемой он решил продолжить и в магистратуре. Хотя науч- ным руководителем магистранта назначили из-за внутриуниверситетских ин- триг профессора Ф.Я. Фортинского, а не Лучицкого, фактическое руководство оставалось за последним1386. Для предполагаемой магистерской диссертации Любовичем совместно с Лучицким была избрана тема «Рационалисты в Поль- ше и Литве в ХVI в.: кальвинисты и антитринитарии».

Об антитринитариях (иначе – Польских братьях, арианах) слышали все, кто соприкасался с социально-политической и культурной историей Речи Посполи- той XVI–XVII вв. Но характер и деятельность этого радикального течения, в на-

1384 Иванов Ю.Ф. Жизнь и творчество Н.Н. Любовича // Вопросы истории славян. Вып. 18. Воронеж, 2007; СДР…словарь. С. 227–228.

1385 Дьяков В.А. Польская тематика в русской историографии конца ХIХ – начала ХХ в. // История и историки: Историографический ежегодник. 1978. М., 1981.С. 153.

1386 Иванов Ю.Ф. Жизнь и творчество Н.Н. Любовича. С. 171.

чале 1560-х годов обособившегося от кальвинизма, были почти не изучены. Об арианах судили главным образом по писаниям их врагов. Магистранту пред- стояло во всех отношениях трудное дело – разыскать распыленные по архивам нарративные и документальные материалы, изучить их, отделить реалии от ле- генд, разобраться в доктринальных тонкостях и выяснить соотношение теории и практики арианства.

Не убоявшись трудностей, начинающий исследователь энергично взялся за дело. В 1879 г. он, получив четырехмесячную командировку, поработал в архивах Петербурга, Варшавы, Витебска и Слуцка (возможно, эта поездка и за- вязанные тогда контакты с Варшавским университетом сыграла свою роль – на- ряду с рекомендацией Лучицкого – в грядущем приглашении)1387. Перебрав- шись в Варшаву, Любович продолжит работу в избранном им направлении. Одним из самых первых его лекционных курсов в Варшаве будет курс по исто- рии Реформации в Европе. Вводную, как полагалось новому лектору – откры- тую, лекцию «Общественная роль религиозных движений» Любович опублику- ет1388.

В ходе работы над диссертационной темой первоначальный замысел был

несколько скорректирован. Доктринальные моменты отошли в сторону, а на первый план выдвинулись вопросы, связанные с социальной обусловленностью учения антитринитариев, с местом арианства в общественно-политической и культурной жизни Речи Посполитой. Любович трудился увлеченно и плодо- творно. В этом убеждают его отчеты1389, а особенно сама магистерская диссер- тация «История Реформации в Польше: Кальвинисты и антитринитарии», кото- рая была опубликована в Варшаве в 1883 г. и с успехом защищена. У Кареева были все основания отметить в своей одобрительной рецензии на книгу, что у автора «оригинальный взгляд на реформацию, вынесенный им, очевидно, из специального изучения польского протестатизма»1390. Одобрительно откликну-

1387 Там же. С. 171–172, 174.

1388 Варшавские Университетские Известия. 1881. № 1.

1389 Любович Н.Н. 1) Отчет о занятиях /.../ в архивах Варшавы, Петербурга, Вильны и Слуцка // Универ- ситетские известия. Киев, 1879. № 11; 2) Отчет о заграничной командировке /…/ // Варшавские универ- ситетские известия. 1892. № 6.

1390 Русская мысль. 1884. № 8. С. 25.

лись на книгу Любовича и поляки. Своей основательностью она действительно выделялась среди работ на близкую тематику, весьма привлекательную и для исследователей, занимавшихся отечественной историей – поскольку арианское вероучение нашло в свое время живой отклик в западнорусских и литовских землях. Достаточно сравнить монографию Любовича с появившейся годом ра- нее большой, на добрую сотню страниц, статьей О.И. Левицкого «Социанство в Польше и Юго-Западной Руси».

Орест Иванович Левицкий (1848–1922), будущий академик и вице- президент Украинской Академии наук, к моменту публикации этой статьи уже приобрел известность как знаток южнорусской старины. В 1875 г. вышел его

«Очерк внутренней истории Малороссии во второй половине XVII столетия». Свою эрудированность он продемонстрировал и в статье о социанстве (т.е. об антитринитаризме – Фауст Социн был видным идеологом арианства, и начиная с ХVI в. арианское вероучение зачастую называли по его имени). Однако ста- тья 1882 г., в отличие от монографии Любовича, была построена на давно из- вестных печатных источниках, которые к тому же не всегда удачно были интер- претированы. Так, из того факта, что среди ариан встречались ревнители про- свещения, Левицкий делал слишком далеко идущий вывод: «Социанство вы- ступало всегда с характером просветительного движения, в союзе с наукой и

образованием»1391. Исследователь пытался выйти за рамки политических и эт-

ноконфессиональных мотивировок при объяснении причин, отчего шляхтичи- ариане – подобно своим врагам шляхтичам-католикам – бежали при приближе- нии отрядов Богдана Хмельницкого. По его словам, «ясно, что в сознании и действиях тогдашней массы народной социально-экономический мотив преоб- ладал над всеми другими»1392. Но тезис автором не был раскрыт и аргументиро- ван.

Одобрительные отклики на книгу ободрили Н.Н. Любовича, и он продол- жил работу над темой, что позволило ему семь лет спустя издать свою вторую монографию – «Начало католической реакции и упадок реформации в Польше»

1391 Левицкий О.И. Социнианство в Польше и Юго-Западной Руси // Киевская старина. Июнь. 1882. С. 430.

1392 Там же. С. 414.

(Варшава, 1890), которая принесла автору степень доктора наук, а вскоре и ме- сто профессора. Как и книга 1883 г., она была построена на собственных архив- ных разысканиях в хранилищах Варшавы, Петербурга, Кракова и ряда других городов. Новый труд получил полное одобрение со стороны И.В. Лучицкого1393. Н.И. Кареев, чей «Очерк истории реформационного движения и католической реакции в Польше» вышел двумя годами ранее, весьма положительно отозвался о новом труде своего былого сослуживца1394. В ходе подготовки двух моногра- фий Н.Н. Любовичем была опубликована серия статей, обзоров, рецензий на темы, преимущественно касавшиеся польской реформации. В частности, он от- кликнулся рецензией на вышедший по-русски труд польского историка Ф. Веж- бовского «Христофор Варшевицкий (1543–1603) и его сочинения» (Варшава, 1885)1395.

Само собой напрашивается сопоставление Любовича и Кареева, – двух ис-

ториков, чьи труды представляют собой высшие достижения отечественной по- лонистики 1880-х годов. Такого рода сравнения предпринимались неоднократ- но1396. Естественно, вопрос не сводится к выяснению того, кто из них двоих сделал для науки больше, а кто меньше. Эти два историка и по своим наклонно- стям, и по характеру научной продукции как бы олицетворяли собой две разно- видности исследовательской работы.

Н.Н. Любович во главу угла ставил архивные источники, добытые им в хо- де кропотливых разысканий и впервые вводимые в научный оборот. Тщатель- ное изучение этих материалов выходило у него на первый план, не оставляя по- рой места для более широких обобщений. Если поначалу, только еще приступая к работе, он смело и свободно оперировал общими суждениями о социальной сути Реформации (что запечатлелось в его варшавской брошюре 1880 г. «Обще- ственная роль религиозных движений»), то и почерпнутый из архивохранилищ

1393 Лучицкий И.В. Рец. на: Любович Н.Н. Начало католической реакции… // Университетские известия. Киев, 1891. № 3.

1394 Там же. 1890. № 4. С. 158–160; Кареев Н.И. Отзыв о сочинении проф. Любовича под заглавием

«Начало католической реакции и упадок реформации в Польше». СПб., 1892.

1395 Варшавский дневник. 1886. № 116.

1396 В частности, в 1986 г. в Ленинградском Государственном Университета была защищена кандидат- ская диссертация З.Е. Ивановой «Социальная история Польши XVI в. в трудах дореволюционных рус- ских историков», где основными действующими лицами были как раз Н.И. Кареев и Н.Н. Любович.

фактический материал, и делаемые на его основе достаточно скупые выводы в его, ставших классическими, монографиях зачастую будут носить довольно ог- раниченный, даже локальный характер.

Н.И. Кареев, напротив, в своих книгах по польской истории, как и в других трудах, стремился как можно шире охватить рассматриваемые явления. При этом он, как правило, опирался прежде всего на историографию, заимствуя от- туда умело им отбираемую конкретную информацию, а нередко – и концепту- альное ее осмысление. Иной раз русский историк выступал в роли знающего и опытного популяризатора достижений польской науки – примером тому его старания ознакомить русского читателя с идеями Михала Бобжиньского. Иной раз, обращаясь к кардинальным проблемам польской истории, он демонстриро- вал самостоятельность мысли и интуицию исследователя (что не исключало широкого использования им и здесь опыта предшественников). По широте кру- гозора, по охвату проблематики едва ли кто-либо из русских полонистов мог с ним сравниться. Вклад его в развитие отечественной науки, бесспорно, велик.

Странно было бы упрекать Любовича за узость круга изучаемых им вопро- сов, либо упрекать Кареева на том основании, что он не занимался самостоя- тельной, кропотливой разработкой каждой из освещаемых им проблем, не вел, подобно Любовичу, многолетних архивных разысканий. Такое различие между двумя выдающимися историками, в конечном счете, может рассматриваться как одно из проявлений своего рода разделения труда, присущего любой науке, ко- гда та достигает необходимой степени зрелости. Никого, кажется, не смущает ситуация, скажем, у физиков, где уважением пользуются и экспериментаторы, и теоретики – лишь бы они были профессионалами в своем деле.

На конец века XIX в. пришлись знаменательные годовщины – столетия со времени второго и третьего разделов Польши, и такого рода юбилеи не могли не дать добавочного стимула к публикации работ на тему падения Польского госу- дарства и к подведению некоторых итогов пребывания земель былой Речи По- сполитой под сенью империи Романовых. Так, «по случаю столетия воссоеди- нения западнорусского края в 1793 г», как предуведомлялся читатель, вышла книжка А.П. Липранди «”Отторженная возвратих”: Падение Польши и воссо-

единение западнорусского края» (СПб., 1893)1397. Автор не ограничился тради- ционными напоминаниями о правомочности присоединения западнорусских земель к Российской империи в силу того, что «Западная Русь – древнейшая ко- лыбель русского православия, /…/ край, где можно сказать, основалась Русь»1398. Им с пафосом провозглашалось, что «ни крепостное право, ни татар- ское иго не могут даже сравниться с тем рабством, какое довелось перенести за- паднорусскому народу во время нахождения его под польским владычеством». Жизнь православного населения «под властью католической иезуитской Поль- ши» была представлена им как «трехвековое страдание», и автор не забыл на- помнить, что лишь «заботами и могуществом нашей великой императрицы /…/ западнорусский народ был освобожден от позора и унижения, вступил в новую жизнь и начал возрождаться духовно, нравственно, политически, экономиче- ски…»1399. Дабы показать, что даже долгое, не одно столетие продолжавшееся пребывание вне пределов Российского государства, не разорвало живую нить, связывавшую с ним западнорусский край (что предлагалось трактовать как еще

один довод в пользу легитимности воссоединения восточных славян под сенью российского самодержавия), Липранди без тени сомнения декларировал: «Ни презрение и ненависть польских панов и шляхты, ни горячая проповедь ксенд- зов в защиту католицизма, ни притеснения и угрозы, – ничто не заставило за- падно-русский народ сделаться отступником от родной своей веры, ничто не принудило его изменить своей народности: он мужественно перенес все невзго- ды, и к чести и славе своей, остался верным своей церкви и народности»1400. Решение диссидентской проблемы Петербургом, по мнению историка, стало для Речи Посполитой возмездием, поскольку, как он писал, «поляки не унимались.

Тогда императрица Екатерина II решила отделить от Польши часть непольских земель ее»1401.

1397 См. также, напр.: Примирение русских с поляками. Воспоминания прошлого. Историческая брошю- ра, основанная на документах ΧVΙ века и составленная по поводу столетней годовщины первого раздела Польши в 1872 году Ф.А. Веселовским. СПб., 1881; Сидоров А. К столетней годовщине третьего разде- ла Польши. СПб., 1895.

1398 Липранди А.П. «Отторженная возвратихъ»: Падение Польши и воссоединение западнорусского края. СПб., 1893. С. 3.

1399 Там же. С. 3–4.

1400 Липранди А.П. «Отторженная возвратихъ»… С. 5.

1401 Там же.

В распространении таких, многим публицистам и ученым казавшихся со- вершенно бесспорными, казенных представлений особенно усердствовал и Па- вел Дмитриевич Брянцев1402 (1845 – год смерти неизвестен), преподаватель ис- тории и географии в Виленском реальном училище. В преддверии столетней го- довщины второго раздела Речи Посполитой он счел нужным напомнить о вос- стании 1863 г., чтобы подчеркнуть неблагодарность поляков, не умеющих це- нить блага, какие принесло им вхождение в Российскую империю. В 1891 г. в Вильне вышла его книга «Польский мятеж 1863 г.». Немалая по объему – около трехсот страниц – книга являла собой откровенную компиляцию. Ни новых ма-

териалов, ни оригинальных идей в ней не найти. С точки зрения нашей темы она представляет интерес только как достаточно типичный образец тех около- научных сочинений на злободневную тему, каких немало появлялось в те годы.

Круг привлеченной Брянцевым литературы был достаточно широк, но по- добрана она была тенденциозно. Автор предпочитал, не вдаваясь в полемику с инакомыслящими, опираться на хвалебные по отношению к Петербургу произ- ведения. Польским языком он владел, однако по преимуществу обходился без ссылок на труды поляков. Лишь один раз Брянцев сошлется на «Историю Польши» Юзефа Шуйского, виднейшего представителя Краковской историче- ской школы. Однако, привлекая разноязычный газетный материал, он все же ссылался и на некоторые польские издания.

Всегда болезненно воспринимая реакцию Запада на действия России в польском вопросе, консервативно настроенные авторы, и Брянцев в том числе, тем не менее охотно апеллировали к мнению того же Запада, когда тот адекват- но – с официальной российской точки зрения – реагировал на события в поль- ских землях. Для писательской манеры Брянцева характерно, что больше всего его заботило то, в каком свете читателю будет представлена позиция России. На остальное он не слишком обращал внимание. Так, с чувством глубокого удовле- творения он приводит обширную – и вполне лестную для российской прави- тельственной политики – цитату из английского журнала «The Quarterly», не замечая, по-видимому, что там одновременно, рядом друг с другом даны два

1402 СДР… словарь. С. 86.

различных, трудно совместимых довода в пользу законности притязаний Петер- бурга на Царство Польское. Первый из доводов гласил: «Россия имеет право употреблять все свои усилия для восстановления своих древних владений», а второй сводился к утверждению: «Польские магнаты в 1812 г. изменили России, пристали к Наполеону I, с которым думали загнать Россию в Азию, но судьба побед осталась за Россией. Россия победила Наполеона и поляков, овладела землею последних, и никто в мире не имеет права оспаривать законных распо-

ряжений России в Царстве Польском»1403.

В основном же виленский учитель полагался на близких ему по духу рос- сийских авторов. Полными горстями он черпал у них сведения о событиях и их истолкование – нимало этим, по-видимому, не смущаясь. По меньшей мере треть всей содержащейся в книге информации была взята им из вышедшей за четыре года до того монографии Н.И. Павлищева «Седмицы польского мяте- жа». Многое также было почерпнуто из «Собрания статей по польскому вопро- су, помещенных в “Московских ведомостях”, “Русском Вестнике” и “Совре- менной Летописи” за 1863 г.» М.Н. Каткова (М., 1887). Две основные главы в книге Брянцева были посвящены «восстанию поляков в Царстве Польском» и

«восстанию поляков в Литве и Белоруссии», представляя собой своего рода ле- топись событий Январского восстания. Третья, заключительная глава содержала очерк жизни и деятельности Михаила Николаевича Муравьева – понятно, что политика Муравьева всячески восхвалялась. Следом за этой книгой с малыми интервалами появлялись другие, также компилятивные, зато проникнутые вер- ноподданническим чувством сочинения Брянцева: «Очерк падения Польши» (1895), «Очерк состояния Польши под владычеством русских императоров по- сле падения ее до 1830 г.» (1895), «Восстание поляков в 1830 и 1831 г.» (1896) и др. К научной разработке темы они имели мало отношения, но зато вполне со- ответствовали правительственному курсу тех лет.

Однако и в работах на подобную или близкую к ней тематику порой нахо- дилось место скепсису. Достаточно реалистичную трактовку екатерининской политики в диссидентском вопросе предлагал Н.Д. Чечулин в своей монографии

1403 Брянцев П.Д. Польский мятеж 1863 г. Вильна, 1891. С. 109–110.

«Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 1762–1774» (СПб.,1896), о которой, к слову сказать, Н.И. Кареев отозвался весьма критиче- ски (сочтя, что сочинение автора вряд ли можно в полной мере назвать исследо- ванием1404). Тем не менее, трудно не признать, что Чечулин аргументированно показал, что Н.И. Панин, глава Коллегии иностранных дел, рассматривавший вопрос «чисто с государственной точки зрения, как средство водворить в Поль- ше влияние России»1405, в своих не предназначенных для публики высказывани- ях был крайне циничен. Граф разъяснял Репнину, что «главное правило, кото- рое как сначала было, так теперь есть», это – «чтобы совершить диссидентское дело не для распространения в Польше нашей и протестантской веры, но для приобретения себе /…/ единожды навсегда твердой и надежной партии, с за- конным правом участвовать во всех польских делах»1406. Больше того, руково- дитель внешнеполитического ведомства Екатерины, как отмечал Чечулин, счи- тал «невыгодным излишнее распространение прав диссидентов – православных, достижение для них слишком многих удобств и выгод, настолько, чтобы они не нуждались в помощи России и своими собственными силами могли бы совер- шенно хорошо устроиться в Польше», ибо это, по его мнению, непременно вы- звало бы «значительное увеличение числа побегов в Польшу из соседственных русских губерний»1407.

Видный русский историк В.О. Ключевский специально на эту тему не пи-

сал. Но примечательна сама позиция знаменитого ученого в этом вопросе. Во- преки распространенному представлению доказывая, что диссидентский и на- циональный вопросы были для Екатерины не более как предлогом для вмеша- тельства в польские дела, он не упустил случая подчеркнуть: именно из России, от ее самодержавно-дворянского управления «издавна тысячи народа бежали в безнарядную Польшу, где на землях своевольной шляхты жилось сноснее»1408.

1404 Кареев Н.И. О внешней политике Екатерины П (Рец. на кн.: Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины П. 1762–1774. СПб., 1896) // Вестник Европы. № 1. 1897.

1405 Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины П. 1762–1774. СПб., 1896. С. 260.

1406 Чечулин Н.Д. Внешняя политика России… С. 260.

1407 Там же. С. 262.

1408 Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.V // Ключевский В.О. Соч. в 9 т. Т. 5. М., 1989. С. 51.

Односторонность официальной трактовки вопроса о положении право- славного населения под властью Речи Посполитой и раньше отмечалась в рос- сийской историографии, приводились документальные тому подтверждения. Еще в 1860 г. П.К. Щебальским – человеком, надо сказать, достаточно консер- вативных убеждений – была опубликована относящаяся к екатерининским вре- менам «Записка об учреждении новоприобретенных земель», где строго пред- писывалось: «Бежавших пред сим из России крепостных людей и крестьян, по- селившихся в сих новоприобретенных землях, написать в постановляемую пе- репись, оставив на нынешних их жилищах, во владении за теми, за кем в сию перепись по наличеству написаны будут, а впредь никому ни под каким предло- гом беглых не принимать и у себя не держать; с преступниками же сего посту-

пать на основании именного 1754 года указа»1409.

Однако никому, и В.О. Ключевскому в том числе, так и не удавалось серь- езно поколебать прочно укоренившиеся – и поощряемые свыше – представле- ния о том, что в основе екатерининского подхода к польскому вопросу лежала человеколюбивая забота о диссидентах, о простом народе. Не помешает, говоря об этом, напомнить, что тиражируемые консервативной дореволюционной ли- тературой стереотипы касательно внешней политики Екатерины II окажутся спустя десятилетия так или иначе востребованы в советской науке и пропаган-

де, особенно в 1940-х – начале 1950-х годов1410.

Говоря о наиболее существенных пополнениях отечественной литературы по истории Польши на исходе XIX в., нельзя не назвать фундаментальное ис- следование петербургского скандинависта Георгия Васильевича Форстена (1857–1910) «Балтийский вопрос в XVI и XVII ст. (1544–1648)» (СПб., 1893– 1894. Т. 1–2). Несмотря на то, что это исследование едва ли в полной мере мо- жет числиться по разряду полонистики, польские дела заняли в книге весьма значительное место. Исходя из того, что в Новое время «вся история северных государств, России, Польши, Швеции и Дании /…/ совпадает с историей бал- тийского вопроса», историк подробнейшим образом, опираясь как на опублико-

1409 Щебальский П.К. Новые материалы из эпохи 1771–1773 гг. М., 1860. С. 658–659.

1410 Наиболее ярким примером тому служит брошюра Е.В. Тарле «Внешняя политика Екатерины ІІ» М., 1945.

ванные, так и на вводимые им в научный оборот архивные источники, рассмот- рел то, как эти, «возвысившиеся теперь на степень европейских держав» четыре государства «наперерыв одна перед другою стремятся теперь присвоить себе богатое наследие Ганзы и ради этого начинают между собой продолжительную борьбу»1411. Правда, из-за незнания языка Форстен не привлек польские фонды (за что Н.И. Кареев, первый оппонент при защите «Балтийского вопроса…» в качестве докторской диссертации, не преминул его упрекнуть1412). Однако Польша, разумеется, часто фигурировала в использованных Г.В. Форстеном ма- териалах других участников балтийского конфликта.

Нельзя также пройти мимо и трудов Платона Александровича Гейсмана (1853–1919). Генерал и военный историк, он неоднократно касался польской тематики в своем «Кратком курсе истории военного искусства в средние и но- вые века» (Ч. 1–3, СПб., 1893–1896). Среди прочего, ему принадлежит публика- ция «Проекта реорганизации польской армии 1789 г.» К. фон Грисгейма (СПб., 1894). По существу, стараниями того же П.А. Гейсмана был подготовлен капи- тальный труд А.К. Ильенко «Начало конца Польши. Введение в историю борь- бы за объединение России при императрице Екатерине Великой (Материалы, извлеченные: 1) из Московского Отделения общего архива Главного штаба, 2) из Военно-Ученого архива того же Штаба и 3) из Московского Главного Архива Министерства иностранных дел) (СПб., 1898). Помимо прочего, объемное пре- дисловие к нему и так называемая объяснительная записка были написаны

«профессором Николаевской Академии Генерального штаба полковником П.А Гейсманом», как значилось на титульном листе. Вообще, как пояснял Гейсман, сама «мысль извлечь материалы… принадлежала мне, а исполнение – моему уважаемому коллеге»1413.

В контексте разнородной исторической литературы конца ΧІΧ в. по-своему

выделяются сочинения А.И. Барбашева, увлеченно разрабатывавшего историю Великой войны (1409–1411) и деятельности ее главных персонажей. В итоге од-

1411 Форстен Г.В. Балтийский вопрос… Т. 1. СПб., 1893. С. Х–ХI.

1412 Канн А.С. Историк Г.В. Форстен и наука его времени. М., 1979. С. 56.

1413 Ильенко А.К. Начало конца Польши. Введение в историю борьбы за объединение России при импе- ратрице Екатерине Великой. СПб., 1898. С. I.

на за другой вышли такие его работы, как «Витовт и его политика до Грюн- вальдской битвы» (1885), пара статей в «Журнале Министерства народного просвещения» – «Танненбергская битва» (1887) и «Торнский мир (1411 г.)» (1890), а также во многом итоговая, отчасти вобравшая в себя уже имевшиеся наработки, вышедшая в серии «Очерки литовско-русской истории XV века»

книга – «Витовт. Последние двадцать лет княжения. 1410–1430» (1891)1414.

Опираясь на широкий круг источников и литературы (русской, польской, не- мецкой) А.И. Барбашев, тем не менее, предпочитал трактовать исследуемую им проблематику в исключительно славянофильском духе, подчеркивая при этом, что «это не было столкновение двух народов; это была борьба германо- романского запада со славянским востоком»1415. Несмотря на широкое распро- странение подобных установок, автор счел необходимым перечислить, кто был на одной стороне – «русские, поляки, чехи, мораване, силезские славяне, литов- цы, татары», и кто – на другой: «Тевтонский орден и рыцари из Германии, Анг- лии, Франции, Италии»1416. Кроме того, автор также разъяснил своим читате- лям, что следует понимать под «славянским востоком».

На его взгляд, славянский восток в Куликовской битве (с которой, по сво- ему масштабу, с точки зрения Барбашева, сопоставима Грюнвальдская битва) представляли «силы восточного центра русского племени – Москвы», отразив- шие «татар, грозивших с востока», а во время главного сражения Великой вой- ны «силы западного центра русского племени – Вильны, вместе с поляками, от- разили врагов, грозивших с запада»1417. Неполное соответствие со славяно- фильской доктриной проявилась лишь в том, что поляки – «изменники славян- ства» (едва ли не по общему мнению славянофилов) – в данном случае, по сло- вам автора, «отразили врагов, грозивших с запада», в то время как в русской ли-

тературе именно в подпадании под влияние запада их принято было обвинять...

1414 Барбашев А.И. Витовт и его политика до Грюнвальдской битвы (1410 г.). СПб., 1885; Он же. Тан- ненбергская битва (1410 г.) // ЖМНП. 1887. Декабрь; Он же. Торнский мир (1411 г.) // ЖМНП. 1890. Ноябрь; Он же. Витовт. Последние двадцать лет княжения (1410–1430). СПб., 1891.

1415 Барбашев А.И. Танненбергская битва (1410 г.) // ЖМНП. 1887. Декабрь. С. 151.

1416 Там же. С. 151–152.

1417 Там же. С. 152.

Зато автор вполне в хрестоматийном духе спешил напомнить читателям, что: «Вражда немцев и славян началась очень давно. Уже в ІΧ в. немцы сильно проявляли свой Drang nach Osten. После упорной и продолжительной борьбы исчезли с берегов Эльбы и Одера славянские государства бодричей и лютичей, и на их месте явились маркграфства Саксонское и Бранденбургское»1418. Автору также показалось необходимым перечислить, как сложились судьбы других славянских земель, когда «место Великоморавской державы заняли маркграф- ства Австрийское и Каринтийское. Чехия вошла в состав немецких земель, и чешские князья обратились в немецких вассалов»1419 и т.д.

В начале 1890-х годов вышла содержательная монография петербургского

юриста и историка Сергея Александровича Бершадского (1850–1896) «Литов- ский статут и Польские конституции: Историко-юридическое исследование» (СПб., 1893). Больше всего интересуясь судьбой еврейства в Восточной Европе и проводя соответствующие архивные разыскания, Бершадский в своих трудах касался Польши и в данном контексте, например, в своих статьях: «В изгнании: Очерк из истории литовских и польских евреев ХV в.» («Восход». 1892), «Ста- ринное средство: Обвинение евреев в убиении младенцев в Литве и Польше в

ХVI–ХVIII в.» («Восход». 1894). Были, конечно, и другие авторы1420. Впрочем,

надо еще раз подчеркнуть, что список рассматриваемых или хотя бы упоминае- мых здесь работ 1890-х годов ни в коей мере не претендует на исчерпывающую полноту (как и перечни в предшествующих главах), к нему всегда можно доба- вить новые названия1421.

1418 Там же. С. 154.

1419 Там же.

1420Так, в частности, Григорий Александрович Воробьев (1860–1907) свои краеведческие и искусство-

ведческие студии дополнил публикацией записок двух участников восстания 1794 года – Яна Килинь- ского (Русская Старина. 1895. Кн. 2–3) и Ю. Копця (Исторический вестник. 1896. № 11–12).

1421 Например, статьи в «Русском вестнике» за 1894 г., составленные по воспоминаниям одного из ак- тивных участников подавления польского мятежа 1863 г. многоопытным Иваном Петровичем Корнило-

вым (1811–1901), или, его же очерк «Князь Адам Чарторыйский» (Русское обозрение. 1896. № 2–3), как его характеризует М.Д. Долбилов – «”муревьевец“, попечитель Виленского учебного округа в 1864– 1868 годов, один из творцов политики деполонизации в Северо-Западном крае после Январского вос- стания». – См. Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера… С. 134. Заметим, что в скором времени «Вос- поминания о польском мятеже 1863 года» (в более полном, по сравнению с журнальным вариантом ви-

де) были напечатаны отдельной книжкой, задача которой, как было сказано в примечании редакции,

состояла в том, чтобы помочь «правильному освещению деятельности сподвижников незабвенного гра- фа М.Н. Муравьева»1421. Собственно рассказы И.С. Гонецкого (который «в 1863 году /…/ поступил в состав войск Виленского военного округа», где и оставался вплоть «до окончательного усмирения мя-

Помимо прочего, нельзя не отметить, что на последнее десятилетие XΙX – первые годы XX в. приходится заметный рост полонистической литературы на- учно-популярного (а нередко подчеркнуто популярного) характера. Будто руко- водствуясь заявлением Александра ΙΙ, что «счастье Польши заключается в пол- ном слитии ее с народами моей империи»1422, в свет выходит целая череда очер- ков о прошлом и настоящем польских земель. Это, в частности, и капитальное издание «Живописная Россия», в котором Царству Польскому посвящен один из томов1423, где польской истории до разделов и во время разделов посвящены специальные главы, и более скромные (в том числе, по объему) издания, такие как «Русская земля. (Природа страны, население и его промыслы). Сборник для народного чтения»1424 или брошюра «Из народоведения. Поляки. Чтение для

народа»1425, преследующие сугубо просветительские цели. Откровенная компи-

лятивность подобного рода сборников не скрывалась. Например, составитель

«Сборника для народного чтения» Л.И. Руднев поспешил сообщить читателям, что представленные в сборнике очерки скомпонованы по «ˮЭтнографии Рос- сииˮ Л. Весина и др. источникам»… По-своему примечательно, что аналогич- ные подборки-сочинения, содержащие в себе сведения историко- географического и историко-этнографического характера, продолжали выхо- дить и в первое десятилетие ХХ века1426. Пожалуй, отдельной строкой следова- ло бы отметить полонистические работы, в большей или меньшей мере создан- ные под влиянием думских дебатов по польскому вопросу в сугубо политиче-

тежа» и где «выказал блистательные военные способности, разбив шайки Сераковского и Колышки, этих главных предводителей польских повстанцев»1421), оформленные стараниями И.П. Корнилова в

«Воспоминания…», по-своему характерны и отражают настроения определенной части русского обще-

ства по отношению к полякам. В том же ряду – условно говоря, полонистической литературы последне- го десятилетия ΧΙΧ века – можно назвать и книгу Розы Люксембург «Промышленное развитие Поль- ши» (которая, разумеется, не принадлежит российской науке, но ее перевод (СПб., 1899) в какой-то мере также характеризует состояние и направленность интересов отечественной полонистики).

1422 Цит. по: Погодин А.Л. История польского народа в XΙΧ веке. М., 1915. С. 176.

1423 Царство Польское. Варшавская, Калишская, Келецкая, Ломжинская, Люблинская, Петрковская Плоцкая, Радомская, Сувалкская и Седлецкая губернии // Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении. М., 1896.

1424 Привислинский край // Русская земля. (Природа страны, население и его промыслы). Сборник для народного чтения. Т. VΙ. СПб., 1898.

1425 Из народоведения. Поляки. Чтение для народа. СПб., 1899.

1426 Талько-Грынцевич Ю. Поляки. Антропологический очерк // Русский антропологический журнал. 1901. № 1; Терешкович Н. Польша и поляки. М., 1906; Водовозова Е.Н. Как люди на белом свете живут. Чехи – поляки – русины. СПб., 1905; Сно Е.Э. На западных окраинах. Поляки и литовцы (Серия «Рас- сказы о родной стране и ее обитателях). СПб., 1904; и др.

ском контексте1427.

Однако, несмотря на очевидный (с давних пор сохраняющийся) интерес в нашей литературе к польской тематике (если проблематике, то особого свойст- ва – в зависимости от характера сочинения), трудно согласиться с утверждением М.В. Лескинен в том, что: «Российская историография и полемическая публи- цистика ΧΙΧ в., посвященная Польше, полякам и польскому вопросу, исследо- вана очень подробно»1428. По крайней мере, как раз привлеченные в монографии М.В. Лескинен многочисленные сочинения, написанные, по словам исследова- тельницы, «в жанре историко-психологических изысканий», специальному ана- лизу до сих не подвергались, не предпринимались и попытки определить их ме- сто в огромном массиве сочинений, который (пусть с некоторой долей условно-

сти) можно отнести к полонистике. Недостаточно освещен, в частности, и такой важный вопрос: чем было вызвано появление подобной литературы на рубеже ΧΙΧ–ХХ вв., а не раньше, когда, по признанию многих отечественных авторов, ощущалась настоятельная необходимость понять, что, собственно, представля- ют собой поляки, волею судеб оказавшиеся в составе Российской империи, что есть Польша и т.д.

Так или иначе, при любых дополнениях общая констатация остается почти неизменной: характеризуя состояние научных полонистических студий в Рос- сии, приходится признать, что появившиеся в 1890-е годы солидные исследова- ния по истории Польши легко пересчитать по пальцам, и количественный спад по сравнению с предшествующим десятилетием бросается в глаза. И, что важно, различие здесь не только количественное. В 1890-х гг., по сравнению с восьми- десятыми годами, существенно сократится число оставивших заметный след в науке трудов по истории Польши. В 1890-е годы в русской полонистике можно отметить некоторое затишье. Такие корифеи, как Н. И. Кареев и Н. Н. Любович, с чьими именами были связаны крупнейшие достижения отечественного славя- новедения 1880-х гг., продолжали трудиться. Однако с начала 1890-х гг. они

1427 Василевский Л. (Плохоцкий). Современная Польша и ее политические стремления. СПб., 1906; Есипов В.В. Автономия Польши, с точки зрения финансовых, экономических и других интересов Рос- сии. Варшава, 1907; Пильц Э. Русская политика в Польше. Варшава, 1909; и др.

1428 Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке второй половины ΧΙΧ в.: «другой» сквозь призму идентичности. М., 2010. С. 236.

практически отходят от польской исторической проблематики1429.

Если ими и было кое-что опубликовано на исходе ХIХ и в начале ХХ ве- ков, то это не шло ни в какое сравнение с их трудами 1880-х годов. Отголоском прежних студий Н.Н. Любовича явится лишь его брошюра «Люблинские воль- нодумцы: Анабаптисты и антитринитарии» (Варшава, 1902). Помимо этого, можно назвать лишь пару работ сугубо информативного или научно- популярного характера: обзор «Польская историческая литература в 1896 г.» (Варшавский дневник. 1897. № 112, 113.), юбилейная брошюра «Грюнвальдская битва» (1911). Что касается Н.И. Кареева, то он выступил с «Отзывом о сочине- нии проф. Любовича “Начало католической реакции и упадок Реформации в

Польше”»1430, с рецензией на монографию Н.Д. Чечулина, и откликался на те-

кущие польские события газетными статьями, которые составили книгу «Polo- nica: Сборник статей по польским делам (1881–1905)» (СПб., 1905). Польские студии Кареева этим и ограничивались, если не считать того, что о прошлом Польши ему не раз доводилось писать в своих обзорных трудах по истории Ев- ропы и мира. Например, в изданную в 1906 г. (и переизданную в 1909 и 1913 гг.) книгу «Поместье-государство и сословная монархия Средних веков» была включена сжатая характеристика польского сейма – но эти неполные две стра- нички не содержали в себе ничего нового по сравнению с его же «Историческим

очерком польского сейма» 1888 г.1431

О характере подобных экскурсов можно также судить по его книге «Об- щий ход всемирной истории: Очерки главнейших исторических эпох», вышед- шей в 1903 г. Кратко коснувшись давних событий («Отстояв в начале XVII в. свою национальную независимость от агрессивной политики Польши, Москов- ское государство отняло у Польши в том же столетии восточные ее владения по Днепру» и пр.), Кареев следующим образом осветил падение Речи Посполитой:

«Исчезновение Польши с политической карты Европы принадлежит к числу

1429 См., в частности: Аржакова Л. М. Долгая пауза после блистательных успехов: русская историческая полонистика на исходе XIX века // Славяноведение. 2010. № 1. C. 44–53.

1430 Кареев Н.И. Отзыв о сочинении проф. Любовича «Начало католической реакции и упадок Реформа- ции в Польше» // Отчет о IV присуждении Академией наук премии митрополита московского Макария.

СПб., 1892.

1431 Кареев Н.И. Поместье-государство и сословная монархия Средних веков: Очерк развития социаль- ного строя и политических учреждений в Западной Европе в Средние века. СПб., 1913. С. 300–302.

особенно важных событий XVIII в. Это государство, достигшее наибольшего могущества в XV–XVI вв. при Ягеллонах и простиравшееся “от моря до моря”, в XVII в. стало клониться к упадку и вместе с тем утрачивать целые области». Сделав акцент на том, что Польша была ослаблена внутренними смутами, Каре- ев подчеркнул, что именно это обстоятельство позволило «России, в самом на- чале XVIII в., взять ее под свою опеку». В итоге, резюмировал Кареев: «Внеш- няя независимость Польши поддерживалась соперничеством ее соседок, но во второй половине XVIII в. по инициативе Пруссии они пришли к соглашению относительно дележа польских владений, и в три приема Польша была разделе-

на между Россией, Пруссией и Австрией»1432. Дело, понятно, не в том, что сю-

жет, которому прежде Кареев посвящал многие сотни страниц, теперь вполне уместился в одном абзаце. И по стилистике, и по смыслу этот достаточно при- митивный конспект, вкратце освещавшей драматичный период польской исто- рии, имеет не так уж много общего с «”Падением Польши” в исторической ли- тературе» и другими монографиями Кареева 1880-х гг.

Между тем ни Н.И. Кареев, ни Н.Н. Любович вовсе не отошли от научной работы1433. Это произойдет гораздо позже, когда обоим ученым не найдется места в советской науке. Н.И. Карева уже в 1923 г. удалят из Петроградского университета. Избрание его почетным академиком (1929) мало что меняло, ско- рее свидетельствуя лишь о тогда еще остававшейся некоторой независимости АН СССР от властей. Н.Н. Любович, обосновавшийся вместе с Варшавским университетом в Ростове-на-Дону и в 1924 г. по представлению В.П. Бузескула, Ф.И. Успенского и С.Ф. Платонова избранный членом-корреспондентом АН, свои исследования не продолжал. Их тематика была явно не созвучна эпохе, к

тому же при поспешной эвакуации в Варшаве остались его библиотека и соб- ранные за долгие годы материалы. С 1929 г. Любович на пенсии – неизвестно, по собственному желанию или вопреки ему. О последних годах его жизни све-

1432 Кареев Н.И. Общий ход всемирной истории: Очерки главнейших исторических эпох. СПб.,1903. С. 297–298.

1433 О Н.И. Карееве как представителе так называемой «русской исторической школы» см., например: Мягков Г.П. 1) «Русская историческая школа». Методологические и идейно-политические позиции. Ка-

зань, 1988; 2) Научное сообщество в исторической науке. Опыт «русской исторической школы». Казань, 2000; Погодин С.Н. «Русская школа» историков: Н.И. Кареев, И.В. Лучицкий, М.М. Ковалевский. СПб., 1997; и др.

дений крайне мало (в основном они стали известны благодаря разысканиям Ю.Ф. Иванова). Ходили слухи, что старый ученый был репрессирован, однако эта информация не подтвердилась1434.

На исходе ХIХ века этих крупнейших русских полонистов куда больше ин- тересовали вопросы методики и методологии исторического исследования. Лю- бович опубликовал статью «Вопрос о сущности исторического процесса». (Рус- ская мысль. № 12. 1891). Позднее выйдет его брошюра «Статистический метод в приложении к истории» (Варшава, 1901). Кареев, еще до того издав капиталь- ный труд «Основные вопросы философии истории» (Т. 1–3. М., 1883–1890), продолжал живо откликаться на новации в этой сфере. Но, создается впечатле- ние, что они оба утратили всякий интерес к столь активно разрабатываемым еще совсем недавно проблемам польской истории.

Такие перемены можно было бы счесть не более, как фактами творческих биографий двух видных ученых. Бесспорно, в выборе тем для книг и статей, в изменении направленности научных занятий и их интенсивности большую роль могли сыграть личные пристрастия того же Н.И. Кареева или Н.Н. Любовича. Не приходится сбрасывать со счетов и житейские обстоятельства, да и просто разного рода случайности.

Однако деятельность этих двух выдающихся историков следует, очевидно, рассматривать не изолированно, а в контексте общей ситуации, какая сложилась в отечественной полонистике конца ХIХ века, учитывая также и общее состоя- ние гуманитарных наук в России на рубеже столетий. И при таком подходе по- являются основания думать, что здесь – наряду со всякого рода случайными моментами – проявили себя и некие закономерности. Как известно, на исходе ХIХ – в начале ХХ веков в России, как и в других странах, отчетливо обнару- живают себя признаки кризиса традиционной методологии, идет усиленный по- иск новых путей в развитии науки. Полонистика, можно полагать, не оставалась совсем в стороне от этого – естественного, даже необходимого, хотя трудного и болезненного – процесса. Рассматриваемые под таким углом зрения факты (в

1434 См.: Иванов Ю.Ф. Жизнь и творчество Н.Н. Любовича // Вопросы истории славян. Вып. 18. Воронеж, 2007.

частности – отход Кареева и Любовича от конкретно-исторических исследова- ний, их усиленный интерес к проблемам методологии) предстают в качестве симптомов переживаемого наукой кризисного состояния.

Наблюдения над развитием российской полонистики на грани столетий, в конечном счете, лишний раз убеждают в сложности, противоречивости исто- риографического процесса. Как далеко зашла тогда дифференциация исследова- тельских подходов и методик, наглядно демонстрируют первые шаги в науке двух, в будущем весьма известных, историков младшего поколения, которые олицетворили собой разные, не будет большим преувеличением сказать – диа- метрально противоположные, тенденции в развитии полонистических студий.

Матвей Кузьмич Любавский (1860–1936), со временем приобретет заслу- женную репутацию знатока истории Великого княжества Литовского и Поль- ши1435. Его успешную ученую карьеру увенчает избрание в 1929 г. академиком. В интересующую же нас пору начинающий исследователь, в 1882 г. окончив- ший историко-филологический факультет Московского университета, успел лишь издать свою первую книгу – «Областное деление и областное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого Литовского стату- та» (М., 1892), и защитить ее как магистерскую диссертацию (1894)1436.

Непосредственно Польше посвящались его статьи, помещенные в третьем

томе «Книги для чтения по истории средних веков» под редакцией П.Г. Вино- градова (М., 1899). «Немецкая колонизация и новое сельское и городское уст- ройство в Польше», равно как и остальные два очерка из «Книги для чтения» («Польский король Казимир Великий» и «Нешавские статуты Казимира Ягел- лончика»), демонстрировали хорошее знание литературы. Но исследованиями их не назовешь, да они на то и не притязали. Можно отметить разве что утвер- ждение автора: «Благодетельным лекарством была для Польши немецкая коло- низация»1437. Как известно, в отечественных работах ХIХ–ХХ веков преоблада-

1435 Лаптева Л.П. Изучение истории славян в Московском университете в конце XIX – начале XX в. (до 1917 г.) // Славяне в эпоху феодализма. М., 1978. С. 289, 292.

1436 СДР… словарь С. 226–227.

1437 Книга для чтения по истории средних веков. Под ред. П.Г. Виноградова. М., 1899. Вып. 3. С. 447.

ли негативные оценки как самой немецкой колонизации, так и ее последствий, трактуемых априорно как одно из проявлений немецкого «натиска на Восток».

Полонисты знают Любавского, прежде всего, как автора «Истории запад- ных славян» (М., 1917, 2 изд. – 1918). Книга, к которой обращаются по сей день (репринт – М., 2004), выросла из курса, читаемого приват-доцентом, а затем профессором Московского университета на протяжении многих лет. Одним из его первых слушателей был В.И. Пичета, будущий основатель кафедры истории южных и западных славян в МГУ, академик1438. Вспоминая в начале 1930-х го- дов свои студенческие времена (1897–1901), он отдал Любавскому должное: тот

«был прекрасный преподаватель, и занятия под его руководством мне дали мно- го в отношении метода работы над источником и его использования»1439. Вме- сте с тем, несмотря на признание того, что «все курсы Любавского были очень богато насыщены конкретным материалом»1440, по мнению Пичеты, «лектор Любавский был плохой и сухой. Это особенно чувствовалось в его лекциях по истории западных славян»1441. Мемуарист делал поправку на общий уровень университетского преподавания тех лет и на то, что данный курс, «составлен- ный по польским и чешским пособиям», был из всех читаемых в те годы «кур- сов по истории славян это был наиболее удовлетворяющий требованиям то- гдашней истории», и, что подчеркнул Пичета, «в нем не было великорусского шовинизма»1442. Но вывод Пичеты, тем не менее, был категоричен: «Дальше описания Любавский не шел, какой бы то ни было синтез был недоступен Лю- бавскому»1443. Позднейший печатный текст «Истории западных славян» вполне подтверждает справедливость оценки, какую дал читаемым на рубеже ХIХ–ХХ веков лекциям Любавского их давний слушатель.

М.К. Любавский, верный ученик Н.А. Попова, принадлежал к тому на- правлению в исторической науке, которое видело свою основную задачу в сборе

1438 См.: Горяинов А.Н. В.И. Пичета, его убеждения и трагедия // Горяинов А.Н. В России и эмиграции: Очерки о славяноведении и славистах первой половины ХХ в. М., 2006.

1439 Пичета В.И. Воспоминания о Московском университете (1897–1901) // Московский университет в воспоминаниях современников. 1755–1917. М., 1989. С. 585.

1440 Там же. С. 586.

1441 Там же. С. 585–586.

1442 Там же. С. 586.

1443 Там же.

эмпирического материала и его систематизации. Установка на эмпирику – не обязательно так четко выраженная, как у Любавского, – не исключала полити- ческой ангажированности трудов, использования в них априорных построений, ориентации на стереотипы. Работы такого рода, во все эпохи составляющие не- малую часть научной продукции, могут быть полезными, даже интересными, но они меньше всего были способны двигать вперед историческую мысль. Вместе с тем, давно замечено, что в периоды методологических переориентаций, а так- же социально-политической нестабильности тяга к бесхитростной эмпирике во- обще сильно возрастает.

Иной характер носила ученая деятельность Александра Александровича Корнилова (1862–1925)1444. Даже в кратких биографических справках о нем обычно не упускают случая упомянуть, что, будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он – вместе со своим другом детства В.И. Вернадским, а также С.Ф. и Ф.Ф. Ольденбургами, И.М. Гревсом и др. – входил в кружок, оставивший неизгладимый след в интеллектуальной жизни России. Многие из членов кружка – включая и самого А.А. Корнилова – станут позднее не только выдающимися учеными, но и видными деятелями партии конституционных демократов.

Как полонист-аграрник, Корнилов привлек к себе внимание публикацией в

«Русской мысли» за 1894 г. цикла статей, которые затем составили книгу

«Судьба крестьянской реформы в Царстве Польском» (СПб., 1894); позднее она войдет в его труд «Очерки по истории общественного движения и крестьянско- го дела в России» (СПб., 1905). Молодой автор не понаслышке знал предмет своего исследования. После защиты магистерской диссертации «О значении общинного землевладения в аграрном быту народов» (1886) он был назначен комиссаром по крестьянским делам в один из уездов Радомской губернии Цар- ства Польского и прослужил там до весны 1892 г.

Для заявленной темы основной интерес представляют исторические разде- лы, предпосланные анализу состояния деревни Царства Польского в порефор-

1444 СДР… словарь. С. 189; Левандовский А.А. Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной ис- ториографии. А.А. Корнилов. М., 1982.

менные десятилетия. Разделы эти заслуживают внимания сами по себе, а тем более – как своего рода общий показатель того состояния, в каком к исходу рас- сматриваемого нами периода находились отечественные социально- экономические изыскания по аграрной истории Польши.

Как без труда мог заметить читатель, первый раздел, охватывающий пери- од от возникновения крепостного права до попыток ограничения его в Речи Посполитой, был целиком основан на русской и польской литературе вопроса, в ту пору все еще весьма небогатой. Точнее будет даже сказать, что проблема эта почти не была изучена. Главным образом Корнилов здесь опирался на книги Т. Любомирского и В.В. Мякотина. Вслед за предшественниками акцент был им поставлен на раннем возникновении крепостничества в Польше и на его близо- сти к рабскому состоянию. Первые отмеченные документами ограничения пе- редвижения крестьян отнесены автором к середине XIV в., а статуты первой по- ловины ХVI в., по его словам, устанавливают уже «полное господство помещи-

ка над личностью крестьянина»1445. Молодой исследователь целиком присоеди-

нился к утверждению Тадеуша Любомирского: «С этого времени кметь, осед- лый, как и неоседлый, порознь или вместе с семьею, мог быть продан, заложен, подарен или отказан духовным завещанием»1446.

Вопросов о том, насколько были объективны критические суждения со- временников, на которые ссылались его предшественники, и как соотносилась практика XVI–ХVII вв. с буквой закона, Корнилов себе не задавал. Собственно, такое легковерие характерно практически для всей тогдашней российской и польской историографии. Кроме того, следует учитывать, что вообще в России сильно акцентировалась, нередко – преувеличивалась тяжесть крепостнического гнета в давнем Польском государстве. Этому содействовало укорененное в рус- ском обществе представление о крепостном праве в России екатерининских времен как о некоем эталоне крестьянской зависимости в эпоху раннего Нового времени, – в таком ключе и трактовались аграрные порядки в Польше.

1445 Корнилов А.А. Судьба крестьянской реформы в Царстве Польском // Русская мысль. 1894. Февраль. С. 95.

1446 Lubomirski. T. Rolnicza ludność w Polsce. Warszawa, 1862. S. 9.

Вероятно, сказывалось и всегдашнее сочувствие русского общества к про- стонародью Речи Посполитой – не только либералы, но и консервативно на- строенные авторы с готовностью обличали угнетение народа польской шляхтой. В итоге и появлялись утверждения вроде не вызвавшей никаких сомнений у Корнилова вышеприведенной цитаты из Любомирского, – хотя торговли крепо- стными «порознь или вместе с семьею» в Речи Посполитой, как убедится наука Новейшего времени, никогда не было (продавали землю вместе с сидящими на ней крестьянами).

Отмечая недостаточную осведомленность предшественников Корнилова и его самого в вопросе о правовом статусе крепостной деревни в Речи Посполи- той и излишнее их доверие к публицистике, не приходится, однако, забывать о том, что бесхитростное доверие к явно тенденциозным суждениям Моджевско- го и других публицистов XVI в. сохранится в нашей полонистике в течение почти всего ХХ века. Лишь ближе к его концу пойдет пересмотр устоявшихся представлений о положении тогдашней деревни1447..

Более подробно – и с большим знанием дела – Корнилов остановится на

попытках аграрных преобразованиях второй половины XVIII в., когда в среду польского дворянства с трудом, постепенно, но проникало осознание необходи- мости и неизбежности широкой крестьянской реформы. Положительно оцени- вая проекты Анджея Замойского и других реформаторов, он вместе с тем под- черкивал их малую результативность. Любопытно, что к концепции Тадеуша Корзона, как она изложена в его классической «Внутренней истории Польши при Станиславе Августе» (1882–1886), Корнилов отнесся скептически, посколь- ку, по его словам, у того «более розовый взгляд на отношение шляхты к кресть-

янскому вопросу»1448. Можно думать, русскому историку представлялось, что

производимый Варшавской исторической школой, одним из лидеров которой был Корзон, коренной пересмотр традиционных представлений о полной дегра- дации польского общества в XVIII в. был продиктован лишь злободневно- политическими мотивами.

1447 См., в частности: Якубский В.А. Польское крестьянство в XVI – середине XIX в. // История кресть- янства в Европе: Эпоха феодализма. В 3 т. М., 1986. Т. 3. С. 248–272.

1448 Корнилов А.А. Судьба крестьянской реформы… С. 96.

Сказав о том, как решался аграрный вопрос в Конституции 3 мая 1791 г., Корнилов, тем не менее, настаивал на том, что «личная свобода крестьян и не- прикосновенность занятой ими земли были в первый раз провозглашены в Польше накануне ее окончательного крушения Поланецким универсалом Кос- тюшки 1794 года». Но поскольку универсал этот, изданный революционным правительством накануне окончательного крушения Польши, никогда не был применен на практике, «при переходе отдельных частей Польши под власть

иностранных правительств крепостное право осталось в ней в полной силе»1449.

С переходом к ХIХ столетию – к временам Герцогства Варшавского и Цар- ства Польского, автор, судя по всему, почувствовал себя гораздо увереннее. Здесь он уже выступает именно как исследователь, хорошо знающий законода- тельные акты этого периода, достаточно трезво оценивающий их результатив- ность – и потому более критично воспринимающий те суждения, какие находил в литературе. В работе были проанализированы такие сложные, неоднозначные по своим последствиям явления, как перенос на польскую, можно сказать – вполне еще феодальную, – почву буржуазных правовых норм Кодекса Наполе- она или издание декрета 1807 г. Основное ядро монографии составил детальный разбор этапов российской аграрной политики в Царстве Польском на протяже- нии примерно восьми десятилетий, насыщенных, как известно, резкими поворо- тами и драматическими событиями.

Примером авторского анализа способно служить рассмотрение указа 26 мая 1846 г., которым впервые вводилось в Царстве Польском понятие непри- косновенности крестьянской земли, – его предпосылки, соотношение с другими актами (в том числе с конституциями 1807 и 1815 гг.) и последствия. По мне- нию Корнилова, причиной того, что затем не последовали развивающие идею этого указа акты, заменяющие в частности барщину очиншеванием, явилось

«сильное несочувствие» со стороны высшей администрации в крае в лице импе- раторского наместника князя Паскевича. Тот полагал, «что крестьяне в Царстве Польском уже достаточно облагодетельствованы кодексом Наполеона и указом

1449 Там же. С. 97.

26 мая 1846 года, а что обязательное очиншевание – мера несправедливая отно- сительно помещиков»1450.

Позицию Паскевича ученый никак не одобрял. Но для исследовательской манеры А.А. Корнилова весьма характерна делаемая им существенная оговорка, которая показывает, что формальный подход к правовым актам его уже не мог удовлетворить и он соотносил букву закона с житейскими реалиями. Он пишет:

«В настоящее время можно, впрочем, думать, что неисполнение этого намере- ния оказалось, в конце концов, в пользу, а не во вред крестьянам. Несомненно, что обязательное очиншевание, если б эта мера была принята в то время, повела бы за собой уничтожение крестьянских сервитутов, подобно тому, как это слу- чилось в Пруссии и в казенных имениях Царства Польского»1451. Не меньшего внимания заслуживает и предлагаемая Корниловым трактовка целей аграрной реформы 1864 г. в Царстве Польском. Мотивы действий правительства были объяснены им так: «Интеллигенция страны скомпрометировала себя в его гла- зах открытым восстанием; естественно явилась мысль опереться на народную массу, которая, будучи еще в первобытном состоянии культуры, не проявляла

никаких сознательных патриотических чувств и политических или националь- ных стремлений, а в силу социально-экономических условий, в которых нахо- дилась тогда, была враждебно настроена по отношению к высшим интеллигент- ным классам страны, служившим главным фактором только что усмиренного восстания»1452.

Книга 1894 г., что нельзя не отметить, демонстрировала вкус автора к заня-

тиям социально-экономической проблематикой и настойчивое стремление ана- лизировать наблюдаемые им тенденции в развитии пореформенной польской деревни. Сухое перечисление фактов его не удовлетворяло, он искал каузальные связи между ними. Другими словами, труд А.А. Корнилова являл собой доста- точно успешный опыт применения новой, перспективной исследовательской методики – абсолютно чуждой, скажем, тому же М.К. Любавскому.

1450 Корнилов А.А. Судьба крестьянской реформы… С. 106.

1451 Корнилов А.А. Судьба крестьянской реформы… С. 106.

1452 Корнилов А.А. Судьба крестьянской реформы в Царстве Польском // Русская мысль. 1894. Март. С. 54.

А.А. Корнилов, сделавший себе имя1453 в отечественной полонистике как автор «Судьбы крестьянской реформы в Царстве Польском», не оставил занятия наукой и в последующие годы – в период всероссийских и мировых потрясений. К этому времени относится его книга «Русская политика в Польше со времени разделов до начала ХХ века», вышедшая в Петрограде в 1915 г.

В контексте заявленной темы она представляет интерес не в последнюю очередь потому, что дает возможность проследить за эволюцией (если есть ос- нования о таковой говорить) воззрений А.А. Корнилова на историю Польши и так называемый польский вопрос. Лишним доводом в пользу (пусть краткой) характеристики этой небольшой монографии может служить признание самого автора, что «в настоящем издании воспроизводится текст двух /…/ статей по польскому вопросу, напечатанных в ˮРусской мыслиˮ за 1915 год: в январской и мартовской книжках», свидетельствующее, по крайней мере, о том, сколь боль- шое значение А.А. Корнилов придавал рассмотрению данного вопроса. Тем бо- лее, что здесь же присутствовало примечание: «текст этот перепечатывается почти без всякой переработки. Ему предпосылается лишь более подробный очерк истории разделов Польши в XVIII веке и переделов Польской земли в

начале XIX столетия: в 1807, 1809 и 1815 гг.»1454.

Нельзя не сказать, что в этой книге едва угадывается автор «Судьбы кре- стьянской реформы…» – строгий аналитик, склонный к скрупулезному, поста- тейному разбору конституций, иных актов, имевших отношение к крестьянско- му вопросу (Органического статута 1832 г. и др.). Корнилов в своей книге 1915 г. скорее следовал распространенной в России начала ХХ ст. практике создания сводных, обзорных трудов, но при этом, по своему обыкновению, демонстрируя превосходное знание литературы предмета. Здесь он выступает не столько как историк, сколько как политик, пропагандист, агитатор. Его задача – не только продемонстрировать свою позицию, но и склонить к ней своих читателей. Учи- тывая, что написано это было в 1915 году, когда участники войны разыгрывали

1453 Левандовский А.А. Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. С. 49–74. 1454 Корнилов А.А. Корнилов А.А. Русская политика в Польше со времени разделов до начала ХХ века. Исторический очерк с тремя картами. Пг., 1915. С. б.п.

польскую карту каждый на свой лад, когда уже прозвучало (август 1914 г.1455) воззвание верховного главнокомандующего вел. кн. Николая Николаевича к по- лякам, содержащее в себе проект, который «в сущности воспроизводил дав- нишнюю мысль Александра Ι», и, как образно характеризует его один из чинов- ников российского внешнеполитического ведомства той поры, «знаменательно то, что русскому правительству пришлось подобрать вожжи в польском вопросе там, где они упали сто лет тому назад на Венском конгрессе»1456. Так или иначе, но с началом войны польский вопрос в исторической литературе и публицисти- ке действительно приобретает несколько иное звучание. В чем это выражается?

Похоже, что именно обновленная в связи с изменившейся в Европе военно- политической ситуацией подоплека польского вопроса вынуждала А.А. Корни- лова многократно прибегать к повторам, напоминать не раз сказанное его предшественниками, иными словами – нередко передавать ставшую уже хре- стоматийной информацию. Нельзя не заметить, что в данной своей книге Кор- нилов далек от того, чтобы заниматься собственными изысканиями, он не про- сто идет проторенным путем, на этом пути он зачастую предпочитает выдвигать на первый план мнения своих коллег по перу (надо полагать, совпадающие с его собственным мнением).

Почти в самом начале своей книги (опиравшейся на довольно солидный пласт русской и польской литературы вопроса) Корнилов, нимало не смущаясь, пишет, например, следующее: «Достаточно прочесть у Костомарова коротень- кий, но ярко написанный обзор многовековой борьбы Руси и Польши, начав- шейся еще в Х веке, или на польском языке столь же сжатый очерк проф. М. Бобржинского о том, как складывались внешние границы и внешняя политика Польши в последние века ее самостоятельного существования, чтобы ясно представить себе те внешние (курсив в оригинале. – Л.А.) обстоятельства, кото-

рые подготовили раздел Речи Посполитой»1457, что едва ли не освобождало его,

1455 Воззвание, в котором, хоть и «возвещалось объединение всех трех частей Польши ˮпод русским скипетромˮ и с полной внутренней автономией», в действительности же, как особо подчеркивает Г.Н. Михайловский, «слово ˮавтономияˮ было произнесено только год спустя в правительственной деклара- ции Горемыкина 19 июля ст. ст. 1915 г.». – Михайловский Г.Н. Записки. Из истории Российского внеш- неполитического ведомства. 1914– 1920. В 2 кн. Кн. 1. М., 1993. С. 57.

1456 Там же.

1457 Корнилов А.А. Русская политика в Польше… С. 5.

как автора, от дальнейшего изложения событий. Но дело даже не в том, что Корнилов излагал «русскую политику в Польше со времени разделов до начала ХХ века», в очередной раз в нашей литературе воссоздавая событийную канву, важнее другое.

Важнее то, что в связи с трактовкой польского вопроса А.А. Корнилов, с одной стороны, остается в русле традиционных в нашей литературе заключе- ний, а, с другой (похоже, не слишком заметно для себя самого и своих читате- лей) опрокидывает устоявшиеся представления. Приведем в качестве примера пару авторских рассуждений, касающихся истории вопроса.

Прежде всего, Корнилов счел необходимым напомнить, что: «Мысль о раз- деле Речи Посполитой возникала многократно задолго до ее осуществления. С особенной настойчивостью она стала предлагаться с тех пор, как сама польская республика начала впадать в состояние внутреннего расстройства и разложения.

/…/ Участвовать в предположенных тогда разделах должны были, конечно, ближайшие соседи Польши и прежде всего те из них, которые издавна имели с ней самые серьезные счеты (подчеркнуто нами. – Л.А.) – Россия и Пруссия». Уверенно излагая суть дела, Корнилов продолжал: «Для России вопрос об от- воевании от Польши старинных русских земель ставился вполне определенно, как первостепенная государственная задача, еще при Иване ІІІ, причем наряду со старинными русскими областями уже московские цари добивались отвоевать и все земли русско-литовского великого княжества (подчеркнуто нами. – Л.А.),

соединившегося с Польшей окончательно лишь в XVI веке»1458. Казалось бы,

здесь не было ничего нового, в том числе, что касается акцентирования внут- ренних причин падения Польши. Однако чрезмерное подчеркивание издавна имевшихся «серьезных счетов» между соседями и особенно намерение не огра- ничиться только «старинными русскими областями», шло несколько вразрез со сложившейся схемой, согласно которой речь должна была идти не столько об участии России в разделах, сколько о возвращении исконно русских земель и отсутствии желания посягать на «чужое». В то же время, вполне в духе утвер- дившихся в России стереотипов восприятия польских политических реалий

1458 Корнилов А.А. Русская политика в Польше… С. 6.

XVΙΙ–XVΙΙΙ века, Корнилов напоминал, что раздел Речи Посполитой стал прак- тически неизбежен, когда «польская республика начала впадать в состояние внутреннего расстройства и разложения», что выступает как своего рода оправ- дание действий стран-участниц разделов.

Когда Корнилов писал, что «Польша, /…/ принявшая на себя ˮцивилизаторскуюˮ миссию на востоке, стремилась овладеть не только литов- скими и русскими землями до Западной Двины и Днепра, но и землями, вхо- дившими в состав московского государства, грозя при этом самому существо- ванию последнего», а также напоминал, как «король прусский Фридрих I, /…/ и сам польский король Август II-ой /…/ делали /…/ Петру Великому соблазни- тельные предложения о разделе между ними частей польского государства»1459,

– он, по сути, признавал, что еще в бытность первого русского императора

Польша не слишком отличалась от поднимавшейся в начале ΧVΙΙΙ столетия, коль скоро экспансионистские аппетиты поляковбыли способны, по его собст- венным словам, угрожать «самому [России] существованию».

Особого внимания к себе требует вопрос о том, как понимал ученый (и, что следует подчеркнуть, не только он один) часто фигурирующее и в польской, и в русской литературе применительно к Речи Посполитой выражение «демокра- тичная (демократическая) Польша». На этом вопросе А.А. Корнилов специаль- но остановился в одной из своих работ, относящихся к тому же периоду: «Рус- ская политика в Царстве Польском после восстания 1863 г.» (Пг., 1915).

Дело в том, что еще в своем «крестьянском» цикле статей А.А. Корнилов вступил в полемику с В.Д. Спасовичем – как известно, ревностным угодовцем, и вместе с тем (и, прежде всего) убежденным польским патриотом. Так, петер- бургский поляк утверждал, что «несправедливо… укорять современное общест- во польское в том, что оно не демократично, но оно демократично по-своему. Оно ближе стоит к европейскому Западу». Корнилов, процитировав эту тираду, констатировал: «Спасович говорит это с гордостью». Сам же русский публи- цист не разделял чувств своего коллеги по перу, поскольку, по словам Корнило- ва, «мы повторяем это с горечью, в печальном раздумье о будущем польского

1459 Там же. С. 6.

народа. Конечно, можно и теперь сказать, что общество польское демократично, но оно буржуазно-демократично, если можно так выразиться, и вряд ли в этом можно видеть залог хорошего и счастливого будущего для него…»1460. Судя по всему, Корнилова не устраивала перспектива для Польши идти проторенным путем западной буржуазной демократии.

Если, как видим, Корнилов все же считал современное ему польское об- щество демократичным, то, возникает вопрос, что он имел в виду, когда писал:

«…на почве этой реформы [Н.А. Милютина] выросла современная демократи- ческая Польша»? Не то ли, что «выросшая» демократическая Польша – это за- слуга России? Похоже, что да. Больше того, это – по его логике, и есть цель России. Ибо, по словам Корнилова, «только с демократической Польшей Россия и может иметь надежду окончательно размежеваться на справедливых и прием-

лемых для обеих сторон условиях»1461. Такая постановка вопроса была, по всей

видимости, продиктована надеждой на то, что (если вновь цитировать работу 1915 г.), «с Польшей, демократизированной и освобожденной от клерикально- просветительных стремлений, но вовсе не лишенной самостоятельности, воз- можно будет заключить прочный договор, выгодный и для нее, и для Рос- сии»1462. Нельзя сказать, что Корнилов всегда в должной мере бывал так уж по- следователен. Он мог без особой симпатии, даже с налетом снисходительности, написать: «Позиция Герцена в то время была явно утопическая – сантименталь- но-романтическая – и притом с резко выраженными славянофильскими нота- ми», а затем, нимало не смущаясь, принять формулировку политической задачи России в Польше, предложенную классическими, так сказать, славянофилами –

А.Ф. Гильфердингом и Ю.Ф. Самариным.

В итоге получалось, что политическая задача России в Царстве Польском

«заключалась в том, чтобы, с одной стороны, перестроить социальный строй Польши – сделать ее страной демократической, а с другой – постараться унич- тожить или, по крайней мере, ослабить в ней те миссионерские и культуртре-

1460 Корнилов А.А. Очерки по истории общественного движения и крестьянского дела в России. СПб., 1905. С. 434.

1461 Корнилов А.А. Русская политика в Царстве Польском после восстания 1863 г. Пг., 1915. С. 36.

1462 Там же. С. 15.

герские тенденции, которыми она оправдывала свое стремление на Восток и на почве которых развивалась многовековая борьба ее с Русью»1463. Оставляем без комментария избранную автором формулировку, согласно которой выходило, что Россия была в состоянии сделать Польшу «страной демократической». О какой России писал Корнилов?

Не меньшую активность на ниве отечественной полонистики в первой тре- ти ХХ в. проявлял Александр Львович Погодин (1872–1947). Как справедливо подчеркнула С.М. Фалькович, А.Л. Погодин был среди тех русских историков (современной исследовательницей названы также Н.В. Берг, А.А. Сидоров), кто на рубеже XIX–XX вв. более объективно взглянул на польские восстания XIX столетия1464. Славистическое наследие А.Л. Погодина получило освещение в

ряде трудов Л.П. Лаптевой, в том числе, в упомянутой монографии1465.

Вместе с тем, с точки зрения анализа отличавшего А.Л. Погодина от мно- гих его коллег по перу отношения к полякам и польскому прошлому, заслужи- вали бы большего внимания его полонистические труды1466. Коснемся здесь лишь двух из них: «Главные течения польской политической мысли (1863– 1907)» (1907) и «Очерк истории Польши» (1909). Вышедшие с небольшим раз- рывом по времени, эти столь непохожие друг на друга работы способны дать известное представление о Погодине как исследователе и, одновременно, исто- рике-популяризаторе прошлого Польши.

Автор «Главных течений…», убежденный, что основная причина неудачи русско-польского примирения заключалась «в полном взаимном незнакомстве и непонимании», решил познакомить «русское общество с главными течениями польской политической мысли (в Царстве Польском) после восстания 1863 го-

1463 Там же. С. 3, 15.

1464 Falkowicz S. Polska problematyka w rosyjskiej historiografii // «O nas bez nas». Historia Polski w historiografiach obcojezykowych. Poznań, 2007. S. 101–122.

1465 Лаптева Л.П. 1) Социально-экономическое положение и политическая ситуация славянских народов

перед Первой мировой войной в освещении А.Л. Погодина // Славянский мир в третьем тысячелетии. Славянские народы: векторы взаимодействия в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе. М., 2010; 2) Русский историк-славист Александр Львович Погодин. Жизнь и творчество (1872–1947). М., 2011; 3) История славяноведения в России в конце XIX – первой трети XX в. М., 2012.

1466 Погодин А.Л. 1) Главные течения польской политической мысли (1863–1907). СП., 1907; 2) Очерк

истории Польши. М., 1909; 3) Польша перед восстанием 1830 г. // Русское богатство. 1912. № 8 – 9; 4) Адам Мицкевич. Жизнь и творчество. М., 1912; 5) Лекции по истории польской литературы. Ч. 1. Сред- ние века и польско-латинский гуманизм первой половины XVI века. Харьков, 1913; 6) История польско- го народа в XIX веке. М., 1915.

да». Погодину, по его собственным словам, казалось, что «я, русский, стоящий вне польских партий, могу отнестись объективно ко всем им, снять с них те не- заслуженные обвинения, которые слышатся в русском обществе»1467. Цель кни- ги была им сформулирована следующим образом: «дать возможно полный, бес- пристрастный и документальный обзор тех направлений, какие приняла поль- ская политическая мысль от конца восстания до наших дней»1468.

Но, что обращает на себя внимание (и, вместе с тем, несколько удивляет): Погодину, известному своими полонофильскими настроениями, показалось уместным начать свое изложение с такой цитаты из «Воспоминаний о молодо- сти» (Львов, 1895) одного из современников Январского восстания, некоего Стецкого: «Горсточка безумцев, в начале очень немногочисленная и даже в конце 1862 года не превышавшая нескольких десятков тысяч человек, навязала свою волю всему обществу, десяти с лишком миллионам, не желавшим начи-

нать борьбу с Россией»1469. Кроме того, сам Погодин счел нужным тут же (и,

пожалуй, слишком поспешно для серьезного исследователя) констатировать:

«Можно сказать, что восстание 1863 года осуждено польским историческим сознанием»1470.

В целом, несмотря на свой внушительный объем, как всегда – солидный научный аппарат, и бесспорную эрудицию автора, «Главные течения польской политической мысли» порой больше напоминают злободневный политический памфлет, появившийся на свет в ту пору, когда «выступили на сцену старые счеты, и всеми почувствовалось, что старые предубеждения, старые предрас- судки, не так легко забываются»1471. Примечательно, что А.Л. Погодин в своей книге констатирует, что польский вопрос, по его выражению, «вдруг оказался одним из самых жгучих вопросов нашей современности», но, что важнее, по мнению историка, он видел главную причину «неудачи русско-польского при- мирения /…/ в полном взаимном незнакомстве и непонимании»1472. Показатель-

1467 Погодин А.Л. Главные течения польской политической мысли (1863–1907). СПб., 1907. С. VI.

1468 Там же. С. VIII

1469 Там же. С. 1.

1470 Там же. С. 2.

1471 Там же. С. V.

1472 Погодин А.Л. Главные течения польской политической мысли. С. V, VI.

но также, что аналогичным образом оценивали состояние русско-польских от- ношений и другие авторы1473

Понимание А.Л. Погодиным давних и современных польских дел особенно рельефно выступает в его появившемся вскоре, в 1909 г., «Очерке истории Польши». Книга вышла в серии «Библиотека для семьи и школы» и, очевидно, имела успех, поскольку через год понадобилось ее второе издание. И по отбору материала, и по манере изложения «Очерк…» – научно-популярная книга для юношества (уже в наши дни он будет вновь переиздан1474 в сочетании с никак не рассчитанным на юного читателя «Очерком истории государственного и об- щественного строя Польши» Станислава Кутшебы, крупнейшего знатока исто- рии польского права). Но, думается, это обстоятельство нисколько не мешает

использовать книжку 1909 г. для характеристики воззрений А.Л. Погодина на польскую историю – и, в частности, его понимания тех причин, которые в свое время свели Речь Посполитую в могилу и обусловили дележ польских земель между тремя соседними державами. Скорее всего, именно такой характер пове- ствования заставлял автора более четко (пусть и несколько упрощенно) излагать свои мысли по поводу судеб Польши (хотя, разумеется, этот исторический очерк не идет ни в какое сравнение с монографией А.Л. Погодина 1915 г. «Ис- тория польского народа в XIX веке»).

Уже в первой главе, охватывающей период от легендарных времен до кон- ца Средневековья, автор констатировал, что в XV в. «зрели и те внешние и внутренние силы, которые погубили Польшу»1475. Здесь же отмечены неблаго- приятные внешнеполитические обстоятельства. В самой же Польше «шли раз- доры вельмож с низшим дворянством, дворянства с городами и их всех вместе с королем». По словам автора, подводящего итоги состоянию страны в период средневековья, «не то удивительно, что Польское государство падет в

1473 Годом раньше книги А.Л. Погодина вышло сочинение Л. Василевского, где он, в частности, писал:

«…нельзя сказать, чтобы русское общество отдавало себе отчет в том, что происходит в Польше. Боль- шинство русских очень мало знакомо с польскими отношениями». – Василевский Л. (Плохоцкий). Со- временная Польша и ее политические стремления. СПб., 1906. С. V; Р. Дмовский в эти же годы пишет о так называемом «новом польском вопросе». – Дмовский Р. Германия, Россия и польский вопрос. СПб., 1909. С. 14.

1474 Погодин А.Л. История Польши // История Польши. М., 2002. Ср.: Кутшеба С. История государст- венного и общественного строя Польши // Там же.

1475 Погодин А.Л. Очерк истории Польши. М., 1909. С. 73–74.

XVIII веке, а то, что оно смогло просуществовать еще триста лет»1476.

Погодин вполне согласен с тем, что XVI столетие – действительно «золо- той век» в истории Польши. Но все же и тогда дела, на его взгляд, развивались не лучшим образом. Он считал, что Генриховы статьи «окончательно вводили Польшу в период смут и анархии, в стране «водворилась самая вредная форма правления, олигархия»1477, – констатацию последнего трудно оставить без ком- ментария, поскольку с заявлением о водворении олигархии, если речь идет о XVI в., Погодин явно поспешил. Хотя о «мудром, мужественном» Батории По-

годиным сказаны добрые слова, в конечном счете, королю поставлено в вину приглашение в страну ордена иезуитов, что, по утверждению историка, было

«гибелью для Польши»1478.

Двум последним столетиям существования Речи Посполитой автор отвел всего около двадцати страниц, из которых драматическим событиям второй по- ловины XVIII в. вместе с информацией о XIX в. досталось всего две. Проводи- мые поляками реформы и Конституцию 3 мая 1791 г. в том числе, Погодин одобрял, считая даже, что «будь эти реформы произведены на сто лет раньше… и Польша была бы спасена»1479. Невольно возникает вопрос, как, в таком слу- чае, согласовать данную гипотезу с авторскими же утверждениями о гибельных для страны явлениях еще в период XV–XVI вв.? Но историк пояснений на сей счет не давал. Зато достаточно симптоматично, что ситуация после первого раз- дела охарактеризована автором следующим образом: «После этого Польша

пользовалась в продолжение 20 лет внутренним спокойствием, под покрови- тельством России»1480.

В контексте заявленной темы еще раз отметим лишь то, что историю рос- сийской дореволюционной полонистики фактически замкнет упоминавшаяся ранее «История западных славян» М.К. Любавского. Любавский, будучи (в от- личие от Погодина) убежден, что причины падения Польши «коренились в осо-

1476 Там же. С. 72.

1477 Погодин А.Л. Очерк истории Польши. С. 104–105.

1478 Там же. С. 116.

1479 Там же. С. 138.

1480 Погодин А.Л. Очерк истории Польши. С. 138.

бенностях ее организации и историческом воспитании польского общества»1481, похоже, исходил из того, что у Речи Посполитой вовсе не было никаких шансов уцелеть. Лекционному курсу М.К. Любавского, на протяжении долгих послере- волюционных лет пренебрежительно третируемому, а то и попросту изымаемо- му из обихода, однако, будет суждено стать своего рода связующим звеном ме- жду нашей старой наукой и возрождаемыми с конца 1930-х годов, прежде всего, стараниями Владимира Ивановича Пичеты и его молодых коллег полонистиче- скими студиями.

Не будет большим преувеличением сказать, что одним из ключевых собы- тий в первой трети ХХ века и для Российской империи в целом, и для отечест- венной исторической науки в частности, стало празднование юбилея Отечест- венной войны 1812 г. Не осталась в стороне от юбилейных торжеств и отечест- венная полонистика. Достаточно сказать, что в капитальном семитомном юби- лейном издании «Отечественная война и русское общество. 1812–1912» вышли статьи М.К. Любавского («Александр I и Польша»1482), В.И. Пичеты («Между-

народная политика России в начале царствования Александра I (до 1807)»1483,

«Александр I и Европа»1484, «Польская конфедерация в 1812 г.»1485), И.С. Ряби- нина («Великое Герцогство Варшавское»1486), А.Л. Погодина («Занятие Поль- ши» и «Наполеон и Литва»1487).

Значимость данного свода источников для расширения и углубления на- ших представлений об этом периоде польской (и русской) истории, истории русско-польских отношений трудно переоценить. Но нельзя сказать, что он в должной мере используется историками. Возникает вопрос, почему? Один из возможных вариантов ответа сводится к тому, что при всей ценности источни- ковой базы «Актов…» они нередко освещают русско-польские отношения в на- полеоновскую эпоху в не самом приглядном для русской исторической тради-

1481 Любавский М.К. История западных славян (прибалтийских, чехов и поляков). М., 1918. С. 354.

1482 Отечественная война и русское общество. 1812–1912. Т. VII. М., 1911–1912. С. 88–104.

1483 Там же. Т. I. С. 152–173.

1484 Там же. Т. VII. С. 57–87.

1485 Там же. Т. III. С. 154–161.

1486 Там же. Т. I. М., 1911. С. 189–197.

1487 Там же. Т. III. С. 148–153, 162–169.

ции ракурсе. Уже сам факт организации поляками Генеральной конфедерации летом 1812 г. способен был поколебать (если не опровергнуть) устойчивые представления об органической неспособности поляков к самоорганизации, сложившиеся в XIX в. в отечественной полонистике.

С другой стороны, содержание воззваний, распространявшихся в те летние 1812 г. месяцы в литовских землях былой Речи Посполитой, не оставляло со- мнений в том, кого обитатели этих земель считали своим главным противником. В докладе Комиссии, выработавшей акт Конфедерации, в частности, читаем:

«Россия – виновница всех несчастий наших. Уже полвека гигантскими шагами надвигается она к народам, раньше даже не знавшим ее имени. Польша первая испытала опасность нарождающейся мощи России, – России, которая, будучи ее соседкой, нанесла ей первый и последний удар»1488. Но каково было отношение конфедератов к православному люду? Отношение это было выражено совер- шенно недвусмысленно: «Несмотря на продолжительную отторгнутость, жите- ли Литвы, Белой Руси, Украйны, Подолии и Волыни – наши братья. Они поля- ки, как и мы; они имеют право показать себя поляками»1489.

Не исключено, что как раз то обстоятельство, что сведения многих источ-

ников, содержащихся в «Актах…», были способны разрушить – или хотя бы поколебать – ставшие привычными историографические конструкции, во мно- гом отвечавшие духу восприятия польского вопроса русским обществом, «Ак- ты…» К. Военского оставались долгое время мало востребованными. Насколько можно судить, в недостаточной степени они используются историками и в на- стоящее время.

В целом, наблюдения над полонистическими трудами в данной главе убе- ждают, что российская полонистика в последние десятилетия XIX века, достиг- нув существенных успехов, вступила в полосу определенного кризиса, вызван- ного как изменениями в сфере методологии исследований, так и социально- политическими обстоятельствами внутри империи и осложнениями междуна- родных отношений накануне Первой мировой войны. Все это вместе взятое вы-

1488 Акты, документы и материалы… Т. I. СПб., 1909. С. 25.

1489 Там же. С. 26.

двигало на первый план польский вопрос не столько в контексте исторической полонистики, сколько (как это было столетие назад, в ходе Венского конгресса) в контексте внешней политики отнюдь не одной только Российской империи. Как раньше, так и теперь дипломатии стран-соседей готовы были вновь разы- грать польскую карту.