2.5. Процессуальные постановления о разводе. 0бщие процессуальные постановления. Отдельные виды бракоразводного процесса.

Действовавшее бракоразводное процессуальное право, как и материальное, не только в существе своем, но и во многих отдельных постановлениях, являлся продуктом предшествовавшаго периода.

1) Этот процесс не имел чисто судебного характера. В нем были перемешаны функции судебные с административными. Так  всякое решение консистории   (которая сама представляла собой не только судебную, но и правительственную инстанцию), могло быть изменено, отменено и даже совсем заменено новым—административною властью епархиального архиерея. Последняя инстанция по бракоразводным делам.

Синод  являлся учреждением не по названию только («Правительствующий») но и по существу на столько же, если не более правительственного, насколько и судебного. При пересмотре решений консисторией и резолюции архиереев, он действовал одновременно и в роли высшего административного, и в роли судебного органа.

2) Консисторский процесс носил смешанный характер—обвинительный и следственный. Хотя инициатива бракоразводного дела и принадлежала заинтересованной стороне, но в дальнейшем движении процесса (по крайней мере в некоторых видах его) суд  пользовался мерами следственными: сам собирает доказательства, сносится для этого с подлежащими учреждениями, назначает увещание супругам, переносит дело на ревизию в высшую инстанцию. Обвинительный элемент сохранился, как  остаток  никогда действовавшей «формы суда»; элемент следственный—результат позднейшей бракоразводной практики и законодательства.

3) Действовавший процесс по бракоразводным делам, главным образом, письменный; устное состязание сторон, хотя и допускался (при производстве дел  о разводе по искам супругов, т.

4) Консисторское  производство являлось не гласным и не публичным.

5) Это  был процесс, построенный на формальной теории   доказательств, т. е. на той теории, которая ставит выше вероятность истины, при наличности известных условий, чем действительное убеждение судьи в существовании или несуществовании спорного факта.

Обратимся  к  отдельным правилам этого процесса и прежде всего к  постановлениям, касающимся органов Процесса.

—Первая инстанция есть епархиальная духовная консистория, подчиненная епархиальному apxeерею.[167]

Расторжение браков смешанных — православного с инославной, или браков лиц инославного исповедования, но повенчанных православными священниками, или лиц,  присоединившихся впоследствии к  православной церкви, подлежало компетенции духовных судов православной церкви.[168]

Синод являлся  второй ревизионной и аппелляционной инстанцией. [169]

Окончательной компетенции местного епархиального начальства подлежали: 1) «дела о расторжении браков по присуждению одного из супругов к  наказанию, влекущему за собою лишение всех прав состояния; но епархиальное начальство о всяком, данном от него разрешении на вступление в брак  по этой причине, доносить Св. Синоду»[170];

2) дела о расторжении браков по безвестному отсутствию.[171]

Территориально дела между консисториями распределялись следующим образом: «дела о расторжении   браков «вчинаются» в тех епархиях, в которых обязанные ими супруги имеют постоянное место жительства, причем для определения места жительства взят признак  официальный[172] и нередко фиктивный — приписка вместо  действительной оседлости[173].

Впрочем, постановление это находилось в противоречии   с Высшим указом Прав. Сената от 5 Окт. 1906 г., в котором было сказано: предоставить сельским обывателям и «лицам других бывших податных сословий свободу избрания места постоянного жительства на одинаковых основаниях с лицами других сословий, признав согласно этому постоянным местом их жительства не место  приписки, а место , где они по службе или занятиям, или промыслам, или недвижимому имуществу имеют оседлость либо домашнее обзаведение (п.

Относительно сторон общим правилом признавалась необходимость их личной явки: «поверенные же допускаются не иначе, как  по болезни истца или ответчика, засвидетельствованной Врачебным Отделением Губ. Правления, за отсутствием по службе, или в других заслуживающих уважения обстоятельствах, и то не иначе, как  по oi?aaaeaie? епархиального начальства (ст. 241).»

Приведенной статьей  консистории давалась возможность почти совсем устранить представительство, при желании ее, что для некоторых лиц равнялось закрытию пути к  правосудию (например, тяжко больным и не могущим вследстaee этого прибыть в губернский город  для освидетельствования) .

0бщий порядок  движения бракоразводного процесса был следующий. По вступлении   просьбы о разводе в консисторию непосредственно или же вследствие передачи ее от архиерея, дело готовится столоначальником к  докладу: составляются подробные записки, выводятся справки, выписываются «приличные» законы. Дела докладываются секретарем или, под  его руководством, столоначальником. Член, по части которого производится доклад, мог также «объяснять дело». После доклада следует обсуждение дела: «при разногласии   Членов, Секретарь объясняет существо дела и докладывает о законах, на которых может быть основано единогласное решение. Таким же образом поступает он и при единогласном решении, если бы это не согласовывалось с обстоятельствами дела или законами (ст. 315). Архиерей или утверждает заключение консистории, если найдет его правильным, или же возвращает его обратно в консисторию для нового пересмотра или дополнения, если найдет его неправильным или изложение дела неполным, а самое дело недостаточно обследованным.

После этого нового пересмотра, архиерей, в случае несогласия с мнением консистории, полагает собственное решение.—Затем  дело переходит на ревизию в Синод, если paoaiee не принадлежит к  разряду окончательных [174].

Этот порядок  рассмотрения дел консисторией показывает:

1) что деятельная и главнейшая роль, при изучении дела, принадлежит не присутствию, а канцелярии, которая не только подготовляет фактически материал, но и юридический: подыскивает «приличные законы»;

2) что само постановление решения совершается под  непосредственным воздействием и руководством секретаря и

3. что решения консистории имеют характер мнений, представляемых на yciio?aiea a?oea?ay.

   Отдельные виды бракоразводного процесса.

Перейдем теперь к  рассмотрению особенностей существовавшей процедуры отдельных видов бракоразводных дел  и прежде всего разводов:

1) По прелюбодеянию и неспособности к  брачному сожитию одного из супругов. После получения просьбы о разводе и после принятия ее (если она не подлежала возвращению вследствие формальных причин. (См. ст. 266 и 267 Уст. Гр. Суд., причины, в них поименованные, распространялись и на консисторское производство согласно определению Св. Синода от 19 октября—22 ноября 1883 г. №2102. Прав. Вестник 1883 г. № 271. Епархиальное начальство «поручает доверенным духовным лицам сделать увещание супругам, чтобы они прекратили несогласие христианским примирением и оставались в брачном союзе».[175]

Увещание тяжущимся супругам предлагается через местных, по жительству их, приходских священников, в случае же особой просьбы супругов—через духовников или других священников по их указанию. О результате увещания должно быть донесено консистории   с пpeдcтaвлeниeм письменных отзывов супругов. [176]

В случае, если увещания не достигали своей цели (ст. 240), тогда открывалось формальное производство. Несколько странно говорить о прекращении несогласий между супругами при разводе по неспособности, как  будто конечное основание такого развода есть вражда между супругами. Ответчику выдавалась засвидетельствованная копия искового прошения и назначался день явки.[177] Истцы и ответчики, как  указано выше, должны быть налицо. Если ответчик  по вызову Консистории не являлся для судоговорения, то она сообщала об этом местной полиции для принятия надлежащих мер, с назначением нового срока на явку. Кроме того истцу предоставлялось право просить светское начальство о побудительных мерах к  исполнению такового требования. Если и после принятия этих мер ответчик  не являлся «для судоговорения», то епархиальное начальство приступало к  решению дела без судоговорения. Равно без судоговорения решается дело и в том случае, если местожительство ответчика  было неизвестно и он не являлся по истечении месячного срока со дня «пропечатания» последней публикации в Сенатских 0бъявлениях [178].

После явки сторон назначалось само «судоговорение.» Тут предъявлялись документы, если они  имелись, и выслушивались стороны и свидетели.

Значение доказательств определялось следующим образом: «главными доказательствами преступлении должны были быть признаны:

а) показания двух или трех очевидных свидетелей и

б) прижитие детей вне законного супружества, доказанное метрическими актами и доводами о незаконной связи с посторонним лицом. Затем, прочие доказательства, как-то: письма, обнаруживающие преступную связь ответчика; показания свидетелей, не бывших очевидцами преступления, но знающих о том по достоверным сведениям или по слухам; показания обыскных людей о развратной жизни ответчика, и другие,—тогда только могли иметь свою силу, когда соединялись с одним из главных доказательств, или же в своей совокупности обнаруживали преступление (ст. 249). «Собственное признание ответчика в нарушении святости брака прелюбодеянием не принимается в уважение, если оно не согласуется с обстоятельствами дела и не сопровождается доказательствами» (ст. 250).

По окончании судоговорения составляется записка из дела и предлагается для «рукоприкладства» сторонам. Затем следовало постановление решения (ст. 252). Решения епархиального начальства по бракоразводным делам объявлялись обеим сторонам (ст. 254). Недовольная решением сторона имела право апеллировать в Синоде. Но и независимо от апелляции, все постановления консистории   о расторжении браков по прелюбодеянию и неспособности поступали на ревизию Синода (ст. 237, 256).

Процесс этот отличался следующими особенностями:

1) Он был крайне стеснителен для тяжущихся вследствие воспрещения (почти полного) представительства.

2) Он не достигал целей правосудия в силу строго формального характера доказательств, что касается прелюбодеяния. Очевидно, что, так  называемыми, «прочими» доказательствами ст. 249 (письма супругов, показание свидетелей неочевидцев и пр.), раз они имеют силу только тогда «когда соединяются с одним из главных доказательств или же в своей совокупности обнаруживают преступление», пользоваться, в первом случае, бесполезно (потому что главное доказательство само решает дело), а во втором едва ли возможно: ибо такая «совокупность» может представиться редко; во всяком случае здесь необходима оценка доказательств по внутреннему убеждению суда, на что едва ли решится консистория.

1) свидетели — очевидцы такого факта, который меньше всего предполагает возможность очевидного свидетельства о нем;

2) прижитие незаконных детей, доказанное метрическими книгами н доводами о незаконной связи. Здесь предполагается два случая: 1-й, что в гражданском суде состоялось решение о признании дитяти лица незаконорожденным [179], что потом, отмечено было в метрических книгах и 2-ой, что духовный суд  доводами истца убедится в незаконорожденности детей ответчицы. Первый случай был  редким явлением, а второй—при формализме консисторскаго производства,—доказательство, воспользоваться которым было крайне трудно.

Наконец,  что касается показаны «обыскных людей», то значение этого доказательства Св. Синод  определяет так: указание на показания обыскных людей относительно развратной жизни ответчика, как  на одно из числа второстепенных доказательств совершенного этим последним нарушения супружеской верности, должно быть понимаемо только в том смысле, что если об ответчике, по производившемуся о нем по гражданскому ведомству делу был уже учинен, по распоряжению подлежащих властей того же ведомства, повальный обыск, то показания, данные на этом обыске, могли быть приняты духовным судом в соображение при рассмотрении бракоразводного дела; по непосредственному же распоряжению духовного суда производство повального обыска не должно быть учиняемо.[180]

Результаты этой системы доказательств, что касается суда, следующие:

а) пассивность роли его и безучастное отношение к  делу—ибо судьями являются свидетели, строго говоря;

б) насилие над  совестью судей, обязываемых этой формальной правдой нередко сознательно постановлять решения материально несправедливые, что влечет за собою:

в) упадок  авторитета духовного суда. Что касается сторон: крайняя трудность, а иногда полная невозможность ведения подобных процессов и дороговизна их, между прочим, благодаря расходам на приобретение необходимых «свидетелей—очевидцев».

Замечательно, что процесс о разводе по искам супругов, сравнительно с процессом предшествуемого периода, есть, можно сказать, шаг назад. Того беспощадного формализма в доказательствах, который господствует теперь, там не было; непременной очевидности свидетельства не требовалось, а равно придавалось значение и другим фактам, так  например, отношениям между подозреваемыми в прелюбодеянии, поведению супругов; равно и неспособность к  брачному сожитию доказывалось не одной только экспертизой.

Производство о разводе по неспособности к  брачному сожитию заключается главным образом, в освидетельствовании   лица, оговариваемого в неспособности по требованию духовного суда в присутствии Врачебного Отделения Губернского Правления. 3аключение Врачебного Управления поступает на утверждение Медицинского Совета Министерства Внутренних Дел. Иногда, смотря по обстоятельствам дела, в тех случаях, когда обвиняемой в неспособности стороною является муж, производится освидетельствование не только сего последнего, но и жены истицы «на предмет определения нахождения ее в девственном состоянии», как  выражается Синод. Вообще же, соображаясь с обстоятельствами дела, суд  может признать необходимым освидетельствование обоих супругов. Иногда сверх освидетельствования консистория производит расследование о том, жили ли по вступлении в брак  супруги совместно и как  долго, имели ли, а если нет, то почему супружеское сожитиe и т. п.[181]

Легко понять—многие ли решались на развод  по этой причине, обставленной такой процедурой.

Что касается этого производства дел  о расторжении   браков по безвестному отсутствию, то правилами, изданными 14 января 1895 г., производство это было значительно облегчено сравнительно с  временем, когда для удостоверения в безвестном отсутствии лиц неподатных классов требовалось собрание справок  во всех Губернских Правлениях Империи.

Расторжение браков вследствие многобрачия, т. е. заключения нового или новых браков, при существовании прежнего, было подсудно консистории той епархии, в которой браки были совершены[182]. Производство по таким делам было двойственное— в светских и в духовных судах.  Поступив первоначально в уголовный суд  с целью преследования многобрачия, как  преступления, они переходят на рассмотрение духовного суда, который должен сообщить первому сведения о совершении брака при существовании уже другого.[183] Затем, после постановления приговора уголовным судом, они возвращаются опять в консисторию, для констатирования незаконности второго брака, назначения епитимии виновным в двоебрачии   (ст. 212) и наказания духовных лиц,  венчавших этот брак, отсюда они могут опять стать предметом суждения светского суда (гражданского), когда возникает речь о правах, вытекающих из второго брака .[184]

Остальные поводы к  разводу в процессуальном отношении не представляли никаких особенностей. Изложенным правилам подлежали и расторжения браков  православных с иноверцами .[185]

Существовавший бракоразводный процесс являлся  институтом, по справедливости, «ветхий деньми». Все изложенные выше особенности его (смешение суда и администрации, преобладание следственного элемента и письменности, поручение канцелярии   судебных функций, отсутствие гласности) являлись вместе с тем и давно признанными и наукою, и практикою законодательств, в том числе и российского, недостатками процесса. Но самую большую язву составляла формальная теория доказательств, приютившаяся, как бы в насмешку над  жизнью, именно в той области судебной практики, где меньше всего должно быть формы .

Вот как  освещала церковная газета эту сторону духовного процесса. „Церковно-Общественный Вестник" подробно разбирает его и доказывает, что можно с уверенностью сказать, „что прямое нарушение супружеской верности никогда почти не бывает причиною развода ; он обыкновенно является следствием или сделки, или обмана. Часто случается так, что обвиненная судом сторона в сущности является относительно правою. Бывали случаи, что муж продавал  свою жену ее любовнику и принимал  на себя вину для того лишь, чтобы дать ей возможность выйти замуж; бывали и такие, когда он вынужден был  всеми силами и неправдами развязаться с своею прекрасною половиною, даже с принятием на себя уголовного преступления. Бывало наконец,  что и жена, измученная неверностью мужа, нравственными и нередко физическими страданиями, смело шла на позор и нищету, решаясь признать себя виновною. Гнусный спектакль подготовлялся заранее: свидетели делались очевидцами не случайного, а обдуманного факта. Иначе и быть не могло. Как  ни глубоко было нравственное падение, но во всяком случае нельзя представлять Русь землею какого-то бесстыдного разврата при публике. Еще чаще подобное достоверное свидетельство является совершенно вымышленным  и  верные свидетели разыгрывают гнусную и преступную роль лжесвидетелей. Во всяком почти бракоразводном деле фигурирует бракоразводных дел  мастер, за дорогую цену устраивающий достоверность, улаживающий дело с каким-нибудь столоначальником или секретарем консистории и подбирающий свидетелей из подонков общества. Сами судьи часто знали это, но они обязаны были верить наглому надувательству, если только были соблюдены все требуемые законом условия.

Важным изъяном бракоразводного процесса являлась двойственность компетенции духовной и светской властей. Отсюда выходила коллизия между определениями той и другой, и надо сказать, не к  выгоде духовного суда. Так  уголовный иск  о прелюбодеянии, возбужденный в светском суде, мог быть выигран по российскому законодательству второй половины 19 века, если только общая сумма представленных на суд  фактов убеждала присяжных в справедливости иска. Но тот же иск  в суде духовном (если предположить, что супруг  обиженный прекратил  дело в последнем и перенес в первый) имел все шансы на проигрыш, если он не опирался на «очевидцев—свидетелей».

Так  дела по многобрачию нередко имеют такую судьбу: суд  гражданский оправдывает двоебрачника и косвенно как-бы признает законным его второй брак; суд  духовный обвиняет его, присуждает к  церковному наказанию и расторгает брак.—В делах о неспособности нельзя не признать крайней стеснительности в доказательствах.  Освидетельствование в официальном медицинском учреждении   (обыкновенно обоих супругов) единственное и, надо сознаться, крайне тяжелое для сторон процессуальное средство. Старая практика была в этом отношении не так  формальна.

Таковым являлось действующее бракоразводное право России исследуемого периода. В своем историческом развитии оно имеет многие черты сходства с западно-европейским правом и некоторые черты отличия. Россияне, как  и другие народы, начали свою историческую жизнь при значительной беспорядочности брачного, а в том числе и бракоразводного, права. вначале и в России произвол мужа решал, сохранится ли брак  в силе, или же муж отвергнет неугодную ему жену. Постепенно, хотя и медленно, стала приобретать и жена некоторое право голоса в этом вопросе и, таким образом, вырабатывается практика разводов, по соглашению или договору между супругами.

Христианская религия в исследуемый период, взявшая брак  под  свою защиту и надзор, ведет и на Западе и в России сильную борьбу и с разводами односторонними и с разводами двусторонними. Она желает регулировать развод  в духе евангельских правил и старается действовать в этом отношении на законодателей. Но при этом она встречает весьма энергичный отпор в нравах и обычаях, противодействовавших упорядочению бракоразводного права; но параллельно с этим в самой христианской церкви постепенно обнаруживалось разногласие относительно допустимости и недопустимости развода; вследствие этого законодательная практика направилась по двум противоположным течениям: запрета развода в странах католических и допущения его в странах православных и протестантских.

Влияние религии было столь сильно в этом вопросе, что даже изъятие на Западе брачного права из ведомства церкви и перенесение в ведомство светского законодательства не устранило вполне церковной точки зрения на этот предмет.

В России брачное право в основных своих постановлениях (у коренного русского населения—православного) вырабатывалось общими силами церкви и государства, но получило несколько своеобразное развитие вследствие усвоения в России брачного законодательства иноземного—византийского. Отсюда в истории  России наблюдается в течении продолжительного времени некоторая рознь и даже борьба между официальным законом и неофициальным народным правосознанием. С самого начала нашей истории начинается это раздвоение в русской мысли: старые нравы влекут русского человека к  прежней свободе разводов, новая культура—к  ограничению этой свободы и к  упорядочению разводов. Под  влиянием борьбы этих двух сил жизнь направляется по диагонали параллелограмма их.  Представителям новой религии приходится уступать под  напором жизненной волны, а русской старине понемногу сдаваться под  действием христианской проповеди. В общем однако прогрессивное движение русского правосознания, в смысле приближения его к  христианскому идеалу, было медленным: слишком несчастлива была судьба русского народа политическая, задерживавшая его развитие, слишком мало было к  нему притока здоровых, культурных источников, слишком низок  был  общий умственный и нравственный уровень его, чтобы он мог  скоро впитать в себя соки евангельской истины. Мало того, даже византийские законы, рассчитанные тоже на нравы расшатанные, были для старой Руси не по плечу, так  сказать, слишком идеальны. И вот, вдобавок  к  византийским, появляются еще свои, выработанные русской жизнью, поводы к  разводу, в общем получается обширная схема этих поводов, io и она не удовлетворяет правосознания тогдашней эпохи: разводов ищут еще помимо легальных поводов.