ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМСКОЙ ШКОЛЕ ГЕОЛОГОВ

С.М. Николаев

В 1951-м, ровно шестьдесят лет назад, я стал студентом геологоразведочного факультета Томского политехнического; 5,5 лет спустя закончил ТПИ и получил звание горного инженера- геолога по специальности «Геология и разведка редких и радиоактивных руд».

Нас учили хорошие специалисты и учили добросовестно. Это по-настоящему можно оценивать лишь со временем, поработав несколько лет по специальности, узнав - чему тебя недоучили и каких знаний недостает на работе, услышав мнение о себе со стороны авторитетных людей и посмотрев на себя со стороны, тесно пообщавшись с коллегами других геологических школ и т.д. По характеру своей научной и научно-организационной деятельности все годы мне приходилось тесно общаться с учеными разных научных школ и специальностей, рангов и возрастов, сравнивать с образованием современным, так что сказать, как нас учили, имею право. Если сравнить программы и объемы читаемых геологических лекций и, особенно, практических занятий с современными - колоссальная разница в худшую сторону. Если мы выпускаем менеджеров, а не геологов, то это справедливо.

Естественно, я считаю себя учеником томской геологической школы по своим учителям на факультете, по руководителям и ближайшим коллегам на работе, по отсутствию целеустремленности карьерного роста, внутреннему восприятию всех неписаных правил данной школы. Томский политехнический был первым в России высшим учебным заведением, куда принимали простолюдинов. Это отличало его от столичных вузов, где студент был другой - с традициями показа своей значимости.

Это даже ранее было узаконено официально: членами Академии могли быть избраны ученые, только проживающие в столицах. Профессор Феликс Николаевич Шахов мне рассказывал, что еще в 1930-х ему предлагали выдвижение в члены- корреспонденты при таком переезде. Михаила Антоновича Усова, пожалуй, самого уникального и разностороннего геолога страны, избрали в академики лишь после переезда в Ленинград. Он по настойчивости своего учителя Обручева В.А. это сделал, возглавил ВСЕГЕИ, где чувствовал себя в новой среде весьма некомфортно и вынужден был писать письма руководству АН и ЦК с просьбой отпустить его назад в Сибирь («так как затхлая столичная обстановка действует на меня угнетающе»). Его отпустили- таки домой, взяв на заметку, но лишь преждевременная ранняя смерть М.А. Усова спасла его от последующих репрессий; отыгрались на его многочисленных учениках в самом конце 1930- 1940-х. Единственный, кто обивал все пороги, чтобы их выручить, был, по словам Ф.Н. Шахова, академик В.А. Обручев.

Да, мы - студенты, приехавшие учиться из разных уголков Сибири, конечно, были провинциалами по месту жительства и рождения, характеру мышления и поведению, как, кстати, и те, кто поехал учиться в столицу, нередко набрав там столичного снобизма, значительно больше, чем у коренных москвичей. У нас нет наносного столичного лоска и снобизма, в поле мы чувствуем себя уютней, чем на столичных улицах. Даже в популярной бардовской песне о геологах поется: «...они в городах не блещут манерами аристократа...». Геологи и геофизики, горняки и нефтяники, как и труженики села, работают именно в провинции, которая кормит Россию и столицы - в первую очередь.

Нам проще общаться с простыми людьми горнорудного производства и друг с другом.

Еще когда обсуждался проект кадровой политики будущего Института геологии и геофизики СО АН СССР в переписке 1957 года между его директором-организатором - чл.-корр.

Мудрость академика А.А. Трофимука была и в том, что в кадровом составе научных работников (716 чел.) Института были представители 90 вузов страны (1980 г.), из них: 125-томичей (75 - ТПИ, 50-ТГУ), 76 - москвичей (45 - МГУ, 19-МГРИ), 46 - ленинградцев (34 - ЛГУ, 12 - ЛГИ). Но уже в это время выпускникам новосибирских вузов принадлежала первая роль (312), в основном - это доморощенные выпускники Новосибирского госуниверситета (237 чел.), ими теперь идет и практически вся ротация кадров научных работников. Если просмотреть характер миграции научных кадров за эти годы на Запад, то она, естественно, принадлежала почти целиком приехавшим из западных краев; сибиряки «мигрировали по вертикали».

Когда московские инициаторы создания Сибирского отделения АН СССР решали дилемму, где разместить центр науки Сибири - в Томске или Новосибирске, то холодное и весьма настороженное отношение к ним в Томске (в отличие от Новосибирска) тоже сыграло свою роль. Уже тогда 350-летний Томск, город студентов и первых сибирских вузов, более полувека являлся главной кузницей высококвалифицированных сибирских научных и инженерных кадров. Неоднократно сказанные гостями фразы типа «приезжаем поднимать научную целину Сибири» были там весьма неуместными и даже оскорбительными. Эти слова часто звучали и позже у приезжающего с Запада младшего и среднего научного звена, особенно у физиков - выпускников столичных вузов. Они не задумывались над тем, что сибирской науке на фундаментальные исследования средств не отпускалось, лишь - на решение конкретных и насущных задач производства.

Томская профессура знала себе цену и всегда была гордой. Когда арестовали в 1949 году проф. Шахова Феликса Николаевича, продержав в столичных тюрьмах пару лет, а потом выслав на 15 лет на Колыму, он не подписал ни одного документа с приписываемыми ему обвинениями, не потащил за собой ни одного геолога. Он даже тотчас бросил курить, чтобы не зависеть от прихоти допрашивающего его следователя. Хотя считал, что ему с ним повезло, так как физическое воздействие к нему не применялось. Профессора Холерина Леонтия Леонтьевича, заведующего кафедрой палеонтологии ТПИ, было решено пригласить на постоянную работу в создаваемое Сибирское отделение. C этой целью его попросил приехать из Томска для соответствующего разговора председатель ЗСФАН СССР член-корреспондент Горбачев Т.Ф., врио зампредседателя СО АН СССР в 1957-1958 гг. В строго указанное время крупнейший знаток стратиграфии и палеонтологии Сибири, исключительно пунктуальный человек, более двух часов просидел в приемной Т.Ф. Горбачева, ожидая приема.

Придя на работу с таким большим опозданием, Горбачев Т.Ф. спокойно и величественно прошествовал мимо давно ожидавшего его профессора, которого он хорошо знал. Но он даже не поздоровался с более старшим по возрасту коллегой, не извинился за опоздание, лишь через некоторое время секретарь пригласил его в кабинет. Деликатный Леонтий Леонтьевич просто встал и ушел, сказав друзьям, что, если такое бестактное руководство будет в Сибирском отделении, то в такой организации работать будет невозможно. Все попытки друзей-геологов уговорить его не удались, хотя Л.Л. прекрасно понимал, что в случае продолжения конфликта, несогласия работать в СО АН, его кандидатура в члены Академии будет снята с голосования. Но своим достоинством и званием профессора Л.Л. Халфин дорожил больше! В итоге ИГиГ потерял великолепного, очень нужного ему специалиста. Профессор же не считал ниже своего достоинства, прочитав курс очень содержательных лекций, как хороший педагог, накануне приема экзаменов по палеонтологии в той или иной группе приходить вечером в студенческое общежитие и в одной из их комнат допоздна отвечать на все вопросы студентов по тематике предстоящих экзаменов, поднимая им настроение.

Томская геологическая профессура, начиная с В.А. Обручева, П.П. Гудкова, М.А. Усова, М.К. Коровина и др., всегда пользовалась в Сибири огромным авторитетом: без их консультаций и экспедиционных поездок, советов и рекомендаций, а главное - подготавливаемых ими инженерных кадров невозможно представить быстрый рост здесь горнорудной и угольной промышленности. Поэтому у томской школы с момента создания стала традицией очень тесная связь науки и производства. Поступающие студенты нередко уже проходили курс практической геологии, поработав с геологами. Все преподаватели в свободное от занятий время работали в местных и по соседству расположенных геологических учреждениях - консультантами, геологами, начиная со своих учителей, основателей геологической школы.

В.А. Обручев был первым официальным геологом Сибири, назначенным правительством в конце XIX века; П.П. Гудков (1918-1919) возглавил «Сибгеолком» и Министерство экономики и природных ресурсов во Временном правительстве адмирала А.В. Колчака. М.А. Усов успешно совмещал преподавательскую деятельность со стратегическим руководством всеми геологическими работами в Сибири и прилегающих регионах Казахстана (1919-1939). Решение насущных сырьевых проблем горной промышленности Сибири - было главной задачей томской геологической школы. Кстати, это тоже многими рассматривается как проявление провинциализма и недостаток глобального мышления. Это примерно всё равно, что на сытый желудок долго философствовать о проблемах сбалансированного питания, если надо думать, чем семью прокормить завтра.

В традициях томской школы всегда считалось зазорной зависть, практически отсутствовали внутриколлективные интриги, подсидки, «подковерные игры», поддерживалась взаимопомощь и тесное сотрудничество, причем руководители во всем давали пример. В разговорах с нами всегда подчеркивалось, чтобы мы внимательнее и аккуратней общались с геологическими отчетами геологов-производственников и считались с их мнением. Не будет страшного греха, если на какое-то мнение ученого вы не сошлетесь в своей работе, но мнение первых исследователей- производственников забывать нельзя.

У каждого из нас есть свои симпатии к нашим преподавателям и свои предпочтения к каждому из них. Но если среди нашего курса провести суммарную статистическую обработку этих, часто взаимоисключающих, симпатий и выделить тройку наиболее популярных из них, то, вероятнее всего, в нее вошли бы доцент Иванкин Г.А., профессора Кузнецов Ю.А. и Шахов Ф.Н.

Кандидат геол.-мин. наук Георгий Алексеевич Иванкин (1921- 1998) - доцент кафедры общей геологии, инициатор создания стационарного Центра учебных геологических практик ГРФ ТПИ в Хакасии (пос. Пионерский), названный его имешм, которая уже функционирует 50 лет.

Это был, пожалуй, самым любимый преподаватель у студентов, отличный воспитатель, особенно у тех, кто с ним был на полевой практике. Наша группа в 1953-м стала осваивать с ним этот участок самой первой. После окончания второго курса все геологи ГРФ едут с преподавателями на первую групповую производственную практику. В те далекие времена к каждой группе (20-25 чел.) прикреплялся преподаватель кафедры общей геологии, и они разъезжались в разные места юга Сибири. Тем студентам, с которыми ездил Иванкин Г.А., всегда все страшно завидовали: по их возвращении с полей о нем они слышали одни восторженные отзывы, в то время как о воспитательских качествах своих руководителей практики студенты других групп обычно говорили с уважением, но достаточно скупо. К студентам Г.А. чаще всего обращался по имени-отчеству с очень дружелюбной ехидцей в голосе и в глазах: «А вы, имярек, что думаете по этому поводу?»

За месяц такой практики он на многочисленных примерах научил нас всем самым тонким хитростям экспедиционной

жизни: как одеваться и ходить в маршруты, распределять и носить тяжелые грузы, безопасно разжигать костры, ставить палатки и устраивать ночлег в разных ситуациях, подниматься и осторожно спускаться с гор. Учил правилам ориентирования, работе с горным компасом, правильно замерять элементы залегания, описывать обнажения, показы вал сы доб 11 ы е и лекарстве і г ные растения, как выживать в экстремальных ситуациях π многое другое. Наглядный пример - наша самая первая палаточная ночевка в Хакасии.

Июньская ночь неожиданно выдалась такой холодной, что у береговой кромки озера был лед: наши бумажные свитеры и легкие байковые одеяла, что мы взяли с си красивый пожилой человек, C благородной сединой и аристократической осанкой, всегда элегантный и корректный со всеми - он с первого взгляда вызывал к себе глубокое уважение. Лекции его для студентов были очень ёмкими, лаконичными, почти в табличном варианте, насыщены самым нужным необходимым материалом, по казались скучными. Чувствовалось, да и сам он в этом сознавался, что они ему в обузу. В первую очередь он был ученым и исследователем. Юрий .Алексеевич неоднократно говорил, что не может раздваиваться: преподаватель - должен всё знать, а ученый - во всем сомневаться,

и совместить это вместе - трудно. Но его научные доклады отличались от большинства других своей четкостью и продуманностью и всегда собирали большое количество слушателей. Обладая большим научным кругозором, мудростью и энциклопедическими знаниями, пожалуй, только он смог попытаться охватить и классифицировать воедино интрузивный магматизм всех континентов.

Как зав. кафедрой, а позже - академической лабораторией умел объединить вокруг Действительный член Академии наук себя молодых специалистов, СССР, профессор IO.А. Кузнецов, выделить им проблемные на- зав. лабораторией магматических учпые темы и видеть в каждом формаций Института геологии и гео- из них наиболее сильные сто- физики СО АН СССР. 1967 г. роны, направив их в соответ

ствующее русло исследовательской деятельности, и никому не мешал работать. В 1960-м, еже став членом Академии, он переехал из Томска в Академгородок, возглавив лабораторию, куда я перешел и семь лет проработал, под его руководством защитив кандидатскую.

Юрий Алексеевич считал, что диссертация -дело личное и должна делаться научным сотрудником в свободное от работы время, но на самом ее заключительном этапе в течение года следует давать соискателю значительные послабления в основной работе. Поэтому вечерами все мы сидели до глубокой ночи в институте. У нас всегда был великолепный рабочий климат, обстановка доброжелательства и взаимопомощи. Он умел аккуратно направлять деятельность своих подопечных, вовремя давая им ненавязчивые советы, подсказывая, как избежать возможных ошибок. Сам он не был упертым: если в том или ином вопросе мнение его оппонента ему казалось более убедительным и обоснованным, он легко соглашался и затем горячо его поддержи

вал публично, что далеко не часто встречается у наших генералов от науки.

У нас не было внутрилабораторных соревнований - у каждого была своя тема (раздел). Всем своим примером он показывал, что никаких интриг, склок, подсидок быть не должно, и их никогда не было. Если возникали какие-то научные дискуссионные моменты, он не давил авторитетом, не навязывал свою точку зрения, а соответственно аккуратно подбрасывал ту или иную мысль, статью или книгу, которые убедительно противоречили выводу его сотрудника, просил прочитать её и высказать свое мнение.

Ю.А. был лишен менторства, поэтому после общения с ним всегда появлялось в работе «второе дыхание». Видел, что все мы работаем допоздна с интересом и огоньком, и не мешал этому. Даже при большой занятости он отличался доступностью и коммуникабельностью, в трудные минуты к нему часто приходили сотрудники ИГиГ занимать деньги, которых он часто даже и не знал. Он - первый среди членов Академии предложил передавать руководство своими лабораториями своим более молодым ученикам, что и сделал сам, передав бразды правления лабораторией Глебу Владимировичу Полякову - выпускнику ТПИ, позже ставшему членом-корреспондентом АН СССР.

Тогда не было таких штатных единиц, как советники научный руководитель. Он стал старшим научным сотрудником и получал зарплату почти в два раза меньше. Лишь через три года при очередной бухгалтерской проверке выяснилось, что ему ежемесячно не доплачивали по 100 руб. По тем временам - это зарплата младшего научного сотрудника. Бухгалтерия забыла при расчете его зарплаты, что он доктор наук, а не кандидат. За последние полтора года недостающую сумму ему вернули, а за такой же срок, но более ранний, обязали выплатить из своего кармана главбуха, по чьей вине сделана такая ошибка. По тем временам две тысячи рублей - сумма была немалая. Главбух ИГиГ рассказывала мне, что пришла в слезах с извинениями к Ю.А., пообещав постепенно исправлять свою ошибку и за полтора года вернуть ему эти деньги. Интересна была реакция Юрия Алексеевича: «Я смотрю, что совсем стал мало получать. А хрен с ними, считайте, что вы мне их уже вернули, и забудем об этом!». Я убежден, что так благородно поступить мог только он.

Он был не прочь пошутить с элементами позерства. Не могу забыть, когда на одной предпраздничной лабораторной вечеринке у Юрия Алексеевича появился хороший тост, когда принесенная водочка уже кончилась, и он попросил материально ответственного принести колбу со спиртом. Подозрительно понюхал его, налил почти стакан, медленно выпил, не морщась, а потом с напускным возмущением спрашивает: «Кто заменил спирт водой?» Наступила немая сцена, растерянность близкой к обмороку ответственной за лабораторный спирт, потом все, кто был поближе к колбе, кинулись нюхать - это был чистейший спирт. Сыграть так в 65 лет - дано не многим...

Такие ученые, как Юрий Алексеевич, не могут похвастаться обилием сотен публикаций. Все их крупные основополагающие работы (статьи, монографии) написаны одним автором. В его рукописях, сдаваемых машинистке, почти не было правок, разного рода вклеек и ни одной ошибки. Читая эти работы, хорошо видно - насколько глубоко продуман излагаемый материал, каждая фраза четко отточена, а каким красивым русским языком! Он не включал себя в публикации своих сотрудников, хотя помогал им советами, редактируя, требовал лаконичности. Если его включали в соавторы, он благодарил, но вычеркивал себя, напоминая, что свое авторство признает только тогда, когда не менее трети текста написано лично им. А что используются его идеи и разработки, это хорошо - «если вы не будете их использовать, меня как заведующего лабораторией надо гнать паршивой метлой».

Этот высокий, стройный, с наследственной аристократичностью (его отец был генералом от юриспруденции, мать - тоже из потомственных дворян) академик внешне и по повадкам отличался от основной академической братии. Он хорошо умел совмещать интенсивную работу с активным отдыхом и даже учил нас: «Кто не умеет отдыхать, тот не умеет и хорошо работать!». Он - азартный рыболов и весьма удачливый охотник (имеет даже звание «заслуженного охотника Новосибирска»), автомобилист с огромным стажем, постоянно используя свое авто для этой цели.

Юрий Алексеевич обладал высокой порядочностью и благородством. Для примера открою небольшой секрет. При создании Сибирского отделения АН СССР в 1958-м геологам выделили три вакансии действительных членов Академии. На предварительном обсуждении бесспорными кандидатами на получение этого высшего академического звания, сразу минуя члена-корреспондента, были А.Л. Яншин (Москва), В.С. Соболев (Львов) и Ю.А. Кузнецов (Томск). При таком раскладе директор- организатор ИГиГ член-корреспондент АН СССР Трофимук А.А., будучи к тому времени и директором крупнейшего отраслевого института - ВНИИнефть, не получил бы в этот раз академика. Юрий Алексеевич, видя в этом большую несправедливость, сам предложил отдать это звание Трофимуку А.А., согласившись на члена-корреспондента. Вы такие примеры еще знаете?

Когда через 8 лет геологам Сибирского отделения снова выделили пару вакансий действительных членов АН СССР, первой кандидатурой на ее занятие был Ю.А. Кузнецов. Но он согласился подавать документы лишь при одном условии, что Ученый совет ИГиГ и Объединенный ученый совет наук о Земле СО АН СССР одновременно с ним будет рекомендовать на эту академическую вакансию чл.-корра. Феликса Николаевича Шахова, который значительно старше его и, по его мнению, более достоин этого звания.

Монография Юрия Алексеевича «Главные типы магматических формаций» (М.: Недра, 1964. 387 с.) была представлена Объединенным советом наук о Земле СО АН СССР в качестве номинанта на Ленинскую премию. К сожалению, с первого захода она не прошла по конкурсу в Комиссии по этой премии. Не хватило всего двух голосов для положительного решения. В те времена особенно проявлялся столичный снобизм к сибирским академикам, особенно если они, как Ю.А., держались независимо. Когда ему предложили представлять ее вторично, уверяя, что большинство номинантов такие премии получают со второго и третьего заходов, гордый Юрий Алексеевич категорически отказался это делать. В этом был весь Ю.А. Кузнецов!

Профессор Феликс Николаевич Шахов (1894-1971) - зав. кафедрой месторождений полезных ископаемых, создатель кафедры месторождений редких и радиоактивных руд ГРФ ТПП, член-корреспондент АН СССР (1958), основатель и зав. лаборатории геохимии редких элементов и отдела геохимии Института геологии и геофизики СО АН СССР.

C Феликсом Николаевичем мы, студенты ГРФ, познакомились в конце 1955 года, когда он вернулся на свое место зав. кафе- дрой после пятилетнего заключения, усталый и изможденный, но старался держаться гордо и молодцевато; через некоторое время стал читать лекции. Некоторые преподаватели рассказывали нам о нем в индивидуальных доверительных разговорах без свидетелей - времена были опасные. Причем после освобождения они обратили внимание, что Колыма его не озлобила, наоборот, он стал значительно добрее к людям, менее желчным и язвительным.

Он был большим ученым, но для меня он был в первую очередь профессором. Его лекции по геохимии редких и радиоактивных элементов и месторождениям урана, с моей точки зрения, были эталонными - ни одной лишней фразы. К сожалению, ни у кого из нас конспекты не сохранились, хотя мы аккуратно все записывали в пронумерованные, прошитые и опечатанные блокноты: после каждой лекции мы их сдавали в первый отдел и работать с ними могли только в специальных комнатах 10-го корпуса ФТФ. Педагогическим званием профессора он дорожил больше, чем академическим званием члена-корреспондента. Даже однажды пожаловался мне, что это присвоение отнимает у него массу времени, которого у него сейчас, увы, уже так мало остается, а сделать хочется еще много. А тут надо участвовать в разных представительствах, многочисленных академических собраниях ... Уверен, что это искренне, он не умел кривить душой.

Экзаменов его мы побаивались, хотя штудировали его лекции, готовились в читальном зале. На столах в экзаменационной комнате свободно лежала разнообразная геологическая литература, которую он разрешал читать, делать нужные записи, не снижая якобы оценки. Выслушивал, задавал несколько каверзных вопросов... Я, взяв билет, на всякий случай стал отвечать ему сразу без подготовки. Минут 25 подробно говорил, а он, со строгим видом меня внимательно слушал. Потом за 5 минут в тезисной форме изложил всё мною сказанное, дав понять, как следовало бы отвечать, не отвлекаясь на второстепенные детали. Впечатление такое, что меня окунули в холодную воду, и сверлила одна мысль, что я - дурак. Правда, расправив рукой усы, поставил пятерку и почему-то сказал: «Иди играть в футбол!». Кстати, с таким же чувством, как я выяснил, уходил почти каждый и многие годы назад.

Позже, работая в одном Институте, я в беседах с ним старался ·· держать ухо востро », не сказать какую-нибудь глупость, после чего очень долго себя ругать; некоторые ляпы помню до сих пор, хотя прошло 50 лет. Так, например, в 1960-м нас с женой включили в состав молодежной делегации для поездки в Англию. Нужно было срочно занять на месяц сумму, равную нашей с ней зарплате, я обратился к Ф.Н. с такой необычной просьбой.

C некоторой осторожностью он мне передал такую сумму.

Потом мне еже пришла мысль, что он, наверное, побоялся,

что мы там можем остаться, „

лав. кафедрой месторождении по-

а < му буду і большие неприят- лезных нскопаемых геологоразведоч- ности. Там я купил чудесный ного факультета ТПП. профессор, и дорогой сувенир — шотланд- доктор геолого-минералогических (.кого волынщика королевской наук Ф.Н. Шахов (с 1958 г. - чл.-корр. гвардии специально для него. АН СССР, зав. лабораторией гео- По приезде вернул с благодар- хнмнн Релкнх элементов Института ностью денежки и передал су- геологии и геофизики СО АН СССР).

венир со словами: «Вам такие

английские игрушки нравятся!». I Io к моему удивлению он резко отказался от иностранного сувенира, сказав, что их не любит. Я себе до сих по]) не могу простить подобные слова: ведь я знал с его же слов, что одно из обвинений ему было в те недавние годы - космополитизм. Эта красивая игрушка до сих пор стоит у меня на видном месте, как несостоявшийся подарок любимому профессору.

Трагедия Феликса Николаевича была в том, что два года тюремных застенков, четыре года колымских лагерей, из 15 лет, щедро ему выделенных без суда ни за что, при неуверенности, что репрессии больше не повторятся, заставили его всегда быть

осторожным. Он никогда не поддерживал политических разговоров и тем более их не поднимал; даже иногда резко прерывал такого собеседника, из-за боязни, что тот может быть стукачом или сексотом, добавляя: «Скажите там (!), что меня проверять не надо». Он не любил говорить о лагерном периоде - как разносил под конвоем хлеб по баракам (пока о нем не узнали местные геологи). Потом ходил в маршруты, искал золото и уран (вооруженная охрана - в качестве маршрутных рабочих), как возили по месторождениям и приискам, консультировал большой штат геологов «Дальстроя» МВД. Как вылечил запущенную язву желудка (10-15 г спирта по утрам на голодный желудок - рекомендация сидевшего с ним академика медицины) и т.д.

Феликс Николаевич щедро делился своими знаниями и опытом с сотрудниками отдела и лаборатории. Он часто повторял, что «нельзя учиться вообще, надо учиться в процессе занятия делом». Был убежден, что настоящий ученый должен уметь читать профильную литературу на двух-трех иностранных языках (немецкий и английский - в первую очередь), прибегая к словарю. Все научные публикации сотрудников своей лаборатории обязательно проходили через его «сито», он тратил на это много времени - делал очень важные замечания, дополнения и правки, более четко формулировал мысли, без каких-либо поползновений на соавторство, и, боже упаси, предложить ему это. Он считал такую работу своим долгом заведующего. Как он отличается этим от многих современных заведующих! Сам он писал немного, но какими удивительно четкими и лаконичными фразами написаны и как убедительно продуманы были все его работы! Модный ныне рейтинг был бы у него невысок. Высокое качество подготовленных им специалистов он, как профессор, ставший им в 30 лет, считал значительно важнее количества опубликованных им статей. Я на всю жизнь запомнил сказанную им в разговоре со мной фразу: «Публиковать работу нужно лишь тогда, когда понимаешь, что не сделай этого - будешь корить себя всю оставшуюся жизнь».

Когда в отчетах некоторых академиков фигурировали цифры многих десятков статей, написанных за год, Ф.Н. саркастически ухмылялся, понимая их небольшую роль в написании и сомнительность новизны. Когда однажды на Ученом совете заговорили о «высокой продуктивности» одного молодого и очень способного геолога, что у него за год вышло 7 серьезных научных статей и прозвучала фраза: «У него большая научная продукция», Феликс Николаевич со свойственным ему сарказмом при обсуждении заметил: «Написать столько серьезных научных работ за год - невозможно. Это не научная продукция, а научная дизентерия]».

В 1957-м, приехав к нему на консультацию в Томск, я посетовал, что делать микрохимические реакции в капиллярных трубках на мелких зернах в аншлифах, чтобы определить минерал, муторно и неинтересно. Он тотчас мне возразил, что даже в самой, казалось бы, неинтересной работе надо находить элементы творчества. И привел пример экскурсии на Томский электроламповый завод, что размещался рядом с геологическим и горным корпусами. Там он обратился к сотруднице, которая ловко заворачивала коробки с лампочками, с вопросом: «Не надоедали вам такая монотонная работа?», та, возмутившись, ответила: «Что вы, я знаю 16 методов завертывания лампочек!». Вспомнив, как ему стало стыдно за вопрос, сказал мне: «Вот видишь, любая работа творческая, если к ней относиться с любовью. Как научишься работать до 30 лет, так всю жизнь и работать будешь!».

Он любил ездить в экспедиции, более того, заболевал, когда долго не выезжал на полевые работы. Он рассказывал, что когда во время войны он долго не мог выехать в поле, то заметил, что у него на ногах стали появляться какие-то мелкие волдыри: врачи разводили руками. Но однажды опытный врач поинтересовалась - давно ли он был в поле, пояснив, что такая же болезнь бывает у моряков, когда они долго не выходят в море, дав мудрый совет - поскорее выезжать. Попасть с ним в поле на геологические объекты было несбыточной мечтой большинства из нас: он столько там давал мудрых советов, как описывать обнажения, горные выработки, часто подчеркивая: «Этому меня научил М.А. Усов, а его - В.А. Обручев».

Феликс Николаевич легко входил в контакт с разными людьми и разговаривал с ними на их языке. C одними - со строгой профессорской и академической официальностью. Интересно, что солидные и высоко остепененные ученые мужи, зная его и сталкиваясь с его возражениями, спорить с ним публично побаивались, он забивал их своими убедительными доводами и логикой, в лучшем случае они умолкали и слушали, что он скажет. Нередко с проявлением остроумной язвительности, но сохранением при этом такта и внешне вполне уважительного отношения к собеседнику. В разговорах с дамами - с присущей ему шутливой рыцарской или гусарской галантностью (диалог зимой в кабинете: «Можно раздеться?» - «Нет, раздеваться не надо, но пальто можете снять»).

Оживленность и отсутствие сухости в разговоре - при общении с молодежью с остроумными репликами, а иногда и заслуженными язвительными замечаниями (в беседах с ними он был обычно внимателен к каждому их слову), с интересными поучительными рассуждениями и рассказами. И в то же время классический блатной (и какой!) жаргон в разговорах с бывшими «зэками» и «бомжующимися бичами» во время экспедиционных поездок по удаленным от цивилизации золотым приискам и рудникам. Вот где особо пригодился Феликсу Николаевичу лагерный опыт при его отличной памяти. Как жалко, что тогда не было современных диктофонов и магнитофонов, чтобы все это записать и сохранить!

Как рассказывали сотрудники его лаборатории, бывшие там вместе с ним, эта лихая публика его боготворила, все свободное время толпилась возле него и слушала, слушала, даже просила не увозить от них профессора как можно дольше. Главный повар прииска - двухметровый богатырь с огромными кулачищами, местный пахан - стал готовить для него отдельные блюда, взял над ним шефство и строго предупредил всех: «Обидите геологов - будете иметь дело со мной». А когда уезжали, весь прииск высыпал на проводы Феликса Николаевича, шеф-повар провожал до самой вертолетной площадки, снабдив поварскими изысками на всю дорогу, едва не всплакнув на прощанье.

Ф.Н. был неизменно строг в вопросах науки, морали и нравственности, считая, что безнравственный человек не может быть одновременно хорошим и честным ученым: достичь истины, дорога к которой очень трудна, ему не дано. Он был нетерпим к легковесному отношению к науке, в таких случаях провинившемуся доставалось по первое число, и долгое время он этого сотрудника вообще не замечал. Это было для его сотрудников самым суровым наказанием. Когда замечал у кого-то факты научной подтасовки, данный геолог переставал для него существовать вообще.