ФОНЕТИЧЕСКИЙ звуко-буквенный разбор слов онлайн
 <<
>>

2.3.2 Образы родины

«С чего начинается Родина?» (Матусовский) – задается вопросом поэт. Вопрос этот скорее риторический, поскольку ответ на него очевиден. В формировании концепта «родина» метафора «родного дома» представляется базовой, корневой: она воспроизводится в этимологии «отечества» и «отчизны» (см.: Черных 1999, т.

1: 611). Родина начинается с родного дома и с домочадцев, откуда ощущение родственной близости переносится сначала на родной край/сторону и земляков, а затем и на родную страну и соотечественников, превращаясь в своего рода духовную связь (см.: Сандомирская 2001: 29), через которую «открывается сущность русского человека» (Степанов 1997: 519). Русскому человеку сейчас значительно труднее ответить на вопрос, где Родина заканчивается и где её границы – «Что там, где она, Россия, / По какой рубеж своя?» (Твардовский).

Концепт «родина» в определенном смысле можно назвать «матрешечным»: в большой родине содержится и родина малая, родной город/деревня, и родной дом, и родной очаг и родная колыбель – «родина1 воспринимается как часть родины2» (Телия 2001: 414).

При всей своей количественной обедненности на фоне таких концептов-абстракций, как счастье, любовь, судьба и пр., по своему «удельному весу» метафорически-образная составляющая концепта «родина» позволяет сблизить его с образным стереотипом – устойчивым, минимизированным и этноспецифическим представлением (о стереотипе см.: Красных 2003: 231–241). Действительно, Родина «начинается с картинки» и не обязательно «в букваре» (см.: Сандомирская 2001: 11): как уже отмечалось, почти треть вербальных ассоциатов слова «родина» составляет слово «мать», в их числе присутствуют также «береза», «лес», «поле» и «река» (РАС 2002, т. 1: 558).

Относительно небольшое множество метафорических ассоциаций, входящих в образную составляющую концепта «родина», довольно четко распадается на два визуальных ряда.

Один из них включает образы, соотносимые с предметной, дейктической частью семантики этого концепта – фрагменты пейзажа «малой» и «большой» родины («родимые, любимые леса поля и горы»; «холмы и равнины, леса и поля»): «Как мне родных полей не знать, / В них и любовь моя, и сила» (Рыленков); «Я возвращуся к вам, поля моих отцов, / Дубравы мирные, священный сердцу кров» (Баратынский). Здесь в основе метафорического переноса лежит синекдоха, благодаря которой элементы типичного ландшафта «родной земли» воплощают для патриотического сознания всю родную страну. Нужно отметить, что из всех многочисленных «пейзажных зарисовок» среднерусской природы до уровня универсального символа «большой родины» поднялась лишь береза: «Из нас кто мог бы хладнокровно / Завидеть русское клеймо? / Нам здесь и ты, береза, словно / От милой матери письмо» (Вяземский); «Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы. / Да, можно голодать и холодать. / Идти на смерть... Но эти три березы / При жизни никому нельзя отдать» (Симонов); «Люблю дымок спаленной жнивы, / В степи ночующий обоз, / И на холме средь желтой нивы / Чету белеющих берез» (Лермонтов); «Все как будто во мне – / И горящие хаты, / И слезы, / И в родной стороне / Заглянувшие в душу березы...» (Фирсов); «Ах ты, Русь моя – песня нежная, / Край березовый, бесконечный край!» (Резник); «Березы в ночи – как улыбки... / Вот так улыбается Русь» (Дементьев); «И где еще найдешь такие / Березы, как в моем краю!» (Коган).

Другой ряд включает в себя женские образы, соотносимые с эмоционально-аксиологической частью семантики концепта «родина», в которых, собственно, метафорически и воплощается идея патриотической любви. Имена женщин, вызывающих сострадание, нежность и прочие чувства, составляющие «каритативный блок» любви (см.: Воркачев 2005: 47–48), совершенно естественно переносятся на ощущение национальной идентичности и чувство эмоциональной причащенности к судьбе родной страны: «О, Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь!» (Блок); «О, нищая моя страна, / Что ты для сердца значишь? / О, бедная моя жена, / О чем ты горько плачешь?» (Блок); «Как невесту, Родину мы любим, / Бережем, как ласковую мать!» (Лебедев-Кумач). И, конечно, особое место в этом ряду занимает имя матери – женщины, дающей жизнь и наполняющей теплотой и заботой детство: «Мать Россия моя, с чем тебя мне сравнить? / Без тебя мне не петь, / без тебя мне не жить» (Островой); «Я верил – в этом всплеске зла / ты не виновна, мать-Россия...» (Дементьев).

Ряд вербальных ассоциатов концепта «родина» в советскую эпоху был продолжен живописно-скульптурными образами, воспроизведенными в свое время миллионными тиражами и вошедшими в фонд фоновых знаний большинства россиян. Прежде всего, это «Родина-мать» с плаката художника И.М.Тоидзе «Родина-мать зовет!», созданного в первый год Великой Отечественной войны, на котором изображена простая женщина, призывающая всех на защиту Отечества от фашизма. На этот плакат образ матери перешел с киноэкрана, из фильма В. Пудовкина «Мать» (см.: Берков 2000: 429). Другой достаточно распространенный материнский образ Родины – «пискаревская пьета» – обелиск «Мать-Родина» на Пискаревском мемориальном кладбище в Санкт-Петербурге (скульпторы В.В.Исаева и Р.К.Таурит): скорбящая женщина с венком, возвышающаяся над братскими захоронениями жертв ленинградской блокады. И, наконец, монументальная женская фигура на Мамаевом кургане в Волгограде, символизирующая победу в Сталинградской битве и в Великой Отечественной войне (скульптор Е. В. Вучетич). Впрочем, образ суровой воительницы, «валькирии» с тевтонским мечом, напоминающий одновременно «Свободу на баррикадах» Эжена Делакруа и «Марсельезу» с горельефа Триумфальной арки Франсуа Рюда, вряд ли ассоциируется с материнской заботой, тем более что, если верить перестроечному роману А. Злобина (см.: Злобин 1990), скульптора и его модель по жизни связывали совсем не родственные отношения.

Конечно, есть соблазн объяснить «женственность» метафорики родины в русском языке психологически – бердяевскими рассуждениями о «бабьем начале» в русской душе (см.: Бердяев: 2004), однако, как представляется, более вероятно здесь грамматическое объяснение: если бы Россия/Русь называлась Мозамбик, Суринам или Конго, а в русском языке не было бы существительных женского рода «родина» и «отчизна», то вряд ли в русской лингвокультуре символом «отчизнолюбия» стал бы женский образ.

Лингвоспецифика концепта «родина» не в последнюю очередь, наверное, определяется самим фактом наличия в лексической системе русского языка «патриотической триады», формальный аналог которой можно встретить только, может быть, в английском языке – homeland, fatherland, motherland.

Несмотря на то, что лексикографически «родина», «отечество» и «отчизна» по первому (и единственному для «отечества» и «отчизны») значению совпадают либо определяются друг через друга – все это «страна, где родился данный человек и к гражданам которой он принадлежит» (см.: Ожегов 1953: 422, 435, 628; Ушаков 2000, т. 2: 921, 1012, т. 3: 1369; СРЯ 1982, т. 2: 677, 722, т. 3: 723 и пр.), абсолютными синонимами они, безусловно, не являются и в современном языке отличаются друг от друга своим употреблением и «культурной памятью», включающей и их этимологию. Если в этимологии «отечества» и «отчизны» семантически калькируется внутренняя форма латинской patria , производной от pater – «отец», а их «культурная память», очевидно, и определяет ориентацию на «патерналистские», властные функции государства («страна, к гражданам которой данный человек принадлежит»), то этимология «родины» свидетельствует, скорее, о её производности от какого-то женского и совсем не авторитарного начала.

<< | >>
Источник: Воркачев С. Г.. Идея патриотизма в русской лингвокультуре:монография. Волгоград: Парадигма,2008. – 199 с.. 2008

Еще по теме 2.3.2 Образы родины: