2.6 «Да не робей за Отчизну любезную»

Появлению в конце 20-го века корпусной лингвистики и практики создания текстов, собранных в соответствии с определенными принципами, размеченных по определенному стандарту и обеспеченных специализированной поисковой системой (Британский Национальный Корпус, Чешский национальный корпус, Машинный фонд русского языка и пр.), безусловно, способствовало развитие вычислительной техники и информационных технологий.

Корпус как информационно-справочная система, основанная на собрании текстов в электронной форме на каком-либо языке и представляющая данный язык на определенных этапах его существования во всём многообразии типов дискурса, речевых жанров, стилей, территориальных и социальных вариантов, характеризуется, прежде всего, представительностью и сбалансированностью: в него включаются по возможности все типы письменных и устных текстов, представленные в данном языке (художественные разных жанров, публицистические, учебные, научные, деловые, разговорные, диалектные и т.п.), причем все эти тексты входят в корпус по возможности пропорционально их доле в языке соответствующего периода. В то же самое время обращение к электронным базам данных практически снимает ограничения, накладываемые на исследователя-лингвиста «ручным» характером сбора иллюстративного материала, не позволяющим обрабатывать большие массивы текстов, – возможности корпусной лингвистики позволяют работать с массивами в десятки и даже сотни миллионов словоупотреблений и отслеживать на протяжении нескольких веков не только тонкие и непрерывные процессы языковых изменений, но и эволюцию базовой и модальной языковых личностей, воплощающих определенные этнические константы.

Идея патриотизма в представлении «патриотической триады» – лексем «родина», «отечество» и «отчизна», из которых, как уже отмечалось, только одна («родина») входит в число первых пяти тысяч наиболее частотных слов (см.: *Шаров), – исследуется на материале сплошной выборки из Интернет-версии «Национального корпуса русского языка» (www.ruscorpora.ru), содержащего 35000000 словоупотреблений из текстов середины 18-го–начала 21-го веков различных типов дискурса и различных речевых жанров, причем доля художественной литературы (включая драматургию и мемуары) здесь составляет не более 40%.

Как представляется, данные корпусной лингвистики позволяют проверить и продублировать результаты, полученные при исследовании вербализации патриотической идеи в этических (см.: Воркачев 2007д: 20–22) и поэтических (см.: Воркачев 2007б; 2007в; 2007г) текстах: двойственный характер «имен родины», обусловленный наличием в их семантике дейктической и прагматической частей, и триединство концепта «родная земля» в русском языковом сознании, куда входят представления о «малой родине», этнической родине и родине гражданской.

Суммарное появление единиц патриотической триады в 35-ти миллионном Корпусе составляет около 16500 словоупотреблений, из которых где-то 10000 приходится на «родину», 6000 – на «отечество» и только 500 – на «отчизну», что, в принципе, согласуется с рангом представленности этих лексем в частотном словаре: 1276 у «родины», 5869 у «отечества» и 18334 у «отчизны» (*Шаров). Более высокий ранг «отечества» в Национальном корпусе объясняется, очевидно, тем, что в нем, в отличие от корпуса частотного словаря, включающего тексты, написанные в промежутке между 1970 и 2002 годами, представлены тексты, созданные начиная с середины 18-го века.

В составе «патриотической триады» лексема «родина» носит, безусловно, доминантный характер: она стилистически нейтральна и наиболее частотна, причем её частотность напрямую зависит от её многозначности – способности отправлять как к «родине большой» – стране рождения или гражданства, – так и «родине малой» – месту рождения и «взросления» человека. Следует отметить, что в истории русского языка значение «малой родины» передавалось когда-то и спорадически передается сейчас лексемами «отчизна» (см.: ССРЛЯ, 1959, т. 8: 1695) и «отечество»: «Друг мой, – ответил наконец укоризненно Дмитриев, – если бы вы в моей отчизне, Сызрани, поели стерлядей, вы бы не вспомнили более об устрицах» (Тынянов); «Отчизна моя Ленинград, российских провинций столица» (Городницкий); «Слава богу, ни один из национальных “генов” не возобладал окончательно, иначе благодарные потомки давно бы уж передрались за русского, эфиопского, шведского Пушкина, отвоевав его у малого отечества Москвы и Петербурга в пользу чьей-нибудь Большой Земли» (Васильева); «”Новгород есть также твое отечество” – и сей бодрый князь поехал искать славы на ином феатре: ибо душа его, как пишут современники, занималась одними великими делами» (Карамзин).

В советской школе учили отличать «большую родину» от «родины малой» орфографически – если пишется с прописной буквы, то это родина-страна, если со строчной – то это родина-сторона («Вот насчет родины я помню даже / как я в школе учился / нам учитель говорил / что родины две / первая с большой буквы родина / страна и родина с маленькой / где ты родился» – Беседа с социологом на общественно-политические темы), а отступление от этого правила воспринималось как признак деградации патриотического чувства: «Не потому ли нас незаметно приучили писать слово Родина с маленькой буквы, а чувство патриотизма превращено в признак отвратительной “моральной гнилости” российской души» (Баранец). Однако на практике этот принцип не соблюдался даже в советские времена, не говоря уж о досоветских и постсоветских: «Власть меняется, а родина остается, и мы ее защищаем на этих позициях» (Васильев); «Хоть около меня были любимые и наиболее дорогие для меня существа: муж, ребенок, моя мать и брат, но мне недоставало чего-то главного, недоставало родины, России» (Достоевская); «Мне дорог Иркутск и то место, где я родился, моя малая Родина» (Токарев); «Заметим, слово, означающее отчий край, а не всю страну, композитор пишет с большой буквы – Родина» (Золотцев); «Да и многих региональных чиновников устраивает нынешняя ситуация: ведь можно приехать в Москву, вытребовать денег, а потом выглядеть героем у себя на малой Родине» (Известия, 2003.01.14); «Мы рады каждому, кто, веря в собственное благополучие, благополучие своих детей, возвращается на свою малую Родину – Ингушетию» (Жизнь национальностей, 2003).

Решающим же при разделении значений «большой» и «малой родины», как представляется, выступает присутствие в контексте указаний на «локус родной земли»: если она находится внутри родной страны («Кубань, ты наша родина»), то это «родина малая», если же совпадает с ней («Россия, родина моя»), то это «родина большая». В то же самое время «родина – это от масштаба общения»: «Я думаю / что кто живет за границей / действительно / родина / это страна / именно страна / земля вот наша.

Словарные значения единиц «патриотической триады» в зависимости от орфографии удваиваются и предполагается, очевидно, что за именами «Родина», «Отечество», «Отчизна», и «родина», «отечество», «отчизна», отправляющими к родине-стране (большой родине), стоят различные концептуальные сущности (см.: Сандомирская 2001: 7). Предположение о том, что прописная буква указывает на функционирование этих имен в качестве этнонима, синонимичного именам «Россия» либо СССР, не подтверждается практикой их речевого употребления – Родина, Отечество и Отчизна могут обозначать любую страну: «Армения – из бед, огня, / Из утреннего винограда – / Остыла родинкой на карте / И Родиной вошла в меня» (Карапетян); «С королевой действовали несколько итальянцев, проникнутых политическими понятиями своей Родины, и сын ее, герцог Генрих Анжуйский; мы увидим впоследствии ближе эту странную личность» (Грановский); «Особенно любимы исполнителями прощальные, сиротские и песни-воспоминания о далекой Родине (Неimatlieder)» (Народное творчество, 2003); «Земельный суд Нижней Саксонии постановил, что заговорщиков нельзя считать изменниками Родины, и приговорил Ремера за клевету и оскорбление памяти умерших к тюремному заключению» (Макаркин).

Уже установлено (Воркачев 2006: 28; Макаров 1990: 9, 22; Попов 2005: 5), что идея патриотизма образуется сочетанием двух основных семантических блоков: предметного, дейктического, отправляющего к хронотопу определенной страны, и прагматического, включающего эмоционально-императивные рефлексы носителей этой идеи.

Как представляется, с большой долей вероятности начальная строчная буква в написании имен патриотической триады появляется в контекстах нейтрализации прагматической составляющей в значении этих лексем – в высказываниях с предикатами пространственного нахождения или перемещения, где «родина», «отечество» и «отчизна» отправляют всего лишь к стране рождения и постоянного пребывания: «Один в этом списке Л.Н.Толстой кончил дни свои на родине и никогда не покидал ее как изгнанник» (Боборыкин); «Уже одно то, что мы опять на родине, среди русских и всего русского, представляло для меня величайшее счастье» (Достоевская); «Какой-нибудь подполковник старался пригнать на родину грузовик» (Мишарин); «Может, ждут, когда в России все устаканится и русские все же потянутся на родину» (Левашов); «Наконец я возвратился в отечество, где лавры и мирты ожидали меня» (Карамзин); «Я долго мыкался по белому свету, много странствовал в чужбине и в отечестве, но нигде, даже в самой Сибири, не видал таких густых лесов, как в Литве» (Бестужев-Марлинский); «Не только в мирное время и в отчизне, но и в набегах своих, в виду многочисленных врагов, славяне веселились, пели и забывали опасность» (Карамзин); «Отца у меня никогда не было, а отчизна есть, но если в отчизну долго не возвращаться, там могут подумать, что у тебя начисто отшибло память или ты откинул копыта» (Панин).

В свою очередь прописная буква в написании этих лексем преимущественно свидетельствует об их прагматической маркированности и появляется главным образом в высказываниях с предикатами «патриотической любви»: «Одни говорят, что любят Родину, все делали во имя Родины (пусть она и отвечает – не потому ли столько слов о любви к ней?» (Алексиевич); «Мелкие буржуа, похоже, не очень жаждут защищать Родину» (Вахнюк); «Жизнь научила нас сообща бороться с трудностями, защищать Отечество от врагов» (Алексий II); «Патриотизм достигается путем сдерживания личных амбиций, патриотом может называться человек, который любит Отечество хотя бы чуточку больше самого себя» (Похитайло); «Самый высший род гражданства – это гражданство боевое, отдающее жизнь за Отчизну» (Леонтьев); «Так в детской еще душе сформировался облик мужественного русского офицера, не страшащегося врагов и горячо любящего Отчизну» (Военный вестник Юга России, 2003.03.03).

В целом же прописная буква в начале «имен родины» – свидетельство эмфатизации прагматической составляющей их семантики и отражает «трепетное», пиететное отношение к идее патриотизма не только говорящего и «протагониста» (грамматического субъекта высказывания), но также и субъекта «фантомного», «полифонического» (о полифонии см.: Anacombre-Ducrot 1983: 175; Ducrot 1984: 171–233), создаваемого говорящим специально для полемики с ним в иронических и «стебовых» контекстах: «Трудно поверить, что среди нас больше нет родного Сталина, который сделал нашу Родину могучей, а нас, советских людей, самыми счастливыми в мире» (Тихоокеанская звезда, 1953.03.09); «С чувством глубокой радости и гордости за свою великую Родину встретили работники швейной мастерской промкомбината весть о запуске первой советской космической ракеты» (Северный колхозник, 1959.01.06); «Кто поймет, пусть поправится, кто не поймет, накажем, иначе нам никто не простит – ни фронт, ни история, ни Родина» (Микоян); «И Родина щедро / Поила меня / Березовым Спрайтом, / Березовым Спрайтом!» (Пелевин); «Не поверите, господа, но Родина вызывает у меня удивительный аппетит» (Столица, 1997.10.280); «Вы украшаетесь свободностию добродетели: ибо Отечество находит вас верными своими сынами, и усердными должностей исполнителями» (Платон, архиепископ Московский и Калужский); «Клянусь достойно выполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и Конституционный строй России, народ и Отечество» (Столица, 1997.07.29); «Нынешняя наша Отчизна – РФ первые 12 минут своего существования провела под чужим флагом» (Грищенко); «Есть вечные ценности: родная земля, Отчизна, верность, самоотверженность, самопожертвование, долг» (Военный вестник Юга России, 2003.03.03).

Не случайно в романе Вадима Кожевникова «Щит и меч» прописная буква в сочинениях русских курсантов немецкой разведшколы для главного героя романа выступает знаком возможности их перевербовки: «Он хранил в памяти клички курсантов, в сочинениях которых можно было подметить уклончивое двусмыслие или даже такую деталь, как начертание слова “Родина” с большой буквы, и много других тонкостей» (Кожевников).

Следует, однако, отметить, что патриотический пафос и эмфатизация прагматической составляющей в семантике «имен родины» не связаны жестко с орфографией и употребление прописной буквы здесь носит скорее стохастический, вероятностный характер.

Представления о родине, как малой, так и большой, это, безусловно, результат развернутой концептуальной метафоры: перенесения на среду обитания этноса/нации семантической модели дома как родного крова, под которым обитают близкие и любимые люди (см.: Сандомирская 2001: 30–31) – «Домашний очаг есть начало родины» (Платонов). Полученная семантическая сущность, с одной стороны, включает в себя вполне зримые признаки хронотопа родной стороны/страны, в то время как, с другой, собственно патриотические признаки этой сущности связаны с внутренним миром человека – духовная близость непосредственно не наблюдаема – и вызывают необходимость в повторной, на этот раз языковой, метафоризации – её предметно-образном воплощении.

Концепт родины как материальной и символической среды обитания сообщества духовно близких людей в части своей прагматической составляющей прежде всего мифологичен – в «любимое сообщество» включены и те люди, с которыми человек незнаком и которым он в принципе быть духовно близким не может. Этот концепт идеологичен – включает представления о должном устройстве сообщества, он также рефлексивен – отражает автостереотипы носителей патриотического сознания.

Повторная, «обратная» метафоризация концепта «родной среды обитания», создающая перцептивную опору сознанию, состоит, главным образом, в персонификации «любимого сообщества» – отождествлении его с человеческой личностью, которой приписываются уже вторичные атрибутивные и предикативные свойства.

Как установлено (см.: Голованивская 1997: 23; Пименова 2004: 10; Чернейко 1997: 288–295), исследование сочетаемостных свойств абстрактных имен, обусловленных «вещными коннотациями» (Успенский 1979) последних, позволяет выявить семантическую структуру стоящего за ними концепта – «гештальт абстрактного имени» (Чернейко 1997: 295). Однако нахождение «гештальта» как совокупности коннотативных признаков абстрактного имени не позволяет еще судить об этническом менталитете, отраженном в языке, поскольку эти признаки могут носить случайный характер и быть связанными с «капризами» лексической системы. Когнитивное по сути описание «вещных коннотаций» готовит путь и «прямыми делает стези» для лингвокультурного анализа стоящего за именем концепта – анализа, основанного на выявлении массовидных, повторяющихся стереотипов сознания и этнических констант, которые и составляют менталитет нации.

Исследование «вещных коннотаций» встречающихся в Корпусе имен «родина», «отечество» и «отчизна» в значении большой родины как «страны в целом» (см.: Телия 2001: 417–418), позволит, как представляется, выявить этнически релевантные признаки русской идеи патриотизма.

«Абстрактная часть» семантики имен «патриотической триады» может реифицироваться – отождествляться с материальными предметами: «Родина падает мне на голову, как снег с крыши, у нее такие шутки» (Щербакова); «На воротах Родины висели увесистые амбарные замки нелепых, а зачастую и невыполнимых формальностей» (Карапетян); «В том году родину продавали на вес, как железный лом» (Лебедь, 2003.07.07); «Мы питаемся родиной, ею дышим, поэтому она становится нами» (Генис); «Это единственный путь к предотвращению вымирания нашей нации, угрозы нового развала Отечества» (Жизнь национальностей, 2004); «Нынче у нас в стране развелось немало людей, которых интересует все, чем можно измазать стены собственного отечества» (Алексиевич); «Но еще медлю, не любя кровопролития, и готов миловать, если с раскаянием возвратитесь под сень отечества» (Карамзин); «И понесу я отчизну сию в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда!» (Гоголь). Может она и зооморфизироваться: Эх, родина, степная кобылица, скачи побыстрее, а то тут обдерут, поди, уже на диваны!» (Аксенов). Однако преобладающим типом метафоризации здесь выступает гендерно специфицированная персонификация («Родина-мать», «мать-Отчизна»), и, как представляется, анализ «личностных свойств» образа родной страны, проявляющихся в атрибутивной и предикативной сочетаемости имен «родина», «отечество» и «отчизна», позволяет наилучшим образом выявить национальные автостереотипы и взаимоотношения «любимого сообщества» и тех, кто его любит: какая у нас родина, как мы к ней относимся и как она относится к нам, поскольку особые отношения общества/государства и личности осмысливаются главным образом через патриотическую метафору (см.: Сандомирская 2001: 23–24).

Образ женщины, давшей нам жизнь, в русском языковом сознании чуть ли не намертво прикреплен к слову «Родина» и даже к слову «отчизна», в котором внутренняя форма («отец»), очевидно, уже стёрлась: «Не зря говорится в народе – Родина-мать: кто мать способен бросить и забыть, тот и Родине будет плохим сыном» (Брежнев); «Родина-мать щедро наградила своего верного сына» (Пермский строитель, 2003.04.28); «Мать, мать, господа, родная, родина-то наша, мы птенцы, так мы ее и сосем!» (Достоевский); «И если верность отечеству потребует от меня терпеть нужду до конца моих дней – буду терпеть, но мать-родину не предам!» (Радзинский); «Всем тем, кто пал духом и изверился, кто-то, кто не на словах вступится за Мать-Родину, ведь должен вернуть надежду, что беды наши обратимы» (Завтра, 2003.07.10); «Мать – наша отчизна, – отвечает другой голос» (Лесков); «И счастье, отчизна-мать» (Ваншенкин). Слитность образа матери и образа родной страны в сочетаниях «Родина-мать» и «мать-Отчизна» не в последнюю очередь определяется совпадением грамматического рода обоих имен и гендерного признака «матери».

Живая внутренняя форма «отечества» и средний род этого имени, очевидно, пока что препятствуют образованию в речи такого катахрезного словосочетания, как «*мать-Отечество». Отечество отождествляется, скорее, с семьей («Эта многолюдная семья, которую мы называем отечеством, требует от нас иногда большого самоотвержения, великих жертв, а что может требовать от одного человека вся вселенная?» – Загоскин; «Но мы уже видели выше, что монастырь для него отечество, семья родная» – Немирович-Данченко) либо с божеством, которому мы поклоняемся («Так принимается моя жертва на алтарь отечества или нет?» – Тургенев; «Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь отечества, – не прошли даром и увенчались полной победой над врагом» – Львов).

В то же самое время, если наши ожидания материнской любви и заботы со стороны Родины не оправдываются и она не платит нам взаимностью, мы называем её «мачехой»: «С тех пор сто дней и ночей четверо сыновей России ждали, верили, надеялись, просто представить себе не могли, что Родина-Мать обернется к ним злой мачехой» (Дубова); «Там есть, сказала она, строки, где герой говорит, что его родина похожа более на мачеху, нежели на мать, и что люди на его родине умирают раньше, чем вянут цветы у них на шляпах» (Олеша); «Даже мечтаем о встрече с Родиной, может, она не окажется мачехой на этот раз» (Известия, 2001.08.17); «Родина встретила их хуже мачехи» (Совершенно секретно, 2003.05.05); «Покойный Юрий Нагибин в последней главе повести “Мрак в конце туннеля” упрекнул евреев-эмигрантов в рабьей любви к оставленной мачехе-родине» (Козаков).

Образ Родины-матери, превратившийся по сути в своего рода культурный штамп («уцененное клише» – Андрей Битов), в речи становится объектом игры слов – обыгрывается его фонетическое сходство с небезызвестным инвективным выражением («Да, видно, не пришло еще времечко бока отлеживать, Родина-ваша-мать в опасности» – Чижова; «Да уже, вместе с родиной вашей – похожей на вашу, вашу мать!» – Осипов) и буквализация фразеологизма («Лишить нашу Родину-мать ее материнских прав» – Венедикт Ерофеев).

«Чувство родины в России сильнее, чем в Европе» – заметил Михаил Пришвин в своих «Дневниках», и это, наверное, действительно так, поскольку это чувство, чувство любви эмоционально закреплено уже в самом слове «родина»: «Вот я понимаю / что родина / это любовь» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Любовь к родине и тоска по родине – это и есть сама родина, не предметы, на которые направлены чувства, а сами чувства – любовь и тоска» (Баткин). Мы убеждены, что «главное чувство человека – любовь к родине» (Крупин), и она лечит все наши душевные болезни. В то же самое время русское языковое сознание, весьма трепетно относящееся к самим именам «патриотической триады» («Ах, какую страшную магическую силу имеет самое слово “Родина”!» – Лидия Вертинская; «Прелестей исполненное именование, отечество, отечество» – Радищев; «Сильнейшее самолюбия, исполненное нежности, прелести и приятности, слово отечество» – Фонвизин; «Отечество – могучее, но забытое нами слово» – А.Н. Толстой; «Никто из присутствующих здесь не произнес священное слово – отечество!» – Горький), в отличие от британского, например (см.: Тер-Минасова 2000: 176), характеризуется прямо каким-то вербальным эксгибиционизмом в выражении своей эмоциональной привязанности к родной стране: «Родина милая, я тебя все равно люблю!» (Трушкин); «Волю свою, силы свои и кровь свою капля за каплей мы отдадим за счастье нашего народа, за тебя, горячо любимая Родина» (Брежнев); «Мы молим Бога о счастье нашей возлюбленной родины и да сохранит ее надолго от испытаний» (Достоевская); «Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его» (Бердяев); «Пошли же, солнце любезное, пошли к нам звезду вечернюю и месяц серебряный; я хочу петь о любви к отечеству, священной любви, достойной мужа великого, но и еще священнейшей – любви к вере отцов своих» (Нарежный).

Говоря о родной стране, мы не скупимся (вернее, не скупились) на «любовные имена» («любимая», «родная» и пр.): «О поездке в банк не было и речи, так сильно был потрясен Федор Михайлович происшедшим событием и его великими последствиями для столь любимой им родины» (Достоевская); «Как на камне, выбиты слова о любимой родине и ее жестоком враге» (Ваншенкин); «Мы молим Бога о счастье нашей возлюбленной родины и да сохранит ее надолго от испытаний» (Достоевская); «Каково мне тут сидеть и все видеть, все предвидеть и чувствовать свое бессилие на пользу любимого отечества» (Игнатьев); «Они вспоминают Цусиму, / И честную храбрость свою, / И небо отчизны любимой, / И гибель в неравном бою» (Белов); «Защищать свою родную Родину» (Похоронные причитания // Народное творчество, 2004); «За Москвой Волгограды лежат терпеливые, вон печальная полупустая земля, сгорит молоко в груди, рощица поле и все, поезда в Волгоград, нищая-нищая моя родимая родина, Боже мой, поцелуй меня землею своею» (Садур); «К чему бы он ни прикасался в родном Отечестве, все превращалось в кладбище» (Яковлев); «А нам всем слава за великие ратные дела, приносящие родной отчизне красоту и счастье» (Тучков).

Родная страна для нас – средоточие всех ценностей («Родина… – определенная и вполне конкретная система ценностей» – Белозеров), мы называем её «дорогой», «драгоценной», «святой»: «Я говорила себе, что готова на все невзгоды, на бедность, на нищету даже, но лишь бы жить на столь для меня дорогой родине, которою я всегда гордилась» (Достоевская); «Теперь мы должны думать только о том, как спасти наше дорогое отечество, а моя жизнь принадлежит ему» (Сологуб); «Среди веселых восклицаний твоих, дражайшее отечество, дерзаю и я возвысить слабый глас мой» (Фонвизин); «И наша дорогая отчизна развивалась (то есть дифференцировалась, расслоилась, объединяясь в то же время в вере и власти) очень медленно» (Леонтьев); «Подумайте, какое обильное поле для изысканий: изучение древних памятников, изучение нашей прекрасной, нашей великой и святой родины» (Соллогуб); «Вы были горды и капризны, / И Бог спасал вас много раз, / Чтоб горький дым святой отчизны / Не выедал слезы из вас» (Окуневская).

Прилагательные «милый» и «любезный» превратились в эпитеты Родины и Отечества соответственно, а словосочетания «милая родина» и «любезное отечество» практически фразеологизировались подобно «доброму молодцу» и «красной девице»: «Полюби меня выше всего на свете: выше отца и матери и милой родины – и тогда ты поймешь меня» (Бестужев-Марлинский); «Последний вздох его был молитвою за милую родину!» (Загоскин); «Никто не боялся тогда умереть, боялись, что трупы наши не загородят Наполеону дороги к порабощению милой родины» (Бестужев-Марлинский); «Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве, но после России нет для меня земли приятнее Франции, где иностранец часто забывается, что он не между своими» (Карамзин); «Но и наше любезное отечество не избегло сего бедственнаго жребия» (Платон, архиепископ Московский и Калужский); «Он идет разорять любезное наше отечество, – старательно читала Соня своим тоненьким голоском» (Л.Н.Толстой).

Следует, однако, заметить, что речь обитателей современной «новой России» заметно беднее хвалебными эпитетами в отношении своей страны – «любовно-патриотическая лексика» появляется здесь почти исключительно в иронических контекстах: «Смылся, унес на подошвах сапог немалый кусок любимой родины – расслабься и получай удовольствие» (ПОЛИТКОМ.РУ, 2003.08.04); «Информация о новом фильме позволяет предположить, что он опять содержит наезд на нашу любимую Родину, и в свете вышесказанного мы, наверное, снова будем полными козлами, если воспримем это всерьез» (Столица, 1997.12.08); «Когда ветераны Великой Отечественной ордена продают, потому что им не на что лекарства купить, когда из Чечни без рук и ног возвращаются, а милая Родина за смертельный риск платит натуральные гроши (и те задерживает), неужели кто-то всерьез рассчитывает воспитать патриота?» (Солдат удачи, 2004); «Очень просто – сила этих чувств прямо пропорциональна тому, насколько человек глупеет без родины милой» (ПОЛИТКОМ.РУ, 2003.08.04); «Разномыслие он счел высшей для себя угрозой, а Бродского – персоной нон грата в современной поэзии: тот оказался изгнанником еще до того, как покинул пределы любезного отечества» (Владимир Соловьев); «Но родное отечество оставалось глухим к бедам своих граждан, отнюдь не по своей воле оказавшихся в трудной ситуации» (Вестник США, 2003.07.23); «И не бывает подобное долго в разлюбезном отечестве» (Сиркес).

Как представляется, частотное преобладание в «патриотическом дискурсе» лексемы «Родина» либо лексемы «Отечество» в истории языка определялось главным образом исторической или политической модой. «Отечество», обозначавшее в 17-ом веке петровское государство, где-то двести лет спустя было официально заменено на «государство» же («Так, например, предписано было не употреблять некоторых слов, например, говорить и писать “государство” вместо “отечество”; “мещанин” вместо “гражданин”; “исключить” вместо “выключить”» – Греч), а его место заняла «Родина»: «Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов ради любви к Родине» (Врангель); «Счастье Родины я ставлю на первом плане» (Деникин). Сразу же после 1917 года большевики вывели из употребления всю «патриотическую триаду» целиком вместе с патриотической идеей вообще, поскольку, как известно, «пролетариат не имеет отечества»: «Ибо, хотя в среде, пропитанной духом интернационализма, само слово “Родина” было изъято из обращения, но чувство к ней тлело еще в сердцах» (Деникин). В середине 30-х годов прошлого века идея патриотизма вернулась к нам в облике сталинской Родины («С 1934 года, когда нам возвращен был термин Родина, были и сюда вставлены подпункты измены Родине – 1-а, 1-б, 1-г» – Солженицын), которая была «отменена» в 1991 году, но возвращается мало-помалу с начала двухтысячных: «Несмотря на тяжелые потери жертвы, благодаря мужеству и единству народа России была отражена агрессия международного терроризма против нашей Родины» (Выступление В.В.Путина на Форуме сторонников 21.11.2007).

В то же самое время любимая страна далеко не всегда предстает для отчизнолюбцев заботливой и нежной матерью – она их и отвергает, и предает, и обманывает, и обирает: «Поймите правильно / осознавать / выполняя приказ Родины / что собственная Родина тебя еще пинает и шпыняет / это далеко не самое лучшее» (Эхо Москвы); «В России офицер, самый преданный Родине человек – это самый преданный Родиной человек» (Морозов); «Только наш солдат, отверженный родиной и самый ничтожный в глазах врагов и союзников, тянулся к свинячьей бурде, выдаваемой с задворков Третьего Райха» (Солженицын); «А назавтра с голоду подыхают, потому как ему Родина пенсию уже полгода забывает выплатить» (Кунин).

В свою очередь любящие сыны награждают свое единственное «родное существо» (Франк) отнюдь не лестными эпитетами: «Ох, и неразумная у нас Родина» (Виктор Некрасов); «Родина – вообще, я считаю, скотина» (Вестник США, 2003.12.24); «Вторая причина та, что когда государственные деньги у правительства берут наши, а не патриоты, которые сдуру готовы, может быть, и даром служить из шелудивой любви к шелудивой родине, то за нас будут все, которые хотя и не совсем еще наши, но от службы кормятся, ибо им всяческое бескорыстие в патриотическом духе и непонятно, и противно» (Лесков); «Тебе не пришлось себя ломать, принимая родину такой, какая она есть теперь – осмысленно жестокой» (Дивов); «Автор нелюбимого мной стихотворения так же, едва после рассвета, шел к ранней электричке, и внутренне содрогался от восхищения своей беспутной родиной» (Климонтович); «Один москвич недавно сказал своим друзьям: задумавшись о судьбах нашей заблудшей Родины, я сам вдруг заблудился посреди Москвы» (Фазиль Искандер); «Произвол, нищета, казнокрадство, темнота и безграмотность – вот болезни отечества» (Борис Васильев); «Только ради них щадит еще Всевышний Судия наше отечество, глубоко погрязшее в былых и новейших смертоносных грехах» (Журнал Московской патриархии, 2003).

И, вообще, взаимоотношения матери-Родины и её верных сынов далеко не безоблачны – они амбивалентны и сотканы из противоречий – свою Родину мы любим «странною любовью», «любовью-ненавистью» (Сандомирская 2001: 15) («Да-с; я и люблю и ненавижу свою Россию, свою странную, милую, скверную, дорогую родину» – Тургенев), от которой всего лишь шаг к печеринской сладостной ненависти («Как сладостно отчизну ненавидеть, / И жадно ждать ее уничтоженья, / И в разрушении отчизны видеть / Всемирного денницу возрожденья!» – В.С.Печерин).

В самом деле, «наша любовь к Родине – сложное, противоречивое чувство» (Ухова): мы одновременно гордимся просторами, богатством и мощью родной страны, в которых усматриваем собственное величие («Благодаря массе лишений, высыпавшихся на него словно из ящика Пандоры, он наконец-то познал внезапно явленный ему облик Родины, её мощь и бесконечность» – Куняев; «А “Столичный” – салат и символ нашей необъятной и непобедимой Родины» – Столица, 1997.09.29; «Ах, какая у нас, батюшка, могучая родина-то!» – Гуль; «Родина – сильная, ласковая, мужественная – приняла Павлика в тесных пространствах “Пионера”» – Адамов), и жалеем её за нищету, страдания и убогость («Эта страна, пусть больная, убогая, – моя Родина!» – Доценко; «В России любили и любят обездоленных, сирых, арестантиков, пленных, бродяжих людей, не дает голодная, измученная родина моя пропасть и военнопленным, последний кусок им отдаст» – Астафьев; «Моя бедная родина – тонут ее корабли» – Аннинский; «Русь моя, русская земля, родина беззащитная, обеспощаженная кровью братских полей, подожжена горишь!» – Анненков).

Прилагательные «многострадальная» и «несчастная» стали чуть ли не эпитетом родной страны: «Что вы думаете об устройстве жизни на территории моей многострадальной Родины?» (Столица, 1997.03.18); «Ведь нет все равно покоя в нашей многострадальной Родине» (Столица, 1997.07.29); «Дворянин, интеллигент, умнейший человек, горячо любивший свою многострадальную Родину, за несколько месяцев до смерти был реабилитирован “за отсутствием состава”» (Доценко); «Многострадальное наше Отечество, пережив разрушительные годы лихолетья, сегодня постепенно возрождается к новой жизни» (Жизнь национальностей, 2000); «Мы можем и должны работать вместе во славу нашего горячо любимого многострадального отечества» (Журнал Московской патриархии, 2004); «Несчастная, несчастная моя родина!» (Писемский); «Теперь, когда наша несчастная родина переживает исторический момент, мы обязаны нанести противнику сокрушительный удар» (Борис Васильев); «Любит ли он свой народ, свою попранную несчастную Родину, ради которых приносит жертвы, пренебрегает житейской моралью, стремясь во власть с одной-единственной целью – спасти государство?» (Проханов); «Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чем, одним словом, мое несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию» (Чулков); «Я целую руку, которая спасет мою несчастную Отчизну!» (Борис Васильев).

В русской культуре любовь делает любовью каритативная составляющая – способность сочувствовать, сострадать, понимать и прощать (см.: Воркачев 2007: 134). Как представляется, именно жалость, вызываемая не в последнюю очередь незаслуженностью несчастий и страданий, выпавших на долю родной страны, и составляет отличительную черту российского отчизнолюбия: «Когда читаешь хорошие, правдивые книги, когда наблюдаешь за жизнью, когда слушаешь рассказы людей, бывших за границей, – мне становится жалко свою великую Родину, свой русский народ» (Чивилихин); «Чистяков взглянул на написанное и упал лицом вниз на бумагу и заплакал от жалости к родине, к себе, ко всем трудившимся и не знавшим отдыха» (Андреев); «Ибо не может не жалеть родину русское сердце, как не может не жалеть мать солдат, уходящий на войну» (Самойлов); «Я очень люблю свою Родину, Россию, но не в нынешнем ее облике – в гражданской глухоте и полураспаде; наверное, я уже и не люблю, больше жалею, как старую, неизлечимо больную, немощную мать» (Астафьев). Ведь и родину мы любим не за что, а вопреки – независимо от её объективных качеств и отношения к нам: «Счастливую и великую Родину любить не велика корысть» (Дубова); «Не чуждо нам было и гениальное мракобесие Василия Васильевича Розанова, уверяющего, что счастливую и великую родину любить не великая вещь и что любить мы ее должны, когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна» (Мариенгоф).

Русский народ от века народ-державник – как показывают социологические опросы, чуть ли не каждый пятый здесь воспринимает Россию не как национальную колыбель, а как государство со статусом великой державы (см.: Сикевич 1996: 123), мощью и величием которой можно гордиться: «В одном из писем есть замечательные слова: “Русский тем счастлив, что его Родина в величии”» (Кузин); «Мало иметь родину вообще; для того, чтобы чувствовать себя обеспеченным, надо иметь уверенность, что эта родина достаточно могущественна, чтобы всегда отразить враждебные, угрожающие ей силы» (Франк); «Ведь для полного счастья человеку всегда было необходимо иметь славное отечество, которым он мог бы гордиться» (Лебедь, 2003.12.07). В то же самое время, несмотря на то, что русские создали крупнейшее государство, «Россия – самая безгосударственная … страна в мире» (Бердяев 2004: 274), а «вся история России – это история конфронтации народа и государства» (Лурье 1997: 354), государства, которое мы старательно отделяем от Родины: «Ведь государство – это еще не моя милая Родина» (Гурченко); «Разве родина – это государство?» (Бутов); «И в душу все же вросло, что я своей Родине вечно чего-то не додаю. Хотя, как я теперь понимаю, не Родине, а государству» (Гурченко). Более того, беззаветно любя Родину, государство мы не просто от неё отделяем – мы его ненавидим: «Да / я люблю родину / но я ненавижу наше государство / это вообще не пойми что» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Я государство ненавижу, но очень Родину люблю» (Розенбаум).

Как представляется, двусмысленность отношений русского человека со своей страной производна от более глубоких противоречий, вырастающих из того, что «родная страна» выступает для него одновременно как Родина этническая, «врожденная», которую нельзя поменять, как нельзя поменять биологических родителей, и как Родина гражданская, определяемая самим фактом проживания в каком-либо определенном социуме и определенном государстве и, тем самым, благоприобретенная.

Возможность разделения этих «родин» заложена уже в семантике «имен родины», отправляющей и к месту/стране рождения, непосредственно, как «родина», либо опосредованно, как «отечество/отчизна» (от «отец-родитель»), и к месту/стране пребывания. В то же самое время родина – это не только «топос», но и «хронос» –определенная эпоха: «С некоторых пор мною владеет ощущение: у человека кроме родины – места, родины-земли есть еще и родина-время; чувство привязанности к родине-времени, столь же сильно и столь же томяще, как и любовь к отечеству» (Соловьева); «Для меня Родина – не только страна, где я родился, но и эпоха, в которой я вырос и жил» (Городницкий).

Виртуальная «разведенность» понятия родины во времени и в пространстве порождает такие его разновидности, как «первая-вторая», «старая-новая», «историческая/родина предков», «родина проживания», «географическая», «натуральная-приемная», «номинальная», «альтернативная», «бывшая/прежняя-нынешняя-будущая» и пр.: «Что теперь делать тем туркмено-россиянам, кто не может поехать в Туркмению, что делать тем, кто, приехав сюда, на свою вторую (или первую) родину, оказался апатридом, остается вопросом» (Новая газета, 2003.01.09); «Ничто так не красит “новую” родину, как плохие новости с родины “старой”» (Генис); «В республиках бывшего СССР, которые они привыкли считать своей родиной, русские оказались “виновниками” всех бед, а в Центральной России, на “исторической родине”, местное население, по большей части сельское, или жители небольших городков, относится к беженцам с непониманием и раздражением» (Неприкосновенный запас, 2002); «Палитра их воззрений простирается от полного космополитизма и приоритета своих частных интересов над интересами страны, в которой они живут, до патриотизма по отношению к исторической или “приемной” родине» (Известия, 2002.11.08); «Ради глупого, пошлого, жестокого, сентиментального и сопливого генетического кода, доставшегося в наследство от родины проживания» (Столица, 1997.06.17); «Слушай: прощай, опричнина и земщина, рассвет в невымытом окне, прощай, уже чужая женщина, вчера спешившая ко мне, прощай, отчизна пребывания, русскоязычная страна, прощай!» (Кабаков); «Тех самых 70-х, которые подвергаются теперь ностальгической перетрактовке и даже идеализации на моей географической родине» (Владимир Соловьев); «Я его попросил сказать вам несколько слов от имени того поколения, которое родилось от жизни, от верности, от любви к Церкви и к Родине его прародителей и родителей» (Антоний, митрополит Сурожский); «Айн Рэнд попала в Америку в возрасте 21 года вполне сформировавшейся девушкой, поэтому разумно предположить, что основополагающие идеи своего творчества она черпала из кладовой знаний и жизненного опыта, накопленных на номинальной родине» (Бизнес-журнал, 2004); «Мы возвращаемся на свою альтернативную родину» (Столица, 1997.05.13).

Если этническая Родина, представляя собой материальную и духовную среду обитания народа (этноса), в определенном смысле порождает и формирует этот народ, то Родина гражданская как среда обитания нации – более позднее образование, которое, скорее, само создается и формируется национальными институтами, главным из которых является государство со всеми своими атрибутами: суверенитетом, идеологией, границами, армией, правительством и пр.

Родина этническая и Родина гражданская – это, по сути, «два в одном»: они отличаются не столько своим семантическим составом и денотатной отнесенностью, которые у них практически совпадают, а иерархией и аксиологической нагруженностью своих конституирующих признаков. У каждого одна Родина и у каждого своя Родина. Если здесь «одна Родина» – это этническая Родина как страна, в которой человек родился, язык и культуру которой он усвоил, к которой он привязан эмоционально и которую, в принципе, нельзя поменять, а «своя Родина» – это Родина гражданская, в представлениях о которой главенствуют социальное устройство и идеология, то эти суждения друг другу не противоречат. При этом этническую Родину мы любим на генетическом уровне, бессознательно, некритично и безответно. К Родине гражданской «хорошо относимся», требуем от неё лояльности («взаимности»).

В материале Корпуса доминирующими, безусловно, оказываются представления об этнической Родине, что косвенно подтверждают наблюдения над сочетаемостью «имен родины» с именами логических и психологических категорий: «понятие/идея» и «ощущение/чувство».

Так, словосочетания «чувство/ощущение родины/отечества» («Это ощущение отечества всегда жило в его сердце и исторгало слезы из глаз его при звуках родной песни или при виде потоптанного хлеба и сожженной избы» – Фадеев; «Мы знаем хорошо, что если обратиться к совести этих людей, растолковать им ужасное положение наше, – они отдадут запасы: у них есть чувство родины, России» – Пришвин; «Ничто, наверно, так не будит чувства родины, как обыкновенный насморк на чужбине» – Битов; «А как быть с такими чувствами, как чувство Родины, народа, долга?» – Алексиевич) в текстах Корпуса встречаются чуть ли не в два раза чаще, чем словосочетания «понятие/идея/концепция родины/отечества («Мне кажется, что родина – понятие физическое, плотское» – Генис; «Понятия “родина” и “отечество” усваивались по Иловайскому в детстве и потом у интеллигенции оставались надолго вопросом» – Пришвин; «Так, в те времена, когда преобладающим чувством было религиозное, вера составляла гораздо более сильную связь, чем идея родины» – Мечников; «Концепция родины и врага с этой точки зрения – бронебойная идеологическая валюта, золотой запас, скажем помягче, прагматиков от идеологии» – Чесноков).

При описании в Корпусе представлений о родной стране модель базовой языковой личности – «усредненного» носителя русского языка, в том виде, как она используется в «Русском ассоциативном словаре», например, (см.: РАС 2002, т. 1: 5–7), в полной мере не работает, поскольку здесь выделяются как минимум два типа языковой личности, резко противостоящих друг другу, из которых один тип является преобладающим, модальным.

Модальным, как и можно было ожидать, оказывается тип личности, аккумулирующий представления о Родине этнической как о некой интуитивно постигаемой духовной сущности, существующей до человека и независимо от человека и представляющей собой верховный идеал и высшую ценность. В тексте Корпуса подобные представления встречаются чуть ли не в три раза чаще представлений о гражданской Родине как о продукте «договорных отношений» личности и общества, личности и государства.

Этнические, «примордиалистские» представления о родной «среде обитания» были заложены в русской лингвокультуре еще в трудах А.С.Шишкова (Шишков 1812) и А.С.Хомякова (Хомяков 1955: 216) и развиты И.А.Ильиным (Ильин 2007: 257–285), гражданские, рационализированные – П.Я.Чаадаевым, утверждавшим, что путь на небо ведет «не через родину, а через истину». Справедливости ради нужно отметить, что зачатки «гражданского понимания» Родины встречаются уже у Н.М.Карамзина и Д.И.Фонвизина: «Но патриотизм не должен ослеплять нас; любовь к отечеству есть действие ясного рассудка, а не слепая страсть» (Карамзин); «Где же произвол одного есть закон верховный, тамо прочная общая связь и существовать не может; тамо есть государство, но нет отечества, есть подданные, но нет граждан, нет того политического тела, которого члены соединялись бы узлом взаимных прав и должностей» (Фонвизин).

Родина в представлении «этнической языковой личности» – это высшая ценность, ради сохранения которой можно и нужно идти на любые жертвы: «Будущая Россия будет создана армией и флотом, одухотворенными одной мыслью: “Родина это все”» (Врангель); «Счастье Родины я ставлю на первом плане» (Деникин); «Хоть около меня были любимые и наиболее дорогие для меня существа: муж, ребенок, моя мать и брат, но мне недоставало чего-то главного, недоставало родины, России» (Достоевская); «Родина / понятие более священное / чем свобода» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Это понятие Родины, которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач, – понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все» (Аверченко).

Родина – это некая «примордиальная» сущность – «духовное сокровище» (Ильин), принимаемое и постигаемое человеком интуитивно: «Чем мы больше будем делаться русскими, то есть ощущать родину как некую вечность, имеющую власть над нами как над своими детьми, и растворяться в этой вечности, и сближаться с природой своей душевно, тем сильней будет наша вера» (Курбатов); «Тут мы по крайней мере ясно чувствуем: родина – не “кумир”, и любовь к ней есть не влечение к призраку; родина – живое, реальное существо» (Франк); «Мне кажется, что родина – понятие физическое, плотское» (Генис); «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови» (Цветаева); «Поверьте мне, отечество не местная привычка, не пустое слово, не отвлеченная мысль; оно живая часть нас самих; мы нераздельная мыслящая часть его, мы принадлежим ему нравственно и вещественно» (Бестужев-Марлинский).

Понятие Родины – врожденное, получаемое нами в наследство от наших предков, и его невозможно приобрести прижизненно: ««Родина у любого человека, бедного и богатого, либо есть, либо ее нет» (Розенбаум); «А подчас даже полезно – иностранец, он всегда сохранит этот “иностранный” взгляд на страну, предоставившую место жительства, но не ставшую Родиной, как может страна того бы и желала» (Медведева); «Кириенко, – пишет автор, – вряд ли проявит себя в качестве патриота с ориентацией на национальные интересы России как государства, которое не является его Родиной» (Кучерена).

Родина у человека одна раз и навсегда, её невозможно менять и выбирать: «Плохая вот Родина / в хаосе / в беспределье / но всё равно у нас она одна» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Но родина на земле есть одна» (Щербакова); «Разве бывает вторая родина?» (Катанян); «Отечество, как и родную мать, выбрать нельзя» (Жизнь национальностей, 2002); «Невозможно создать себе новое отечество» (Ключников); «И оказалось так ясно, что вторую родину сделать нельзя» (Пришвин).

В обладании Родиной человек находит смысл жизни и основу своего существования в мире: «Мне нужно, чтоб со мной была она, / Ведь без отчизны нету смысла жизни» (Утесов); «Ежели он одинок – он ничто; ежели он не имеет отечества – он более не существует; и ежели он не умер – он хуже, чем мертвец» (Тынянов); «Внешний сюжет семейной хроники лишь маскирует главное вневременное метафизическое событие: утрату родины, а по сути – утрату реальности земного существования» (Павлов).

С Родиной человек связан внутренней, неразрывной связью, которая в него вживлена («Человек ощущал свою внутреннюю связь с определенной частью пространства, находившейся в его обладании и являвшейся его родиной» – Гуревич; «Воистину, личная судьба моя неразрывна с твоею, родина моя Россия!» – Блудилин-Аверьян), без неё он не способен существовать («И понял он, что не может он жить без родины и не может быть счастлив, пока несчастна она, и в этом чувстве была могучая радость и могучая, стихийная, тысячеголосая скорбь» – Андреев; «Человеку никак нельзя жить без родины, как нельзя жить без сердца» – Паустовский; «Родина это не там, где хорошо или плохо, а без чего нельзя, как рыбе без воды» – Самойлов).

Родина всегда права («Родина всегда права, Коля» – Борис Васильев; «Может, страна не права, но она моя Родина» – Солдат удачи, 2004; «Право или неправо отечество – оно мое отечество!» – Франк), она не может быть злой («Люди могут ошибаться, могут быть неправыми, даже злыми, но родина злой быть не может, ведь правда?» – Борис Васильев), на неё нельзя обижаться («А разве на родину можно обижаться?» – Борис Васильев) и нужно принимать её такой, какой она есть и все ей прощать («Человек / когда любит родину / он полностью согласен с тем / что в ней происходит» – Беседа с социологом на общественно-политические темы; «Ведь родина / она все равно родина» – Беседа с социологом на общественно-политические темы; «Ведь родина то же, что мать родная: иногда и бьет она, больно бьет, а все-таки крепко ее любишь!» – Григорович).

Самым страшным наказанием для человека является отлучение от Родины («Но последовали завету Ленина, который как-то сказал: врагов нашего образа жизни будем карать самым страшным наказанием – изгнанием с Родины» – Молчанов), человек без родины – презренный тип («А раз нет родины – значит, человек – безродный бродяга, подозрительный тип» – Маркиш; «Иначе говоря, нам нужны преданные сыны Отечества, вросшие в него корнями, а не какие-то там перекати-поле» – Солдат удачи, 2004), все достойные люди живут у себя на родине («Я был в Грузии / в Армении / в Азербайджане / во всех республиках / они не уважают тех / кто приезжают и здесь стоит у нас на рынках / потому что настоящие люди живут у себя на родине» – Беседа с социологом на общественно-политические темы; «Я говорю / знаю / Все крысы находятся вне своей Родины / а весь цвет своей нации живет на своей Родине» – Беседа о национальных отношениях; «Получив Нобелевскую премию, Солженицын отнюдь не возгордился, а опять уехал к себе на родину, в Вермонт, писать крупные произведения о России антисоветского характера, проникнутые духом демократизма» – 1000 золотых анекдотов).

Родина – это не то же самое, что государство и власти предержащие: «Власть меняется, а родина остается, и мы ее защищаем на этих позициях» (Борис Васильев); «А в нашем случае человек тем и отличается от собаки, что мы присягали Родине, а не очередному правительству, и какая Родина ни есть – мы на верность ей давали клятву» (Морозов); «Расположения начальства я никогда не искал, служа Родине, а не начальникам» (Врангель).

Любовь к Родине – естественное, врожденное, бессознательное, интимное и потаенное чувство («Люди устали от унижения и потрясений и наконец-то возвращаются к естественному чувству любви к своему Отечеству, независимо оттого, что думают о нем другие» – Завтра, 2003.06.26; «Интимное, потаенное, проникновенное чувство любви к Родине, о котором Достоевский писал как об одном из самых стыдливых чувств, присущих человеку» – Дубова; «Любовь к родине – это рефлекс, физиологическое узнавание, резонанс внешней природы с той, которая растворена внутри нас» – Генис; «Любовь к родине, действуя в обход сознания, возвращает нас даже не к животным, а к растениям» – Генис), которое обеспечивает человеку душевное здоровье («Все душевные болезни лечатся любовью к родине» – Алексей Иванов).

Любовь к Родине по определению жертвенна («Когда мы перестаем жертвовать во имя родины / мы перестаем любить родину / какими бы патриотическими фразами мы ни прикрывались» – Круглый стол «Демографическая катастрофа в России и проблемы ее преодоления»), подобно любви к женщине «пристрастна» (Шишков) («И так чувство родины у всех них совершалось, как чувство любви к женщине» – Пришвин; «Три человека, добровольно принесшие себя в жертву во имя любви – к Родине и к женщине» – Юзефович) и соматически выглядит как страсть («От любви к Родине: расстройство чувств, нарушение координации, дрожь в руках, в висках боли» – Венедикт Ерофеев), отличается от гражданской гордости («Любовь к родине и гордость за то / что ты гражданин / возможно / немножко разные вещи» – Беседа с социологом на общественно-политические темы).

Любви к Родине, как и любви вообще, нельзя научить – она либо есть, либо её нет, и, видимо, именно об этом говорит столь употребимый в речи иронический фразеологизм армейского происхождения «учить Родину любить»: «В одной из частей Уральского военного округа “деды” учили молодых любви к родине, выжигая на их спинах звезды» (Известия, 2003.01.14); «Руководитель Отчизны Борис Николаевич Ельцин, как известно, обратился к населению с просьбой полюбить Родину» (Столица, 1997.05.13); «В армии карантином называют специальное место, где молодых бойцов учат любить Родину, правильно ходить строем, рыть окоп полного профиля, стрелять в цель и много чему еще» (Столица, 1997.07.01).

И, конечно, нельзя любить Родину и добровольно жить за её пределами: «Толкунова рассказала телезрителям про ее любовь к родине: живет во Франции, работает в Люксембурге, а отдыхать ездит в Россию» (Известия, 2001.07.27).

В свою очередь Родина в представлении «гражданской языковой личности» – это, если и ценность, то отнюдь не высшего порядка, – она уступает в аксиологическом ранге истине и свободе личности: «Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине» (Бердяев); «Но он скажет также самое прекрасное и самое вызывающее для нас: “Истина дороже родины”» (Радзинский); «Свобода личности понятие более священное / чем Родина» (Беседа с социологом на общественно-политические темы).

Отношения «гражданской языковой личности» с Родиной строятся на договорных, рациональных основаниях, на принципе взаимовыгоды – do ut des («ты мне, я – тебе»). Родина гарантирует человеку его гражданские права у себя дома и защиту за рубежом, а человек взаимно берет на себя обязательства эту Родину защищать и быть ей лояльным – по сути это уже не любовь, а хорошие отношения: «Они должны понимать, где родились, куда платят налоги, что они делают для России и что Родина сделает для них» (Тарпищев); «Патриотизм как я понимаю / это надо любить свою Родину / а любовь как мы знаем / это чувство взаимное» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Как Родина относится к тебе / так и ты относишься к Родине» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Вы знаете / я еще что хочу сказать / вот раньше в конституции была защита отечества / священный долг / почему сейчас статью не ввести защита гражданина России / священный долг правительства» (Беседа с социологом на общественно-политические темы); «Мне кажется / любое отечество должно беречь своих соотечественников / в какой бы трудной ситуации они не находились» (Беседа с социологом на общественно-политические темы).

Если же Родина «нарушает конвенцию», то договорные отношения с ней можно разорвать («Если Родине на тебя наплевать / то мне будет более ценна свобода своей личности» – Беседа с социологом на общественно-политические темы), вполне допускается мысль, что Родину можно и не любить («Может, поймут, что родину можно не любить, если не находишь в ней приятных для себя черт; что родителей можно не уважать, хотя вынужденно и есть их хлеб» – Щербакова), а в случае необходимости можно её поменять.

Гражданская Родина практически отождествляется с государством: «Однако все вопросы с этим памятником Москва взялась решить самостоятельно, без помощи России, о чем правительству Родины было сообщено специальным письмом» (Столица, 1997.03.18); «Поэтому, пройдя большую часть пути, делюсь всем тем, что накопил в душе как человек, представитель своего народа, гражданин своей Родины» (Жизнь национальностей, 2004); «Как не пыжился я и не оттягивал до последнего момента необходимость писать о том, как живет на Рублевке власть и самые состоятельные граждане Родины, сделать это, видимо, придется» (Столица, 1997.05.13); «Но сейчас Андрей Львович думал, а не стыдно ли было его государству, его Родине, что у нее работают и представляют ее нищие профессора» (Дурнов); «Как мрачно шутили в те дни офицеры: “Всё бы хорошо, но непонятно – какому народу мы клянёмся, какую Конституцию мы обязаны защищать и, главное – какую Родину, если иметь в виду государство”» (Морозов).

Следует заметить, что именем «гражданской Родины» в тексте Корпуса выступает «Отечество», практически синонимизируемое с «государством», реже «обществом»: «Русский человек всегда представлялся человеком государственным, не различающим понятия Отечество и Государство» (Лебедь, 2003.06.16); «Государство или отечество, как там угодно, может распоряжаться моим телом, поскольку это предусмотрено законом, но никто, даже сам Петр Великий не имеет права влезать ко мне в душу и там наводить свои порядки, как бы великолепны они ни были» (Андреев); «Стремление лучших людей (в эпоху родового быта) к более широкой собирательной нравственности обусловливало создание государства, или отечества» (Владимир Соловьев); «Иоанн оставил государство, удивительное пространством, сильное народами, еще сильнейшее духом правления, то, которое ныне с любовию и гордостию именуем нашим любезным отечеством» (Карамзин); «Агрессивные нападки на общечеловеческое (в смысле общезначимое) чувство патриотизма, обрушивающиеся в последнее время особенно на русских людей, лишь свидетельствуют о созидательной ценности этого чувства, именно поэтому столь ненавидимого разрушителями нашего общества, нашего Отечества» (Жизнь национальностей, 2004).

Имя «Родина», обозначающее преимущественно «этническую Родину», для обозначения «Родины гражданской» употребляется чаще всего в иронических контекстах: «И если эта иллюминация задумана в Российской Федерации для того чтобы показать населению, что начальство опаздывает на важную службу, то через пять минут утреннего стояния на Рублевке создается впечатление, что ни один руководитель Родины не может проснуться вовремя и очень из-за этого нервничает» (Столица, 1997.03.18); «Все уже хорошо запомнили каждый волосок на головах руководства Родины, налюбовались на взорванные “мерседесы” и близко познакомились с памперсом» (Столица, 1997.07.01).

Таким образом, исследование функционирования лексем «патриотической триады» в тексте Национального корпуса русского языка еще раз показывает, что концепт Родины в русском языковом сознании представляет собой результат двойной метафоризации: в первом шаге расширения метафоры дома, во втором – персонификации сообщества близких по духу людей.

«Орфография родины» в тенденции свидетельствует о манифестации прагматической части идеи патриотизма в написании имени родной страны с прописной буквы («Родина», «Отечество», «Отчизна») и о манифестации предметной части этой идеи в написании этого имени со строчной буквы («родина», «отечество, «отчизна»).

В тексте Корпуса единый концепт родной страны выступает в двух ипостасях: Родины этнической, «примордиальной», являющей собой высшую ценность в аксиологической области патриота и отделяемой им от государства и его институтов, и Родины гражданской, отождествляемой с государством и обществом.

Представления об этнической Родине, обозначаемые преимущественно именем «Родина», в русском языковом сознании явно превалируют над представлениями о Родине гражданской, обозначаемыми именем «Отечество».