3.1. Междуведомственная борьба по вопросу о главных военных целях России.

Поскольку верховное командование еще перед самой мировой войной полностью исключало возможность одновременных операций против центральных держав и против Турции в проливах, то российской дипломатии следовало бы отказаться, по крайней мере, до победы над германским блоком, от выдвижения в качестве целей войны Черноморских проливов и Константинополя.

Вступление в войну Турции и авансы британского правительства ускорили формулирование правящими кругами России своих притязаний в отношении проливов. В ряде документов, подготовленных в это время в Ставке, Министерстве иностранных дел и Морском генеральном штабе, были суммированы политические, стратегические и экономические соображения, касавшиеся осуществления различных вариантов решения вопроса о Проливах.

Наиболее обстоятельная записка на эту тему была составлена в Ставке вице-директором Дипломатической канцелярии при Ставке верховного главнокомандующего Н.А.Базили при участии генерал-квартирмейстера Ю.Н.Данилова, начальника Черноморского оперативного отдела Морского Генерального штаба капитана 2-го ранга А.В. Немитца и капитана 2-го ранга А.Д. Бубнова.[115] В указанной записке возможные варианты решения вопроса о проливах были сведены приблизительно в три группы. Наиболее выгодным для России считалось «полное разрешение вопроса о Проливах» «путем непосредственного утверждения нашей власти на Босфоре и Дарданеллах с частью Эгейских островов (Лемнос, Самофракия, Имброс и Тенедос) и… чтобы владение ими было прочным». «Только таким решением, — говорилось в записке, — могут быть достигнуты в твердой и окончательной форме все наши задачи на Проливах, т.е. экономическая и обе стратегические: активная (овладением обоими Проливами) и пассивная (овладение одним Босфором), оно одно соответствует нашей великодержавности, давая нам новое средство к расширению мирового значения нашего Отечества».[116] Авторы записки считали, что при обеспечении прохода русских военных судов в Средиземном море значение Черноморского флота совершенно изменилось бы, поскольку возможно было бы иметь лишь один «флот открытого моря» на Черном море, ограничиваясь на других морях морскими силами, предназначенными исключительно для оборонительных задач.

Что касается обратной стороны такого решения относительно обороны проливов (которая требовала значительных военных сил и не менее 300-400 млн. рублей на сооружение крепостей и содержание постоянного гарнизона) и ответа на вопрос, оправдываются ли эти жертвы ценностью приобретения, то авторы записки считали выходящим за пределы их компетенции, поскольку он мог быть решен «лишь с высшей общегосударственной точки зрения», способной соразмерить «эти жертвы с силами и средствами России». Иными словами, ставилась кардинальная проблема соотношения и соответствия политических целей и военных средств государства, решение которой требовало всестороннего анализа и обоснования с точки зрения как внутренних, так и внешних условий.

В России того времени сталкивались две точки зрения, два восприятия целей текущей войны. Старая известная политическая фигура, олицетворение русского либерализма, министр иностранных дел – П.Н.Милюков – призывал руководствоваться незыблемыми геополитическими реалиями и довести войну до победного конца. Новая политическая фигура – А.Ф.Керенский (товарищ председателя Совета рабочих и солдатских депутатов и министр Временного правительства) – в вопросе о целях войны вынужден был больше учитывать позицию Совета.[118]

Лидер кадетской партии П.Н.Милюков являлся сторонником «войны до победного конца» (и даже получил прозвище «Милюков-Дарданелльский» — за требования передать России после войны контроль над проливами Босфор и Дарданеллы). Он восславил союз с Британией и Францией – «двумя наиболее развитыми демократиями современного человечества».[119] Также он настойчиво утверждал, что Россия должна получить как Константинополь, так и проливы, и на этом основании, равно как и ввиду обязательств, уже принятых на себя Россией в отношении союзников, всегда отказывался от возбуждения вопроса о пересмотре существующих соглашений (речь идет об англо-русском соглашении 1907 г.).[120] «Нет, это не пройдет», - жестко говорил А.Ф.Керенский по поводу таких требований П.Н.Милюкова.

И теперь, вопреки соображениям лояльности и цензуры, множатся сомнения в отношении целесообразности, рациональности аннексии проливов и Константинополя.

Противники этой аннексии стали утверждать, что подобное решение проблемы проливов не только не разрешит восточного вопроса, но осложнит его, так как в будущем ни Германия, ни Австрия, ни дунайские государства не согласятся оставить ключи от Черного моря «в когтях у русского орла». Нужно ли России антагонизировать Балканы плюс Германию?

Выступление Турции на стороне Германии и изменение позиции Великобритании в отношении предоставления России Черноморских проливов привели к обмену мнениями между руководителями МИД и Ставки, имевший место в декабре 1914 — январе 1915 г.. Эти переговоры свидетельствовали об известном нарастании противоречий между дипломатами и военными в понимании насущных задач войны.

8 декабря 1914 г. С.Д.Сазонов обратился с официальным запросом к начальнику Штаба верховного главнокомандующего Н.Н.Янушкевичу о том, «к каким военным операциям решено прибегнуть для фактического проникновения к Проливам и захвата их вместе с прилегающей областью — безотносительно ко времени осуществления сказанных мер».[121] Тем самым министр намеревался приобрести Константинополь военными средствами. И его телеграмма была правильно понята в Ставке как запрос о выделении особых сил для овладения Проливами. В ответ ему было официально разъяснено, что физических средств для этого недостаточно, что думать об этом можно будет только после достижения решительного успеха над Германией и Австро-Венгрией и при условии, если после достижения такового успеха все-таки не удастся обеспечить обладания Константинополем и Проливами дипломатическим путем, то вопрос этот должен будет составить предмет совершенно особой военной операции, определить объем которой на тот момент представлялось весьма затруднительным.

Несмотря на все вышесказанное, генералитет решил показать, с какой сознательностью он относится к «исторической» миссии России в Босфоре. К тому же были опасения, что Англия и Франция могут пробиться в Босфор в момент, когда русских вообще не окажется вблизи. И потому был предложен такой вариант: раз уж нет возможности подойти к Константинополю с Востока и «…если мы хотим участвовать в церемониале взятия города, то наши войска должны прибыть с юга», через Средиземное море (т.е. прислать отряд из Владивостока). Так как военная ситуация исключала всякую возможность проведения Россией самостоятельных операций в проливах, Ставка ухватилась за «символическое» участие России в операциях союзников. В этом случае, несмотря на то, что основное бремя наступательных операций ложилось на Англию и Францию, одновременное появление русских войск у ворот «Царьграда» создало бы почву для разговоров, что захват этого города был результатом усилий трех держав, а также позволило бы Николаю II играть важную роль при окончательном послевоенном урегулировании.[122] С.Д.Сазонов также высказался в пользу посылки имеющего символическое значение контингента войск.

Англичане видели, как Николай II протягивает руки к своей главной добыче, и, видимо, лишь высказанное С.Д.Сазоновы опасение, что это не должно «бросить тень на добрые отношения», заставило царя отступить. В итоге, 9 июля 1915 г.российский министр сообщил правительствам Антанты, что отправка экспедиционного отряда из Владивостока отменена.[123]

Общий вывод был неутешительным для царской дипломатии: «Одни мы захватить проливы не можем ни под каким видом».[124] В конечном счете, было решено, что следует довольствоваться полученными от Англии и Франции обещаниями о соблюдении интересов России при разрешении вопроса о Проливах и Константинополе.

Через три дня после начала Дарданелльской операции, 9 февраля 1915 г., было созвано узкое совещание членов царского правительства под председательством его главы И.Л.Горемыкина. Бурную дискуссию на совещании вызвал вопрос о масштабах территориальных требований России в районе проливов.

Энос — Мидия, мотивируя это тем, что для русской армии, которая будет занята обороной Проливов, «нужно пространство для боевого развертывания». Кроме того, они считали, что владение Дарданеллами не может считаться прочным, если Южный берег Пролива будет в чужих руках. Необходимо овладеть полосой Южного побережья Мраморного моря достаточной ширины от Черного моря до Эгейского и иметь крепости по обе

стороны обоих Проливов, с достаточным простором впереди укреплений для обеспечения развертывания армии.

Министр иностранных дел полностью поддержал генералов, согласившись с необходимостью выработки максимальных требований в отношении Проливов. В результате совещание пришло к единодушному мнению по этому вопросу, которое и легло в основу меморандума С.Д.Сазонова, предъявленного через десять дней союзникам.

Обсуждение вопроса о будущей судьбе Константинополя также завершилось, под влиянием требований морского и военного министров, принятием решения о присоединении Константинополя к России, хотя С.Д.Сазонов пытался отстаивать более гибкое решение — «обратить Константинополь в вольный город, но с нашим гарнизоном».[125]

Думающие русские неизбежно должны были задать себе вопрос, как Россия, ее далекое от эффективности правительство, с трудом прокладывающее дорогу прогрессу на необъятных просторах империи, собирается распорядиться одновременно и новой отдаленной провинцией Турции, и мусульманским центром, каковым является Стамбул? Распространилось мнение, что последующее за овладением Проливами слияние греческого патриархата с русской церковью повлечет за собой неразрешимые противоречия и затруднения для русских православных – внедрение в российский организм турецко-византийского начала ослабит сближение России с Западом, «тлетворно» скажется на развитии России.

Сменивший П.Н.Милюкова на посту министра иностранных дел М.И.Терещенко заявлял, что оккупация Константинополя была бы чистым проигрышем, так как потребовала бы содержания в дальних краях и во враждебной обстановке большого горизонта. Новый глава внешнеполитического ведомства считал, что Константинополь следует сделать вольным городом. В разговоре с Дж.Бьюкененом он сказал, что «всего больше ему хотелось бы видеть открытие мирных переговоров с Турцией, и если единственным препятствием к заключению с нею мира является Константинополь, то он полагает, что британское правительство могло бы обратиться к русскому с предложением о нейтрализации Константинополя».[128] В ответ на это английский дипломат заметил, что если бы они сделали это, то могли бы подвергнуться обвинению в вероломстве, и при сложившихся условиях очень затруднительно как для России, так и для союзников выступить с предложением пересмотра взаимных соглашений. М.И.Терещенко согласился с этим, но продолжал утверждать, что при некотором такте обмен взглядов по вопросу о Константинополе все же возможен.[129] Такой поворот непредсказуемых русских, много лет желавших получить Константинополь, а теперь увидевших в нем обузу, вызвал на Западе двоякую реакцию. С одной стороны, сожаление – Западу нечего более предложить России, и едва ли русские будут с большой охотой подниматься в атаку, если исчезла даже призрачная цель. С другой стороны – если России не нужен Константинополь, то пусть она заявит об этом возможно определеннее.[130]

М.И.Терещенко предостерег союзников от иллюзий о том, что Временное правительство во многих отношениях столь же националистично, как и императорское правительство. А также отметил, что для России теперь первостепенным интересом является не Стамбул, а другие провинции Оттоманской Империи, такие как Внутренняя Армения и Курдистан.

Западу не было известно, в какой мере Петроград исполнен решимости овладеть проливами. 27 февраля 1915 г., в самый разгар переговоров с союзниками, князь Г.Н.Трубецкой, русский посол в Сербии, написал С.Д.Сазонову, что для союзников Константинополь и проливы в данной войне являются «вопросом морских сообщений» и «вопросом средства в общем плане военных операций» для скорейшего одоления противников. «Между тем проливы для нас не только средство, но и конечная цель, коею осмысливается вся нынешняя война и приносимые ей жертвы. Для меня борьба с Германией и Австрией и союз с Францией и Англией только средства для достижения этой народной цели».[131] И потому некоторые русские дипломаты готовы были ради достижения этой цели едва ли не переменить союзническую коалицию. Тот же Г.Н.Трубецкой, писал С.Д.Сазонову 9 марта 1915 г.: «Проливы должны принадлежать нам. Если мы сможем получить их от Франции и Британии, борясь с Германией, тем лучше; если нет, будет лучше получить их в союзе с Германией против всех остальных. Если мы потерпим поражение в этом вопросе, вся Россия спросит нас, за что наши братья проливают кровь».[132]

В придворных кругах стали активизироваться германофильские элементы, вследствие чего все шире распространялась мысль о выгодности для династии заключить с Германией мир и получить из ее рук «ключи от собственного дома» — Константинополь и проливы. Эта же мысль имела место быть и в головах Г.Е.Распутина с царицей, с одной стороны, и графа С.Ю.Витте — с другой. Причем французскому и английскому посольствам в Петрограде об этом было хорошо известно, и потому они старалась всеми мерами противодействовать этой опасной пропаганде.

Разумеется, это была крайняя (и нехарактерная) точка зрения. Россия твердо сохраняла союзническую лояльность, и далеко не все в России так рьяно стремились овладеть Константинополем. Более того, генерал М.В.Алексеев в значительной мере склонялся к заключению сепаратного мира с Турцией ради высвобождения Кавказской армии для решающей битвы против Германии. Россия и Запад должны были либо сокрушить Германию, либо погибнуть. «Любая другая цель, — писал Алексеев, — мираж; гораздо важнее возвратить Курляндию, чем завладеть Проливами».[133]

Однако миллионы русских граждан, вводимых в политическую жизнь, интересовались восточными турецкими провинциями не больше, чем западными; они не хотели умирать за Карс и Ардаган так же, как и за Стамбул.

Не только в Европу, но и в американскую столицу стали поступать сообщения, которые вовсе не способствовали росту симпатий к русской революции; начинают говорить о германском влиянии на радикалов русской революции. Россия лишилась «главной побудительной силы русских наступательных операций – обещания овладеть контролем над Дарданеллами и войти во владение Константинополем».[134] Американский государственный секретарь Лансинг писал: русские левые с германской подачи начинают зондировать идеи сепаратного мира.

В феврале 1917 г., за несколько дней до начала революции, последний царский министр иностранных дел Н.Н.Покровский попытался реанимировать подготовку десантной операции для захвата Босфора и Константинополя. Для нее он просил царя и генерала М.В.Алексеева выделить крупное, 250-тысячное отдельное воинское формирование с соответствующим количеством морских транспортных средств. Эту идею с энтузиазмом подхватил первый министр иностранных дел Временного правительства П.Н.Милюков. Но и эта инициатива не встретила поддержки со стороны верховного командования, обосновавшего свой отказ остутствием необходимых войск и морских судов, а также несвоевременностью момента. Военный министр Временного правительства А.И.Гучков в апреле 1917 г. окончательно похоронил прекрасную мечту о ключах от собственного дома. Таким образом, десятилетиями периодически обсуждавшиеся в правящих верхах проекты организации крупномасштабной морской операции по овладению Босфором и Константинополем российским флотом так и не были осуществлены.[135]

Февральская революция 1917 г. открывает последний этап в эволюции проблемы Черноморских проливов во внешней политике России и общественно-политической жизни страны. На протяжении всего 1917 г. происходит размежевание между сторонниками национал-патриотической идеи продолжения войны до полной победы над Германией и ее союзниками и быстро набирающим силу леворадикальным лагерем, выступающим с требованиями заключения демократического мира без аннексий и контрибуций и выхода России из войны.

Возглавивший внешнеполитическое ведомство в первом составе Временного правительства лидер кадетов П.Н.Милюков на протяжении своего двухмесячного пребывания на посту министра изо всех сил стремился следовать прежнему курсу продолжения войны и отстаивать во взаимоотношениях с союзниками завоевания сазоновской дипломатии, зафиксированные в соглашениях о Черноморских проливах и разделе Турции.[136]

Однако он не имел действенной поддержки ни в правительстве, ни тем более в Петроградском совете. Последний 14 марта в воззвании «К народам всего мира» призвал «начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран» и «взять в свои руки решение вопроса о мире и войне». В самом правительстве отсутствовало единое мнение о внешнеполитическом курсе. Министр юстиции А.Ф.Керенский постоянно оппонировал П.Н.Милюкову, противопоставляя свою собственную программу: война до победного конца, но без всяких завоевательных целей, свобода плавания в Проливах, гарантированная их нейтрализацией.[137]

Британское правительство твердо заявило, что ни Англия, ни Франция, ни Италия не могут принять принципа мира «без аннексий» и отказаться от сохранения за собой земель уже завоеванных или тех, которые они хотят оставить за собой по мирному договору.

В условиях революционного подъема в России весной 1917 г. курс П.Н.Милюкова, направленный на сохранение преемственности основных целей и задач внешней политики царской России, даже при поддержке союзных держав, не отвечал общественным настроениям и должен был подвергнуться модернизации в соответствии с ширившимся в России и в других странах движением за заключение демократического мира.[138]

В конце концов, Временное правительство отказалось от политики П.Н.Милюкова, и дальнейшее формулирование условия, на которых Россия могла бы в будущем заключить мир, было возложено на М.И. Терещенко.