КРЕОЛИЗОВАННЫЕ ЯЗЫКИ И «ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ РОДСТВО»
В своей статье «Языковые контакты в Британской Вест-Индии», и в особенности во II части —«О классификации креолизованных языков» (см. стр. 485 и сл. наст. изд.— Прим. ред.),— Дуглас Тэйлор затрагивает некоторые положения моей статьи «Генеалогические связи креольского языка Гаити» («Ricerchelinguistiche», 1.194—203 [1950]) и моей монографии «Haitian Creole: Grammar, Texts, Vocabulary» (American Anthropological Association, 1953).
В рассуждениях Тэйлора есть два аспекта, заслуживающих дальнейшего прояснения: природа родства креольского языка Гаити и других креольских языков с французским и критерии, которые следует применять при установлении такого родства, в особенности в том, что касается «структуры».В своих статье и монографии я пользовался термином «генеалогическое родство», имея в виду, что креольский язык Гаити и другие креольские языки следует рассматривать как генеалогически восходящие к французскому языку, а не к африканским, хотя они и подверглись значительному структурному влиянию со стороны последних. Я не давал развернутого определения термина «генеалогическое родство», в особенности в отношении длительности или непрерывности соответствующих языковых традиций, а пользовался этим термином в том общем смысле, в котором он принят среди американских лингвистов.
На стр. 485 Тэйлор цитирует то место из «Введения» Мейе, где тот выдвигает непрерывность языковой традиции внутри одного и того же речевого коллектива и посте-
Robert А. * Н а 1 1 Jr., Creolized Languages and «Genetic Relationships», «Word», 14, 1958, 2—3, стр. 367—373.
пенность изменения в качестве критериев для определения языкового развития и, следовательно, «генеалогического» родства. Затем Тэйлор говорит: «Если называть генеалогическим родством в лингвистическом смысле это и только это, то критерии, по которым оно может быть опознано, должны отказать любому пиджину, lingua franca и крео- лизованному языку в генеалогическом родстве с какими- либо иными языками, нежели те, которым он сам даст начало, расщепившись на ряд диалектов».
Но кто сказал, что генеалогическим родством должно называться «это и только это»? Бесспорно, что положение Мейе о постепенной эволюции от поколения к поколению не является неотъемлемой чертой генеалогического родства; оно не разделяется целым рядом историков языка. Одной из главных целей моей статьи в «Ricerche linguistiche» и моей статьи «Sostrato е lingue creole» в «Archivio glottologico italiano», 40, 1955, стр. 1—9 было показать, что для генеалогического родства (в том смысле, в каком мы обычно употребляем этот термин) безразлично, считаем ли мы соответствующие языковые изменения происходившими постепенно или скачкообразно и передавались ли они от поколения к поколению или нет. Определение языкового родства, данное Мейе, страдает узостью, неполнотой и расплывчатостью: так, например, говоря о «стремлении детей имитировать речь взрослых», он забывает, что существует детская речь, с которой взрослые обращаются к детям и которая сильно отличается от нормальной речи взрослых, служащей, по словам Мейе, главным объектом подражания для ребенка. Вряд ли стоит принимать одно определение некоторого термина за стандарт и отвергать любое другое его употребление лишь потому, что оно не соответствует этому произвольно выбранному определению.Что касается того конкретного типа языкового родства, который я называл термином «генеалогическое родство» (причем я убежден, что большинство современных историков языка понимают этот термин так же, как я), то это тот самый тип родства, о котором говорят Кент («Sounds of Latin») и Блумфилд («Language»): когда мы находим систематические соответствия на всех уровнях структуры языка (в фонологии, морфологии, синтаксисе, словаре) между двумя языками, существующими одновременно или в различные периоды истории, мы заключаем, что либо один должен быть результатом развития другого, либо у них общий источник. Заметим, что это определение не говорит ни слова о способах передачи от одного поколения к другому или от одного речевого коллектива к другому (ср., например, усвоение латинского языка этрусками, галлами и жителями Иберии).
В то же время оно подчеркивает, что соответствия между языками должны быть на всех уровнях их структуры, а не только в фонологии и лексике (последняя вообще является одним из наименее надежных свидетельств языкового родства), и что эти соответствия должны быть не столько многочисленными, сколько систематическими.Языки, над которыми издавна работали компаративисты и для которых они реконструировали «протоязыки» (например , индоевропейские, малайско-полинезийские, финно- угорские), послужили для них источником некоторых дополнительных допущений, которые теперь и являются предметом разногласий. Таковы допущения, (а) что процесс расхождения языков, имеющих общий источник, всегда был постепенным; (б) что родство между такими языками всегда было «чистым», т. е. почти без влияния каких-либо структурных моделей (фонематических, морфологических, синтаксических) за пределами тех, которые свойственны языкам данной семьи. Последнее допущение — в большой степени пережиток Ренессанса и неоклассического пуризма; крайним случаем такого «исторического пуризма» может считаться замечание одного ученого, что древнеперсидская надпись со словом buma «земля» вместо «правильного» ЬйтТ, несомненно, является позднейшей подделкой, ибо ни один чистокровный перс не мог бы сделать подобной ошибки в языке своих предков.
Еще до начала нынешней интенсификации исследований в области пиджинов и креолизованных языков многие ученые высказывали сомнения в научной состоятельности этих побочных допущений; материал пиджинов и креолизованных языков показывает, что такие сомнения вполне резонны. Перестройка английского языка в тихоокеанский пиджин (из которого развились новомеланезийский, ново- соломоновский и ряд других пиджинов Океании) совершилась менее чем за полстолетия, с 20-х годов XIX века (когда англичане впервые в достаточном количестве появились на островах Южных морей) до 1860—1870 гг.; перестройка английского языка в китайский пиджин также заняла мало времени: с 1660 г. (когда в Кантоне была
основана первая фактория) до первой половины XVIII века, к которой относятся первые свидетельства о китайском пиджине; пиджин французского происхождения, из которого развились разнообразные креольские языки, возник за столь же короткое время.
Для пиджина полстолетия — долгий срок: пиджин может возникнуть за несколько дней торговли или за несколько часов общения англоязычного туриста с итальянским гидом. Ломка структуры, происходящая при этом, носит чрезвычайно резкий характер и совершается очень быстро по сравнению с привычным для нас «постепенным» изменением в ходе столетий. Далее, и при постепенном и при резком изменении языковое родство никогда не является «чистым»; чтобы не удаляться от знакомой нам почвы, приведем пример хотя бы романских языков, в которых много структурных черт, позаимствованных из языков, соседних по территории (таково, например, румынское [Л, позаимствованное из славянских языков); встречается и обратное (например, носовые гласные в эльзасском варианте немецкого языка, позаимствованные из французского).Никто, однако, не считает, что в случаях, подобных последнему, основная генеалогическая принадлежность языка изменяется из-за наличия структурных заимствований; оттого что в эльзасском немецком есть носовые гласные, он не становится романским языком. Встает вопрос: как далеко должны зайти структурные заимствования, чтобы изменить генеалогическую классификацию в отношении какого-либо языка? В традиционной компаративистике этот вопрос не возникал, так как всякое генеалогическое родство считалось чистым и поэтому любой язык должен был генеалогически ОТНОСИТЬСЯ К ОДНОЙ И ТОЛЬКО ОДНОЙ ЯЗЫКОВОЙ семье. В полемике со сравнительным методом Шухардт и его последователи противопоставили понятие «смешанного» языка понятию «чистого» языка; первоначальной целью предпринятого Шухардтом исследования пиджинов и креолизованных языков была демонстрация того, что эти языки как «смешанные» входят в более чем одну семью, а потому и вся концепция строгой и однозначной генеалогической принадлежности, основанная на языковой «чистоте», оказывается несостоятельной. Однако поскольку ныне противопоставление «чистых» языков «смешанным» признано бесполезным (мы считаем все языки «нечистыми»), то непосредственная цель работы Шухардта над креолизованными языками и пиджинами потеряла смысл.
Но при том, что все языки являются «смешанными», некоторые из них оказываются более «смешанными», чем другие.
Перед нами встает вопрос, являются ли эти более «смешанные» языки настолько «смешанными», чтобы допущение об их генеалогической принадлежности к одной определенной семье лишилось смысла — в особенности это касается языков, об истории которых мы не имеем подробных сведений. Теоретически возможно представить себе язык, который сочетал бы элементы, взятые из двух или более источников, в совершенно равной пропорции, что делало бы невозможным определение его генеалогической принадлежности в традиционном смысле. Я полагаю, однако, что на практике такое состояние полного равновесия никогда не встречается; нет его и в пиджинах и креолизованных языках (которые сейчас изучены лучше и подробнее, чем это мог сделать, скажем, Шухардт), несмотря на всем известное сосуществование в них многочисленных как структурных, так и лексических элементов китайского, меланезийского, африканских и других субстратов. Более того, я полагаю, что французское структурное влияние в креольском языке больше и глубже затрагивает самые основы языка, чем влияние африканских языков; то же можно сказать и о китайском пиджине, новомеланезийском, сранан-тонго и др. по отношению к английскому языку. Даже эсперанто в основном представляет собой искусственный пиджин романского происхождения с некоторыми заимствованиями в лексике и структуре из германских языков и других источников.Пора внести некоторую дополнительную ясность и в самый термин «структура». Тэйлор также говорит о «структуре» как критерии для установления языкового родства; однако из его слов явствует, что он приравнивает структуру к морфологии и синтаксису и не относит к ней фонологию; например, на стр. 486 он говорит, что классификации Воорхуве и Сильвен «основаны, по-видимому, главным образом на структурных аналогиях, классификация же Холла опирается прежде всего на лексику и на регулярные фонетические соответствия». Это не вполне точное изложение моих взглядов; я отнюдь не полагаюсь на одну только лексику (значительная часть которой, в особенности в текстах на современном креольском языке Гаити, которыми мне довелось пользоваться, несомненно, позаимствована из французского в самое последнее время) или на одни только регулярные фонетические соответствия.
Мне представляется, что систематические соответствия между креольским и французским .(или между сранан-тонго или новомеланезийским и английским и т. д.) пронизывают весь язык и могут быть обнаружены во всех разветвлениях его структуры; между тем соответствия между креольским и сранан-тонго, с одной стороны, и африканскими языками — с другой (или между новомеланезийскими и меланезийскими языками, между англо-китайским пиджином и китайским и т. д.), хотя и многочисленны, но распылены и менее систематичны. (Любое утверждение подобного рода на нынешнем этапе исследования по необходимости субъективно; чтобы получить возможность говорить хотя бы в самых общих количественных терминах, нам придется ждать появления полной исторической грамматики минимум одного креолизованного языка.)Далее, мне кажется, что в своих высказываниях о морфологических и синтаксических параллелях между креольским и сранан-тонго, с одной стороны, и африканскими языками — с другой, Тэйлор не проводит достаточно четкой границы между различными уровнями морфологической и синтаксической структуры. Бесспорно, что многие морфологические категории и грамматические процессы в креольском языке отражают скорее африканские, чем романские образцы; отрицать это было бы проявлением крайнего дилетантизма. Однако существуют, с одной стороны, различные уровни структуры со специфическими для них категориями и процессами, а с другой — некоторые фундаментальные классы форм (form classes), характерные для языка в целом; последние, несомненно, более глубинны (basic), чем первые. Подобным же образом, словообразовательные модели являются более глубинными и близкими к самому ядру языковой структуры, чем словоизменительные модели. Так, если изучение фактов языка заставляет нас констатировать, что романские по типу различия в спряжении обнаруживаются скорее на словообразовательном, чем на словоизменительном уровне, то мы приходим к выводу, что исконно романский характер глагольной системы все еще заметен, однако как бы сдвинут на более фундаментальный, хотя внешне и менее заметный уровень языковой структуры в результате позднейшего наслоения иных (африканских) элементов. Подобным же образом и в синтаксисе Тэйлор считает «легковесными и малоубедительными» факты заменяемости слова группой слов и фиксированного порядка «подлежащее — сказуемое»; мне же эти черты кажутся важными и убедительными, поскольку они находятся на более фундаментальном уровне и в большей степени являются частью, лежащей в основе (underlying) модели, чем находимые там и здесь единичные типы словосочетаний, хотя последние могут быть статистически более многочисленными. (Здесь также системность и совпадение с моделью более важны, чем частотность.)
Что касается самого термина «генеалогическое родство», то он мне не так уж дорог. Если он кому-то не нравится (как, например, Хоккету (Hockett) в его недавней статье «The Terminology of Historical Linguistics», в «Studies in Linguistics», 12, стр. 57—73 [1957]), то можно заменить его каким-нибудь другим термином. Можно, если угодно, пользоваться терминами «глубинное» и «лексическое» родство, тогда я склонен считать, что креольский состоит в «глубинном» родстве с французским языком XVII века, с основательным влиянием и реликтами африканского языкового строя (на более поверхностном синтаксическом уровне), источником которых является язык (языки) первых людей, говоривших на негритянско-французском пиджине; «лексическое» же родство связывает его с французским языком XIX и XX веков. Далее, я склонен отрицать наличие «глубинного» (в понимании Тэйлора) родства между креольским и сранан-тонго, гуллах, папиаменту и др., поскольку они обязаны своими несомненными общими чертами не фундаментальной и всепроникающей структурной модели общего происхождения, а заимствованиям из одного и того же африканского субстрата. Ведь не считаем мы албанский романским языком или чаморро — диалектом испанского, как не считаем английский, французский или североитальянский «глубинным» образом связанными с кельтским, потому что в них можно кайти более или менее значительные структурные реликты или заимствования из общего кельтского субстрата; вряд ли есть смысл утверждать, например, что французский — это «кельтский язык с латинскими словами», так как это затемняет более фундаментальное структурное родство французского с латинским и романскими языками. Тот факт, что непрерывность языковой традиции и преемственность внутри речевого коллектива не имела места, ничего не значит: конечно, совершенно новый речевой коллектив возникал каждый раз, когда появлялся новый пиджин, но ведь речевой коллектив — это одно (совокупность людей), а языковая структура — совершенно другое (моделирование определенных языковых навыков).
Вопрос о генеалогическом родстве сводится к относительному весу, приписываемому нами тем или иным чертам структуры языка. Я, по-видимому, стою посередине между такими учеными, как, с одной стороны, Воорхуве, Сильвен (по крайней мере в ее монографии 1936 г.) и Тэйлор, которые дали научно обоснованные описания креольского языка, но которые, как в свое время Шухардт, преувеличивают роль субстрата, и, с другой стороны, такими лицами, как Ж- Фэн (J. F а і пе) и большинство исследователей романских языков, которых все еще приходится с большим трудом убеждать в существовании какого бы то ни было африканского субстрата вообще. Что касается общей теории языкового родства, то наличие креолизованных языков, как мне кажется, не опровергает, а подтверждает практическую применимость того, что мы привыкли называть гипотезой о необходимо существующих генеалогических связях между языками.
Во всяком случае, и Тэйлор (которого я хочу поблагодарить за подробный критический разбор первых набросков этой статьи) и я согласны в том, что это дружеское расхождение во мнениях будет стимулировать дальнейшие дискуссии, так как проблема слишком интересна, чтобы оставаться предметом спора лишь двух людей.