Критерии языкового планирования

7.1. Все, кто много писал на эту тему, предлагали мно­жество оценочных критериев. Адольф Нореен (Н о р е е и 1892), в частности, отверг классическую точку зрения о том, что лучшие образцы нужно искать в прошлом.

7.2. Большая часть этих критериев сводится к тому, что лучше назвать критерием эффективности. Самая ранняя из известных мне формулировок этого критерия (еще до

Нореена) принадлежит шведскому лингвисту Э. Тегнеру, который (находясь под влиянием современной ему науки) написал (Т е г и е р 1874, 104), что самый лучший язык — это «тот, на котором легко выразить мысль и легко ее по­нять» (ср. также Н о р е е и 1892, ИЗ; Есперсен 1925, 88). Важная сторона этого тезиса в четком осознании того факта, что интересы говорящего могут совсем не совпадать с интересами слушающего. Практически общение стано­вится возможным благодаря достижению неустойчивого равновесия между экономией говорящего при высказы­вании и экономией слушающего в восприятии. Пишущий не получает непосредственных корректирующих замечаний аудитории, и потому необходимо, чтобы он умел предвидеть потребности читающего. Письму не хватает многих структур устной формы речи, обеспечивающих ясность и понят­ность — интонации, жестов, и потому оно вынуждено возмещать их нехватку эксплицитными письменными сиг­налами. Для опытного читателя некоторые из них могут сигнализироваться нефонетическим написанием слов, столь непопулярным у реформаторов орфографии и детей.

7.3. Итак, конфликт между «имущими» и «неимущими» очевиден; в данном случае речь идет о тех, кому надо учиться, и о тех, кому уже не надо учиться. Система, про­стая для тех, кто выучил ее, может быть чрезвычайно трудной для изучения. Те, кто знает китайские иероглифы, говорят, что читать написанные ими тексты можно го­раздо быстрее, чем те же тексты, записанные в алфавитной системе репрезентации; но цена обучения им слишком высока. Английское правописание весьма несовершенно отражает какое бы то ни было английское произношение, но именно эта его «нефонетичность» обеспечивает ему морфемное тождество и облегчает усвоение английского языка другим европейцам, так как многое оказывается для них более знакомым, чем было бы при фонетическом написании. Эффективность, следовательно, нужно расце­нивать в зависимости от стоимости обучения (по отношению к стоимости «разучения»). Поскольку те, кому пришлось бы «разучиваться»,— это обычно те люди, которые конт­ролируют социальный аппарат, а те, кому надо учиться,— это школьники или иностранцы, ясно, что любой вид изменений встретится с сильным противодействием. Но общий принцип остается в силе: эффективна та форма, которую легко выучить и легко употреблять.

7.4. Особенно следует избегать таких упрощенческих представлений, что слова короткие обязательно эффектив­нее длинных или что аналитическая грамматика эффек­тивнее грамматики флективной. Как напомнил нам П. С. Рэй (Рэй 1963, 41), подлинная экономия состоит в том, чтобы максимально короткими были самые частотные слова. Именно такими обычно бывают служебные слова естественных языков. С другой стороны, редкие слова, которые обычно проходят для слушателя незамеченными, более рационально кодировать как длинные, поскольку это делает их более избыточными. Полезнее также, чтобы такие слова были сложными и, следовательно, более про­зрачными в грамматическом отношении, чем слова более частотные. Такой язык, как английский, который, будучи языком индоевропейским, сохранил лишь минимум грам­матических флексий, обладает, с одной стороны, чрезвы­чайно сложной системой предлогов, а с другой — жестким порядком слов, что требует от его письменной формы большей эксплицитности, чем для других языков той же языковой семьи.

7.5. Устанавливая эффективность одной языковой фор­мы по сравнению с другой, необходимо соблюдать осто­рожность. Вспомним, например, что в XIX в. высказы­вались диаметрально противоположные суждения по по­воду перехода английского языка от синтетического строя к аналитическому. Романтики считали это вырождением, эволюционисты — прогрессом. Сегодня мы называем это просто изменением. Мы уже вполне усвоили тот тезис, что нельзя, изолировав какие-то факты, выхваченные из целой системы, судить по ним об эффективности всей структуры — необходимо оценивать каждую единицу в рамках этого целого, но нам еще далеко до той поры, когда наши мнения в этой области выйдут за пределы умозри­тельных спекуляций.

7.6. Существует еще один критерий, имеющий специ­альное отношение к ЯП, где бы оно ни осуществлялось,— критерий, который я называю адекватностью (термин, предпочитаемый мною термину Рэя «языковая рациональ­ность»; см. Рэй 1963, 45 и сл.). Он включает в себя то, что Гарвин вслед за Гавранеком называет «восходящей кривой интеллектуализации» (Гарвин 1959). И Гав- ранек, и Гарвин понимали под этим прежде всего способ­ность языка реагировать на нужды своих носителей как некий инструмент, обладающий референционным значе­нием. Это один из пунктов, где в игру вступает ЯП — например, при создании терминологии, отвечающей тре­бованиям современной науки. В первичном языковом коллективе всегда можно найти средства — то ли путем заимствования, то ли используя внутренние ресурсы — для расширения словаря до такой степени, чтобы он слу­жил повседневным нуждам речевого общения: мы все знаем, что для арабов важная вещь — верблюды, а для эскимосов — снег, и это сказалось на их словарном запасе, исключительно развитом в этих отделах лексики. Во вторичном языковом коллективе такие потребности часто стимулируются непосредственными контактами с другими нациями и переводами с их языков.

7.7.

7.8. Третий критерий — это критерий «приемлемости», под которым я понимаю почти то же самое, что и Рэй, когда он выдвинул критерий «языковой доступности» (linguistic commonalty). Это социологический компонент оценки. В общем виде он соответствует тому, что прежние исследователи этого предмета называли употреблением или узусом, считая его некоторой нормой корректности. Есперсен в 1925 г. указал на существование трех типов узуса: 1) употребление понятное, удовлетворяющее про­стейшему минимуму коммуникации; 2) употребление кор­ректное, соответствующее всем принятым требованиям язы-

ковой нормы; 3) употребление хорошее, соответствующее неким более высоким стандартам ясности или красоты и потому вызывающее восхищение слушателей (Еспер­сен 1925, 133). Эти типы различий в действительности соответствуют разным степеням приемлемости в рамках вторичного речевого коллектива. Этот коллектив, не будучи ни гомогенным, ни полностью гетерогенным, демонстри­рует сложную систему расхождений в оценках, благодаря которой формируются различительные черты узуса и соответствующие сдвиги в самом языке. В этом смысле следует признать весьма полезной терминологию, разрабо­танную Рэем для этой ситуации (Рэй 1963, 61).

7.9. Это наблюдение соответствует выводу, сделанному Антуаном Мейе (Мейе 1928) относительно литературных языков Европы: «Это языки, созданные элитой и для эли­ты». Однако в целом данная проблема очень сложна, ибо присутствие элиты (иногда даже в течение нескольких веков) не всегда приводит к победе именно ее языковой нормы. Классические языки — греческий, латинский, араб­ский — перемежающимися волнами омывали берега Сре­диземного моря, захлестывая население других языковых групп. Турецкий язык выступал почти в той же самой роли, но в конце концов отступил и оказался ограничен­ным относительно небольшой областью, как и греческий (Броснаан 1963). Даже в древности некоторые на­роды оказывали сопротивление экспансии больших языков. В новое время это сопротивление получило поддержку со стороны растущего языкового национализма. Хотя Мейе сокрушался по поводу того, что он называл «языковой балканизацией» Европы XX в., есть основания думать, что языковой национализм является одной из наиболее привлекательных сторон национализма. Переоценка на­ционализма как такового возникла, по-видимому, в среде молодых американских ученых, которые начинают пони­мать, что скорее национализм есть шаг на пути к интерна­ционализму, а не наоборот (Г е е р ц 1963). Понимать это нужно так: национализм заставляет индивида заботиться не только о своей личной или узко местной выгоде, но и о всем том, что касается уже значительно большего коллек­тива. Национализм спаял воедино людей, входящих во множество первичных речевых коллективов, объединив их в речевые коллективы второго порядка, и тем нейтра­лизовал узко местнические тенденции первичного язы­кового объединения. Эта функция общенационального стандартного языка — одна из причин того, что он ста­новится символом нации.

7.10. В то же время стандартный язык образует канал коммуникации с внешним миром — как минимум, пере­воды с других языков делаются на этот язык. Даже если носитель этого языка и лишен возможности непосред­ственно общаться с другими нациями, он все же получает больший доступ к их культуре просто благодаря тому, что его язык способен передавать идеи других наций (быть может, более значительных, чем его собственная). Таким образом, национальный язык подвергается воздействию со стороны внешнего мира, и даже порой под угрозой оказываются его специфические самобытные черты. По­добно нации, язык двулик, он противостоит разобщенности внутри и поглощению извне.

7.11. Нормализатор, утверждая национальный язык или пытаясь его модифицировать, сталкивается с про­блемой выбора: на чей узус ориентироваться при выборе типа речи. В большинстве европейских наций принято, что «лидеры» — это элита, отмеченная печатью богатства, или власти, или происхождения, или образования (или, возможно, всеми четырьмя преимуществами одновременно). Однако в более молодых нациях, сложившихся в более позднее время, случалось так, что элиты или нет, или она намеренно игнорируется. Так, например, сторонники демотики в Греции, гэльского языка в Ирландии, новонор­вежского в Норвегии выступили против официальной элиты своих стран и образовали сами контрэлиту, опираясь в своем употреблении языка на сельские диалекты или на обиходно-разговорную городскую речь. Иногда проблема разрешается в пользу чистого количества (выбирается более распространенный тип употребления), или качества (выбираются лучшие и наиболее исконные формы), или во имя социальной справедливости (у бедняков это ос­лабляет чувство обделенности образованием). Но проблема может заключаться и в столкновении географически обо­собленных диалектов, каждый из которых претендует на роль языка. Итак, правило «приемлемости» гласит: данная форма должна быть принята лидерами или приемлема для лидеров соответствующего социума или субсоциума.

7.12. В каждом конкретном случае эти три правила — эффективности, адекватности и приемлемости — могут дей­ствовать в одном направлении или в разных направлениях. Их действие до какой-то степени может совпадать и пере­секаться самым различным образом, и их соотношение варьируется в зависимости от условий. Но их учет по­зволяет тем, кто рассматривает программу ЯП, принять определенное решение.

8.