§3. Коррекция картины Великой Отечественной войны
В годы Перестройки в историографии и массовом историческом сознании шло активное осмысление некоторых не исследуемых до этого в советской историографии аспектов истории Великой Отечественной войны.
Одним из ориентиров в постановке новых проблем для советских историков, занимающихся военной проблематикой, стала работа К. Симонова, опубликованная в 1987 году в журнале «Наука и жизнь»[257]. Так же, как и большой пласт художественной литературы, она ждала своего часа со времен «оттепели». В статье, которую он подготовил на основании доклада к 20-летию Победы, но которая так и не увидела тогда свет, Симонов призывает говорить всю правду о войне. Он открыто прослеживает связь между предвоенными репрессиями в высшем воинском составе и трагическими событиями начала войны, « Не будь 1937-го года, не было бы и лета 1941 -го. Мы к лету 1941 -го года были бы, несомненно, сильнее во всех отношениях, в том числе и в чисто военном, и прежде всего, потому, что в рядах командного состава нашей армии пошли бы в бой с фашизмом тысячи и тысячи преданных коммунизму и опытных в военном деле людей, которых изъял из армии 1937 год»[258].
Публикацию сопровождала статья академика А. Самсонова[259], в которой он проводит параллель между взглядами писателя-фронтовика и тем переосмыслением военной истории, которую предстоит сделать историкам- перестроечникам. « Еще 20 лет назад Симонов, с присущими ему мужеством и гражданственностью, выполнил работу, к которой, по сути, еще только приступают историки: проанализировал связь между трагическими событиями 1937-38 годов, следствием которых был разгром и уничтожение наиболее квалифицированных военных кадров, и жестокими неудачами первых лет войны, многими нашими бессмысленными и ничем
неоправданными потерями»[260]. В этой же публикации Самсонов очерчивает круг проблем, которые предстояло в ближайшее время поставить ученым.
«Так до сих пор историкам не удалось полностью опубликовать знаменитый приказ №227 Верховного главнокомандующего от 28 июля 1942 года, который получил известность под названием «Ни шагу назад!», «не до конца ясен вопрос о том, какой период и какое сражение следует считать переломным в ходе войны»[261]. Академик заключает, что на эти и другие вопросы историкам невозможно ответить без более широкого доступа к документам-первоисточникам, который в ряде случаев еще неоправданно затруднен.Работы академика Самсонова были широко представлены на страницах «Московских новостей». В мае 1987 года выходит публикация, главный лейтмотив которой в том, что пришло время говорить правду, а один из первых вопросов, который нужно рассмотреть при перестройке исторической науки - все ли потери в Великой Отечественной войне были неизбежны. [262]
В начале 1988 года на страницах «МН» выходит статья А. Самсонова «Сталинград: ни шагу назад»[263], где публикуется приказ № 227, и в которой историк развивает высказанные Константином Симоновым тезисы о причинах тяжелых отступлений на начальном этапе войны. Академик называет среди причин стремительного продвижения гитлеровской армии вглубь страны, следующие причины: «грубые просчеты и ошибки», «господство доктрины о том, что мы по всем параметрам сильнее любого врага», а также массовые репрессии, на фронте «не хватало погубленных «врагов народа», которые великолепно знали ратное дело и могли бы предупредить многие тяжкие события»[264].
Год спустя на страницах тех же «Московских новостей» появляются материалы, где под непривычным для советского читателя углом зрения
излагается судьба женщин-фронтовичек. Они нарушают молчание памяти и рассказывают о своей жизни с другой, не лакированной стороны. Так, бывшая зенитчица Валентина Чудаева, рассказывает о тяжелой послевоенной женской доле вчерашних защитниц Родины. Как после войны они «относили в ателье шинели перешивать, потому что тяжело было выдерживать взгляды окружающих», как многие из них всю жизнь живут в коммуналках, как «после четырехлетних ночевок на снегу многие из них так и не смогли иметь детей, а одну 19-летнюю красавицу-дочку после ранения даже не признала мать, потому что один глаз ослеп, а все лицо было в ожогах.
И даже спустя 25 лет, когда она умерла, мать так и не была до конца уверена, что это была ее дочь[265]». Трагедия искалеченных войной жизней, мысль о завышенной цене победы, которая в это время уже звучит в работах историков, приводило к тому, что в пространстве памяти формировался конфликт - столкновение травматичной индивидуальной памяти и коллективной памяти, в которой был закреплен образ другой войны.В 1989 году в связи с 50-летием начала Второй мировой войны обостряются дискуссии вокруг круга вопросов, связанных с датировкой и причинами начала войны, советско-финляндской войной, пактом Молотова- Риббентропа и его последствиями для судьбы прибалтийских республик.
Палитру мнений по данным проблемам позволяют проследить «круглые столы», которые регулярно собирались в перестроечный период в духе основного принципа исторической политики. Так, в редакции журнала «Вопросы истории» на «круглом столе» по теме «Вторая мировая война - истоки и причины», историки обсуждали круг проблем, связанных с вопросы об ошибках, альтернативности войне, все ли сделал Советский Союз, чтобы ее предотвратить и о советско-германских договорах[266]. Зав. международным отделом ЦК КПСС В.М. Фалин в очередной раз обратил внимание на тот факт, что «сегодня целенаправленно и очень методично внедряется в
сознание общественного мнения аргумент, будто ключевым в переходе Европы к большой войне явилось подписание 23 августа 1939 г. советско- германского договора о ненападении, но слияние отдельных конфликтов в мировой пожар было процессом, а не единовременным актом»267.
В «Московских новостях» пик публикаций приходится на август - сентябрь 1989 года. В номере от 20 августа 1989 года выходит большой материал «За неделю до начала второй мировой». Она представляет источниковедческий интерес, так как в ней публикуется ряд документов, недоступных ранее советскому читателю. Например, тексты телеграмм Гитлера и Сталина, которыми они обменивались между собой через своих послов, текст самого секретного дополнительного договора, а также отрывки из записей бесед Риббентропа со Сталиным и Молотовым в ночь с 23 на 24 августа 1939 года.
К публикации документов советско-германских переговоров в августе 1939 года, в том числе секретных дополнительных протоколов к нему, установивших сферы влияния в Восточной Европе и определивших судьбу Польши и прибалтийских государств, «МН» возвращался неоднократно. Отбор документов и комментарии к ним готовил историк Н.Эйдельман. В номере от 24 сентября 1989 года он такими словами предваряет статью «Польская трагедия. От пакта до пакта: 23 августа - 28 сентября 1939 года», «Публикуемые документы давно уже известны за рубежом. Пришел черед усваивать трудную, тягостную правду о прошлом и нам».
Особый интерес представляют собой фотодокументы. Во-первых, это фотографии в номере от 20 августа 1989 года, которые иллюстрируют материал «За неделю до начала Второй мировой». Фото тоста Сталина за Гитлера, сделанные сразу после подписания пакта о ненападении, как был зафиксирован этот момент в официальном (и секретном) отчете МИД Германии. А также важный свидетель тех событий - фотография из английской газеты, на которой Сталин и Гитлер изображены в качестве жениха и невесты. Улыбающийся Сталин в подвенечном платье держит в руках цветы и руку Гитлера, а тот не спускает со своей «невесты» глаз. Подпись под снимком гласит: «Английская печать так откликнулась на советско-германский договор о дружбе».
267
Там же, с.4
Тот факт, что значительная часть материалов, посвященных военной тематике, готовилась профессиональными историками, авторами активно использовались архивные материалы, некоторые из которых впервые вводились в оборот, у читателей формировалось совершенно новое восприятие исторического наследия.
В 1990 году на страницах «МН» в разработке военной тематики и дальше продолжают появляться новые компоненты. В номере, посвященном 45-летию Победы, самая масштабная по объему историческая публикация касается темы военнопленных. Основная мысль, что не только Гитлер, но и Сталин виноват в том, что столько людей погибло: «На Западе считают: миллионы наших погибших пленных - жертвы не только фашизма, но самой сталинской системы.
Половину умерших от голода (самое малое) можно было бы спасти, если б Сталин не назвал их изменниками и не отказался бы послать им продовольствие через Международный Красный Крест[267]». В статье были представлены данные Центрального архива Министерства обороны СССР, в частности касающиеся статистики по военнопленным.На примере выпуска газеты «Московские новости», посвященного 45летнему юбилею Победы, можно проанализировать попытку трансформации коммеморации Победы, как менялись практики освещения праздничных событий на страницах «МН».
На первой полосе газеты две фотографии площади перед Рейхстагом: на одной - послевоенная разруха мая 1945-го, на второй - май 1990-го, когда по всей площади расставлены столы, немцы празднуют. Заголовок: «Две Берлинских весны», и подпись: «В последние дни войны над горящим Рейхстагом затрепетало знамя Победы. Через 45 лет пришла, наконец, как
говорят - одна весна на два Берлина. В начале мая перед зданием Рейхстага прошел первый праздник «Берлинской весны». Мы видим, как акцент смещается с Победы в сторону недавнего события - падения Берлинской стены.
Стремительный поступательный процесс в осмыслении новых аспектов военной проблематики в перестроечный период, не мог не сказаться на массовом сознании советских людей. Форсированное формирование образа «другой войны[268]» приводило к нарастанию конфликтного потенциала общества. Как утверждал М.Хальбвакс, «общество может жить лишь при том условии, что между образующими его индивидами и группами имеется достаточное единство во взглядах».[269] Поэтому, общество стремится устранять из своей памяти все, что могло бы разделять индивидов, отдалять друг от друга группы: в каждую эпоху оно перерабатывает свои воспоминания, согласовывая их переменными факторами своего равновесия[270]. На протяжении советского периода шло целенаправленное формирование «духовных скреп», происходила мифологизация событий.
Поток публикаций, ударивший по «духовным скрепам» за такой короткий промежуток, раскалывал «общность советской семьи».
Массовое историческое сознание не успевало отрефлексировать новую информацию, которая постоянно конфликтовала с привычными суждениями, о чем свидетельствуют и письма в газеты относительно пересмотра оценок Великой Отечественной войны, изменения отношения к Ленину и т.д. Так, например, генерал-майор В.Варенников, прошедший войну от Сталинграда до Берлина, в своих размышлениях на страницах «Московских новостей» говорит: «Мне больно, когда сегодня говорят, что наша победа быладостигнута таким количеством крови, что ее и за победу-то уже нельзя
272
считать[271] ».
В горьковской прессе было незначительное количество публикаций, освещающих новые аспекты в военной тематике. В «Горьковской правде», «Горьковском рабочем» ревизионистских аспектов практически не прослеживается. В «Ленинской смене» проблема была актуализирована за счет перепечатанных материалов, например, в публикации, взятой из журнала «Столица», автор в очень эмоциональной форме высказал такую позицию в отношении битвы под Москвой: «Победа далась огромной ценой. Советское командование: Сталин, Жуков не жалели солдат, немцы своих берегли. В итоге: за одного убитого немца - 5-6 русских солдат. Слова «разгром советских войск под Москвой» должны остаться на совести тех, кто
273
их сказал[272]».
Анализ публикаций по исторической проблематике показывает, что к концу Перестройки сменяется акцент с тезиса «победа благодаря.», и далее в зависимости от политического контекста, благодаря Сталину, руководящей партии коммунистов и т.д., к тезису «победа вопреки.». Региональные газеты ценны еще и тем, что помогают проследить обратную связь, увидеть реакцию нижегородцев на пересмотр этих страниц истории. Как мы увидели из писем читателей, из социологических опросов, настойчивая попытка публицистов, писателей и ряда историков существенно скорректировать прежние знания о Великой Отечественной войне вызывала отторжение у большой части общества, прежде всего у старшего поколения и фронтовиков. Формирование нового отношения к войне привело к поляризации советского общества и свидетельствовало о глубоком расколе: «Сейчас говорят: «Зачем воевали? Что толку от Победы? Я этого слушать не могу», — пишет пенсионерка А. Сидорова. «Буковский как-то написал, что эта война велась за то, какие в Европе будут лагеря - красные или коричневые. Отчасти с этим
можно согласиться. Это была война за освобождение нашего народа от фашизма, но какой-то злой исторический рок, что Победой воспользовался сталинский режим», — говорит член «Демократического Союза» С. Дмитриевский[273].
Практика проработки прошлого, применяемая в перестроечный период, оказалась эффективной с точки зрения решения политических задач. Но, в то же время, она оказывалась не эффективной с точки зрения выстраивания собственной идентичности. Полное разочарование в прошлом своей страны рождал комплекс неполноценности, закрепившийся даже на языковом уровне. В 1990-е годы популярным было выражение «совок», когда хотели придать негативную коннотацию какому-то явлению, либо употребление слова «евроремонт» по отношению ко всему, сделанному по-новому и качественно.
Как мы уже рассматривали выше, предвоенный период, военная проблематика оказались в исследуемый нами период сюжетами не только советской, но и немецкой историографии. К концу Перестройки мы можем видеть, что на страницах «Московских новостей» наметилась тенденция к сближению позиций двух историографий, и доминирование в советской историографии ряда тезисов, внедрявшихся в общественное сознание во времена «спора историков» в ФРГ. В частности по таким вопросам: Гитлер и Сталин - явления одного порядка, немецкий народ, так же, как и советский, оказался жертвой. Наметился даже шаг к сближению в коммеморативной практике. Как мы упоминали, в 1986 году в Бонне был открыт памятник всем немецким солдатам, погибшим на войне. Как показывают результаты опроса, проведенного ВЦИОМ в мае 1991 года, на вопрос, чем вызвано, что потери Советского Союза превышают потери Германии, только 6% опрошенных ответили, что жестокостью гитлеровцев, 20% - внезапностью нападения, а
35% - тем, что сталинское руководство действовало, не считаясь с
275
жертвами[274].
А также, более половины опрошенных посчитали, что в Советском Союзе необходимо поставить общий памятник павшим с обеих сторон [275]. А Сталина и Гитлера считать явлениями одного порядка. Представленные на страницах «МН» результаты коррелируют с данными социологических опросов, приведенных Н.Копосовым - в 1990 году 64,0 процента ленинградцев считали, что фашизм и сталинизм - по сути одинаковы.[276]