Коммуникативная концепция субъективности Д. Дэвидсона1

Евгений Борисов

Деструкция идеи субъективности как одного из ба­зовых онтологических понятий (и, соответственно, субъект-объектной оппозиции как исходного онтоло­гического различения) является одной из фундамен­тальных новаций философии первой половины XX в.

¹ Работа выполнена при поддержке Совета по грантам Прези­дента РФ, грант НШ-5887.2008.6 на поддержку ведущей на­учной школы «Томская онтологическая школа».

² Михайлов А.А. Проблема субъективности в фундаменталь­ной онтологии М. Хайдеггера // Проблема сознания в со­временной западной философии: критика некоторых кон­цепций. М., 1989. С. 152. См. также: Михайлов А.А. Со­временная философская герменевтика. Критический ана­лиз. Минск, 1984. Глава IV. Экзистенциальная герменевти­ка М. Хайдеггера, особ. с. 87—101. В этих работах дан образ­цовый анализ хайдеггеровской трактовки становления и раз­вития идеи субъективности в новоевропейской философии, прежде всего у Декарта, Канта и Гуссерля, и оснований ее критики и переосмысления в философии Хайдеггера.

ние описывается без апелляции к «субъективности»: как первичное по отношению к субъект-объектному раз­граничению.

Авторитет первого лица, как его определяет Дэвид­сон, означает эпистемологическую асимметрию меж­ду первым и вторым лицом разговора (говорящим и слушателем), состоящую в том, что говорящий непо­средственно знает значения произносимых им слов и выражений, тогда как слушатель вынужден устанавли­вать их 1) посредством (более или менее надежной) ин­терпретации фактуальных свидетельств, т.е. речей, же­стикуляции, действий говорящего и т.п.; 2) на осно­ве (более или менее полного и адекватного) «фонового знания» о факторах, влияющих на употребление язы­ка, — о языковых привычках говорящего, его образо­вании, происхождении и т.п. Эта асимметрия прояв­ляется в том, что говорящий имеет возможность скор­ректировать интерпретацию его слов слушателем («ты меня неправильно понял: я имел в виду то-то»), и слу­шатель должен принять эту коррекцию к сведению, тогда как обратная коррекция («ты имел в виду не это, а вот что.»), как правило, представляет собой деви­антное речевое поведение³. Для интерналистской те-

³ Davidson D. First Person Authority // Davidson D. Subjective,

Intersubjective, Objective. Oxford, 2001. P. 3—4. Нарушения ории сознания и менталистской семантики авторитет первого лица самоочевиден, поскольку непосредствен­но вытекает из базовых допущений: идеи привилегиро­ванного доступа и трактовки значения в качестве «мен­тального объекта» (кому, как не мне, знать, какой объ­ект возникает перед моим внутренним взором, когда я произношу слово «носорог»?).

Главный тезис «логического бихевиоризма» Райла гласит: говоря о состоянии сознания некоего индиви­да, мы фактически говорим о его поведении и только о нем (когда я говорю «Иван думает, что идет дождь», я имею в виду, что он действует соответствующим обра­зом, например надевает калоши, выходя из дома). Би­хевиористская семантика ментальных терминов устра­няет «сознание» как особую онтологическую единицу (картезианскую «мыслящую субстанцию») и саму воз­можность идеи интроспекции как особой эпистемоло­гической способности, а тем самым, по мысли Райла, обосновывает эпистемологическую однородность зна­ния о себе и знания о другом. Райл делает последо­вательный экстерналистский вывод: мы судим о себе (о состояниях «собственного» сознания) так же, как и о другом: на основе наблюдения за поведением (сво­им или другого). Райл признает определенную асим­метрию между знанием о себе и знанием о другом, но

авторитета первого лица, например, те, с которыми имеет дело психоаналитик, Дэвидсон рассматривает как вторич­ные в том смысле, что терапевтический эффект психоана­лиза состоит именно в его (авторитета) восстановлении (там же, p. 7).

объясняет ее не качественным, но сугубо количествен­ным различием: свое собственное поведение мы наблю­даем постоянно, тогда как поведение другого — лишь время от времени, поэтому мы, действительно, знаем о себе лучше, чем о другом, но лишь потому, что о себе мы знаем больше⁴.

В отличие от Райла, Дэвидсон настаивает на каче­ственной асимметрии между первым и вторым лицом, состоящей, повторим, в том, что знание о другом осно­вано на фактуальных свидетельствах, тогда как знание о себе такой основы не требует (в этом смысле явля­ется непосредственным).

Второй аргумент против этого тезиса разворачивает Х. Патнэм с точки зрения каузальной теории значения, представленной в статье «Значение значения»⁶ и дру­гих работах 1960-х — 1970-х гг. Главная семантическая новация Патнэма — положение о независимости экс- тенсионала от интенсионала, обусловленной индекси- кальным компонентом значения. Тезис состоит в том, что экстенсионал имени определяется не интенсиона- лом (дефиницией, знаниями об объекте и т.п.), но пря­мым указанием на объект, который становится образ­цом данного вида («жестким десигнатором»). Напри­мер, значение имени «вода» определяется, по Патнэму, не дескрипцией типа «вода — это бесцветная жидкость,

⁴ Райл Г. Понятие сознания. М., 2000. Глава 6.

⁵ Davidson D. Op. cit. P. 6.

⁶ Патнэм Х. Значение значения // Патнэм Х. Философия со­знания. М., 1999. С. 164—235.

хорошо утоляющая жажду, текущая в реках и т.д.», но объектом, взятым за образец: индексикальное опреде­ление «воды» звучит так: вода — это жидкость, по своей природе идентичная данному образцу (например, содер­жимому вот этого стакана). Для простоты рассужде­ния будем иметь в виду следующую идеализирован­ную картину: подобно тому как в Палате мер и весов хранятся образцы метра, килограмма и т.п., язык им­плицитно содержит в себе образцы для всех имеющих имена «естественных видов» — воды, тигра, вяза. Соот­ветственно, экстенсионал имени определяется не тем, что мы знаем или думаем о предметах соответствую­щего класса, но свойствами предмета, взятого за обра­зец (тигром является всякая особь, по своим свойствам идентичная эталонному тигру).

Эта трактовка экстенсионала имеет два интересных следствия.

1. Возможна ситуация, когда два агента речи опре­деляют предмет Х по-разному, однако имя «Х» в их устах имеет одно и то же значение, поскольку — несмо­тря на различие интенсионалов (знаний данных агентов о предмете Х) — отсылает к одному и тому же образ­цу и, соответственно, к одному и тому же классу. Этот тезис позволяет Патнэму отстоять историческую пре­емственность языка в полемике с радикальным семан­тическим релятивизмом в духе Фейерабенда: по Патнэ­му, слово «chrysys» в устах Архимеда имело то же са­мое значение, что и слово «золото» в устах современ­ного химика, несмотря на существенные различия в их представлениях о золоте.

2. Равным образом возможна ситуация, когда два агента речи используют слово «Х» в одном и том же интенсиональном значении (дают предмету Х одно и то же определение), но слово «Х» в их устах отсылает к разным по своей природе образцам и, соответствен­но, имеет разные экстенсионалы, хотя сами агенты об этом не догадываются. В обоих случаях экстенсионал имени автономен по отношению к интенсионалу (зна­ниям), что позволяет Патнэму сделать вывод о незави­симости значения от того, как его понимает носитель

UQ » 7

языка: « Значения не находятся в голове» .

Ситуация (2) является отправным пунктом полеми­ки Дэвидсона против Патнэма, поэтому рассмотрим ее более подробно. Патнэм иллюстрирует эту мысль посредством знаменитой фантазии на тему «Двойни­ка Земли»⁸. Допустим, что существует планета, иден­тичная Земле во всем, кроме одного пункта: на ней вместо воды в реках и водопроводах течет жидкость с иной молекулярной структурой (XYZ вместо H₂O). На Двойнике Земли люди (наши двойники) говорят на языках, в точности совпадающих с нашими язы­ками; жидкость XYZ, которая там называется водой, при нормальных условиях по своим внешним свой­ствам неотличима от воды (H O): она прозрачна, бес­цветна, хорошо утоляет жажду, растворяет соль и са­хар и т.п. Словом, землянин, оказавшись на Двойни­ке Земли, мог бы подумать, что оказался дома.

⁷ Патнэм Х. Значение значения. С. 179.

⁸ Там же. С. 174—175.

мя ни один эксперт не смог бы этого различия обна­ружить! Жидкость в озере Мичиган «объективно» (не­зависимо от того, знаем ли мы об этом) отличается от жидкости в озере Мичиган (предположим, что содер­жимое этих озер является образцом для соответству­ющих имен), — и это отличие обусловливает столь же «объективное» различие экстенсионалов слов «вода » и «вода », имевшее место уже тогда, когда носители язы­ка не могли об этом даже догадываться.

Как видим, Патнэм предпринимает попытку ради­кальной десубъективации языка, отделяя значение от интенсионала, и тем самым ставит под вопрос саму воз­можность авторитета первого лица. В самом деле, ав­тономия значения по отношению к интенсионалу озна­чает разрыв между значением имени и знанием носи­теля языка о соответствующем предмете и тем самым лишает говорящего авторитета относительно того, что значат его слова. Тот факт, что «значения не находятся в голове», означает, что мы можем заблуждаться отно­сительно того, что означают наши слова, и тем самым лишаемся права контролировать и корректировать ин­терпретацию наших слов слушателем.

Дэвидсон принимает экстерналистский тезис кау­зальной семантики, согласно которому значения опре­деляются внешними по отношению к сознанию факто­рами («жесткими десигнаторами»), — и вместе с тем до­пускает возможность рассматриваемой ситуации, ког­да:

— два агента речи, употребляя имя «Х», находятся в одном и том же ментальном состоянии (скажем проще: с этим словом у них ассоциируются одни и те же зна­ния и дескрипции);

— при этом в их устах данное слово имеет «объек­тивно» различные значения;

— они сами об этом различии не знают, а в неко­торых случаях — как в случае с «водой » и «водой » до 1750 г. — лишены даже самой возможности об этом

9

узнать .

⁹ Davidson D. Knowing One’s Own Mind // Davidson D. Subjec­tive, Intersubjective, Objective. P. 30.

Но это последовательно экстерналистское допуще­ние, по Дэвидсону, не устраняет авторитета первого лица. Этот эксперимент говорит лишь о том, что зем­лянин, оказавшись на Двойнике Земли, применял бы слово «вода» не по назначению, указывая на жидкость XYZ, и если сюжет разворачивается до 1750 г., то он не смог бы обнаружить свою ошибку. Однако это не значит, что он не знает, что именно сам подразумевает под словом «вода»: он вполне справедливо убежден, что подразумевает ту самую жидкость, которую его научи­ли назвать «водой» в детстве^[107].

Но что значит «знать подразумеваемое значение»? Отвечая на этот вопрос, Дэвидсон разрабатывает нова­торскую концепцию, требующую рассматривать значе­ние и подразумевание в процессе коммуникации, т.е. интерпретации речи слушателем. Центральный тезис Дэвидсона гласит: слова имеют значение только в кон­тексте интерпретируемой речи, т.е. речи, которая мо­жет быть понята собеседником; иначе говоря, для язы­ка конститутивна транслируемость (learnability — воз­можность его освоения слушателем).

«Если говорящий хочет быть понятым, он дол­жен стремиться к определенной интерпретации его слов, а потому он должен предоставить своей аудитории ключ к таковой. Требование транс- лируемости, интерпретируемости, обусловлива­ет наличие нередуцируемого социального факто­ра и показывает, что невозможно подразумевать что-либо под словами, которые не могут быть корректно расшифрованы другим» (курсив мой. — Е.Б.)^[108].

Итак, транслируемость, или интерпретируемость, является не только условием успешной коммуника­ции, но и конститутивным моментом языка как тако­вого: речь должна быть потенциально понятной друго­му уже для того, чтобы быть речью, т.е. чтобы слова говорящего имели какое бы то ни было значение^[109]. Рас­смотрим подробнее Дэвидсоново понятие интерпрета­ции. Интерпретация представляет собой определение значений языковых выражений, т.е. имеет форму: «под выражением Х говорящий подразумевает то-то и то- то», или: «в русском языке выражение Х означает.». Базовую структуру интерпретации образуют следую­щие шаги:

1. Интерпретатор устанавливает, какие предложе­ния говорящий считает истинными.

2. Устанавливаются истинностные условия этих предложений (т.е. их значения); результаты этого шага имеют форму так называемых Т-предложений: «Пред­ложение “снег бел” является истинным тогда и только тогда, когда снег бел» (или: «В немецком языке пред­ложение “Der Schnee ist weiB” истинно тогда и только тогда, когда снег бел» и т.п.). В своей теории значения Дэвидсон адаптирует концепцию истины, разработан­ную А. Тарским для формализованных языков, к по­вседневному языку. Центральный тезис Тарского со­стоит в том, что использование предикатов «истинный» и «ложный» применительно к предложениям предпо­лагает различие объектного языка и метаязыка: предло­жения объектного языка квалифицируются как истин­ные или ложные на метаязыке. В концепции Дэвид­сона в качестве метаязыка выступает язык интерпрета­ции, т.е. язык интерпретатора, на котором фиксируют­ся значения предложений объектного языка, т.е. речи

13

говорящего .

3. На основе анализа предложений, значения кото­рых установлены, выявляются значения входящих в их состав имен: Дэвидсон принимает холистический принцип Фреге — Витгенштейна, согласно которому значение имени определяется значением предложе­ний, в состав которых оно может входить осмыслен­ным образом.

Теперь мы можем точнее определить, что значит интерпретируемость речи: говорящий может «стре­миться к определенной интерпретации его слов» слу­шателем постольку, поскольку его речь содержит в себе автоинтерпретацию: в коммуникации я не толь­ко говорю на объектном языке, но и использую мета­язык для коррекции понимания моих слов собеседни­ком. Это обстоятельство представляет особый интерес в случае так называемой радикальной интерпретации, т.е. интерпретации, которая не основана на общности метаязыка (например, когда, как в фильме «Кукушка», в коммуникацию вступают носители разных языков, не владеющие каким-либо общим языком), поскольку в этом случае мое указание «под выражением Х я под­разумеваю...» ничем собеседнику не поможет¹⁴. В этом случае, по Дэвидсону, единственным «ключом» к пра­вильной интерпретации, который говорящий может

посредственным образом соотносит предложение объектно­го языка с описываемым им фактом. Здесь можно видеть одну из современных трактовок «синкретического единства» мира и языка, которое в начале XX в. было тематизирова- но Хайдеггером и Витгенштейном. Поэтому представляет­ся неверным тезис С. Кремер, согласно которому «истина не образует моста между языком и миром; разве только — если использовать эту метафору — мост между персонами» (op. cit., S. 179). Структура интерпретации в трактовке Дэвид­сона предполагает не только «герменевтическое» единство агентов речи (в смысле возможности взаимопонимания), но и эпистемологическое единство мира и языка в качестве конститутивных характеристик последнего.

¹⁴ Термин «радикальная интерпретация» представляет собой модификацию куайновского термина «радикальный пере­вод», означающего перевод, осуществляемый без опоры на существующие словари (например, в случае, когда полевой лингвист изучает язык вновь открытого племени).

дать слушателю, является регулярность (последова­тельность, стандартность) речевого поведения, включа­ющая в себя: 1) последовательное использование пред­ложения для описания ситуаций определенного класса и, как следствие, последовательное применение имени к однородным предметам; 2) когерентность (внутрен­нюю непротиворечивость) совокупности утверждений (знаний о мире); 3) когерентность речи и нелингви­стического поведения (недопущение перформативных противоречий)¹⁵. Таким образом, последовательность речевого поведения выступает в качестве своего рода метаязыка — в качестве радикальной автоинтерпрета­ции, обусловливающей наличие значений у языковых выражений, т.е. делающей язык языком:

«Интерпретатор чужих слов и мыслей на своем пути к пониманию неизбежно зависит от рассе­янной информации, наличия необходимой под­готовки, и творческих прозрений. Но самому го­ворящему не приходится гадать, к подходящим ли объектам и событиям он применяет свои сло­ва, поскольку то, к чему он их применяет регу­лярно, придает его словам их значение, а его мыс­лям — их содержание» (курсив мой. — Е.Б.)¹⁶.

¹⁵ В мысленном эксперименте с собеседниками, говорящи­ми на разных языках, «лучшее, что говорящий может сде­лать, — это быть интерпретируемым, т.е. использовать ко­нечный набор различимых звуков и последовательно приме­нять их к вещам и ситуациям, которые, по его мнению, вид­ны слушателю» (Davidson D. First Person Authority. P. 13). В некоторых статьях Дэвидсон называет принцип интерпрети­руемости «принципом доверия» (Charity); он состоит в том, что необходимым условием интерпретации является пре- зумптивное рассмотрение интерпретируемой речи как ра­циональной. См., например: Дэвидсон Д. Радикальная ин­терпретация // Истина и интерпретация. М., 2003. С. 197. Здесь следует также отметить, что когерентность системы утверждений, как и речевого поведения, фактически никог­да не является абсолютной: для интерпретации речи доста­точно ее относительной когерентности, поскольку мы мо­жем толковать речь как внутренне противоречивую, т.е. ре­гистрировать нарушения когерентности.

¹⁶ Davidson D. Knowing One’s Own Mind. P. 37.

Последний (выделенный курсивом) тезис имеет от­четливо бихевиористский характер, но в более ради­кальном, чем у Райла, смысле: как видим, Дэвидсон устраняет избыточное различение речевого поведения и знания о собственном речевом поведении, которое у Райла еще сохраняется, когда он трактует знание о себе как результат наблюдения за собственным поведением.

Резюмируем проведенный анализ в следующих компаративных тезисах.

1. Вслед за Райлом, Дэвидсон отвергает интерна- листскую онтологию и принимает (и радикализирует) бихевиористский подход к сознанию, устраняющий различие между знанием и поведением.

2. Вместе с Патнэмом Дэвидсон принимает каузаль­ную теорию значения, которая тематизирует консти­тутивную семантическую функцию «жесткого десигна- тора».

3. В отличие от Райла и Патнэма, рассматривающих значение вне коммуникативного контекста, Дэвидсон тематизирует интерпретируемость как структурный момент значения, что позволяет ему отстаивать авто­ритет первого лица с экстерналистских позиций. Авто­ритет первого лица оказывается возможным и даже не­обходимым без интерналистских онтологических или эпистемологических допущений: он имеет место по­стольку, поскольку существует язык.

В качестве «постскриптума» выскажу два критиче­ских соображения.

1. По моему мнению, Патнэм неправомерно абсо­лютизирует независимость экстенсионала от интенсио- нала, что делает сомнительным его тезис, согласно ко­торому значения слов «вода » и «вода » различались уже до появления атомистической теории вещества (т.е. до появления возможности обнаружить или хотя бы предположить различие между H O и XYZ). Слабость этой аргументации связана с тем, что в индексикаль- ном определении имени экстенсионал задается посред­ством понятия тождества: тот или иной объект отно­сится к экстенсионалу имени, если мы отождествляем его с образцом, и не относится, если мы отличаем его от образца. Однако отождествление и различение всег­да проводится по определенным основаниям: для того чтобы понятие тождества выполняло функцию форми­рования экстенсионала, оно всякий раз требует кон­кретизации, предполагающей различие существенных и несущественных свойств¹⁷. Действительно, любой тигр чем-то отличается от эталонного (расположени­ем полосок на шкуре, возрастом, характером.), поэто­му для того, чтобы экстенсионал имени «тигр» включал в себя больше одной особи, от этих различий необхо­димо абстрагироваться как от несущественных. С дру­гой стороны, индексикальное определение тигра пред­полагает ряд существенных признаков (плотоядность, полосатая шкура.), поэтому в полном виде оно звучит так: Х — это предметы, тождественные данному образ­цу по признакам a, b, c. Но в таком случае оно ничем не отличается от обычного дескриптивного определе­ния, не включающего в себя указание на «жесткий де- сигнатор»: «Х — это предметы, обладающие признаками a, b, с.». В своем примере с водой Патнэм в качестве существенного признака вещества рассматривает моле­кулярную структуру; тогда индексикальное определе­ние «всякое вещество, тождественное данному образцу по молекулярной структуре» вполне эквивалентно де­скриптивному определению «всякое вещество, имею­щее молекулярную структуру HO».

Если так, то тезис Патнэма, согласно которому тер­мины «вода » и «вода » имели разные экстенсионалы уже до появления молекулярной теории, неверен: по­скольку, по условиям его мысленного эксперимента, все остальные свойства воды и воды , которые могли бы выступать в качестве оснований отождествления/ различения, совпадают. Иначе говоря, до 1750 г. это слово в устах как землянина, так и обитателя Двойни­ка Земли, имело третье значение, сформировавшееся без учета молекулярной структуры, и понятно, что экс- тенсионал слова «вода » включал в себя как воду , так и воду. Поэтому представляется неверным допущение ¹⁷ Патнэм говорит о «важных» и «неважных» свойствах (ibid,

p. 193—194).

Патнэма, согласно которому два носителя языка могут подразумевать под некоторым именем одно и то же, но при этом имя в их устах приобретает — незаметно для них самих — разные значения.

2. Как было отмечено, Дэвидсон принимает это до­пущение и иллюстрирует его своим собственным фан­тастическим примером: предположим, говорит он, в результате некоего причудливого природного ката­клизма мое тело распалось на молекулы, но в то же время из других молекул сформировалась его точная копия. Поскольку это произошло на некоем живопис­ном болоте, Дэвидсон дает своей копии имя Swamp- man (чтобы не использовать корявых русских эквива­лентов типа «болотник», будем ниже использовать ори­гинальное имя). Итак, Swampman в точности повторя­ет внешность и поведенческие привычки Д. Дэвидсона: живет в его доме, здоровается с его друзьями, пишет статьи по проблематике радикальной интерпретации. Тем не менее, говорит Дэвидсон, слова SwampmanN не могут иметь тех же значений, что и слова Дэвидсона; более того, они не могут иметь каких бы то ни было значений вообще (хотя никто из окружающих этого бы не заподозрил), как и сам Swampman в принципе не мо­жет мыслить. «Он не может подразумевать, например, под словом “дом” то, что подразумеваю я, поскольку звук “дом”, который он издает, не был освоен им в та­ком контексте, который придал бы ему верное — или какое бы то ни было — значение»^[110]. Swampman не мо­жет распознать (recognize) какой бы то ни было пред­мет, потому что он его не знал (cognize) раньше: его «язык» не является результатом той каузальной исто­рии, в которой сформировался язык Д. Дэвидсона.

Этот вывод представляется неверным, посколь­ку если различие между осмысленно говорящим аген­том и издающим бессмысленные звуки существом не может быть установлено ни одним внешним наблю­дателем (тем более — самим Swampman’cH, который, по условиям эксперимента, «убежден» в том, что он —

Д. Дэвидсон) и если мы, вместе с Дэвидсоном, не при­нимаем дуалистическую онтологию «ментального» и «физического», — то непонятно, в чем это различие мо­жет состоять. По-видимому, в этом рассуждении Дэ­видсон трактует каузальную историю языка натурали­стически, связывая ее с материальным субстратом (на­помним, единственное различие между Дэвидсоном и его двойником состоит в том, что последний состоит

19

«из других молекул» ), — но в семантическом контек­сте для причинной связи между словами и значениями важен не субстрат, но последовательность в примене­нии слов к вещам («жестким десигнаторам» и однород­ным с ними — или кажущимся однородными — пред­метам). Более того, указанный вывод Дэвидсона про­тиворечит его же центральному тезису, согласно ко­торому для того, чтобы слова имели значение, доста­точно, чтобы речь была интерпретируемой: если в ста­тьях SwampmanV термин «радикальная интерпрета­ция» последовательно означает радикальную интерпре­тацию, то они могут быть поняты, и это «придает его словам их значение, а его мыслям — их содержание». Думаю, отделение семантической аргументации от чу­жеродных натуралистических допущений должно спо­собствовать интерпретируемости учения Дэвидсона об авторитете первого лица.

¹⁹ Davidson D. Op.cit. P. 19.