<<
>>

Образы в «Никомаховой этике»

Иллюстрация абстрактных суждений примерами в логических и метафизических сочинениях Аристотеля способствует увеличению психологического потенциа­ла текста. Животные и статуи, медь и огонь, врачевате­ли и советчики, корабли и кормчие занимают здесь, не­сомненно, подчиненное положение по отношению K силлогизму, причине, началу.

Тем не менее «пробужде­ние» в сознании читателя соответствующих образов, достигаемое всего лишь называнием предметов, позво­ляет задействовать в восприятии текста эмоционально-

a 1

чувственную сферу человека и, кроме прочего, проде­монстрировать применимость общих идей к самым раз­ным областям действительности.

Особый тип образов мы встречаем в «человековедчес- ких» трактатах Аристотеля, посвященных вопросам эти­ки и политики. Эти образы - не персонажи, как в диало­гах Платона, но прежде всего обобщенные характеры, представляющие те или иные «склады души». B «Нико- маховой этике» особый статус имеет образ «слушателя», и прежде всего слушателя неподходящего. Уже в начале трактата автор предупреждает, что наука о государстве, о которой он собирается вести здесь речь, доступна для ус­воения не всякому. Для понимания и использования ее необходимы жизненный опыт, умение обуздывать стра­сти и воздержанность. «Вот почему юноша - неподходя­щий слушатель науке о государстве, - пишет Аристотель, - он ведь неопытен в житейских делах, а из них [исходят] и с ними [связаны наши] рассуждения. Кроме того, по­корный страстям, он будет слушать впустую, т.е. без пользы, тогда как цель [данного учения] не познание, а поступки. Неважно, впрочем, годами ли молод человек, или он юноша нравом, ибо этот недостаток бывает не от возраста, а от того, что живут по страсти и [по страсти же] преследуют всякую [цель]. Таким людям познание не по­могает, так же как невоздержанным, но для тех, чьи стремления и поступки согласованы с рассуждением, знать подобные [вещи] будет в высшей степени полезно» (11, 1095a5-10).

Основное содержание «Никомаховой этики» скорее этико-психологическое, чем политичес­кое. ОднакоАристотель убежден, что настоящему госуда­рственному мужу необходимы знания о душе. Подобно выдающимся врачам, много занимающимся познанием тела, правитель, желающий сделать граждан доброде­тельными и законопослушными, должен изучать связан­ное с душой - для собственных целей и в той мере, какая необходима для его задач (11, 1102a20-23).

Древнее правило «ничего чрез меру» находит убеди­тельное выражение в Аристотелевой трактовке доброде­тели и соответствующих складов души, или «устоев». Добродетель понимается как некое обладание середи­ной: например, мужество - обладание серединой между страхом и отвагой, благоразумие - между распущен­ностью и «бесчувственностью», щедрость - между ску­постью и расточительностью, величавость - между спесью и приниженностью, остроумие - между шутов­ством и неотесанностью, дружелюбие - между угодни­чеством и зловредностью. Аристотель утверждал, что исследовать сам душевный склад или его обладателя - «этобезразлично» (11, 1123b). Абстрактнаяхарактерис- тика добродетелей производила бы, скорее всего, мало впечатления на читателя, если бы не находила воплоще­ния в образах людей - пусть не персонифицированных, а обобщенных, однако описанных довольно выразитель­но. Эти образы мы встречаем прежде всего в третьей и четвертой книге. Аристотель говорит здесь о человеке мужественном, безбоязненно встречающем прекрасную смерть и все, что грозит скорой смертью - в битве, в бу­рю или при недугах. Смерть и раны принесут такому че­ловеку страдания, причем против его воли, но он выне­сет их, ибо так поступать прекрасно, а иначе - позорно. «И чем в большей степени он обладает всей доброде­телью и чем он счастливее, - пишет Аристотель, - тем больше он будет страдать, умирая, ведь такому человеку в высшей степени стоит жить и он лишает себя величай­ших благ сознательно, а это мучительно. Ho от этого он ничуть не менее мужествен, а может быть, даже более, потому что столь [великим благам] предпочитает нрав­ственно прекрасный [поступок] на войне» (11, 1117b 5-10).

Образ истинно мужественного человека оттеняют те, кто могут показаться мужественным, на самом деле не являясь таковым. Например, человек, предпочитаю­щий смерть бедности, несчастной любви или какому- нибудь страданию, с точки зрения Аристотеля, скорее трус. Упившийся пьяным становится самонадеян, одна­ко, когда обстоятельства принимают неблагоприятный оборот, самонадеянный легко обращается в бегство.

Противопоставляя благоразумию распущенность, Аристотель рисует человека, преступающего меру в еде, питье и любовных утехах. Распущенный - «раб брюха», влекомый плотскими удовольствиями - всеми или самыми сладкими, страдающий как от лишения удовольствий, так и от влечения к ним, живущий, как выражается Аристотель, «по-скотски», ибо имеет иск­лючительное пристрастие только к таким чувствам, ко­торые присутствуют в людях лишь постольку, посколь­ку люди являются животными. Человеку щедрому и великолепному противопоставляется преступающий меру и безвкусный - тот, кто издерживается против должного «и блистает роскошью невпопад: на пирушке в складчину угощает, как на свадьбе, а будучи хорогом в комедии, приносит для парода пурпурный ковер, словно мегарец». «И все это, - подчеркивает автор, - он станет делать не ради прекрасной цели, но показывая свое богатство и надеясь вызвать этим удивление; и где следует пойти на большие издержки, он тратит мало, а где на небольшие - много» (11, 1123a20-25).

Считая украшением добродетелей «величавость», Аристотель создает образ обладателя такого склада ду­ши - человека, который достоин «великого» и сознает это. «Величавый» - нравственно совершенный человек, в полной мере обладающий добродетелью. Совершенно добродетельный не подвергает себя опасности ради пу­стяков, но во имя великого не боится отдать свою жизнь. «Величавый не гонится за тем, что почетно, и за тем, в чем первенствуют другие; он празден и нетороплив, по­куда речь не идет о великой чести или [великом] деле; OH деятелен в немногих, однако великих и славных [де­лах]», - так характеризует Аристотель человека этого, самого, по его мнению, высокого, склада души (11, 1124b5).

Величавый должным образом относится к чес­ти и к бесчестью, не поступает против права. «Кроме то­го, - пишет Аристотель,- с людьми высокопоставленны­ми и удачливыми величавые держатся величественно, а со средними - умеренно, ибо превосходство над первыми трудно и производит впечатление, а над последними не составляет труда; и если возноситься над первыми от­нюдь не низко, то над людьми убогими гадко, так же как выказывать силу на немощных» (11, 1124b20). Велича­вость оттеняется спесивостью (спесив всякий, кто счита­ет себя достойным большего, нежели действительно дос­тоин) и приниженностью (приниженный считает себя достойным меньшего, чем достоин на самом деле). Эф­фект приниженности, на который обращает внимание Аристотель, - создание неверного представления о чело­веке у других людей. По этому поводу философ утверж­дает следующее: «Ведь приниженный, будучи достоин блага, лишает самого себя того, чего он достоин, и оттого, что он не считает себя достойным благ, кажется, что он наделен неким пороком; и самого себя он не знает, [ина­че] он ведь стремился бы к тому, чего ДОСТОИН, BO всяком случае [признавая] это благами» (11, 1125a20-25). Кро­ме того, аристотелевские «приниженные» на деле стано­вятся хуже вследствие того, что сегодня может быть на­звано заниженной самооценкой. Они «...сторонятся даже прекрасных дел и занятий, а равным образом и внешних благ, как будто они [всего этого] недостойны».

Особенности аристотелевского стиля изложения та­ковы, что образы, указанные выше, и подобные им име­ют «распределенный» характер. Черты их «рассыпа­ны» по разным фрагментам рассуждений, удельный вес которых, несомненно, превышает удельный вес собственно описательной составляющей текста. Мето­дичное применение исходных установок, в числе кото­рых - понимание добродетели как обретаемой в поведе­нии и принцип «середины», создает впечатляющую картину, где знакомое из жизни разнообразие поступ­ков людей, различных по положению, воспитанию и характеру, предстает определенным образом структу­рированным и упорядоченным. Отдельные неудачи (Аристотель и сам признает, что в некоторых случаях не может найти подходящего названия для «склада ду­ши», определяемого в соответствии с его методом) не могут затмить грандиозности всего предприятия. Арис­тотелево описание складов души человека сохраняет значение тысячелетия спустя после смерти автора, - не только и не столько благодаря логике моральных рас- суждений, сколько вследствие наблюдательности сына врача (перенявшего от отца и лекарское искусство), жи­во интересовавшегося человеком и стремившегося по­нять человека в разных его проявлениях.

1.3.5.

<< | >>
Источник: Алексеев А.П.. Философский текст: идеи, аргументация, образы.- М.,2006. — 328 с.. 2006

Еще по теме Образы в «Никомаховой этике»: