Жертвоприношення, ндолопочитанне, мантика
Изложив содержание религиозных идей, заключавшихся в мифологических представлениях, перейдем к рассмотрению внешнего культа, богослужения греков. Мы видели, каковы боги; рассмотрим, каковы отношения богов и чело- веков.
Боги природны по происхождению, чувственны по существу; культ есть чувственное общение с ними. Чувственность богов антропоморфна; она есть высшее напряжение, экзальтация человеческой чувственности, ее апофеоза; все стихийное, животное, подчинено в ней человеческому, одухотворено и просветлено; поэтому и культ их носит художественный эстетический характер. Чувственное общение в высшем своем напряжении есть половое общение—и, как известно, греки признавали возможность такого общения с богами: всякий грек мог вести свой род от богов, каждая страна сочеталась lt;сgt; ним в лице избранных своих дочерей. Но за редкими исключениями, греческий культ не знает религиозной проституции Востока63*; стихийный титанический оргиазм был в принципе побежден и просветлен богами греков.
Общение людей с богами совершалось при посредстве жертвоприношений, поклонения священным изображениям богов и посредством всякого рода оракулов, чрез которых боги были вопрошаемы смертными и раскрывали им свою волю и совет. Впоследствии в греческом культе заняли важное место особые обряды очищений (xa$ocp|!oi) и мистерии, о которых речь будет ниже.
В историческом своем развитии богослужение усложнялось все более и бол?е, при всем консерватизме разнообразных местных культов. Мы уже видели, как значительно было его влияние на установку, развитие и строй религиозных представлений. Мы не станем также слишком распространяться о том эстетическом духе, который существенно проникает греческий культ. Все знают, что гимны в честь богов суть, как и мифы, создания народных поэтов, храмы и священные изображения—создания великих художников Іреции; обряд сопровождался пением и музыкой, иногда мимической пляской, и самая драма—* высшее проявление чувственности эстетической—возникла из особых процессий в честь Диониса, из преображенной, одухотворенной оргии.
С течением времени количество религиозных празднеств возрастало вместе с многобо- жием, под влиянием вкусов народных, особливо в богатых городах с праздною и жадною до зрелищ толпою, где, как в Афинах, государственные и частные богатства тратились на художественные сооружения, театр и литургии 64* Кроме празднеств общегреческих, или государственных, были еще повсеместно сословные, племенные и родовые празднества в честь отдельных богов, героев и даже душ. Религиозные панегирии, процессии—соперничали друг с другом в самой безумной, разорительной роскоши и великолепии. Наконец, религиозные игры являлись самым крупным периодическим событием как в жиз-v ни Греции, так и в жизни отдельных ее народов Олимпиадами Греция вела свое летосчисление: каждое четырехлетие она посылала в Олимпию цвет всех лучших сил своих, физических и духовных, на мирное состязание в честь и славу великих богов. Олимпийские игры были высшим проявлением общегреческой культуры и вместе величайшим эстетическим и религиозным праздником, на котором весь народ эллинский в лице лучших людей своих являл себя богам в приятное зрелище, играя и состязаясь перед ними. Эти празднества были вместе и величайшим эстетическим проявлением народного самосознания, ибо в них греческий народ ходил смотреть себя самого и любоваться собою. На время Олимпийских игр всякое племенное междоусобие прекращалось и священное перемирие провозглашалось особыми герольдами. Статуи победителей украшали храмы богов, и некоторые из них сподобились культа; ибо чем стала святость для новых народов, тем была для грека сила и красота—дарования человека.Отдельные элементы греческого культа суть жертвоприношения, идолы, оракулы.
1. Жертва есть существенная часть всякого культа, хотя идея ее получает различное развитие в различных религиях. Первоначально жертвоприношение греков есть торг с богами, кормление богов: жертва есть дар, которым закупают бога, ожидая от него какой-либо услуги (ацофп xf\q $іgt;аіосlt;;), или откупаются от бога, умилостивляют €го гнев[109].
Каждый грек — в крепостной зависимости от мест- ных богов и платит им свой оброк. Сначала так было отчасти повсюду. Затем жертвоприношение становится вообще путем к богам, заключая в себе реальное мистическое отношение между богами и людьми. Хотел ли человек молиться, хотел ли он, чтоб молитва его была услышана, он должен был сперва вступить в мистическое соотношение с божеством посредством жертвы, он молился и сообщался с ним, пока жертвенное пламя ее пожирало. Боги не слушают того, кто не приносит им жертв, не завязывает с ними такого духовно-чувственного сношения; напротив того, они внимают человеку как во время жертвоприношения, так и после него, когда он связал себя с ними посредством жертвы, когда уже заложен базис таких отношений. Обеты будущих жертв, как и напоминание прошедших, являются также возможным условием молитвы, но во всяком случае только действительная жертва, все равно, будущая, настоящая или прошедшая, есть условие, базис богочеловеческого общения[110]—идея, которую мы находим во всех религиях, не исключая ни еврейства, ни христианства, упразднившего все несовершенные подготовительные жертвы евреев одною совершенною, Богочеловеческою жертвою, единожды навсегда принесенною, и к которой приобщаются все грядущие поколения. Весь языческий, дохристианский мир как бы ищет такой совершенной жертвы [111].Таким образом идея жертвы переживает политеизм и в своем развитии возвышается над ним, упраздняет его. В древнейших теогониях и космогониях мы часто встречаем идею божественной жертвы в непосредственной связи с идеей мироздания. Мы не находим у греков такого развития этих идей, как в Индии или парсизме; тем не менее общеобязательное содержание греческой религии заключалось во внешнем, освященном преданием и законами культе семейных, родовых и государственных богов, а сущность этого культа—в жертвоприношении. Поэтому мы видим, что философы различных времен Греции, имевшие о богах совершенно своеобразные понятия, отличные от народных, философы, с большим или меньшим основанием обвиняемые в безбожии,—добросовестно приносят жертвы богам по законам своей страны (уоцср тгоХєох;); и это не из страха, а с верою в то, что они посредством издревле установленного жертвенного пути вступают в положительное и конкретное сношение с божественными метафизическими силами.
Среди разнообразных жертвоприношений (умилостивительных, благодарственных, просительных и пр.) греков мы находим тот же троякий вид жертв, который установлен в жертвенном законе Моисея[112]. Жертва всесожжения была, вероятно, самой древней, первоначальной; она всецело сожигалась, вся восходила к божеству, которое питалось ею невидимым образом. Как у древних арийцев—огонь служил здесь посредником, пресуществляя жертву в курение приятное, в пищу богам[113]. Впоследствии этот ритуал сохранялся в очистительных обрядах, особливо в Афинах, в культе Зевса Мейлихийского[114]. Іреция, как и Индия, знала божество жертвенного пламени—Іестию, Весту. Во многих храмах горели неугасаемые огни этой богини со времен пеласгических. В некоторых из них такие очаги символизировали союз культов и племен; так, в Дельфах теплился неугасимый огонь за весь греческий народ[115]. Кроме этих огней, которым обыкновенно приписывалось божественное происхождение, жертвенное пламя зажигалось при самом жертвоприношении. Оно являлось как бы душой его, и потому по природе, цвету и направлению этого пламени жрецы судили об угодности жертвы богам; в Лаконии, Аполлонии, Эпире развился даже способ священного гаданья по жертвенному пламени [116].
Вторым видом жертвоприношения, соответствующим мирной жертве евреев, была жертва, в которой сжигалась лишь часть приносимого животного; остальная служила священной трапезой. Сжигались по преимуществу кости, жирные части бедра и внутренности (по которым также стали гадать впоследствии)[117]. Кроме того, греки творили священные возлияния богам и, пролив несколько капель вина перед ними, выпивали остальное за траисзой[118]. Когда жертва перестала быть простым кормлением богов и явилась преимущественно путем общения с ними, значение трапезы (lepov Ssircvov) увеличилось: невидимая эссенция съедаемой пищи поглощалась богом, священная трапеза стала приобщением к божественному. Отсюда объясняется отвращение иудеев и христиан от идоложертвенного мяса и настойчивое требование их гонителей вкусить этого мяса и чаши богов—приобщиться к культу.
Жертвы крови были преимущественно жертвами искупления от адских сил, хотя пролитие крови на алтарь входило в состав и других жертв. Кровь жертвы заменяет кровь жертвующего при заклятии адских духов. Этот последний вид жертвоприношений отличается наибольшею грубостью, наиболее суеверным, магическим характером; он не имеет высокого нравственного характера искупительных жертв еврейства, ибо самая потребность искупления была у греков не всеобщим, а частным явлением. Та или другая личность, в силу особого преступления, болезни или просто страха, нуждалась в ограждении себя от злого духа. Распространенная вера в вампиризм адских духов и вера в психические свойства крови обусловливали эти суеверные очистительные обряды, которые все более и более распространялись с течением времени.
Кроме этих видов жертв было и множество других, носивших более частный и специальный характер в зависимости от свойств и особенностей различных богов. Так, морским богам иногда бросали жертвы в море, подземным— зарывали в землю; начатки плодов и жатвы приносились соответственным богам; иных богов кормили кутьей и пирогами—как демонов и покойников. Возлияния творились водой, вином, елеем и молоком, которым особенно любили освежать тени усопших[119]. При жертвоприношениях курился фимиам и ладан, а в последнюю эпоху ставились и восковые свечки идолам [120].
В древнейших культах и мифах уцелели многочисленные следы человеческих жертвоприношений, смягченных или замененных впоследствии, но распространенных повсеместно в доисторические времена. Многие формы смертной казни, обычные в древности, суть, может быть, лишь пережившие остатки таких жертвоприношений, где пленных или рабов жгли на алтарях, бросали морскому богу, вешали и распинали на священных деревьях. Отсюда многие обряды, обставляющие казнь преступника, и суеверия, повсеместно связанные с его трупом. Общераспространенное представление об очистительном характере казни, смывающей вину не только с казнимой жертвы, но и с целого рода или племени, играло и в Греции видную роль и обусловливало в некоторых случаях религиозные казни[121].
Но мало-помалу боги-людоеды погружаются в Тартар. Человечные боги греков протестуют против волчьего культа Ликаона, они спасают свои жертвы (как Зевс— Фрикса, Артемида—Ифигению), свергают в Аид древних поборников религиозного каннибализма. Самая идея замены жертвующего жертвой, столь глубоко религиозная на Востоке, развита чрезвычайно слабо, как и потребность искупления. Іреческая жертва есть по преимуществу мирное общение, сотрапезование с богами, ибо грек живет с ними дружно, в ладу и нуждается в примирении лишь в исключительных случаях, в минуту грозной опасности, панического страха. При обыкновенных обстоятельствах — скорее боги угощали людей, принимали себе лишь несъедобные части; возлияние совершалось перед каждой трапезой, идея мирного общения с богами возобладала настолько, что всякое занятие, действие или даже наслаждение, испытываемое с призыванием соответственного бога, являлось некоторым видом жертвы (как, напр., сложение стихов было жертвою Музам и Аполлону). Ибо во всяком действии или состоянии человек вступал в сферу мощи какого-либо бога и постольку, в силу тех внутренних связей, которые соединяли его с богами, мог вступать с ним в религиозное общение.Такое общение завязывалось столь легко, боги были столь человечны и близки к людям, что жреческое сословие является ненужным: идея священства как богочелове- ческого органа, особо освященного свыше, идея, столь неразрывно связанная с мистическим понятием жертвы, со- вершенно отсутствует у греков. Разделение между клиром и мирянами не существует там, где боги живут в миру. Подобное отделение духовенства зарождается в некоторых замкнутых мистических культах \ Во всех остальных мы встречаем жрецов как особых блюстителей культа— служителей храма. Всякий древний культ является консервативным началом в государстве, но все они усложняются наслоениями веков. Приверженный по преимуществу к внешней стороне культа, грек во всех жертвах обращает главное внимание на строгое исполнение установленных формальностей, малейшее нарушение которых могло лишить жертву мистического значения, осквернить ее или, еще хуже, оскорбить, разгневать божество неправильным образом действий[122]. Усилия правителей и ревнителей древнего благочестия всегда боролись с нововведениями, сопряженными с развитием многобожия, с роскошью, которая проникла и в эту область. Государство держится отеческим преданием, законы—богами, и благочестие состоит в том, чтобы «знать законное относительно богов» (Хеп. Mem. TV 6, 4), законы культа. Для этого были потребны специальные, сведущие жрецы, особливо в государственных культах и больших храмах, которые иногда обладали целыми штатами служителей.
2• Исключительная приверженность греков к внешней стороне культа стоит в тесной связи с другой особенностью этого культа, с идолопоклонством, которое получило здесь совершенно своеобразный характер. Греческие идолы были языческими иконами, и можно сказать, что принцип иконопочитания был сохранен навсегда, внесен в церковь именно греко-римским миром, заключая в себе глубокую идею, согласную с христианством[123]. Мы напомним, что грубый фетишизм, непосредственно обожествляющий изображение, есть суеверие, вырастающее на всякой религиозной почве в момент ее истощения или разложения. В «Илиаде» и «Одиссее» (как и в Ведах) нет следов того грубого идолопоклонства, которое так усиливается в позднейшие времена; даже в цветущий период греческой культуры оно все-таки не достигает тех размеров, которые характеризуют период упадка, где вера стала суеверием, боги—демонами и культ—магией. Конечно, идолы были предметами почитания и считались священными; но греки поклонялись не камням и не самым изображениям, а предполагали между ними и божеством известное мистическое соотношение. Наиболее суеверные думали, что божество иногда вселяется в свое изображение. Но во всяком случае все признавали, что поклонение, воздаваемое изображению, относится к изображаемому[124]. Седьмой Вселенский собор признал точно то же и определил, что идолопоклонство осуждается не за изображение вообще, а за изображение ложных богов; он указал далее связь иконопо- читания с таинством Боговоплощения, т. е. с истинным антропоморфизмом христианства. Принцип воплоти- мости, чувственной вообразимости сверхчувственного и божественного, идеального, духовного был и вселенской религией признан за истинный религиозный принцип. Божественное свято и в своем образе, отражении, если только оно вообще изобразимо. Антропоморфизм греков признал человечность божественных образов, а потому и вообразимость божественного в человеческом образе. Все искусство служит чувственному воплощению идеала; греческое искусство служило воплощению богов, обоготворяя образ человека, одухотворяя его телесность. Кумиры Фидия одним видом своим вселяли благоговейный трепет, от них веяло как бы непосредственным присутствием божества[125]. Вера в чудотворную красоту или силу идолов, мистически и реально воображающих в себе лик божества, его индивидуальный, конкретный характер, не имеет еще сама в себе ничего грубого; божественное—божественно и в своем явлении, осуществленном вдохновенным творчеством художника. Застывшее видение, фиксированная тео- фания—видимый образ бога, осененный внутреннею силой, становится проводником божественных действий, особливо в момент жертвоприношения, когда в жертвенном пламени разверзается путь, соединяющий земное с божественным.
Бесспорно, идолопочитание часто вырождается в Грубое идолопоклонство, в магический фетишизм. Идолам приносили дары, покрывали их золотыми ризами и драгоценными камнями, обвешивали разными изображениями ex voto70*, зацеловывали настолько, что стирали самое изображение; их носили процессиями, купали, кормили, окуривали, словом, проделывали с ними ряд суеверных обрядов, над которыми глумились просвещенные греки. Вера всюду творит чудеса, и всюду есть организации, восприимчивые к таким чудесам, всюду есть алчные жрецы, эксплуатирующие народное суеверие. Поэтому, естественно, мы находим в Греции целый ряд чудотворных идолов, идолов «явленных», приплывших по воде или упавших с неба, идолов мироточивых, слезоточивых, кровоточивых и т. д.; пред иными огонь зажигался сам собою, иные двигались, издавали звуки. Были и другие священные чтимые предметы, сохранявшиеся в храмах, один вид которых действовал чудотворно, исцеляя различные болезни. Таковы были разнообразные следы и вещи, принадлежавшие богам, и мощи героев, из-за обладания которыми города нередко спорили между собою
Все эти злоупотребления осмеивались философами и комиками—и по праву. Но в основании их лежала весьма конкретная и глубокая идея антропоморфизма, иногда понимаемого слишком грубо. Вера в существенную вообра- зимость божеского в человеческом, составлявшая силу греческого искусства, составляет и силу греческой философии, смело направлявшейся на познание метафизического, абсолютно-идеального и не полагавшей изначала непроходимой границы между человеческим, природным и—божественным, метафизическим. Сначала философия не различала достаточно между этими началами; затем, отделивши их, она продолжала смотреть на божество как на начало формы, образующей и просвещающей чувственную природу. Постольку, следовательно, и весь эстетический характер греческого богослужения имел глубокое влияние на склад религиозно-метафизических понятий, возбуждая мысль о постоянном проявлении божества в эстетической теофании культа.
J. Другой стороной богочеловеческих отношений у греков является мантика, т. е. всякого рода оракулы или способы религиозных гаданий, в которgt;іх божество вопрошалось человеком и отвечало ему, открывая ему свою волю и будущую судьбу его. Редко такие беседы с богами велись непосредственно — во всяком случае для таких непосредственных богоявлений не могло быть особо установленных учреждений; были храмы, в которых греки ложились спать, чтобы видеть пророческие сновидения, подготовляя себя к тому жертвами, постом и очищениями; были подземелья при некоторых святилищах, откуда выделялись особые удушливые испарения, которые производили галлюцинации (каков, напр., знаменитый грот Трофония). Но наиболее употребительным способом было вопрошение оракулов, или мантика в тесном смысле, религиозные гадания по внутренностям жертв, по их дыму и пламени, по шуму священных деревьев, по полету птиц, по сновидениям, по случайным встречам с животными и с людьми и пр., причем все эти способы ставились в известную зависимость от предшествовавших жертвоприношений
В основании этого верования лежит тот же натуралистический антропоморфизм. Боги являются человекообразными разумными силами, которые проявляют или указывают свою волю известным чувственным способом, посредством известных знаков и знамений. Природа роковым образом проникнута демоническими силами, управляющими ею. Люди, животные, растения, стихии, все вещи изнутри водятся этими силами, которые могут являться в них произвольно. В оракулах и пифиях мы особенно наглядно можем уяснить себе этот характер дивинации, в которой разум богов осуществляется и проявляется роковым и бессознательным, инстинктивным образом. Пифия есть слепое орудие, медиум демонической силы. В тех случаях—быть может, не столь редких,— где не было сознательного обмана, мы имеем в лице пифий или тех семей, где дар прозорливости передавался наследственно, ряд субъектов с патологической, истерической организацией, часто искусственно развиваемой,—субъектов, подверженных гипнотическим и экстатическим состояниям. Их ответы, иногда поразительные по своей прозорливости и особенно замечательные в тех случаях, когда вопросы были предлагаемы замечательными людьми, определялись частью бессознательным мысленным внушением со стороны вопрошавшего (являвшегося в таком случае как бы магнетическим индуктором пифии), частью же самостоятельной религиозной экзальтацией, вдохновением особого рода, безличным и пассивным[126]. Так, дельфийский оракул, окруженный всеобщим благоговением, был истинным национальным органом позитивного откровения эллинского религиозного сознания, которое чрез его посредство канонизировало новых богов и героев, утверждало новые культы, давало свой совет и решение в важнейших случаях государственной и частной жизни греков. В силу всеобщего сосредоточения национальной веры, в силу вековых традиций, дельфийское святилище было проникнуто идеей, духом Аполлона, его пифия—одержима этим духом, национальным богом эллинов. Этой мистической стороны греческих оракулов нельзя отрицать, хотя и не следует преувеличивать: не забудем, что редакция изречений пифии сообщалась жрецами в стихотворной, но темной и весьма общей форме, часто допускавшей возможность противоположных толкований.
В языческой мантике самый разум в высшем своем напряжении—разум богов, божественное в разуме, представляется как бы сверхличною роковою и бессознательною силой. У ГЬмера сам Зевс прибегает к мантике, взвешивая жребий Гектора и Ахилла; у Эсхила он хочет узнать судьбу свою от Прометея, у Гесиода—осужден погибнуть от разумного чада сверхмифологической мудрости. Сам светлый Феб-Аполлон, бог прорицания, сын темной Латоны (Ночи), есть только пророк (Aidq тсрофт]-
71Ф); не он определяет судьбу, он только познает и сообщает ее, подчиняясь ей. Впоследствии мы можем легко проследить развитие понятия всеобщей разумности: сначала отвлеченное, потом все более и более конкретное, это понятие всеобщего разума вытесняет понятие рока, хотя по мере выделения из религии этой истинной метафизической идеи мрак суеверия еще более сгустился, вера в мантику и гадание развилась и усилилась вместе с магией, некромантией и верой в частные демонические божества.