ЛЕЙБНИЦ
Подобно тому как говорят «человек и мир Декарта», так говорят и «монады Лейбница», когда хотят характеризовать какую-нибудь фантазию.
Возможно, я это допускаю, что они соответствуют действительности. Но у нас нет никаких средств удостовериться в этом соответствии. Для этого надо было бы знать первичное определение бытия, как знают определение всякой фигуры или геометрическую сущность, например, круга, треугольника и т. п. Но подобное знание можно приобрести лишь в первый момент сотворения существ, при котором никто не присутствовал; самое это сотворение является до сих пор гипотезой, страдающей от непреодолимых затруднений, которые породили столько атеистов и наполовину составляют основу спинозизма.Раз мы не знаем о субстанции, мы не можем знать, сходны ли элементы материи или нет и действительно ли принцип достаточного основания является таковым. В сущности это — только принцип системы, совершенно бесполезный при поисках истины. Люди, никогда ничего о нем не слышавшие, знают благодаря приобретенным ими идеям, что целое, например, больше своей части; и разве, узнав об этом принципе, они подвинутся на шаг вперед, если скажут, что это правда потому, что в целом есть что-тоу что заставляет понять, что оно болыиех чем его часть?
Философия Лейбница, хотя и в меньшей степени, основывается еще на одном, еще более бесплодном, принципе, а именно принципе противоречия. Все эти мнимые первичные принципы ровно ничего не объясняют и не освещают; они в почете и удобны только постольку, поскольку являются результатом множества отдельных знаний, которые полководец, министр, купец и т. п. могут формулировать в виде полезных и важных аксиом.
Эти существа, которые по отдельности представляют из себя монады, или субстанцию, в своей совокупности образуют тела, или протяженность — протяженность, как уже сказано выше (глава 4), метафизическую, поскольку она образуется первичными существами, среди которых имеются чувствующая и разумная душа. Лейбниц признавал в материи: во-первых, не только силу инерции, но и движущую силу, деятельное начало, называемое также природой; во-вторых, восприятия и ощущения, в миниатюре подобные восприятиям и ощущениям одушевленных тел.
Действительно, в них нельзя отказать по крайней мере всему тому, что не является неодушевленным.Лейбниц указывает, в-третьих, что во все времена признавалась движущая сила материи и, в-четвертых, что философская традиция в отношении этого ее существенного свойства была нарушена лишь при Декарте. В-пятых, он приписывает подобное же мнение философам своей эпохи. В-шестых, он делает вывод, что всякое существо, независимо от другого и посредством присущей ему силы, производит все свои изменения. В-седьмых, однако, он хотел бы разделить эту работу между первичной и вторичной причинами, между богом и природой. Но он приходит к своей цели лишь посредством бесполезных различений или бессодержательных абстракций.
Перейдем теперь к теории предустановленной гармонии: она есть следствие вышеустановленных принципов. Эта теория сводится к тому, что всё изменения в телах настолько полно соответствуют изменениям монады, называемой духом, или душой, что не может быть никакого изменения в первых, которым не соответствовало бы какой- нибудь идеи во второй, и vice versa. Бог предустановил такую гармонию, сделав выбор между субстанциями, которые собственными силами приводят в согласие свои последовательные изменения, так что все совершается в душе таким образом, как будто вовсе не существует тела, и все происходит в теле так, как если бы не было души. Лейбниц соглашается с тем, что эта зависимость является не реальной, но метафизической, или идеальной. Но разве можно посредством фикции открыть и объяснить восприятия? По-видимому, модификации наших органов являются их действительной причиной, но каким образом эта причина порождает идеи и, наоборот, каким образом тело повинуется воле души? Как может духовная, непротя- женная, монада приводить по своему произволу в движение все монады, составляющие тело, и управлять всеми его органами? Душа предписывает движения, способы которых ей неизвестны, и, раз только она пожелает, чтобы они были, они появляются с быстротой света. Что за прекрасный удел, что за образ божества! — как сказал бы Платон.
Пусть мне скажут, что такое материя и каков механизм организации моего тела, и я отвечу на эти вопросы. А пока что да будет мне позволено думать, что наши идеи, или восприятия, не что иное, как телесные модификации, хотя я и не понимаю, как модификации могут думать, замечать и т. п.