2.1. Тайный разум явной теории.

Прежде всего поражает контраст между тем, что именно сделал Коперник, и эпохальным переворотом, именуемым "коперниканской революцией". С одной стороны, трактат с традиционным названием «О круговращении небесных сфер»416, предназначенный для узкого круга профессионалов («математика пишется для математиков»), содержащий несколько специальных астрономических гипотез и массу вычислений, выполненных с виртуозной по тем временам математической техничностью, с другой — мировоззренческий переворот, едва ли не сопоставимый с откровением новой веры.

416

В полном согласии с Евдоксом и Аристотелем речь шла о небесных сферах (а не "орбитах") См.:

Веселовский И.Н., Белый Ю.А. Николай Коперник. М., 1974. С. 239-240. См. также: Three Copernican

treatises/Ed. Rosen. 3 ed. with a biography of Copernicus and Copernican bibliography, 1939-1958. N. Y.,

1971. P. 11-21.

417 Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 1930. С. 27. (См. переиздание: Лосев А. Ф. Миф. Число.

330

Конечно, А.Ф. Лосев нарочито мифологизирует картину, но подобное

переживание откровения нового мира вовсе не надуманно. Достаточно

вспомнить не менее выразительное описание нового мироощущения Б.

Паскалем.

espaces infinis m'effraie» («Вечное молчание этих бесконечных пространств

ужасает меня)418; "...глядя на эту немую вселенную, на человека,

лишенного света, предоставленного самому себе и как бы затерявшегося в

этом уголке вселенной, не зная, кто его туда поместил, что ему делать, что

станет с ним по смерти, и неспособного это узнать, — я прихожу в ужас,

как человек, которого спящим перенесли на пустынный и жуткий остров и

который пробудился, не зная, где он находится, и не имея средств уйти оттуда"419.

Ужас Б. Паскаля перед несоизмеримой с человеком вселенной, но также и восторг «героического исступления» Дж. Бруно более, чем все математические доказательства и физические эксперименты, свидетельствуют о неожиданной реальности новооткрывшегося мира. Дело идет не о гипотезах, взглядах, теориях, учениях. Не отвлеченные спекуляции, не трезвые наблюдения и, разумеется, не здравый смысл, а чуть ли не метафизический страх и мистическое вдохновение образуют начало новой премудрости. Подлинно философское изумление420 и бытийный страх перед лицом неведомо как разверзшейся бездны лежат в истоках страсти к научному познанию, — изумление и страх, конечно же сливающиеся с восторгом и страстью. Страсть к познанию захватывает человека, пробудившегося в новом мире, всей мощью метафизического эроса, и нет ничего удивительного в том, что это новое самосознание отливается в традиционную для платонизма (от «Пира» Платона до «Пира» Фичино) форму трактата о божественном эросе, образцом которого может послужить «О героическом неистовстве» («De Gli Eroici Furori» Дж. Бруно421.

Переворот действительно глубинный, проникающий до сердцевины духа и оказывающийся во всех сферах культуры — в религиозной,

Сущность. М. 1994. С. 18.

418 Pascal B. Oeuvres comletes. P., fr.91 (206, Brunschvicq) 1954. P. 1113. (Bibl. de la Pleiade). (См. рус.

пер. Ю. Гинзбург: Паскаль Б. Мысли. М. 1995.

419 Fr.393 (693, Brunschvicq). P. 1191 (См. рус. пер. Ю. Гинзбург. С. Указ. изд. Фр.198. С.131).

420 Отзвук этого изумления слышится в знаменитых словах И. Канта о «звездном небе над нами». Во

«Всеобщей теории и истории Неба» (1755) Кант говорит: «Мироздание с его неизмеримым величием,

с его сияющим отовсюду бесконечным разнообразием и красотою приводит нас в безмолвное

изумление" (Кант И. Соч. Т. 1. С. 201).

421 Сопоставляя трактаты М. Фичино и Дж. Бруно, французская исследовательница пишет: «В

действительности одними и теми же словами они на деле говорят нечто совершенно различное.

Любовь Фичино предполагает христианскую теорию вселенной, тогда как любовь Бруно связана с

концепцией мира, исключающей какую бы то ни было идею творения" (Vedrine H. La conception de la

Nature chez Giordano Bruno. P., 1967. P. 53.).

331

художественной, практической — далеко не только в научной. Пробужденные им энергии действуют во всей истории новоевропейской культуры, и вновь и вновь всплывает в сознании участников этой истории образ "коперниканской революции".

Зачинатели современного естествознания в XVII в. образуют своего рода общину "коперниканцев"; Дени Дидро в XVIII в. сравнивает формирование "истинно энциклопедической" точки зрения (планомерный и объективный обзор человеческих знаний) с коперниканским перенесением наблюдателя "в центр Солнца"422. И. Кант понимает свой критический переворот в философии как распространение коперниканской революции на метафизику423. С образом этой революции немецкие романтики (в частности, Ф. Шлегель, Ф. Шеллинг) связывали учение об универсальности человека и бесконечно деятельной природе его духа424. В конце XIX в., повторяя жест паскалевского оcтранения мира, А. Шопенгауэр и Ф. Ницше по-новому осознают "неуместность" человека (со всеми его воображаемыми и теоретически конструируемыми космологиями) во вселенной, ничего не знающей о нем425. О. Шпенглер также сравнивает свою "революцию" в понимании истории с коперниканской426.

Словом, радикальность и эпохальность изменений налицо.

Историки верно замечали, что смысл научной революции XVII в. не в совокупности отдельных открытий, не в том, иначе говоря, что Н. Коперник создал гелиоцентрическую систему, а В. Гарвей открыл законы кровообращения, Везалий в то же время создал негаленовскую анатомию, а Г. Галилей... и т.д., — смысл этой революции они видят по меньшей мере в полном изменении того, что Р. Коллингвуд назвал "идеей природы"427. Как же изменение этой идеи связано с изменением астрономической теории? Как вообще возможен мировоззренческий переворот, в котором мир изменяется раньше, чем воззрение (человек словно просыпается в новом мире с ужасом или восторгом)?

422 Diderot D. Encyclopedie // Encyclopedie ou Dictionnaire raisonne des Sciences, des Arts et des Metiers.

Vol. V. P., 1755. P. 640D-641A.

423 Кант И. Соч. Т. 3. С. 91.

424 Blumenberg H. Die Genesis der Kopernikanischen Welt. Frankfurt-am-Main, 1975. S. 80—91.

425 Ibid. S. 123.

426 Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. Образ и действительность. М.; Пг. 1923. С. 16, 100.

427 Collingwood R. The Idea of Nature. Oxford, 1945 (1964); Rupert Hall A. On the historical singularity of

the scientific revolution of the seventeenth century // The diversity of the history: Essais in honour of Sir H.

Koenigsberger. Ithaca; N. Y.; L., P. 201—214. См. также: Ахутин А.В. "Фюсис" и "Натура". Понятие

"природа" в античности и в Новое время. М., 1988.

332

Оставим в стороне просвещенческую идею "пробуждения" естественного разума, оставим в стороне и "обратную" ей современную идею деградации человеческого духа, начавшейся-де в эпоху Возрождения. Эти идеологемы философски не интересны428. Философски значимо продумать само поворотное событие: как одна культурно и метафизически полноценная (универсальная) осмысленность мира может быть переосмыслена, преобразована в другую, столь же полноценную (столь же основательно универсальную) форму осмысленности? Каков должен быть тогда характер связи между этими культурными универсумами? Что значит мыслить в этих “смыслах”, что значит быть в этом “многомирии”? Значимо это философски, поскольку позволяет усмотреть в происходящем изменении не поверхностную “борьбу воззрений”, а метафизическое событие, происходящее в их смысловых основаниях.

Наш тематический вопрос будет звучать более привычно: как оказалась вообще возможной, допустимой сама "гипотеза" Н. Коперника, почему эта "гипотеза" не только была понята, но и осознана как начало эпохальных изменений? Почему астрономическая теория, с деталями которой вряд ли кто, кроме специалистов, когда-либо знакомился, стала символом мировоззренческого переворота?

Одна из распространенных точек зрения состоит в том, что Коперник отважился на свое новшество именно потому, что не связывал с ним никакой метафизики, рассматривая его как некий формальный момент астрономического описания. Т. Кун в книге о коперниканской революции говорит, что учение о движении Земли было «непредвиденным побочным продуктом»430. «В труде Коперника, — говорит он далее, — революционная концепция движения Земли была первоначально аномальным побочным продуктом и попыткой посвященного астронома преобразовать технику, используемую при вычислении положения планет"431.

Отечественный логик и историк науки Б.С. Грязнов фиксировал этот важный для теории развития науки момент — логически последовательное и вместе с тем логически непредсказуемое появление важного новшества,

428 Интересно разве что само столкновение этих схем в нынешних умонастроениях. Оно внушает

подозрение в их “естественности” и подсказывает вопрос: нельзя ли взглянуть на историю (духа,

мысли, культуры) иначе, вне схематизма прогресса (пробуждения) - регресса (забвения)?

429 Горизонт этот, или философский контекст нашего специального исследования задается идеей

диалогической онтологии культуры, развиваемой в трудах В.С. Библера. См., например, Библер

В.С. От наукоучения к логике культуры. Два философских введения в XXI век. М. 1991г.

430 Kuhn Th. The Copernican revolution. Planetary astronomy in the development of western thought.

Cambridge, 1957. P. 1.

431 Ibid. P. 136.

333

— используя понятие античной логической теории — поризм432.

Сам Коперник, правда, изображает дело несколько иначе. Разумеется, основной замысел его вовсе не в том, чтобы учредить новую систему мира. Скорее наоборот — усовершенствовать традиционную. Но дело и не в решении частной задачи. «Я часто размышлял, — пишет он в «Малом комментарии», — нельзя ли найти какое-нибудь более рациональное сочетание кругов, которым можно было бы объяснить все видимые неравномерности, причем каждое движение само по себе было бы равномерным, как того требует принцип совершенного движения»434. Привести космологическую систему в соответствие с каноническим аристотелевским принципом совершенства равномерного кругового движения и было исходной целью Коперника435.

Многочисленные "птолемеевские" системы, бытовавшие в эпоху Коперника, были далеки от совершенства и в смысле внутренней связности, и в смысле согласованности с данными наблюдения, не говоря уж о том, что сами эти данные оставляли желать лучшего436. Но Коперника задевает прежде всего то, что они «не удовлетворяют разум»437.

432 Грязнов Б.С. О взаимоотношении проблем и теорий // Природа. 1977. No 4. См. также: Грязнов Б.С.

Логика. Рациональность. Творчество. М., 1982. С. 111—118.

433 «Введение предложенной Планком гипотезы казалось просто остроумным приемом, позволяющим

улучшить теорию интересного, но в общем-то довольно частного явления, а отнюдь не

воспринималось как гениальная мысль, которая должна привести к изменению основных концепций

классической физики». Де Бройль Л. Революция в физике. М., 1963. С. 91).

434 Коперник Н. О вращении небесных сфер. Малый комментарий. Послание против Вернера.

Уппсальская запись. М., 1964. С. 419. (Классики науки).

435 Составитель так называемых «Прусских таблиц» (1551) Эразм Рейнгольд написал на

принадлежащем ему экземпляре Коперникова труда: «Аксиома астрономии: небесное движение

кругообразно и равномерно или же составлено из кругообразных и равномерных частей"» (цит. по:

Gingrich O. The role of Erasmus Reinhold and the Prutenic Tables in The dissemination of Copernican

theory // Studia Copernicana. Wroclaw; W; Krakow; Gdansk, 1973. P. 515).

436 Математическая астрономия вообще была слабым местом средневековой учености. Она впервые

вышла на уровень Птолемея едва ли не к XV в., когда немцы Георг Пейербах (1423-1461) и его ученик

Иоган Мюллер (Региомонтан) (1436-1476) перевели из арабских источников первые шесть книг

334

Говоря во вступлении к «De revolutionibus» о «вращении мира», о «форме вселенной», о прекрасном совершенстве неба, этого «видимого бога», Коперник сетует на несовершенство традиционных систем и объясняет это тем, что «спорящие не опирались на одни и те же рассуждения"438. Стремление к рациональной стройности, даже к совершенной космической красоте, — вот источник вдохновения Коперника. Источник настолько античный, что его труд — во всяком случае, по "идеалам и нормам" — следует считать скорее уж возвращением к античным образцам, чем попыткой мыслить по-новому. В смысле владения математической техникой он тоже представляет собой пример возрождения птолемеевского искусства. А поскольку и данными Коперник пользовался в основном птолемеевскими, прав был Кеплер, упрекавший его в том, что он «больше толкует Птолемея, чем природу»439.

Труд Коперника отличается поэтому двойственным характером, одновременно традиционным и модернистским, консервативным и радикальным. «Революционизирующее произведение, — замечает в этой связи Т. Кун, — одновременно является и кульминацией прошлой традиции, и источником новой будущей традиции»440.

Античный идеал рационально устроенного космоса, убеждение в том, что математическая стройность «разумного порядка» есть критерий красоты, а красота, в свою очередь, ясное свидетельство божественности космоса, — вот что открываем мы, вчитываясь в немногие страницы Коперникова труда, предназначенные не для "посвященных".

Нет, Коперник решал не частную проблему реформы Юлианского календаря, которая занимала Льва Х, Климента VII и Павла III в связи с накапливающейся ошибкой при вычислении пасхалий. Во всяком случае, ему было ясно, что ошибка в определении дня весеннего равноденствия — один из многих дефектов и что нужно полное переустройство системы, чтобы она согласовалась со своим собственным основополагающим принципом (равномерное вращение). Реформа календаря обсуждалась на Латеранском соборе (1512-1517 гг.)441, а Коперник пишет, что скрывал свой труд 36 лет, т.е. проект его существовал по меньшей мере уже в 1506

«Альмагеста». С тех пор греческая наука стала восприниматься как искаженный арабами оригинал (см.: Kuhn Th. Op. cit. P. 123). Коперник изучал Птолемея по этому переводу. См.: Веселовский И.Н., Белый Ю.А. Указ. соч. С. 83-84; Кирсанов В.С. Научная революция XVII века. М., 1987. С. 75.

437 Коперник Н. Указ. соч. С. 17.

438 Там же.

439 Цит. по: Cohen I.B. Op. cit. P. 122. В «Послании против Вернера» (1524) Коперник пишет: «Мы...

должны идти по стопам древних математиков и держаться оставленных ими как бы по завещанию

наблюдений. И если кто-нибудь, наоборот, хочет думать, что верить им не следует, то, конечно, врата

нашей науки будут для него в этом вопросе закрыты...» (Коперник Н. Указ. соч. С. 433).

440 Kuhn Th. Op. cit. P. 134.

441 Коперник Н. Указ. соч. С. 479—553.

335

г., а может быть, и раньше442. «Малый комментарий», содержащий «семь требований», формулирующих принципы гелиоцентризма, также был составлен в это время. Известно, что к публикации труда Коперника настоятельно склонял кульмский епископ Тидеман Гизе. Гизе, пишет Георг Ретик, понял, «...что не мало будет сделано во славу Христа, если церковь будет обладать правильно установленной последовательностью времен и надежной теорией в науке о движении"443. Но Коперник, как мы знаем, всячески уклонялся от публикации. Более того, основные расчеты новой системы Коперник сделал, пользуясь данными Птолемея, а к систематическим собственным наблюдениям приступил только в 1512 г., во Фромборке, когда Павел Мидделбургский, участвовавший в соборе, впервые обратился к нему с призывом помочь в реформе444. Решение этой частной проблемы требовало новых точных наблюдений и не имело отношения к построению самой системы.

Вряд ли, далее, можно вообще сомневаться в том, что, несмотря на шаткость физических аргументов, приводимых Коперником в защиту возможности движения Земли, он был уверен в реальности гелиоцентрической системы. Известно, как были возмущены Гизе и Ретик — ближайший друг и первый ученик, — когда они увидели предисловие А. Осиандера, самовольно и анонимно вставленное им в книгу при подготовке ее к печати и истолковывающее все учение в гипотетическом духе. Гизе в письме Ретику называет это «святотатством под защитой доверия»445.

Кроме того, сама гелиоцентрическая идея вовсе не была неким неожиданным новшеством. Эта идея вместе с представлением о возможных движениях Земли издавна существовала в традиции, и Коперник в обращении к Павлу III ссылается на места из Цицерона и псевдо-Плутарха (сочинения, известные ему со времен учебы в Падуанском университете в 1501-1503 гг.), в которых упоминаются пифагорейцы Гикет и Экфанта, стоик Филолай, а также Гераклид Понтийский. Знает он и об Аристархе Самосском446. Почти все "физические" аргументы, приводимые Коперником в обоснование возможности движения Земли, обсуждались в университетах по меньшей мере с XIII в. и полностью содержатся, например, в трактате Н. Орема (ок. 1323-1382) «Вопросы о четырех книгах "О небе и мире"»447. Всеми этими проблемами серьезно занимались и в Краковском университете в годы учения там Коперника (1491-1495)448. Иными

442 Birkenmaier L. Mikolai Kopernik. Krakow, 1900.

443 Коперник Н. Указ. соч. С. 544.

444 Там же. С. 14—15.

445 Там же. С. 485.

446 Там же. С. 39, 162.

447 Веселовский И.Н., Белый Ю.А. Указ. соч. С. 63—64.

448 Там же. С. 65—89.

336

словами, "проблема" существовала, она не возникла из случайного "поризма" готовой математической теории. Напротив, потому-то гипотеза Коперника и превратилась в теорию, внушавшую автору и его последователям уверенность в ее состоятельности, что помимо успешных расчетов и наблюдений она поддерживалась глубинным движением интеллектуальной культуры эпохи.

Наконец, еще одно. Противореча «общепринятому мнению математиков и даже, пожалуй,.. здравому смыслу»449, явно противореча показаниям чувственного опыта, будучи очевидным и подозрительным монстром в физико-метафизическом мире средневековой учености, система Коперника в действительности не обладала и той рациональной простотой и красотой, которая одна могла бы дать хоть какое-то основание для предпочтения ее птолемеевской. «В чисто практическом отношении, — замечает Т. Кун, — новая планетарная система Коперника была несостоятельна; она не была ни более точной, ни значительно более простой, чем ее птолемеевская предшественница..."450. «Распространенное мнение, что гелиоцентрическая система Коперника является значительным упрощением системы Птолемея, очевидно, является неверным, — пишет О. Нейгебауэр. — Выбор системы отсчета не оказывает никакого влияния на структуру модели, а сами коперниковские модели требуют почти вдвое

больше кругов, чем модели Птолемея, и значительно менее изящны и удобны"451.

О каком же "разумном порядке" говорит Коперник? Что за "гармония"и "красота" открываются его мысленному взору? Почему он так спокойно предоставляет физикам и философам выяснять вновь возникшие проблемы? Почему, наконец, и в самом деле появляются эти "коперниканцы"?

Конечно, едва ли не основным вкладом самого Коперника в "коперниканскую революцию" была высокая техника астрономических расчетов, впервые, вероятно, со времен Птолемея доведенная до такого совершенства, — техника, которая сразу же сделала шаткую гипотезу результатом точной науки. Но вероятно и то, что аргументы интеллектуальной эстетики были существенными для Коперника. В своих вычислениях и наблюдениях он видел воплощение разума. Впрочем, разума особого, разума, предшествующего созерцаниям и физическим объяснениям созидаемого им мира. Преимущественно математический

449 Коперник Н. Указ. соч. С. 12.

450 Kuhn Th. Op. cit. P. 171.

451 Нейгебауер О. Точные науки в древности. М., 1968. С. 196—197. "Для Вселенной, — говорит

Коперник в "Малом комментарии", — будет достаточно 34 кругов, при помощи которых можно

объяснить весь механизм мира и всю хорею планет" (Коперник Н. Указ. соч. С. 430).

337

склад ума Коперника сыграл тут свою роль, но не потому, что позволял с легкостью изобретать удобные для вычисления схемы, а потому, что давал опору "отвлеченному" анализу альтернативных схем, анализу возможных «порядков разума», независимых от традиционных идеальных образов. Принцип «порядка разума» (ratio ordinis, — буквально: разум порядка) состоит в том, что разум находит в себе разумные конструкции и лишь затем соотносит их с реальным миром452.

Дело не в том, что явления, не "спасаемые" птолемеевской схемой, будут "спасены" коперниканской. Дело в том, что открылась возможность иных оснований разумного порядка (иной разумности порядка) вообще. И если Коперник еще мыслит в традиционном образе (лучше сказать, в идее) равномерного кругового движения как совершенного (в смысле самоочевидного, логичного, "умного"), то «с появлением Тихо Браге и Кеплера гипнотическое влияние традиции было сломлено453.

Конечно же, не в одном математическом складе ума тут дело. Мы чувствуем в труде Коперника особую уверенность, уверенность разума, обретающего тайну мира в себе как источнике возможных форм и порядков. «...Живостью своего ума, — говорит галилеевский Сальвиати о коперниканцах, — они произвели такое насилие над собственными чувствами, что смогли предпочесть то, что было продиктовано им разумом, явно противоречащим показаниям чувственного опыта»454.

Традиционно говоря о разумном порядке, разумных основаниях и красоте, Коперник неявно для себя руководствуется нетрадиционной идеей разума — автономного источника своих порядков. Пункт этот в самом деле центральный для коперниканской революции. Не гелиоцентризм его астрономической системы революционен, а "рациоцентризм" его теоретической установки. Для полной ясности напомним известные, но в нашем контексте, может быть, понятнее звучащие слова И. Канта, суть коперниканской революции видящего в том, что «естествоиспытатели поняли, что разум видит только то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти впереди согласно постоянным законам и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, так как в противном случае наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, не будут

452 Blumenberg H. Op. cit. S. 52—56.

453 Нейгебауер О. Указ. соч. С. 197.

454 Галилей Г. Избр. тр.: В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 423.

338

связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон и нуждается в нем»455.

Присутствие и работу этого нового разума и замечали мы в труде Коперника.

Брожение новой "закваски" в традиционных формах, работа нового разума, сказывающегося повсюду, но стремящегося следовать традиционным "парадигмам", — вот характернейшая черта научной культуры XIV—XVI вв. Таков труд Н. Коперника. Таково еще космологическое мышление И. Кеплера. Обретенную втайне (часто для самих себя) свободу конструктивного воображения они направляют на то, чтобы найти совершенную схему идеального космоса. Новое же сказывается в другом, в свободе от традиционной метафизики, от той мощной логики, которая втягивает астрономический образ в определенную физически и метафизически осмысленную космологию. Традиционная идея совершенного космоса нетрадиционно отщепляется от своего метафизического базиса, и может показаться, что она опирается только на наблюдения и математические конструкции, связывая их в гипотетический образ космоса. Но сама возможность такого отщепления и уверенность в том, что физико-метафизические оправдания не заставят себя ждать, говорит о присутствии этих оснований в том архитектонически новом уме (со своей метафизикой и даже своим богословием), который мы застаем у Коперника и Кеплера уже за делом.