<<
>>

3. 80-е ГОДЫ: КУРС НА ФОРМИРОВАНИЕ ДИВЕРСИФИЦИРОВАННОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

Дав сильный импульс развитию отношений КНР со странами Запада, политика “единого фронта” тем не менее не оправдала многих надежд китайского руководства. В начале 80-х годов стало очевидно, что Вашингтон не намерен способствовать воссоединению Тайваня с материковой частью Китая в обмен на поддержание китайской стороной отношений “стратегического партнерства” с США.

Более того, с приходом администрации Рейгана США активизировали связи с Тайванем — в том числе в военной области — в ущерб отношениям с КНР. Сильно преувеличенными оказались и расчеты провести модернизацию страны за счет помощи западных государств. Последние пошли на предоставление Китаю кредитов и займов, с большим энтузиазмом восприняли идею о поставке в КНР больших партий различных товаров, в том числе и промышленного оборудования (тем более, что в то время развитые капиталистические страны переживали структурную перестройку, в ходе которой высвобождалось большое количество морально устаревшего оборудования и технологий). Однако ограничения на передачу передовой технологии оставались весьма строгими. В мае 1982 г. Дэн Сяопин в беседе с руководителем Либерии выразил свое разочарование в западных государствах: “В настоящее время мы проводим политику экономической открытости, стремимся использовать иностранные капиталы и передовую технологию... что помогло бы нам в развитии экономики... Однако получить капитал и передовую технологию из развитых государств — нелегкое дело. У некоторых людей там по-прежнему на плечах головы старых колониалистов, они желают нам смерти и не хотят, чтобы мы развивались” .

В начале 80-х годов стала очевидной вся бесперспективность политики “единого фронта” и отношений “стратегического партнерства” с США как для обеспечения национальной безопасности, так и для реализации интересов внешнеполитической стратегии КНР в целом. С приходом администрации Рейгана США резко активизировали деятельность по укреплению своих военных и политико-стратегических позиций в мире.

Обнаружилась тенденция к падению роли КНР в системе внешнеполитических приоритетов США. В Китае не могли также не отметить, что СССР столкнулся с целым рядом серьезных трудностей политического и экономического порядка внутри страны и на международной арене. В этих условиях блокирование с США в целях сдерживания СССР уже не выглядело продуктивным.

Несбалансированность отношений КНР с двумя “сверхдержава-ми” способствовала лишь эскалации напряженности в китайско-советских отношениях, а это противоречило решению главной внешнеполитической задачи КНР -обеспечению мирного окружения для проведения курса модернизации. Кроме того, заранее предопределенная привязка внешнеполитического курса КНР к внешней политике одной из “сверхдержав”, как это диктовалось реалиями политики “единого фронта”, существенно затрудняла для КНР возможность внешнеполитического маневрирования, создавала в глазах представителей других государств впечатление зависимости Китая от США, что, разумеется, не способствовало повышению международного статуса КНР.

Таким образом, в начале 80-х годов стало очевидно, что конфронтационная и “реактивная” (на действия “сверхдержав”) политика “единого фронта” изжила себя, вступив в противоречие с новым пониманием коренных внешнеполитических интересов КНР. Прошедший в сентябре 1982 г. ХII съезд КПК зафиксировал фундаментальный сдвиг в развитии внешней политики Китая. Особое значение в этом смысле имели два вывода съезда: о принципиальной возможности полного предотвращения новой мировой войны и необходимости строить отношения с СССР и США на сбалансированной основе путем проведения независимой внешнеполитической линии. Ориентация на возможность обеспечения мира и переход к сбалансированной политике в отношениях с “двумя сверхдержавами” стали важными факторами в строительстве новой внешнеполитической доктрины и концептуальных основ национальной безопасности.

Характерным шагом в этом направлении было вовлечение в процесс формирования внешнеполитических решений широкого круга китайских специалистов в области международных отношений.

Вплоть до начала 80-х годов принятие решений по вопросам внешней политики КНР было компетенцией узкого круга высших партийно-государственных чиновников. На рубеже 70-х — 80-х годов в Китае создаются или возобновляют работу научно-исследовательских учреждения, занимающиеся проблемами международных отношений, в том числе Институт современных международных отношений, непосредственно связанный с Госсоветом КНР; пекинский Институт международных проблем и шанхайский Институт международных проблем, имеющие прямые связи с МИД КНР; пекинский Институт международных стратегических исследований, связанный с министерством обороны и Генеральным штабом НОАК. В 1982-1983 гг. в целях мобилизации китайских специалистов для исследования международных отношений и включения виднейших ученых в процесс разработки и принятия решений при Госсовете КНР был создан Центр исследований международных проблем во главе с Хуань Сяном. Наконец, с начала 80-х годов в Китае увеличивается количество научных изданий, посвященных вопросам внешней политики КНР и международных отношений (с 1981 г. возобновляется издание журнала “Гоцзи вэньти яньцзю”, начинается издание журнала “Сяньдай гоцзи гуаньси”, выходившего до 1985 г. нерегулярно, а с 1986 г. — ежеквартально).

Установка на развитие реалистического внешнеполитического курса, а также подготовка для этого научно-исследовательской инфраструктуры способствовали значительному оживлению в области теоретических разработок внешней политики КНР. В период 1984-1986 гг. происходит становление новых концептуальных основ китайского подхода к основным проблемам мирового развития, углубляется и детализируется ряд внешнеполитических принципов и установок, разработанных в предыдущие годы.

В анализе международной ситуации стало преобладать видение мира с позиции многополюсности. Эта концепция, получив широкое распространение среди китайских политологов с середины 80-х годов, в качестве официальной точки зрения Пекина на ситуацию в мире была впервые представлена в мае 1988 г.

в речи министра иностранных дел КНР Цянь Цичэня . По мнению большинства сторонников этой концепции, тенденция к многополюсности является положительным явлением. Отражая стремление различных государств мира к проведению независимого политического курса на мировой арене, она ведет к демократизации международных отношений и означает конец безраздельного доминирования “одной-двух сверхдержав” . Суть концепции многополюсности сводится к признанию объективной закономерности развития нескольких “центров силы” и, следовательно, необходимости поддержания между ними мирного сосуществования и взаимовыгодного сотрудничества. В соответствии с этим акцент во внешнеполитическом курсе КНР переносится с использования противоречий в системе международных отношений, как это предусматривалось “теорией трех миров” и политикой “единого фронта”, на необходимость обеспечения баланса интересов всех заинтересованных сторон. В воплощении принципа многополюсности КНР видела путь к такому мироустройству, в котором Пекин мог бы играть более активную роль, несмотря на отсутствие адекватного силового потенциала. Помимо этого, выдвижение концепции многополюсности в качестве одного из основополагающих принципов китайской внешней политики отражало стремление КНР к утверждению себя в качестве реального центра силы в международной политике.

Другим постулатом, лежащим в основе нынешнего китайского курса на превращение КНР в один из политических и экономических центров мира, стала идея “комплексной государственной мощи”. Ее суть в том, что в современных условиях сила государства и его влияние на международной арене определяется не только величиной военного потенциала, но и уровнем экономического и научно-технического развития, а также взвешенным внешнеполитическим курсом, при этом доминирующим фактором является экономический потенциал страны. “В конечном счете,- заявил на международной конференции по взаимосвязи между разоружением и развитием глава китайской делегации заместитель министра иностранных дел КНР (с апреля 1988 г.

по 1997 г. — глава внешнеполитического ведомства Китая) Цянь Цичэнь, — обеспечение национальной независимости и государственной безопасности зависит от экономического развития, национальной мощи и активного вовлечения в борьбу за защиту регионального и международного мира, но ни в коем случае — от простого наращивания вооружений” .

Таким образом, возобладание в Китае тенденций к усилению внимания к проблемам экономического развития привело к отказу от довления в китайской внешней политике идеологических догм, переходу к более осмысленной, целесообразной внешнеполитической стратегии, отвечающей потребностям курса хозяйственных реформ. Усилия, направленные на создание мирного окружения вокруг китайских границ, стремление к развитию продуктивного диалога с различными государствами мира, понимание важности усиления роли Китая в многостороннем сотрудничестве стран мира — все это важные составные части современной китайской внешней политики. Переход к новой внешнеполитической стратегии, основанной на признании и учете сложившихся реалий международной ситуации в мире и регионе, снижении (по сравнению с годами правления Мао Цзэдуна) роли военного фактора в китайской внешней политике, отказ КНР от попыток изменить сложившийся баланс сил на международной арене военно-силовыми средствами способствовали дальнейшей диверсификации и усилению конструктивных элементов в китайской внешней политике.

4. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА КИТАЯ В 90-е ГОДЫ

Резкое изменение расстановки сил на международной арене на рубеже 80-х-90-х годов вызвало некоторые коррективы во внешней политике Китая.

Если к концу 80-х годов устранение практически всех основных противоречий в советско-американских и советско-китайских отношениях, а также бесконфликтность китайско-американских отношений давали основание говорить об исчезновении геополитической структуры “большого треугольника”, то события на площади Тяньаньмэнь, повлекшие за собой обострение отношений КНР с США и другими странами западного мира, а также кардинальные изменения в СССР, закончившиеся его распадом и крахом коммунизма, вновь заставили китайских руководителей подумать о возрождении политики “треугольных отношений” как одного из возможных средств противодействия чрезмерному влиянию США на международной арене.

Превращение мира из биполярного в однополюсный, в котором определяющую роль начинает играть Вашингтон, в сочетании с отказом России от соперничества с США практически по всем направлениям мировой политики выдвинуло КНР с ее быстро растущим потенциалом и приверженностью идеологически неприемлемой для многих в США модели национального развития на место одного из главных оппонентов американскому внешнеполитическому курсу.

В целях усиления своих позиций перед лицом американского давления Китай был вынужден реанимировать политику, диктующуюся правилами игры в “большом треугольнике” Вашингтон-Пекин-Москва. Существование и функционирование структуры “треугольника” определяются прежде всего степенью конфронтационности сторон и их силовым потенциалом. Логика “треугольных отношений” подразумевает, что две более слабые и/или более пассивные стороны объединяются для “обороны” против более сильной и/или агрессивной стороны. Если в 70-х годах в качестве “наступающей” стороны выступала Москва, то с начала 80-х годов — и,особенно, с конца прошлого десятилетия — эта роль все больше переходила к США. В новых условиях китайская сторона обратила особое внимание на укрепление отношений с более “слабым” из двух партнеров, то есть с СССР. Укрепление сотрудничества с Москвой могло бы способствовать усилению международных позиций Пекина, а также росту экономического и военного потенциалов КНР.

Таким образом, возникла основа для сближения двух сторон на базе неантагонистического противостояния доминированию США в регионе и в мире в целом.

Свою специфику на характер развития отношений между Москвой и Пекином на рубеже 80-х-90-х годов наложили особенности внутриполитической ситуации в двух странах.

К концу восьмидесятых годов как в КНР, так и в СССР приобрели значительное влияние силы, выступавшие против многих важных направлений официального курса в области внешней и внутренней политики двух стран. В КНР это проявилось в ходе и после подавления студенческих выступлений на площади Тяньаньмэнь (июнь1989 года). После тяньаньмэньских событий среди китайского руководства усилились позиции консервативных сил, а также роль “наведшей порядок” армии. Это создало основу для постановки задачи ускорения модернизации вооруженных сил КНР. Результатом июньских событий в Пекине стала и определенная политическая изоляция КНР на международной арене. Предпринятые против КНР санкции западных стран в сочетании с активизацией сторонников антикапиталистического пути развития Китая, выступавших против “чрезмерно активного” сотрудничества со странами Запада, объективно вели к усилению ксенофобии в китайской внешней политике в отношении государств Запада.

В СССР в этот период времени также наблюдалось усиление позиций реакционных представителей военно-промышленных кругов и партийно-административной номенклатуры, выражавших неприятие “проамериканского” курса М.С. Горбачева как “подрывавшего национальную безопасность”, а также его “антисоциалистической” внутренней политики, в том числе программы снижения военных расходов и конверсии военного производства. В качестве альтернативы они предлагали более тесное сотрудничество с “социалистическим Китаем” и максимально полное использование опыта этой страны во внутренней политике. При этом представители советского демократического движения стремились к установлению тесных связей с идеологически близкими политическими и государственными структурами Запада и Востока, пренебрегая контактами с представителями “тоталитарных коммунистических режимов”.

Чрезмерная роль политико-идеологического фактора в советско-китайских отношениях рубежа 80-90-х годов привела к тому, что они стали развиваться не по всему спектру обычных межгосударственных отношений, но прежде всего в русле, определявшемся лидерами консервативного крыла. Заинтересованность КНР в активизации контактов с представителями советской партийной номенклатуры и военного руководства объяснялась не только соображениями идеологического или политико-стратегического характера (воспрепятствовать дальнейшей экспансии “буржуазной идеологии” и “мирной эволюции” социалистических стран к капитализму, уменьшить давление на Пекин со стороны Запада, ослабить международную изоляцию КНР после событий на площади Тяньаньмэнь), но и стремлением к быстрому обновлению вооруженных сил Китая. На этом настаивали сторонники более быстрой модернизации и укрепления китайских вооруженных сил в лице военных и партийных леворадикалов, по-прежнему рассматривавших мировую политику в военно-силовых категориях. Активное военное сотрудничество СССР и КНР в сочетании с тесными связями консервативных партийных кругов двух стран грозило вылиться в случае победы августовского путча в формирование военно-стратегического альянса Москвы и Пекина, что было чревато непредсказуемыми последствиями для всей системы международных отношений. В прессе, которая поддерживалась силами, попытавшимися организовать переворот в августе 1991 г., стала популярной позиция, что “обе страны по раздельности противостоят одному и тому же врагу”, и это представлялось основой для “всеобъемлющего взаимодействия”.

Провал августовского путча, отстранение от политической власти в России коммунистической партии, победа в Москве антикоммунистических и в то время прозападных сил затормозили процесс сближения Москвы и Пекина. Тем более, что в своих отношениях с Пекином в то время российские власти, охваченные прозападным “романтизмом”, стремились не отходить от установленных США и Западной Европой стандартов, старательно подчеркивали расхождения с китайским руководством в подходах к правам человека. Китай в системе российских внешнеполитических приоритетов ставился после США, стран Западной Европы, Японии и Южной Кореи.

Тем не менее в декабре 1991 г. Китай заявил о признании России, а в 1992 г. китайским руководством было принято решение по всемерному стимулированию расширения и углубления отношений между Россией и КНР . В целях активизации российско-китайского сотрудничества Китай использовал уже имевшиеся контакты с Россией, прежде всего по линии военно-промышленных связей. Кроме того, были предприняты усилия по налаживанию и укреплению прямых торгово-экономических связей между отдельными предприятиями и органами местной власти обеих стран, что стало шагом по формированию новой базы двусторонних отношений.

В 1992 г. не было кардинальных дипломатических прорывов в российско-китайских отношениях, но их развитие приобрело гораздо более широкий и активный характер. Не будет преувеличением сказать, что в течение 1992 г. Москве и Пекину удалось преодолеть взаимное недоверие и неприязнь, обусловливавшиеся идеологическими причинами. Перспективы получения конкретных выгод от налаживания сотрудничества, прежде всего в военно-технической сфере, на основе достигнутых соглашений с представителями еще советского истэблишмента, привели к тому, что прагматический подход взял верх, и к визиту Б.Ельцина в Пекин (декабрь 1992 г.) были созданы все условия для их дальнейшей интенсификации. В 1992 г. осуществлялись многочисленные контакты самого различного уровня, а в декабре того же года состоялся визит президента России в КНР. Среди подписанных во время визита 1992 г. документов была совместная декларация об основах взаимоотношений между КНР и РФ. В ней не только были закреплены взаимные обязательства не вступать в союзы, направленные против другой стороны, но и содержалось положение о том, что ни Россия, ни Китай не допустят, чтобы их территория была бы использована третьими государствами в ущерб безопасности другой стороны.

К середине 90-х годов стало еще более ясно, что политическая мотивация по логике “треугольных отношений” стала превалирующей в российско-китайском сближении. Во время посещения Пекина в январе 1994 г. А.Козырев заявил о том, что Россия хочет поднять отношения с КНР на уровень стратегического партнерства. По итогам визита в Россию Председателя КНР, Генерального секретаря ЦК КПК Цзян Цзэминя (сентябрь 1994 г.) была подписана совместная российская декларация, согласно которой двустороннее сотрудничество должно характеризоваться “новыми отношениями конструктивного партнерства”.

Сближение двух стран облегчалось тем, что стороны могли оказать взаимную морально-политическую поддержку в важных для партнера вопросах при минимальных усилиях для себя: в частности, по проблемам расширения НАТО и ситуации вокруг Тайваня. Это и было сделано в Совместной российско-китайской декларации, подписанной Б.Н.Ельциным и Цзян Цзэминем 25 апреля 1996 г. в Пекине и зафиксировавшей формулу “равноправное доверительное партнерство, направленное на стратегическое взаимодействие в ХХI веке”. Китай заявил, что с пониманием относится к позиции России против расширения НАТО на Восток и что он поддерживает меры и действия, предпринимаемые РФ в целях защиты единства страны, считая чеченскую проблему внутренним делом России. Россия в свою очередь подтвердила, что правительство КНР является единственным законным правительством, представляющим весь Китай, и что Тайвань является неотъемлемой частью территории Китая. В связи с этим Россия не будет устанавливать официальных отношений с Тайванем и поддерживать с ним официальные контакты. Россия также признает, что Тибет — неотъемлемая составная часть Китая.

1996 г. ознаменовался, помимо визита Б.Ельцина в Китай, приездом в Москву премьера Ли Пэна. В результате были достигнуты договоренности активизировать контакты на высшем уровне (не реже одного раза в год), а также было положено начало работе структуры по типу российско-американской комиссии Черномырдин-Гор, встречи в рамках которой будут проводиться не реже двух раз в год.

Апрельская встреча на высшем уровне 1997 года характеризовалась стремлением продемонстрировать всему миру — и, конечно, США, прежде всего — близость позиций двух держав по основным вопросам геополитики. Это нашло отражение в Совместной Декларации о многополярном мире и формировании нового международного порядка. Документ является уникальным для постсоветской России, поскольку подобных документов не подписывалось ни с одной другой страной мира.

Надо обратить внимание, что Россия и Китай, сближение которых во многом является реакцией на изменившуюся расстановку сил в мировой политике, выступают скорее как попутчики, а не союзники. Поскольку попытка достижения “стратегического взаимодействия” между двумя странами нацелена на противодействие усилиям США по консервации однополюсной структуры глобального устройства и создание многополярного мира, в котором бы обе державы могли играть максимально независимую от кого бы то ни было роль, то по существу конечной целью совместных действий Москвы и Пекина является размежевание и обособление друг от друга, а отнюдь не формирование тесного военно-политического альянса. В этом смысле характерно, что поиски различных формул для обозначения этапов двустороннего сотрудничества скорее являются поиском неких знаков, ориентированных на привлечение внимания третьих стран (США, Японии), и пока не имеют какого-то реального наполнения. В то же время неизменно подчеркивается несоюзнический характер российско-китайских отношений. Создание военно-политического союза между РФ и КНР представляется маловероятным и по той причине, что национальные интересы двух держав в геополитической и военно-стратегической областях не совпадают: Китай вряд ли проявит готовность стать участником конфликтной ситуации в далекой от него Европе в случае обострения отношений между Россией и странами НАТО; Россия вряд ли захочет поставить под угрозу свои отношения с США, Японией, другими странами АТР, оказывая военную поддержку Китаю в случае обострения конфликта в Тайваньском проливе или, тем более, обострения территориальных вопросов в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях.

Хотелось бы отметить, что резкий крен Пекина в сторону Москвы в последнее десятилетие во многом обусловлен противоречивой и непоследовательной политикой США в отношении Китая.

С одной стороны, Вашингтон провозгласил “политику вовлечения” КНР в существующие структуры международного сотрудничества, с тем чтобы Пекин действовал на международной арене по общепринятым в современном цивилизованном мире правилам. С другой стороны, на американскую политику активно и небезуспешно воздействуют влиятельные силы, которые видят в КНР скорее врага или конкурента, чем партнера . За респектабельным фасадом борьбы за права человека или другими благовидными предлогами просматривается стремление определенных сил в США сознательно или подсознательно “сдержать” КНР, воспрепятствовать превращению ее в сверхдержаву. Китайская политика Вашингтона слишком часто определяется антикоммунистическими эмоциями, намерениями насадить либерально-демократические ценности в современном китайском общественном сознании или просто соображениями внутриполитической борьбы.

Непоследовательность и противоречивость американского подхода к тайваньской проблеме, например, привели к возникновению серьезного кризиса в Тайваньском проливе в 1996 г. Именно действия Вашингтона, формально признавшего права пекинского руководства представлять Китай на международной арене, но тем не менее пошедшего на поводу авантюристической политики Тайбэя по превращению Тайваня в некий самостоятельный субъект международных отношений, поставили под угрозу мир и стабильность в Восточной Азии.

Тем не менее многие восприняли жесткий ответ Пекина на “тайваньский вызов”, то есть угрозу своей международно признанной территориальной целостности, как свидетельство роста “китайской угрозы”.

5. “КИТАЙСКАЯ УГРОЗА”: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Очевидно, что военная угроза интересам стран АТР со стороны Пекина может определяться, во-первых, степенью “агрессивности” и “экспансионизма” в китайской внешней политике, а во-вторых, имеющимся экономическим и военно-техническим потенциалом. Внешнеполитический курс КНР, в свою очередь, будет зависеть, прежде всего, от тех сил, которые в конечном счете встанут у власти в Пекине.

После смерти Дэн Сяопина высшему китайскому руководству удается сохранять определенный status quo. Неизбежные перемены в расстановке политических фигур в высшем руководстве КНР, которые произошли после последнего съезда КПК и весенней (1998 г.) сессии ВСНП, практически не отразились на характере внешней политики Китая.

Немаловажным фактором, обусловливающим китайскую “наступательность” на мировой и региональной аренах, является наличие провокационных элементов в обращенных к КНР внешнеполитических курсах стран региона. Нельзя не вспомнить в этой связи, что, например, обострение ситуации вокруг Тайваня в начале 1996 г. было во многом вызвано действиями Тайбэя, активизировавшего с середины 90-х годов курс на достижение квазинезависимости.

Что касается непосредственно военной составляющей “китайской угрозы”, то на сегодняшний день военного потенциала КНР недостаточно даже для захвата Тайваня. Несмотря на постоянный с конца 80-х годов рост военных расходов, вооруженные силы КНР до сих пор в массе своей оснащены устаревшими образцами вооружений и не способны вести крупномасштабные боевые действия.

По оценкам разведслужбы ВМС США, Тайвань будет сохранять численное преимущество над КНР в современных боевых самолетах по крайней мере до 2005 года, и то лишь в том случае, если Тайбэй не будет ничего предпринимать для усиления своего потенциала. Между тем Тайвань активно закупает истребители, вертолеты, средства противовоздушной обороны и т.д. . Что же касается КНР, то из 4000 состоящих у нее на вооружении боевых самолетов лишь около 100 отвечают современным требованиям .

Не лучше ситуация и в военно-морских силах КНР. Правда, накануне президентских выборов на Тайване в марте 1996 г. в пропекинской гонконгской газете “Wen Wei Po” появилась публикация, в которой утверждалось со ссылкой на китайских военных экспертов, что при желании войска КНР могут форсировать Тайваньский пролив шириной в 209 км за каких-нибудь пять-шесть часов . Однако военные специалисты относятся к возможности подобной операции весьма скептически. По мнению многих из них, попытка форсировать Тайваньский пролив вооруженными силами КНР может представлять собой не более, чем “массовый заплыв миллиона пловцов” . Как полагает адмирал Эрик Маквэдон, бывший в 80-х годах главным военным аналитиком в американском посольстве в Пекине, военный флот КНР может быть без особых затруднений уничтожен как в портах, так и в открытом море .

Разумеется, нельзя недооценивать серьезность китайской программы модернизации вооруженных сил. При этом чрезмерная закрытость китайской военной политики оборачивается усилением подозрительности и настороженности стран-соседей КНР. Думается, что публикация китайским руководством подобия “Белой книги по обороне”, в которой давались бы реальные данные о размерах военного бюджета КНР, численности и структуре основных родов войск, объемах и характере продаж и закупок вооружений и т.п., могла бы в значительной степени рассеять опасения, связанные с китайской военной угрозой. Так или иначе, ясно, что программа военной модернизации КНР рассчитана на длительную перспективу, и в ближайшие, по меньшей мере, десять-двадцать лет китайские вооруженные силы вряд ли будут представлять серьезную угрозу странам региона.

Впрочем, некоторые авторитетные китаеведы, к примеру Дж.Сигал, утверждают, что “Китай отвоюет обратно то, что он полагает принадлежащим ему, даже если при этом будет угроза его экономическому процветанию” . Напряженная ситуация, возникшая вокруг островов Сэнкаку (Дяоюйдао) в 1996 г., казалось бы, подтверждает эту точку зрения. Однако, на мой взгляд, она верна лишь отчасти. Китай действительно способен порой не задумываться об экономическом уроне, наносимом его жесткими действиями во имя утверждения прав на то, что он “полагает принадлежащим ему”. Но, как отмечалось выше, это происходит, как правило, только тогда, когда его провоцируют на это извне ( так, ситуация вокруг Сэнкаку обострилась во многом из-за провокационных действий крайне правых японских националистов).

Таким образом, у Пекина для проведения политики военных угроз в отношении стран региона нет пока ни реальных возможностей, ни соответствующей мотивации (если ее искусственно не создавать или усиливать). Это, разумеется, не означает, что азиатско-тихоокеанским странам не следует обращать никакого внимания на становление у своих границ мощной военной державы и не заботиться об обеспечении национальной безопасности. Но реакция на это должна быть очень тщательно взвешена, чтобы не привести к региональной гонке вооружений и/или усилению напряженности в АТР.

У “китайской угрозы” есть целый ряд аспектов помимо военного. Чаще всего упоминаемый — возможность доминирования КНР в экономике и политике АТР при сохранении руководством КПК контроля над положением в стране и обеспечении дальнейшего проведения реформ. Самое парадоксальное, что наиболее активно этот тезис отстаивается не в малых странах АТР, которые имеют много общего с КНР в структуре производства и номенклатуре экспорта и более уязвимы перед лицом крупных китайских конкурентов, а в самой мощной державе мира — США. При этом одним из основных показателей “угрозы” для американских товаропроизводителей объявляется растущий год от года многомиллиардный дефицит США в торговле с КНР .

Но, во-первых, китайцы продают на американском рынке то, что в США уже не производится или производится в небольших количествах. Во-вторых, зарабатывая значительные средства от продажи своей продукции в США, КНР получает возможность для закупок американских товаров (в частности, таких капитало- и трудоемких, как авиалайнеры ), обеспечивая занятость многим тысячам американских рабочих. Поэтому тезис об угрозе экономической безопасности странам АТР, в особенности США или Японии, не соответствует реальному положению вещей. Уместно подчеркнуть здесь, что именно китайский рынок сильно помог многим японским компаниям пережить последний экономический спад.

Следовательно, строить сегодняшние и тем более завтрашние отношения с Китаем на путях борьбы с “китайской угрозой” было бы серьезной ошибкой. Но и не замечать тенденции к превращению КНР во все более мощную державу тоже было бы неверно. Оптимум находится где-то посередине между “политикой сдерживания” и “политикой умиротворения”.

6. КИТАЙ И МИР НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

Вся история Китая на протяжении последних, по крайней мере, трех тысячелетий, показывает, что присоединение к “срединному царству” новых территорий происходило за редкими исключениями не столько путем военной экспансии, сколько за счет распространения ареала китайской цивилизации на сопредельные территории. В китайской истории немало примеров, когда покорявшие страну “варварские” племена или государства сами за очень короткие сроки — в пределах одного поколения — “попадали в плен” культуры и традиций коренного населения и фактически превращались в китайцев (ханьцев). Тем самым рост территории и усиление могущества Китая обеспечивались относительно ненасильственными действиями. Роль военной силы резко увеличивалась лишь в периоды “больших смут” и “междуцарствий”, когда император и его ближайшее окружение оказывались не способными — объективно или субъективно — адекватно реагировать на меняющуюся ситуацию в стране и тем самым теряли свою легитимность в качестве правителей государства или — в традиционной китайской трактовке — “мандат неба”. В китайской традиции подобные правители, приводившие страну к крупномасштабным социальным бедствиям и массовому кровопролитию, заслуживали всегда самой низкой оценки.

Возвращаясь к современности, необходимо отметить, что в восприятии большинства нынешнего населения Китая основные функции власти остались неизменными — сохранять социальный мир и по возможности решать внешние проблемы мирными средствами.

Конечно, прогнозирование развития ситуации в такой стране, как КНР, весьма затруднительно, что связано с непрозрачностью политической атмосферы на вершине власти, латентностью многих социально-политических и экономических процессов в стране, ненадежностью статистики и т.п. И все-таки в целом можно с большой степенью уверенности утверждать, что на протяжении ближайших десяти-пятнадцати лет многие существующие сегодня в КНР проблемы и трудности не станут непреодолимым препятствием для поддержания относительной стабильности в государстве и обществе, для сохранения достаточно высоких темпов экономического развития, для дальнейшей интеграции КНР в региональную и мировую экономику, для превращения страны в державу, сопоставимую по размерам ВНП с Японией или даже США.

Одна из проблем, стоящих между КНР и мировым сообществом — восприятие “китайского вызова”. Если понимать нынешний подъем Китая и рост влияния Пекина на международной арене как действительный вызов миру и стабильности в складывающемся новом мироустройстве, то тогда идея о сдерживании Китая в той или иной степени выглядит обоснованной. Но логичнее предполагать, что настоящая китайская угроза может исходить не из сильного и стабильного Китая, но, наоборот, из слабой, дезинтегрированной, раздираемой внутренними противоречиями и междоусобицами страны с более чем миллиардным населением, обладающей к тому же мощным военным арсеналом, в том числе ракетно-ядерным оружием. Вряд ли кто-то сегодня предпочтет иметь дело не с одним сильным Китаем, а с несколькими десятками “северных корей”, а именно к этому и может в конечном счете привести бездумная реализация жесткой политики сдерживания КНР или слишком активные попытки насадить в этой стране систему западных демократических ценностей, пока еще чуждую большинству китайского населения. Об этом стоит самым серьезным образом задуматься агрессивным адептам “универсальных ценностей либеральной демократии”, если они действительно заботятся о построении гармоничной системы международных отношений.

В то же время необходимо учитывать, что в Китае всегда были сильны идеи китаецентризма. Не секрет, что и в сегодняшнем Китае — включая Гонконг, Макао и Тайвань — найдется немало приверженцев идеи о становлении в ближайшем будущем Китая как державы номер один. Рост национализма во многих странах современного мира не обошел стороной и Китай. Более того, в настоящее время в КНР националистическая идея часто заменяет собой коммунистическую в качестве единой идеологии, консолидирующей население страны в ее противостоянии внешнему миру. К счастью, это пока не отражается на внешней политике КНР — сегодня китайское руководство твердо подтверждает, что Китай никогда не станет “сверхдержавой” .

Думается, что это искренние заявления, поскольку китаецентризм не подразумевает силовое господство над окружающим Китай миром. Даже в периоды наибольшего расцвета для его правителей, как правило, было не столько важно реальное господство над той или иной территорией — даже формально входившей в состав китайской империи — сколько демонстрация со стороны контрагента уважения китайского правителя и формального признания его власти, которая при этом часто не распространялась за пределы императорского дворца.

С известными поправками психология древних и средневековых правителей Китая может быть перенесена на сегодняшние реальности. Для нынешних — и, наверное, завтрашних — руководителей КНР актуальны не столько претензии на “мировое господство”, сколько признание со стороны мирового сообщества легитимности КНР как одного из его полноправных членов.

Не следует концентрировать усилия на выталкивание Китая на обочину мирового развития. Это в лучшем случае не принесет желаемых результатов, а в худшем — приведет к конфликту, посерьезнее “холодной войны”. Наоборот, серьезный учет — что не всегда означает безусловное принятие — растущих претензий КНР играть адекватную ее потенциалу роль в мировой политике и экономике может привести к вполне органичному вхождению Китая в формирующееся современное мироустройство на основе взаимоприемлемых компромиссов. Чего следует однозначно избегать в построении отношений с Пекином, так это политики откровенного давления и диктата, как, впрочем, и бесхребетной “политики умиротворения”.

Мировому сообществу, — прежде всего, США и другим развитым странам, — стоит смириться с объективными реальностями неравномерности экономического и политического развития современного мира и понять, что появление в современных условиях нового влиятельного субъекта международных отношений не обязательно означает возникновение неприемлемой угрозы национальным интересам и безопасности других государств мира. Анализ внешней и внутренней политики КНР за последние два десятилетия в целом не дает достаточных оснований усомниться в искренности намерений современного китайского руководства ответственно подходить к решению международных проблем и готовности КНР играть роль великой державы по критериям, общепризнанным в современном мире.

<< | >>
Источник: Авторский коллектив МОН института МЭМО Ран. ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЙ МИР:ЦЕНТР, ПЕРИФЕРИЯ, РОССИЯ. Сборник 2. Глобализация и Периферия. 1999

Еще по теме 3. 80-е ГОДЫ: КУРС НА ФОРМИРОВАНИЕ ДИВЕРСИФИЦИРОВАННОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ: