Богу с лав Гавранек К ПРОБЛЕМАТИКЕ СМЕШЕНИЯ ЯЗЫКОВ

Термин «смешение языков» употребляется здесь в широ­ком смысле. Это связано с желанием рассмотреть в данной работе некоторые общие вопросы, а также ряд специаль­ных славистических проблем, причем меня будет интере­совать не столько процесс смешения языков, сколько его результаты *.

Исследуемое явление вполне можно было бы обозначить термином «языковой контакт» («language contact»). Этот термин, введенный Андре Мартине и получивший известность благодаря У. Вайнрайху, в последних работах (В айнрайх, Фогт, Хауген, Завадов- с к и й и др.) ² стал общепринятым: он удобен, а главное, достаточно широк; однако он ничего не объясняет в лингви­стическом отношении, лишь обозначая языковые ситуа­ции — этим ситуациям в свою очередь противопоставлены возникающие в результате их общие языковые явления, которые можно обозначить термином «языковая интер­ференция» ³.

Пути, ведущие от «контакта» к возникновению совокуп­ности общих языковых черт, к «интерференции», могут быть весьма различными: речь может идти об одностороннем влиянии одного языка на другой, или о взаимном влиянии двух или более языков, или о конвергентном развитии определенной языковой группы, или, наконец, об общем субстрате (правда, значение последнего понятия раньше переоценивали, и часто оно появлялось для объяснения

Bohuslav Havranek, Zur Problematik der Sprachmi- schung, B:«Travaux linguistiques de Prague», 2, Prague, 1966, стр. 81 — 95. Перевод данного текста автором просмотрен и дополнен.

как deus ex machina; по моему мнению, субстрат не отно­сится к главным факторам изменения языка; это мнение в последнее время становится преобладающим среди линг­вистов) ⁴.

Таким образом, говоря о языковом смешении в широком смысле слова, мы имеем в виду определенные ситуации и определенные пути развития, но в первую очередь нас интересует их результат, а именно общие языковые черты (языковая интерференция).

Я хотел бы сказать здесь также несколько слов об общей проблеме развития языка. С одной стороны, оно понимается как имманентное развитие каждого отдельного языка — сегодня вряд ли кто стал бы возражать против такой точки зрения; и если я в дальнейшем не останавли­ваюсь на имманентном развитии, то не потому, что не признаю этого принципа, ибо для Пражской школы, к кото­рой я принадлежу, этот принцип был и остается основ­ным.

Но с другой стороны, существует внешняя мотивирован­ность языкового развития, и здесь иноязычное влияние является одним из важнейших факторов. Правда, при более глубоком рассмотрении приходится и здесь различать внутренний и внешний аспекты. Ибо те, кто рассматривает влияние чужих языков лишь как внешнюю мотивировку, целиком отличную от имманентного развития и даже про­тивоположную ему, упрощают весь вопрос; речь идет не только о чуждом, идущем извне влиянии, но прежде всего о том, как проявляется это влияние в воспринимаю­щем языке, а это уже вопрос, связанный с внутренним развитием данного языка, которое и определяет, какие черты заимствуются, а какие нет. Необходимо поставить вопрос о причинах того, почему одни черты заимствуются, а другие нет. Часто ответ на него найти бывает трудно, но многое зависит от того, насколько иноязычное влияние соответ­ствует возможностям внутриязыкового развития ⁵.

При постановке вопроса о языковом смешении часто исходят из проблемы «двуязычия». Я считаю, однако, и многие лингвисты придерживаются того же мнения, что двуязычие — это особый случай языкового контакта. Прав­да, двуязычие — это опять некоторая ситуация, а не ее разрешение в отдельном случае. Однако двуязычие можно понимать по-разному. До сих пор есть еще ученые, которые понимают под двуязычием в широком смысле любое влияние чужого языка, вне зависимости от того, имеет ли оно коллективное или индивидуальное проявле­ние, идет ли речь о действительном владении двумя языками или же только о контакте с чужим языком (например, благодаря изучению языка в школе или же просто пассив­ному овладению им).

Я считаю такое понимание двуязычия слишком широ­ким, поэтому в начале своей статьи я отдал предпочтение термину «языковой контакт».

По-моему, невозможно рассматривать индивидуально реализуемое двуязычие в качестве существенного фактора языкового развития, каковым могут быть лишь коллектив­ные явления. Однако двуязычный коллектив не обязатель­но должен быть чем-то цельным в этническом или нацио­нальном плане.

Я не отрицаю также, что влиянию одного языка на дру­гой, вне зависимости от того, является ли оно односторон­ним или взаимным, может способствовать индивидуальное владение другим языком. Так распространяются прежде всего научные термины, что мы явственно ощущаем особенно в последнее время. Так же очевидно, что индивидуальное двуязычие может стать объектом лингвистического иссле­дования, но лишь как симптом, а не как фактор конкрет­ного развития языка ⁷.

По-моему, термин «двуязычие» при изучении развития языка следует применять лишь к коллективному двуязы­чию, т. е. ограничить его теми случаями, когда в одном языковом коллективе (а не только у отдельных его членов) имеются и используются две разные грамматические систе­мы и два разных словаря ⁸ (при этом, разумеется, речь может идти о разных степенях различия грамматики и лек­сики и тем самым о большей или меньшей степени дву­язычия).

Можно говорить по крайней мере о двух степенях двуязычия: о полном двуязычии и частичном двуязычии. Разумеется, следует различать степени кол лек- тивного двуязычия, а все, что им не является, подпадает под более широкую категорию языкового контакта ⁹.

Иногда говорят о двуязычии в пределах одного и того же языка (для этого случая был еще предложен специальный новый термин «диглоссия»¹⁰), но я не буду заниматься таким двуязычием, так же как и мнимым двуязычием на пограничье двух близкородственных языков.

Я хотел бы привести примеры различных типов коллек­тивного двуязычия в славянской ЯЗЫКОВОЙ области.

В прошлом на чешской территории существовало чешско-немецкое двуязычие, распространявшее­ся, однако, не на весь народ, а только на его часть. В пер­вую очередь двуязычие распространилось на некоторые круп­ные города, в которых оно началось еще раньше (с XIII ве­ка), продолжалось в XVII и XVIII веках и даже в начале XIX века, а в некоторых моравских городах еще дольше (до конца XIX века). Другого рода двуязычие имело место на стыке двух этих языков, где до обострения националь­ных противоречий в Чехии и Моравии чешские и немецкие общины, не всегда даже четко разделенные, поддерживали добрососедские отношения, но где двуязычие носило иной характер, чем в городах.

Городское двуязычие можно было бы также назвать «двуязычием сверху», а двуязычие в пограничье —«двуязы­чием снизу». Например, в таких местах, как область от Либьехова до Мимони (в северо-восточной Чехии), еще в дни моего детства (к началу XX века) было много кре­стьян, преимущественно мужчин, которые в общем (в рам­ках своих потребностей) владели двумя языками или, точнее, диалектами каждого из них, и с точки зрения социально-этнической их двуязычие было взаимным^и.

Говоря о городском двуязычии, необходимо различать, идет ли речь о господствующем слое патрициев или же о ремесленниках и мелких торговцах. Двуязычие вторых по сравнению с первыми было взаимным.

Итак, для нашей территории можно с уверенностью говорить о чешско-немецком двуязычии в прошлом. Это не было, правда, полное двуязычие, однако имелись ситуа­ции и периоды, когда не только отдельные индивиды, но и целые коллективы в силу местоположения, обществен- ного положения и условий существования действительно пользовались двумя языками — хотя и не в равной мере, но все же так, что они в основном владели как граммати­ческой структурой, так и словарем обоих языков. Но, несмо­тря на это, определенно имелись какие-то изъяны то в чеш­ском, то в немецком языке¹².

Точно так же несомненно, что в определенный период на чешской территории создалась и такая языковая ситуа­ция, которую можно назвать чешско-латинским двуязычием, хотя это двуязычие и ограничивалось одной определенной функцией. Носители гуманистической обра­зованности в XVI и XVII веках могли одинаково хорошо выражать свои мысли по определенному кругу вопросов на чешском и латинском языках; может быть, им даже легче было пользоваться латынью. Конечно, это был другой вид двуязычия, чем чешско-немецкий: это было функциональ­ное двуязычие, существовавшее, разумеется, не только у нас ¹³.

Однако можно привести и пример полного дву­язычия на славянской территории. Серболужи- ч а н е во второй половине XIX века и в XX веке действи­тельно почти все были двуязычными. Я имею сведения о Лужице начиная с 20-х годов, когда я прошел пешком если не всю Верхнюю Лужицу, то, во всяком случае, зна­чительную ее часть, и только в одной деревне (Радворь) на мое лужицкое приветствие мне ответили по-лужицки (может быть, это была случайность, но, во всяком случае, по-лужицки отвечали редко). Между собой серболужичане тогда еще говорили по-лужицки, но с чужим человеком, т. е. любым, который не принадлежал к их деревенской общине, они привыкли говорить только по-немецки. За исключением двух-трех старух, все лужицкое населе­ние было действительно двуязычным. Этот вид двуязычия можно назвать полным¹⁴. Такое же полное двуязычие (может быть, несколько иного рода в силу большей изоли­рованности тогдашних деревень) можно найти в определен­ный период и у полабских славян — во всяком случае, в период, предшествовавший исчезновению их языка. (Можно было бы привести и другие европейские примеры.)

На славянской территории существует и совершенно другой вид языковых контактов, а именно балкан­ский языковой союз. Балканский языковой союз, несомненно, типичный пример сближения генетически неродственных языков: румынского (не только дакору- мынского, но и арумынского и мегленорумынского), ново­греческого, болгарского, македонского и албанского.

Существрвание общих языковых черт на Балканах подтверждается чисто эмпирическим путем. Точно так же как не нужно быть лингвистом, чтобы заметить родство славянских языков, очень легко установить и балканские соответствия. Уже Копитар и Добровский обозначили болгарский язык как slavica lingua romana, назвав его славороманским (тогда еще очень мало знали о болгарском языке). Известна также формула М и к л о - ш и ч а, что у балканских языков одна грамматика и раз­личная лексика, что они вставляют разные слова в одну и ту же грамматическую структуру. Эта формулировка, правда, не вполне соответствует действительности, но в известной мере все же отражает положение вещей.

Являются ли общие черты балканских языков результа­том частного или полного двуязычия (или многоязычия)? Разумеется, трудно говорить о полном двуязычии на Бал­канах — о полном болгаро-греческом или албано-греческом двуязычии или румыно-болгаро-греческом триязычии и т. п. Однако здесь, несомненно, существовало двуязычие (многоязычие), которое, правда, распространялось лишь на торговые центры и важные торговые пути. Балканские торговые пути, которыми пользовались все балканские народы, были исследованы с исторической и документаль­ной точки зрения Константином Йиречком (J і г е с е к). Например, очень важным в этом отношении было русло Вар дар а (который был, однако, не единственным путем этого типа на Балканах). Мы знаем, что там действительно еще в XIX веке и в начале XX века население таких торговых центров, как Скопле, Битоль (но, разумеется, не сельское население), было не только двуязычным, но, как правило, трехъязычным и даже четырехъязычным. Я сам могу засвидетельствовать, что там еще в 30-е годы мелкие ремесленники (являющиеся на Балканах и мелкими тор­говцами) были по крайней мере трехъязычными, а во многих случаях и четырехъязычными. Я сам знал человека, говорившего по-сербски, по-македонски, по-албански и по- турецки; и этот человек ни в коем случае не был исключе­нием (правда, я не мог установить, говорил ли он на всех этих языках безукоризненно правильно, но в любых ситуа­циях он без труда свободно договаривался с собеседником). Следует ли предполагать, что такие люди, которые говорили по крайней мере на трех языках, действительно владели тремя языковыми системами и тремя словарями? С точки зрения языковой психологии было бы трудно понять, как эти простые люди (причем не в единичных случаях, а как правило) действительно смогли бы овладеть так хорошо многими языками, если бы эти языки не имели общих черт. Можно предположить, что для говорящих структуры язы­ков хотя бы частично совпали, став в большей или мень­шей степени одной и той же структурой. Поэтому говоря­щим нужно было, собственно, овладеть всего лишь одной основной структурой, которую они затем дифференцирова­ли определенным способом при реализации различных языков. У этих языков много общих грамматических кате­горий и средств, а также довольно большое совпадение словаря (особенно в области ремесла). Здесь можно с пол­ным правом говорить о многоязычии (мультилингвизме) особого рода, и все же это многоязычие не затрагивало целую этническую группу, оно распространялось лишь на определенные области, из которых общие черты про­никали в отдельные языки.

Таким образом, двуязычие (или многоязычие) в славян­ской языковой области оказывается явлением коллектив­ным, хотя и не затрагивающим обычно целые народы. Однако это частичное двуязычие оказывает влияние на развитие отдельных языков.

Поставим теперь вопрос, к каким уровням языка отно­сится интерференция, возникшая в результате языкового контакта (в смысле двуязычия или многоязычия и конвер­генции). Пока на этот вопрос можно ответить следующим образом.

Разумеется, когда вообще говорят о смешении языков на основе коллективного двуязычия, то имеют в виду не отдельные заимствования слов, ибо последние могут возникнуть в результате самого слабого языкового

контакта (даже только индивидуального). Но если перед нами целые функционально связанные лексические слои, как, например, слой французских слов для определенных абстрактных культурных понятий в английском языке, слой арабских слов в испанском языке или немецкие ремес­ленные термины в чешском языке, то вполне может воз­никнуть вопрос, не следует ли рассматривать их как резуль­тат двуязычия. По-моему, здесь скорее можно говорить о профессиональной терминологии как результате развития в двуязычном коллективе. Разумеется, что, например, те чешские ремесленники, которые употребляли чехизиро- ванные по своей форме термины немецкого происхождения, не обязательно должны были сами владеть немецким язы­ком; но эти термины все же были результатом определен­ного языкового контакта, профессионального или функ­ционального двуязычия. Примером того, сколь широко были распространены среди чешских мастеров немецкие термины, может служить то обстоятельство, что ремесленные терми­ны, введенные в XIX веке чехами после освобождения Болгарии в болгарский язык, были немецкого происхожде­ния и в то же время носили явную печать чешского посред­ничества (ср., например, столярную терминологию)¹⁶.

Особое внимание следует уделить языковой интерферен­ции в звуковой и грамматической систе- м е. Здесь возникает довольно сложный вопрос, при каких типах языковых контактов может возникнуть такая интер­ференция. Я согласен здесь с теми, кто утверждает, что общие черты в этой области могут возникнуть лишь на более высоком этапе коллективного двуязычия.

Возникает и другой вопрос: следует ли рассматривать такие общие черты (применительно к славянской языковой области) как результат одностороннего влияния одного языка на другой, или взаимного влияния двух или нескольких языков, или, наконец, конвер­гентного развития группы языков.

С полной уверенностью можно говорить об одно­стороннем влиянии латыни на западно- славянские и частично на южнославянские, а также вообще на европейские языки, причем это влияние простиралось не только на лексику, но и на синтаксическую структуру. По-моему, здесь можно говорить о двуязычии; правда, это было социально и функционально ограниченное двуязычие, которое влияло в первую очередь на развитие литератур­ных языков — на структуру сложноподчиненного пред­ложения, на порядок слов, употребление причастных обо­ротов и т. п. Конечно, родной язык влиял на письменную и устную латинскую речь, но это влияние было весьма незначительным. Я имею здесь в виду эпоху позднего средневековья и Возрождения, когда латынь была живой лишь в условиях тогдашнего двуязычия, отвлекаясь от ранней романизации большой части Европы (тогда имели место очень важные воздействия; достаточно указать на суффикс -arius или на прошедшее типа factum habeo, casus sum и т. п.).

В южнославянской языковой обла­сти господствовало несомненное хорватско- итальянское двуязычие в Дубровнике и в городах Далмации; это двуязычие проявляется в клас­сической литературе Дубровника, где, например, можно найти инфинитивы итальянского типа с za и т. п. При этом далматинские города Задар, Сплит и Дубровник были с самого начала двуязычными: романскими и славянскими; старый романский «далматинский» лишь позднее был заме­нен итальянским. Ситуация здесь была слишком сложна, чтобы ее можно было изложить в нескольких строках: с одной стороны, имело место в большинстве случаев одно­стороннее славянское влияние на неславянское население — влияние, которое, правда, было более сильным в речи, чем на письме, и которое иногда сопровождалось обратным влиянием; с другой стороны, наблюдалось функционально ограниченное культурное итальяно-хорватское двуязычие¹⁶.

В чешском языке также можно установить одностороннее влияние немецкого языка. Это влияние видели в различных явлениях фонети­ческого уровня: в ударении на первом слоге, в дифтонгизации долгих гласных, в частичной потере пала­тализации, а также в некоторых грамматических явле­ниях ¹⁷. Но и эти вопросы в какой-то мере спорны.

Целый ряд авторов указывает, что немецкое ударение в сущности носит другой характер, чем чешское, падая на лексическую морфему (то есть не на начало слова, как в чешском языке), так что чешское ударение на первом слоге слова не может быть объяснено односторонним немец­ким влиянием. Тем не менее можно ставить вопрос об общности языков в этом отношении, а именно в плане ста­билизации ударения на определенном слоге: венгерское

ударение падает на первый слог, как в чешском языке, польское ударение также стабилизовалось, а именно на предпоследнем слоге, в лужицких языках известны оба типа и т. п. Поэтому можно считать стабилизацию ударе­ния, несмотря на различные ее проявления, общей сред­неевропейской чертой, вряд ли, однако, возникшей на основе одностороннего влияния. Точно так же в Македонии как для славянских, так и неславянских языков харак­терно парокситональное и пропарокситональное ударение.

Иначе выглядит вопрос о дифтонгизации долгих глас­ных у (частично i) > ei, и > ои (в старом написании au). До последнего времени исследователи не пришли в этом вопросе к однозначному решению, и нужны новые, более глубокие исследования.

Я сам придерживаюсь мнения, что чешская и немецкая дифтонгизация настолько похожи друг на друга, что трудно было бы исключить здесь немецкое влияние. Но прежде чем мы решим этот вопрос, необходимо четко осознать, что причиной было не подражание немецкому языку чехами, а, по-видимому, чехизация немецких патрициев и немец­ких ремесленников в городах: в их выговоре чешский язык изменился, и это изменение распространилось как городское, социально более высокое произношение. Напом­ню в этой связи возмущение Яна Гуса некоторыми явления­ми в тогдашнем чешском языке Праги, которые свидетель­ствуют о подобной ситуации (исчезновение корреляции 1/1 и корреляции і/у в Праге) ¹⁸; к этому можно прибавить и исчезновение мягких губных и свистящих.

В грамматическом строе литературного чешского языка вряд ли можно найти какие-нибудь явле­ния в области морфологии и синтаксиса, которые можно и нужно было бы объяснять как следствие немецкого влия­ния, если не считать общеевропейского типа построения предложения и некоторых случаев управления.

Необходимо, однако, отдавать себе отчет (это особенно ясно на материале балканских языков) в том, что литера­турный язык иногда сохраняет более резкие отличия от соседнего языка, чем народный язык. Например, литера­турные балканские языки довольно далеко отошли от общего балканского языкового типа, так что отражения балканского языкового союза в них в известной степени затемнены (это показано в работе одного молодого чешского балканиста) ¹⁹. То же становится очевидным при анализе

чешского народного языка по сравнению с литературным, в особенности его более старой формы. Как мне представ­ляется, нельзя полностью отрицать тот факт, что в чешский язык все же проникли определенные, хотя и одиночные, грамматические явления немецкого типа, однако даже здесь они не носят систематического характера.

Сравните частое употребление местоимения ten «тот, этот» для придания значения определенности (tak sem prisel do ty hospody «и вот, пришел я в этот трактир»), такие местоимения, как ten samy «тот самый», тип перфекта je odejity (ср. нем. er ist abgegangen, weggegangen), оборот je k dostani (нем. es ist zu bekommen) и т. п.— все это явления, не типичные больше для литературного чешского языка. По-моему, весь этот комплекс явлений требует углубленного анализа.

При этом здесь было бы полезно подробное сопоставление с другими славянскими языками, в особенности в области фразеологии; во всяком случае, несомненно, что здесь можно найти следы частичного двуязычия различной сте­пени (см. выше) и что эти общие явления обязаны своим происхождением проникновению определенных немецких черт в чешский язык уже указанным путем, причем в тех случаях, когда структура самого чешского языка способ­ствовала этому.

В связи с вопросом о влиянии грамматической системы в полном смысле слова упомяну полабский язык, ибо в полабском часто видят пример языка, разрушенного односторонним (немецким) влиянием. Мы знаем полабский язык из очень поздних и довольно неточных записей. Я сделал попытку проанализировать глагольную систему полабского языка в своей до сих пор не опубликованной работе и пришел к следующим выводам: влияние немец­кого языка не разрушило старую глагольную систему полабского — оно проявилось там, где и другие западно- славянские языки имеют новообразования, т. е. в различ­ных типах аналитических глагольных форм — в первую очередь в пассиве и в перфекте типа factum habeo, casus sum (последний представляет, однако, не специфически немец­кое, а европейское явление). Почти такое же положение в кашубском. Разумеется, полабский язык стал жертвой иноязычного влияния, в особенности в своей последней фазе — в этом не может быть сомнений; здесь как раз тот случай, когда действует упрощенная формула: один язык побеждает, другой побежден. Но даже здесь разру­шение грамматики не охватило весь грамматический строй, например система склонения в основе своей осталась славянской.

Во всех приводившихся до сих пор примерах речь шла о влиянии, направленном в основном в одну сторону, но также и об активности заимствующего языка, состоящей в том, что он заимствует одни явления и не заимствует другие, определяя условия заимствования. Даже для предельной ситуации, примером которой служит полабский язык, характерно, что иноязычное влияние проявилось в новообразованиях глагольной системы и не разрушило старой системы ²⁰.

На Балканах мы имеем типичный случай действительно взаимного сближения, общих явлений, для кото­рых необходимо принять предпосылку взаимных влияний.

Концепция балканского языкового сою- з а, правда, уязвима в некоторых пунктах, и она дей­ствительно подвергалась критике в связи с расплывча­тостью его географических границ ¹¹. Конечно, здесь можно говорить о ядре и о периферии, например, юго-восточные диалекты сербского языка имеют некоторые так называе­мые балканизмы, чуждые остальным сербохорватским диа­лектам, за исключением весьма широко распространенных форм аналитического будущего с (ho)cu «хочу» ¹². Анало­гичное положение занимают новогреческие диалекты: имеет­ся значительная разница между северногреческими диалек­тами и диалектами Пелопоннеса²¹. Но нельзя отрицать, что имеются определенные общие явления, распространяющие­ся всегда на ряд языков, хотя и не в одинаковой степени. Кроме фонологической системы, которая, по-моему, отно­сится к общим явлениям балканских языков ²², сюда сле­дует отнести аналитическое склонение или ослабление флективного типа склонения (родительный совпал здесь в большей или меньшей степени с дательным), постпози­тивный артикль, местоименные репризы, отсутствие инфинитива, описательное будущее с «хочу», формы прошедшего типа factum habeo, casus sum (послед­няя черта имеет меньшее распространение, зато предпослед­няя известна очень широко) ²³. Можно задаться вопросом, следует ли рассматривать эти явления как структурные — ведь почти все они могут быть подведены под определенный аналитический тип ²⁴.

С другой стороны, вопрос возникновения этих общих явлений достаточно сложен. Я уже упоминал о проблеме субстрата, с удовлетворением отметив, что теория субстрата в новейших работах, как правило, отвергается ²⁵. В неко­торых работах подчеркивалось, что исходным пунктом был греческий ²⁶ — роль греческого в этой области несомненна, однако нельзя оставлять без внимания тот факт, что все указанные черты почти одновременно проявились в гре­ческих диалектах и в остальных балканских языках и диа­лектах. Иногда подчеркивают значение латинского или романского элемента на Балканах. Я сам готов предполо­жить, что некоторые из этих явлений действительно связа­ны с балканской латынью. Это поздние явления, однако они связаны с чертами других романских языков.

Интересно, однако, что для некоторых из этих явлений нельзя с уверенностью установить исходную точку. Важнее в конце концов общее развитие, общий результат, тот факт, что эти языки действительно — ив первую очередь в их ядре — проделали общее развитие и пришли к тому же результату. Для этого типа я когда-то предложил термин «конвергентное развитие», и этот термин получил распро­странение. Я понимаю под этим определенное общее раз­витие языков, основанное на определенных общественных условиях и потребностях. Я попытался хотя бы частично показать, насколько обсуждаемая языковая общность соот­ветствовала общественным условиям и потребностям. По сути дела, речь шла о контактах людей, говоривших на языках различной грамматической структуры. При этом контакте больше всего пострадали сложная флективная морфология и синтетическая грамматическая система. Понятно, что при контакте различных языков и различных морфологических систем эти системы претерпевают ломку и упрощаются, т. е. появляются новые, более простые формы выражения ²⁷.

Я хотел бы обратить внимание на следующее обстоя­тельство. Если сделать еще один шаг дальше, то все р о - манские языки попадут под понятие языкового союза. Было бы неверно пытаться поставить романские языки и их развитие в один ряд с германскими, и тем более славянскими, языками. Здесь, в романских языках, дей­ствительно имелся языковой союз, но, разумеется, другого типа, чем балканский (и географически гораздо большей протяженности). Но дело в том, что здесь на обширной территории был в связи с общественными потребностями преобразован латинский язык, причем он был преобразован при условиях, общих и приемлемых для всей территории. Поэтому в романских языках мы, с одной стороны, имеем дело с развитием из одной исходной точки, а именно латы­ни — в этом не может быть сомнений, но, с другой стороны, здесь существовал и определенный тип конвергентного развития по принципу языкового союза. Хотя элементы вымерших «побежденных» языков (фракийского, иллирий­ского, кельтских и т. п.) проявлялись минимальным обра­зом, все же и здесь шел определенным образом процесс их разложения и «язык-победитель» развивался в двусторон­ней или, вернее, многосторонней ситуации и в соответствии с потребностями этой ситуации и носителей «побежденных» языков. На этом основаны некоторые общие черты роман­ских языков, бросающиеся в глаза, несмотря на все раз­личия.

В заключение я хотел бы подчеркнуть, что моя цель была в том, чтобы хотя бы на нескольких конкретных при­мерах показать, что в случае коллективного двуязычия, в случае языкового контакта, при языковой интерференции речь идет не только об одном возможном типе, но что фор­мы здесь многообразны и тип одностороннего влияния вовсе не самый частый.

Что же касается возможности возникновения общих инноваций в результате языковой интерференции, то я показал, что определенные языковые инновации возникают и могут возникать.

Я также хотел бы обратить внимание на то, что возмож­но пассивное и активное участие. Влияние чужого языка — не только внешний фактор, но также и нечто, связанное с внутренним, имманентным развитием языка, который избирает то, что требуется соответственно его структуре и языковым условиям его существования. То, что язык избирает, становится составной частью его имманентного развития, или, другими словами, активным является заим­ствующий язык, а пассивным язык, из которого заимству­ют, и было бы неверно представлять это отношение обрат­ным.

¹ Первый вариант этой работы был доложен весной 1964 г. в Загребе и Задаре (на классической почве двуязычия) и опублико­ван в «Zadarska revija» (Problematika mijesanija jezika, 12, 1964, стр. 177—185). Предложенный вариант, доложенный в начале 1965 г. в Геттингене, Бонне и Гейдельберге, также не является оконча­тельным, он задуман как исходный пункт для дальнейших иссле­дований.

Разумеется, мои исследования и здесь основаны на положениях Пражской школы (в особенности в том виде, какой они нашли в TCLP, вып. 1, 1929, и в «Actes du VI^е Congres International des Linguistes», Paris, 1949, стр. 305 и сл., а также на моих замечаниях по вопросу о языковой интерференции в TCLP, вып. 1, 1929, и вып. 4, 1931, и на моих работах, посвященных отдельным вопросам: «Zur phonologischen Geographic. Das Vokalsystem des balkanischen Sprach- bundes» в: «Proceedings of the 1. Internat. Congress of Phonetic Scien­ces», Amsterdam, 1932. Archives Neerlandais de Phonetique experi- mentale 8—9, 1932, стр. 28—34, Romansky typ perfecta factum

habeo a casus sum, casum habeo v makedonskych narecich (с резюме на франц. яз.) в: «Melanges Р. М. Haskovec», Brno 1936, стр. 147—155; ср. также ответы автора на анкету «Zajednicke crte balkanskih jezika» и «Problemi fonoloskih sistema „jezicnih saveza"» в «III^eme Congres Internat. des Slavistes», Publication No 3; Supplement (Beograd, 1939), стр. 41—43, 48—49. (Далее ссылки на эти работы даются сокращенно — 1932, 1936 и 1939.)

² U. Weinreich, Languages in Contact, N. Y., 1953 (ср. рецензию E. Haugen в «Language», 30, 1954, стр. 380—388) и L. Zawadowski в «Bulletin de la Societe Polonaise de Lin­guistique», 17, 1958, стр. 175—191).— H. Vogt, Language Con­tacts, «Word», 10, 1954, стр. 365—374.— E. Haugen, Language Contact nU. Weinreich, Research Frontiers in Bilinguism Studies в: «Proceedings of the 8. Internat. Congress of Linguists», Oslo, 1958, стр. 771—797.— L. Zawadowski, Fundamental Relations in Language Contact в «Bulletin de la Societe Polonaise de Linguistique», 20, 1961, стр. 3—26.— В. Ю. Розенцвейг,

О языковых контактах, ВЯ, 1963, № 1, стр. 57—69 (здесь показы­вается, что уже в 1926 г. JI. В. Щерба употреблял термин «контакт»).

Библиография соответствующей литературы столь обильно представлена у Вайнрайха (1953, 122—146) и 1958 (795—797), что я вполне могу обойтись без библиографических ссылок, поэтому в дальнейшем я буду ссылаться лишь на наиболее важные и новей­шие работы. В частности, библиографию в области славистики^' необходимо дополнить 9-м томом «Докладов и сообщений Института языкознания», Москва, 1956 (в дальнейшем сокращенно ДиС 9), в котором помещены доклады В. И. Борковского, В. Н. Яр­цевой, Б. А. Серебренникова, В. И. Абаева, А. В. Десницкой, В. Г. Орловой, Е. И. Убрято- вой и М. Я- Немировского и важная дискуссия по этим вопросам. Там, а также в статье Jaroslav Moravec, К otazkam jazykovych vztahu na zaklade bilingvismu в «Slovo a slovesnost», 21, 1960, стр. 161—173, можно найти дальнейшие ссылки из слави­стической литературы.— Мы должны добавить основополагающую статью JI. В. Щ е р б ы «О понятии смешения языков», 1926 г. (См. его «Избр. работы по языкознанию и фонетике», 1, Л., 1958, стр. 42 и сл.)

³ Этот термин (interference) введен Пражской школой — ср., напр., «Actes du VI^е Congres International des Linguistes», Paris, 1948, стр. 305, и H. V о g t, там же, стр. 33 и сл.; и теперь он часто употребляется, например, Вайнрайхом (1953, стр. 1 и сл.) в вышеупомянутом смысле.

⁴ Преувеличение роли субстрата было подвергнуто резкой критике в ответах А. С о в а ж о, Ж- Сан Дам, Е. Уотма и др. на анкету V Международного конгресса лингвистов (1939 г.), см. Reponses au questionnaire, Bruges, 1939, стр. 47 и сл. (так, Уотма (Whatmough) пишет: «С мистической или атавистиче­ской интерпретацией субстрата нужно покончить раз и навсегда; это химера или, вернее, собрание химер»). Ср. более поздние выска­зывания Мартине в «Romance philology», 6, 1952, № 1, стр. 6, Десницкой, ДиС, 9, 1956, В. Ю. Розенцвейга в ВЯ, 1963, № 1, стр. 57 и сл. и т. п. Автор высказывался против теории субстрата применительно к балканским языкам в работах 1936 и 1939 г., ср. сноску 25.

⁶ В. Н. Ярцева (ДиС, 9, стр. 18) приписывает этот взгляд Фогту («Word», 10, 1954, стр. 372), но я должен восстановить истину — это взгляд Пражской школы, что признается и Фогтом; и сам автор часто высказывался в этом смысле после TCLP, 4, 1931, стр. 304; ср. ответ Пражского лингвистического кружка на анкету в «Actes du VI^е Congres Internat. des Linguistes», Paris, 1948—1949, стр. 305 и сл.

⁶ Hermann Paul, Prinzipien der Sprachgeschichte, 5-е изд., 1920 (1-е изд.— 1880), стр. 391 и сл. (Г. П а у л ь, Принципы исто­рии языка, перевод с нем., М., 1960, стр. 460). Из новой литературы можно привести, напр., К- Н. Schonfelder, Probleme der Volker- und Sprachmischung, Halle (S.), 1956, стр. 43 и сл., J. M o- r a v e с в «Slovo a slovesnost», 21, 1960, стр. 168.

⁷ Индивидуальными случаями двуязычия занимались не толь­ко ученые XIX века, например Гуго Шухардт в своих знаме­нитых новаторских работах «Slawo-deutsches und Slawo-italieni- sches», Graz, 1884 и др. (см. Schuchardt-Brevier, Halle, 1922, стр. 128—141 — Г. Шухардт, Избранные статьи по языкозна­нию, перевод с нем., М., 1950, стр. 174—184); ему посвящены и новейшие, приведенные выше работы по языковым контактам; см., например, работу Вайнрайха 1953 г., которая в большей своей части построена на индивидуальном двуязычии, а также Розенцвейг, цит. соч., стр. 62 и сл.

⁸ Еще более основательное овладение предполагает Браун (Max. Braun) в своих замечаниях по вопросу о многоязычии (Gottingische gelehrte Anzeigen, 1937, № 4, стр. 115—130), понимая под многоязычием «активное совершенное одновременное владение двумя или несколькими языками», но только в индивидуальных случаях.

⁹ Завадовский (Zawadowski), 1961, стр. 20 и сл. попытался дать классификацию всех возможных ситуаций языко­вого контакта; рассмотренное здесь двуязычие совпадает с его типом III.

¹⁰ Я писал о двуязычии в различных слоях чешского языка в работе «Ceska nareci» («Cs. Vlastiveda», III, «Jazyk» 1934, стр. 86). По поводу ненужного — с моей точки зрения — термина «диглос­сия» ср. С A. Ferguson, Diglossia, в «Word», 15, 1959, стр. 324 и сл., A. F. S j о b е г g в «Word», 18, 1962, стр. 269 и сл.

¹¹ По терминологии М. Брауна (цит. соч.), последний тип обозначается как «смешение языков», а первый как «расслоение языка»; его можно назвать также контактным или локальным дву­язычием или, пользуясь терминологией Серебренникова (ДиС, 9, стр. 36 и сл.), маргинальным двуязычием. У других авторов можно найти и другие (иногда ненужные) термины. Ср. «Proceedings of the 9. Congress of Linguists», 1964, стр. 373, Haugen.

¹² Cp. P. Frost, Das spate Prager Deutsch, «Germanica Pragensia», 2, 1962, стр. 31 и сл.

¹³ А. Мейе приводит похожий пример двуязычия в средне­вековой Франции (А. М е і 1 1 е t, Le bilinguisme des hommes cultives в: «Conferences de l’Institut de Linguistique», Paris, 2, 1935, стр. 7). С этим типом двуязычия можно сравнить современное соотношение испанского и каталанского языка в Каталонии (см. А. М. Badia-Margarit, Some Aspects of Bilinguismus among Cultured People in Catalonia, «Proceedings of the 9. Congress of Linguists», 1964, стр. 366).

¹⁴ Это лужицко-немецкое двуязычие описывается, в частности, JI. В. Щербой в работе «Восточнолужицкое наречие», Петро­град, 1915, стр. 7 и сл., стр. 193 и сл.— См. также его общие выво­ды в труде «О понятии смешения языков», 1926, см. сн. 2.

¹⁶ Ср. Sv. I v а п с е v, Ceske prvky v bulharske truhlafske terminologii в: «Ceskoslovensko-bulharske vztahy v zrcadle staleti», Praha, 1963, стр. 381—401 (в болгарском издании: «Чехословакия и България през вековете», София, 1963, стр. 471—495).

¹⁶ Ср. работу автора «Genera verbi v slovanskych jazycich», 1, 1928, стр. 9, и особенно Z. М u 1 j а с і с, Dalmatski elementi u mletacki pisanim dubrovackim dokumentima 14. st. (Rad Jugoslov. akademije, Zagreb, 327, 1962, стр. 237—380). I. M a h n k e n, Zur Frage der Dialekteigentiimlichkeiten des Serbokroatischen in Dubrovnik im XIV. Jh. «Opera slavica», 4, 1963, стр. 41 и сл., и Slavisch und Romanisch im mittelalterlichen Dubrovnik, «Ztschr. fur Balkanologie», 1, 1963, стр. 60 и сл.

¹⁷ Из новейшей литературы можно назвать Р. Т г о s t, N6- тескё vlivy na slovanske jazyky в сборнике «Ceskoslovenske pred- nasky pro V. mezinarodni sjezd slavistu v Sofii», Praha, 1960, стр. 29 и сл. (Трост отвергает это влияние) и A. Lamprecht, К otazce vlivu jazyka па jazyk в: «Sbornik praci filosoficke fakulty brnenske University», A, 6, 1958, стр. 88—93 и «Zur Frage der tschechisch- deutschen Sprachkonvergenz» в томе «Deutsch-tschechische Beziehun- gen im Bereich der Sprache und Kultur» (Abh. d. Sachs. Ak. d. Wiss. zu Leipzig. Philol.-hyst. Klasse, Bd. 57, H. 2, 1965, стр. 29 и сл.).

¹⁸ Ср. точку зрения автора, изложенную в TCLP, 1, 1929, стр. 113, а также в новой его работе: «Studie о spisovnem jazyce», Praha, 1963, стр. 24.

¹⁹ С. Г е р ж м а н (S. Herman) в подготовленной им кандидат­ской работе, ср. также его статью «К vyvoji spisovne bulharstiny a rumunstiny XIX. stol.» в «Slavica Pragensia», 4, 1963, стр. 565 и сл.

²⁰ Ср. статьи автора в «Slavia» 22, 1953, стр. 247 и 27, 1958, стр. 159 (теперь также в «Studie о spisovnem jazyce» 1963, стр. 343). Ср. сходные результаты лужицко-немецкого двуязычия на грам­матическом и даже звуковом уровне у Щ е р б ы — «Восточно­лужицкое наречие», 1915, стр. 193 и сл.

²¹ Havranek, 1936, стр. 153.

²² Havranek, 1932, стр. 28 и сл.

²³ Havranek, 1936, стр. 145 и сл. и 1939, стр. 41 и сл. Лучший (после книги Сандфельда «Linguistique balcanique») обзор балканизмов дан в книге: A. R о s е t t і, Istoria limbii romine. II, Limbile balcanice (3-є изд.), 1962.

²⁴ Т. В. Цивья и справедливо требует структурного и типо­логического описания балканских языков в «Славянска филология», София, 1, 1963, стр. 303 и сл. Такое описание в области структурно­го и синхронного анализа склонения Цивьян успешно провела в недавно вышедшей работе «Имя существительное в балканских языках», Москва, 1965.

²⁶ К. Horalek в «Сборнике ответов на вопросы по языко­знанию», Москва, 1958, стр. 198, S. Herman в «Slavica Pra­gensia» 1, 1959, стр. 133 и сл., Z. G о 1 q b, «Word», 15, 1959, 3, стр. 415 и сл., A. G а 1 1 і s, «Scandoslavica», 6, 1960, стр. 167 и сл., А. V г а с і u, «Romanoslavica», 9, 1963, стр. 65 и сл., Е. Sei­del, «Zeitschrift f. Slawistik», 8, 1963, стр. 907 и сл., и др. Особенно в ответах на анкету в «Славянска филология», 1, София, 1963, стр. 299 и сл., и стр. 305 и сл.— Однако и в последнее время нахо­дится достаточно защитников теории субстрата, ср., в частности, A. Rosetti в «Studii si cercetari lingvistice» 9, 1959, стр. 303 и сл. (на рус. яз. в «Revue linguistique», 3, 1958, стр. 135 и сл.), С. Б. Бернштейн, Очерк сравнительной грамматики сла­вянских языков, 1961, стр. 13, 24; другие работы указаны в «Sla­vica Pragensia», 1, 1959, стр. 133, и «Славянска филология», 1, стр. 299 и сл. Мил. Павлович (Mil. Р a v 1 о v і с) также использует в своем историческом анализе балканских языков теорию субстрата для объяснения отдельных явлений (см. La perspective et les zones des processus linguistiques balkaniques, «Juznosl. filolog.», 22, 1958, стр. 206—239). Автор обосновал свое отрицательное отношение к теории субстрата в работах 1936 г. (стр. 153 и сл.) и 1939 г. (стр. 41 и сл.). Также и Цивьян (см. сноску 24) понимает «балканизмы» как следствие взаимных влияний.

²⁶ Кг. S a n d f е 1 d, Linguistique balkanique, Paris, 1930.

²⁷ Автор в работе 1939 года (стр. 42).— Ср. ту же мысль у у J1. Теньера (Т е s п і е г е) в: TCLP, 8, 1939, стр. 88 (при других обстоятельствах почти та же ситуация вскрыта Шухардтом — см. его «Избранные работы по языкознанию», 183, а также статью «Die Lingua franca» в «Zeitschrift fiir romanische Philologie»,33, 1909, стр. 441 и сл.). Близка к этому и точка зрения в работе: Н. L. Klagstade, Toward a Morpho-syntactic Treatment of the Balkan Linguistic Group, «American Contributions to the Fifth Congress of Slavists», 1963, стр. 21 и сл.; также у Розенцвей- г а, цит. соч., стр. 85, который напомнил, что эту — давно забы­тую — мысль высказал в 1819 г. Я- Г р и м м, и связывает ее с проблемой языка-посредника для машинного перевода.