Е. А. Найда АНАЛИЗ ЗНАЧЕНИЯ И СОСТАВЛЕНИЕ СЛОВАРЕЙ [36]

0. Общие замечания; 1. Типы словарей; 2. Проблемы традици­онной методологии; 3. Основные принципы; 4. Отношение языка к национальной культуре; 5. Всестороннее рассмотрение взаимоот­ношений языка и культуры; 6.

0. Значение, совершенно необходимый, хотя и часто отвергаемый помощник и друг науки, постепенно полу­чает свое признание. Все достижения и характерные черты современного общества: теория информации, вторжение антропологии в область индивидуальной и групповой психологии, настоятельная потребность в применении структурной лингвистики к значению (несмотря на от­сутствие у него структурной четкости) и даже политиче­ские события в современном мире — все соединилось, чтобы заставить нас оценить необходимость, значимость и научную основу коммуникации. Значительная часть исследований в области семантики находит свое отражение в составлении словарей узкоспециализированной области, однако при этом некоторые важнейшие проблемы, свя­занные с анализом значения слова, принимаются во вни­мание лишь в незначительной мере.

1. Словари представляют собой в основном описания дистрибуции языковых единиц (обычно слов) в терминах лингвистического и культурного контекстов с преоблада­нием последних. Под лингвистическими контекстами мы подразумеваем словосочетания или предложения, в кото­рых такие слова употребляются (обычно это цитирование литературных источников). Под культурными контек­стами мы подразумеваем описание процесса или какого- либо объекта как части культуры. Если словарь состав­ляется на том же языке, что и слова, которые в нем описы­ваются, если он предназначается для людей, которые сами принимают участие в описываемой культуре, тогда проб­лемы анализа значения окажутся много проще, чем в том случае, когда описание слов дается на ином языке, нежели сами слова.

Существуют разного рода словари. Но если мы ис­ключим из рассмотрения словари, преследующие лишь чисто коммерческие цели, и будем рассматривать лишь те словари, которые стремятся дать читателю полезную на­учную информацию, мы можем разделить эти последние на три основных типа:

1) Список слов с идентифицирующими глоссами.

2) Список слов с более или менее полным описанием случаев их употребления, извлеченных из текстового материала.

3) Список слов с более или менее исчерпывающим из­ложением всевозможных культурных контекстов, в кото­рых такие слова встречаются.

В первом случае перечень глосс, служащих главным образом в качестве опознавательных знаков, существенно помогает при анализе текста и при установлении структур­ных взаимосвязей. Второй тип словарей представляет собой итоговый перечень слов, при котором слова класси­фицируются и иллюстрируются на основе лингвистиче­ских контекстов. Третий тип — это главным образом «этно-лингвистические словари», которые показывают отношение лингвистических единиц с семантической от­несенностью к совокупности контекстов норм культуры. Мало пользы, например, в том, чтобы сказать, что данное слово обозначает половсй обряд у женщин, если при этом не приводятся этнологические данные об этом обряде. Равнцм образом сказать, что слово имеет значение «до свидания», также относительно бесполезно, если мы не знаем, при каких обстоятельствах это произносится: в какое время дня или ночи, на какой срок предпола­гается расставание, с какого рода людьми, до или после других слов прощания, в сочетании с какими жестами, интонацией, голосовыми данными и т.

В обычной практике большинство словарей включает сочетание этих трех основных типов, причем различное соотношение данных зависит от практических потребностей предполагаемых потребителей словаря.

2. Несомненно, большинство трудностей, испытывае­мых при составлении двуязычных словарей и словарей, имеющих дело с двумя различными культурами, заклю­чается в недостатках традиционных методов семантиче­ского анализа и в тенденции к смещению классификацион­ных критериев, а также изменению методологии в связи с трудностями, возникающими при объяснении каждого отдельного слова. Два наиболее часто применяемых метода основываются на: 1) историческом происхождении и

2) центрально-периферическом употреблении слов.

В тех случаях, когда имеются в изобилии исторические данные и вопрос о происхождении слова представляется относительно ясным, трудностей почти не встречается. Например, греческое слово k^haris обозначает внешнюю привлекательность, доброту (как личное качество), одол­жение (как действие), способность, восторг и благодарность. Это можно представить в виде генетического развития: внешность — характер — действие — объект — реакция. Однако даже здесь, несмотря на наличие довольно обшир­ной литературы, мы не уверены в разных подробностях исторического развития, ибо мы не знаем, как употребля­лось это слово в те периоды, о которых у нас нет никаких сведений. Мы не можем сказать ничего определенного и о способах использования этого слова в разговорной речи. Более того, мы не можем утверждать, что история литера­турного и разговорного употребления развивались строго параллельно. Синхроническое функционирование постоян­но «преобразует» историческое моделирование. Мы знаем, нлпример, что исторически by в слове bylaw «распоряже­ние местных властей» совсем не похоже на by в слове bypath «уединенная тропинка» или byproduct «побочный продукт». Однако для среднего человека, разговариваю­щего по-английски, такого различия не существует. Исто­рический метод, конечно, совершенно неприменим к язы­кам, история которых не известна, поскольку нерушимых законов семантического развития не существует.

Для работающих в области туземных языков[37] исполь­зование исторического метода, безусловно, строго ограни­чено, за исключением тех случаев, когда некоторые рекон­струкции представляются обоснованными благодаря срав­нительным данным. Поэтому многие стремятся применять «логическое построение» значений на том основании, что некоторые значения можно логически выводить друг из друга. Однако такие логические схемы, хотя они и могут быть полезными в известных классификационных целях, не обязательно отражают историческое развитие или взаи­мосвязи между различными значениями, как они мог­ли пониматься туземцами, говорящими на данном языке.

Такой логический метод анализа и расположения зна­чений применять очень трудно, поскольку уже знакомые нам по родному языку категории часто оказываются непригодными для классификации значений слова в ино­странных языках. Более того, чем ближе знакомишься с языком, особенно с языком не похожей на другие лингви­стической и семантической структуры, тем более очевид­ным становится, что логические критерии, выведенные на основании одного комплекса языка и культуры, к другому комплексу в полной мере применены быть не могут.

В соответствии с этим при подготовке словарей вместо того, чтобы передавать значение в логическом порядке, обычно стремятся представить описание значения в кате­гориях главных и второстепенных значений, если даже та­кие различия выражены недостаточно четко. Часто слу­чается, что первое из значений принимают за главное, а остальные располагают в порядке удаления от главного значения.

1) Многосторонние отношения данных (которые не мо­гут быть «втиснуты» в пределы обычного двустороннего анализа) и

2) Ложное представление о том, что слова имеют или должны всегда иметь «главные» значения. Во многих слу­чаях просто невозможно и бесполезно пытаться дать опи­сание ряда значений слова в пределах основного значения и второстепенных («периферических») употреблений. Но это не должно чрезмерно тревожить нас. Мы должны были отказаться от подобной практики на морфологиче­ском уровне. Так, например, мы больше не считаем обя­зательным выбирать в качестве основной всегда одну алло­морфу, от которой при описании производятся все осталь­ные. Конечно, если в ряду соотносимых форм можно выбрать одну алломорфу, дающую ключ к чередующимся формам какой-либо широко применяемой морфофонемати­ческой закономерности, следует выделить такую централь­ную форму. Однако, когда имеющиеся данные не оправды­вают такого выделения, мы должны довольствоваться кон­статацией явлений в языке в том виде, в каком они суще­ствуют, и не навязывать никаких произвольных категорий языковому материалу. Нечто подобное применяется и при классификации так называемых аллосем семемы.

Мы не хотим сказать, что техника исторического, ло­гического, центрально-периферического анализа (т. е. разложения на главное и второстепенное значение) и опи­сания бесполезны. Они приносят пользу. Но использова­ние их строго ограничено, и, что я надеюсь показать в даль­нейшем, существует ряд других способов, которые, по-ви- димому, дают более плодотворные результаты как в обла­сти аналитической методологии, так и в области описатель­ной классификации.

3. Принято считать, что в целом составители словарей знакомы с основными принципами семантических соответ­ствий (или их отсутствия); однако некоторые словари соста­вляются с явным пренебрежением к трем основным пред­посылкам, которые должны лежать в основе всякого адек­ватного семантического анализа: 1) ни одно слово (или семантическая единица) никогда не имеет абсолютно одина­кового значения в двух различных высказываниях; 2)в пре­делах одного языка нет полных синонимов; 3) нет точных соответствий между соотносимыми словами в различных языках. Другими словами, совершенная коммуникация невозможна, всякая коммуникация осуществляется в из­вестной степени. Принцип эквивалентности как в словарях, так и в переводах не может быть абсолютным. Перед нами встает, следовательно, не проблема «правильного и непра­вильного», а проблема того, «насколько это верно» или «на­сколько неверно». Возможно, в связи с сугубо негативным характером указанных принципов и трудностями их при­менения составители словарей склонны описывать скорее то, что известно, чем то, что неизвестно. Тем не менее, же­лая правильно разобраться в более широких этно-линг- вистических связях, следует постоянно придерживаться этих сугубо негативных элементов в основных принципах семантической эквивалентности. Более того, хотя состави­тели словарей не могут дать адекватного значения слова на другом языке или в контексте другой культуры(или даже в пределах того же языка или культуры — поскольку речь идет об этом), тем не менее они могут обеспечить очень полезные приблизительные описания.

4. Как бы мы ни представляли себе структурный ана­лиз—в отрыве ли от смыслового значения ИЛИ же ЕНЄ влия­ния грамматических категорий на процессы мышления,— мы, безусловно, должны учитывать тесные взаимоотноше­ния между языком и культурой. Правильно анализировать язык можно только с точки зрения его положения и функ­ций, как компонент, процесс и, до некоторой степени, модель культуры, с обязательным учетом всех взаимодей­ствий. Хотя не каждый пожелает следовать во всем за Уорфом, тем не менее нельзя обойти тот факт, что язык создает как бы «каналы для мысли», подобно тому как культурные модели создают нормы для более общих норм поведения.

Иллюстрацией тесной связи языка и культуры являются две «поссесивные» системы в новокаледонском^[38]. Их можно примерно охарактеризовать как «близкая» и «дальняя» поссесивная связь. К первой группе относятся существи­тельные со значением «мать», «печень» и «потомки», ко вто­рой группе — «отец», «сердце» и «личная жизнь». Такой на первый взгляд произвольный характер различения двух групп может быть понят только, если знать, что ново­каледонское общество было в течение многих поколений матриархальным, что «печень» считалась символом самой личности (печень используется в жертвоприношениях как символ жертвы) и что потомки, продолжающие род, имеют более близкое отношение к человеку, чем даже его собственная жизнь. Однако с быстрым разрушением старых культурных обычаев (включая ряд сложных рели­гиозных верований) эта грамматическая дихотомия теряет свой смысл и быстро становится еще одной лингвистиче­ской «окаменелостью», которыми так изобилуют все языки. Другими словами, связь между формальной языковой струк­турой и культурным поведением нарушается, но, как и во всех языках, возникают новые образования, отражающие факты современного культурного развития.

Если перейти от грамматических категорий (которые выражают эту связь в значительно меньшей степени) к лексике, которая символизирует динамику культуры и ясно отображает ее черты, толкование значения таких язы­ковых единиц в свете культурного контекста становится более обязательным. Это значит, что значение единицы должно описываться в совокупности с тем, о чем она сигна­лизирует, во всех контекстах, где она употребляется. Заметьте, что мы специально не называем значение «об­щим знаменателем» или «тем общим, что встречается во всех ситуациях, в которых термин используется». Если, например, мы проанализируем употребление слова «charge» в ряде контекстов, мы обнаружим, что «общий знаме­натель» будет здесь довольно-таки незначительным. Он представит лишь небольшую часть общего значения, кото­рое charge «заряжать» имеет в различных контекстах: charge into the line of players «играть на руку кому-ли­бо», charge the gun «зарядить ружье», charge the battery «зарядить батарею», charge the pencil «вставить грифель в карандаш», charge the man ten dollars «взять с человека десять долларов», charge the culprit with the crime «обви­нить виновного в преступлении», a charge of electricity «электрический заряд», he is in charge «он возглавляет», he is a public charge «он — общественный обвинитель». Единственный способ «определить» значение слова charge — это описать (обычно иллюстрируя словосочетаниями и предложениями) его дистрибуцию.

Однако, когда мы говорим о «дистрибуции» слова, мы должны различать: 1) специфически лингвистический кон­текст, который придает форме лингвистическое значение и 2) практический (нелингвистический) контекст, который обеспечивает то, что более широко понимается под значе­нием слова. Очевидно, так называемые «функциональные слова» (следуя термину, употребляемому Фризом) имеют главным образом лингвистическое значение.

Культурная дистрибуция должна, однако, учитывать не только объективные события, но и развитие этих собы­тий и соответствующих символов. Чувства патриота, когда он произносит фразу «Old Glory»[39], совершенно непонятны нуэру из Судана, который не имеет знамен и не понимает значения этого слова. Но когда он танцует перед любимым быком и выкликает его имя, он переживает такое же волнение, как и при произнесении эмоционально насыщен­ных выражений.

Мы можем сказать, что культурные события, символи­зирующиеся в слове, придают ему указывающее значение, тогда как эмоциональная реакция, испытываемая говоря­щим в культуре (и формируемая культурой), является осно­вой для сопутствующего значения. Поскольку нет речи без говорящего и нет говорящего без субъективных оценок (абсолютная объективность — это иллюзия, так как мы являемся одновременно и частью культуры и ее исследо­вателями), каждое слово имеет в той или иной мере сопут­ствующее значение (коннотацию). Даже кажущаяся нейт­ральность значения может рассматриваться как имеющая сопутствующее значение благодаря значгщему отсутствию эмоциональной окраски.

5. Корреляция между языком и культурой совершенно очевидна, когда мы имеем дело с отдельными словами, отражающими необычные культурные объекты, деятель­ность или отношения. Например, шиллуки из Судана гово­рят о прощении, как о «плевании на землю перед чело­веком», т. е. описывают акт формального осуществления прощения. Удуки (также из Судана) употребляют фразу: «ісводить щелкающие пальцы снова» (краткое описание культурного обряда) в контексте, где мы бы использовали термин «примирение». Народ кузко квехи называет год «свя­зывающим солнце»—очевидная ссылка на древнее исполь­зование квипу. Однако некоторые из важных корреляций между языком и культурой — не эти более очевидные соот­ветствия отдельных семантических единиц (будь то отдель­ные слова или целые фразы) — захватывают всю систему словаря. Корреляции такого рода могут быть сформули­рованы следующим образом:

1) Часть словаря, связанная с фокусом культуры, про­порционально более обширна, чем та часть, которая от­ражает менее характерные ее черты. Другими словами, объем словарного состава, его отношение к культуре, прямо пропорционален степени развития данной области культуры.

2) Субкультуры имеют пропорционально более обшир­ный словарь в ареале их различий. Пропорционально более обширный словарь в фокусном ареале культуры является, можно сказать, трюизмом, тем не менее на этот факт неред­ко не обращают внимания. Для нуэров с Нила скот являет­ся центральным фактом, на который ориентируются все другие области культуры и в свете которого получает свое значение все поведение. В соответствии с этим можно найти много сотен слов, описывающих различные цвета (включая и оттенки тонов), размеры, формы, породы, по­ведение и стоимость скота. В английском языке не найдет­ся ничего даже отдаленно напоминающего столь специали­зированный, относящийся к скоту словарь. С другой стороны, язык нуэров можно рассматривать как очень скуд­ный по лексике механических приборов, которых у нуэ­ров относительно мало, тогда как английский язык изо­билует названиями всевозможных приспособлений, что является отражением того факта, что технология механики в нашем обществе находится в фокусе культуры. Понапены обладают обширным словарем для описания различных форм и разновидностей сладкого картофеля: выращивание клубней картофеля является важным фактором их куль­туры. Для нас сладкий картофель — не имеющий большо­го значения продукт, и, соответственно, мы не обладаем специальным словарем для описания его видов. Также об­ширна терминология и для маиса: его видов, этапов роста, частей культивации, сбора урожая, приготовления из него пищи; эти термины легко объяснимы в языках индейских племен майя в южной Мексике и в Гватемале. Нетрудно понять, почему многие словари, подготовленные иностран­цами, плохо знакомыми с данной культурой, имеют тенден­цию опускать высокий процент слов специального слова­ря, поскольку такие слова трудно выявлять и чрезвычайно­сложно описывать в силу отсутствия соответствующих предметов и даже явлений в языке и культуре составите­ля. При просмотре таких словарей может создаться впе­чатление, что языки, о которых идет речь, имеют довольно скудный словарный состав. В действительности же эта кажущаяся скудость лексики является в большой мере результатом того, что при переводе составитель не сумел найти соответствующих эквивалентов для специальных по нятий словаря.

Поскольку объем словаря в общих чертах отражает культурную отнесенность референтов семантических еди­ниц, ясно, что такой словарный состав не является обяза­тельно неизменной величиной. Например, во многих язы­ках майя в южной Мексике наблюдается значительная не­хватка туземных терминов для юридических процессов и государственного управления, которые, конечно, суще­ствовали до завоевания и которые засвидетельствованы в языке попол вуй (Popol Wuj). Однако с разрушением институтов туземного управления и с установлением ино­земной власти этот словарь в основном исчез. Вместо него в употребление вошел довольно скудный словарь, почерп­нутый из испанского и отражающий характер контактов с правителями, чьим родным языком является испанский.

Подобные же изменения в словарном составе происходят и у ануаков в нилотском языке в Судане, где существует, например, восемь различных терминов, описывающих раз­личные способы и этапы обмолота зерна, но вплоть до по­следних лет имелось лишь одно слово для всякого пред­мета, сделанного из металла,— будь то отвертка или са­молет. Однако, по мере быстрого увеличения контактов с народами, пользующимися металлическими инструмен­тами и машинами, происходит заметное увеличение коли­чества заимствованных слов и создание выражений, кото­рые быстро входят в употребление в языке для обозначе­ния этих новых, имеющих большое значение предметов.

Эти принципы, относящиеся к объему словарного соста­ва, соответственно культурной значимости отдельных объ­ектов и норм поведения, справедливы не только по отно­шению ко всей данной культуре в целом, но и к субкуль­турам, где отношение между объемом словаря и специфи­кой данной культуры еще более разительно. Для любой специализированной подгруппы в пределах культуры наибольший объем словаря относится к области специали­зации этой подгруппы, поскольку эта область деятель­ности является обычно фокусом данной подгруппы и, сле­довательно, имеет гораздо большее культурное значение в жизни данного народа. Например, язык населения рыбо­ловецких деревень Ньюфаундленда изобилует словами, относящимися к морю и к рыболовству, тогда как в языке населения внутренней части страны, которое занимается в основном сельским хозяйством, встречается лишь неболь­шое количество подобных терминов. То же самое относится и ко всем профессиональным подгруппам в пределах куль­туры, включая лингвистов, которым трудно обходиться без слов с суффиксом -ете[40].

Важность этих корреляций между культурой и объе­мом словаря должна настораживать составителя словарей не только при учете количества слов в различных сферах культуры. Он должен быть более осторожен и гибок при составлении сокращенного словаря (а большинство сло­варей страдает произвольными сокращениями) и стре­миться к тому, чтобы дать самую верную картину соотно­шения количества слов из различных сфер культуры.

Хотя между культурой и словарем и существует ши­рокая корреляция статистического порядка, все же прин­цип избирательности в разных семантических структу­рах действует совершенно неодинаково. Поэтому мы не можем предвидеть способ, которым каждый данный язык отразит данное явление. Культуры могут обладать одина­ковыми чертами, но выявлять и описывать их можно совер­шенно различно. В особенности это относится к психоло­гическим характеристикам. Например, хаббы (Habbes) во Французском Судане[41] выражают печаль как «наличие больной печени», бомбары (Bambaras), живущие к западу от хаббов, считают, что печаль — это «наличие черного глаза». Народ моей (Mossi), живущий немного к северу от Золотого Берега[42], именует печаль как «наличие слабого сердца», тогда как у уду ков (Uduks) из Судана печаль — это «наличие тяжелого желудка». Однако не одни только психологические явления иллюстрируют невозможность предсказать способы символизации. Мы говорим eye of a needle о «глазке иглы», в то время как индейцы племени кекчи из Гватемалы — о «лице иглы», лахи из Юго-Восточ­ной Азии и пиры из Перу говорят о «ноздре иглы», народ хака чин (Haka Chins) из Бирмы передает это понятие через «ушко иглы», митла сапотеки (Mitla Zapotecs) в Мек­сике называют его «лицом иглы», а амузги (Amuzgos), подобно мексиканцам,— «дыркой в игле».

6. Теория информации снабдила нас некоторыми очень важными представлениями для составления количествен­ных (а до некоторой степени и качественных) суждений о семантических явлениях. Тот факт, что информация об­ратно пропорциональна избыточности, дает нам важные ключи к установлению отношений между определенными аспектами частотности и значения. Однако не следует до­пускать ошибку, считая, что информация, как она исполь­зуется в теории коммуникации, это то же самое, что и ин­формация в общепринятом смысле слова, т. е. объем ЗН