Интеллигенция как маргинальная группа (пример использования историографических изысканий для исторических выводов)

Споры о судьбах интеллигенции, гремевшие в отечественной науке на протяжении 90-х гг. ХХ в., постепенно поутихли. Сейчас внимание научного сообщества переключилось на другую, более узкую и специфическую тематику. Однако не замечать проблему совсем не одно и то же, что решить ее. Поэтому обращение к проблеме изучения феномена интеллигенции (и даже не столько оценки качественных особенностей подходов тех или иных авторов и школ, сколько к динамике трансформации этих подходов) сохраняет свою актуальность в современных условиях.

В частности, мы исследуем подход, который раскрывают интеллигенцию посредством определения ее как маргинальной группы. У этого направления давняя история. По сути, в отечественной интеллектуальной традиции впервые данный подход был отчетливо заявлен в рамках сборника «Вехи» и программного определения, данного П.Б. Струве: интеллигент – «безрелигиозный отщепенец от государства» [6, с. 155]. Веховский подход изначально ориентировал на ненормальность маргинального положения интеллигенции. Ненормальность (и маргинальность, соответственно) проходили на границе идеологий, и рубежом была приверженность социалистическим идеалам. Фактически, в рамках веховской специфики интеллигенцией были те, кто был социалистом. Поэтому вводился дополнительный логический посыл, позволявший обосновать нормальность существования той части «образованного» населения, которая виделась авторами статей в положительном ключе, интеллигенции, придерживающейся конструктивной идеологии (к которой, следует полагать, относили себя и «веховцы»). Так Н.А. Бердяев ввел деление на интеллигенцию и «интеллигентщину», «не желающую знать никаких объективных истин» [1, с. 6,17],

П.Б. Струве разделял «интеллигенцию» и «образованный класс». Маргинальность (как ненормальность) всячески критиковалась. Норма же заключалась в представлении о «правильной» интеллигенции, не ориентированной на социалистические лозунги, сконцентрированной на личном совершенстве, а не на общественном переустройстве. Поэтому нельзя не согласиться с П.Н. Милюковым, который критиковал «веховцев» за то, что они продолжали те же интеллигентские традиции, которые бранили, только поданные под соусом идеализма [5].

Идеи «веховцев» продолжил В.Ф. Кормер[7]. Он меньше фокусировался на маргинальном положении интеллигенции, хотя и указывал, что понятия «интеллигент» и «отчуждение» синонимичны [3, с. 68–69]. Однако в критической части Кормер большее внимание уделяет не области борьбы и влияния идеологий, а безрелигиозности, ведущей к внутренней несвободе [3, с. 72–75]. В целом неожиданная на фоне общего ленинского подхода в советской науке того периода, во многих аспектах по делу критикующая интеллигенцию, работа Кормера актуальна именно для своего времени, когда безрелигиозность стала особенно очевидной, с утратой присущих религиозности положительных сторон. Работа В.Ф. Кормера, в первую очередь, критична, в концептуальном плане она заявляет сравнительно немного новых содержательных аспектов. Маргинальность, по-прежнему, носит нормативный характер (норма и задает параметры критики). Стоит обратить внимание на то, что В.Ф. Кормер отмечает зависимость интеллигенции от власти, даже если не прямую, опосредованную, но, во многом обуславливающую ее поведение и образ мышления.

Именно идея зависимости от власти как элемента деформации нормальной «интеллигенции» была продолжена в работе Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубинина. Эти авторы подходят к проблеме маргинальности интеллигенции (или, если полностью воспроизводить авторскую позицию – интеллектуалов) с функциональной точки зрения. Маргиналия для них – не отклонение от нормы, а структурный элемент функционирования общественной системы. Маргинал-интеллектуал, в чистом виде представленный в западной социокультурной среде («модерности» как «кристаллизации субъективности», когда индивид – основа системы личностных и социальных координат), выполняет функцию «систематической инновации» и производства новых идей, концепций и т.п.; он – «не просто высокообразованный человек, но специфически образованный, культивирующий в себе особую чувствительность к внутренним коллизиям и ценностным противоречиям» [2, с.

с. 73]. Именно маргинальное положение (пожалуй, в первую очередь внутренняя маргинальность) позволяет «возвыситься», подняться над средой, над контекстом, стать «новатором» [2, с. 72–73]. Значение новаторства (новаторов-интеллектуалов) и тесно связанной с ним маргиналии как выхода за рамки, границы велико, т.к. это есть «защита против потенциальной угрозы окостнения и авторитарной склеротизации общественной мысли» [2, с. 77–78]. При таком авторском подходе «развитость общества можно оценивать по тому, в какой мере оно в состоянии содержать маргиналов (новаторов. – Ч.Д.)» [2, с. 73]. Хотя авторы проговаривают, что вознаграждение интеллектуала зачастую недостаточно, поэтому возникают механизмы компенсации за счет нематериальных форм признания [2,

с. 73]. Соответственно, отечественные интеллектуалы подвергаются у Гудкова, Дубинина критике уже не за маргинальность, а за недостаточное выполнение «маргинальной» функции. Причиной подобного положения вещей авторы называют деформирующее влияние власти, которому интеллигенция поддалась, перестав вырабатывать новые идеи, переключившись на борьбу и противостояние режиму. Это деформирующее влияние начало проявляться еще в период зарождения интеллигенции в 30–40-е гг. XIX в., когда интеллигенция «восприняла все черты пытающегося эмансипироваться от власти общества» [2, с. 83]. Борьба за «освобождение» велась под знаменем «народа», хотя последний «был и до сих пор остается такой же идеологической фикцией, что и Запад, культура, просвещение» [2, с. 83]. В итоге, вместо новых идей и «парадоксального мышления» – чрезмерная литературность и эмоциональность, невнимание к серьезной саморефлексии и аналитике, интеллектуальный застой [2, с. 85]. Таким образом, для Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубинина отечественная интеллигенция ненормальна, по сравнению с западными интеллектуалами, она есть то, что на Западе относят к «маргиналам левого толка» [2, с. 72].

Развитие идеи функциональной маргинальности мы находим в одной из последних работ по проблеме интеллигенции – книге американского социолога А. Кустарева «Нервные люди». Кустарев указывает, что маргинальность – это и социальная функция (здесь автор разделяет подход Знанецкого, считавшего, что маргинал, в силу «выпадения» из социальной структуры, меньше ориентируется на традиционные способы решения социальных и жизненных ситуаций, поэтому берет на себя функцию эксперта, когда традиционное общество сталкивается с неразрешимыми в рамках традиционного знания ситуациями[8]) и социальная патология в рамках макросоциальной ситуации, когда роль маргинала-интеллектуала растет, а традиционная социальная система не предоставляет ему должного статусного вознаграждения. В такой ситуации интеллектуал берет на себя борьбу за статус и преодолевает свою «статусную ущемленность» посредством «вложений» в нематериальные ценности (в том числе, в повышение его значимости в общественных отношениях) и повышение своего статуса в виртуальном пространстве социальной коммуникации. Маргинальность вновь выступает уже в функциональном ключе и патологией становится в силу инерции традиционных социальных институтов, которые не сразу признают за маргиналами-интеллектуалами социального первенства. Поэтому основным интересом интеллигенции является «престижное самоопределение посредством статусной мифологии» [4, с. 253], необходимое для того, чтобы «компенсировать ущербность ее положения в обществе и поддержать ощущение элитарности» [4, с. 107]. Как и в концепции Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубинина маргинал-интеллектуал необходим для нормального функционирования социальной системы, т.к.

А. Кустарева А.И. Фурсов, выступающий с собственной оригинальной теорией, базирующейся в основном на идеях первенства социально-экономических отношений (где интеллигенция – элемент нормального функционирования индустриального общества, с акцентом именно на обслуживание индустрии [7, с. 55–56]), так же признает маргинальное положение интеллигенции, но не признает его нормальным, а полагает, что оно возникает в «зазоре» между фактическим значением интеллектуалов-экспертов в обществе и их общественным статусом, как результат асинхронного развития элементов капиталистической системы, что и ведет к повышенной идеологической и политической ангажированности интеллектуалов, превращающихся в интеллигенцию [7, с. 57-61]. Функцией же нормального интеллектуала является представление «в социально-снятом виде общества в целом» [7,

с. 57].

Необходимо отметить, что в большинстве своем авторство концепций, рассматривающих интеллигенцию как маргинальную группу, принадлежит исследователям-неисторикам. Не останавливаясь на «веховцах», отметим, что В.Ф. Кормер – специалист в области технических наук, Л.Д. Гудков и Б.В. Дубинин – кандидаты философских и филологических наук соответственно, А. Кустарев – социолог. «Крупных» историко-теоретических работ, созданных специалистами-историками, крайне мало. Издесь мы уже нащупываем первый вывод, правда, пожалуй, вполне еще историографический – степень проработанности теории (да и само желание ее прорабатывать) в отечественной исторической науке крайне мало. По большому счету, она остановилась на уровне «наивного рационализма» и позитивизма с его искренней верой, что удел историка – скурпулезное собирание фактов. Факты важны, однако они ничего не значат без правильной интерпретации, без интерпретации вообще. Без понимания механизмов исторического (в том числе научного) смыслообразования они мертвы.

В целом же, мы видим, что концепция маргинальности интеллигенции эволюционировала от нормативных оценок (и признания маргинальности как «ненормы», в первую очередь, в сфере идеологии) к рассмотрению маргинальности как функционального элемента социальной системы, а маргинала-интеллектуала как необходимого элемента общественных отношений. Побочные эффекты маргинальности объясняются запаздыванием развития общества, социальной инерцией, психологическим напряжением, связанным с существованием в условиях маргиналии. Русская интеллигенция, в рамках современных подходов, критикуется в основном за искажение «нормальной» маргинальности, чрезмерную податливость влиянию власти и идеологии.

Какое же практическое значение имеет данный историографический обзор и сделанные в нем выводы. Мы видим, что интеллигенция/интеллектуалы в процессе саморефлексии приходят к практике обоснования значимости собственного существования. Обоснование происходит за счет указания на высокую значимость знания (и прежде всего нового знания) и, как взаимосвязанный процесс, высокую роль интеллектуальной деструкции, которая жизненно необходима в процессе порождения нового знания. На наш взгляд, этот процесс не случайным образом параллелен постмодернистскому вызову науке, в рамках которого интеллектуалы стремятся отбросить бремя той социальной практики, под знаменем которой шли многочисленные социокультурные процессы Нового времени, – сбросить бремя науки, со строгостью ее законов, исследовательских процедур и правил верификации. Возвеличивание интеллектуальной деструкции (определение ее практически как элемента социального прогресса, как лекарства «против потенциальной угрозы окостнения и авторитарной склеротизации общественной мысли») позволяет и оправдать собственную деятельность и, одновременно, убедить социум, что ему именно это и требуется, что он (социум, народ) должен еще быть вечно благодарен интеллектуалам за то, что они берут на себя роль экспертов по решению «неразрешимых в рамках традиционного знания ситуаций». Нам видится в подобных интеллектуальных инсинуациях пример борьбы за собственные социальные интересы интеллигенции/интеллектуалов – поддержание ситуации системной неопределенности и потребности в постоянном информационном потоке, поддержание которого – и причина возникновения и источник существования интеллигенции. Библиографический список

1. Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда / Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. – Свердловск, 1991.
2. Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Интеллигенция: заметки о литературно-политических иллюзиях. – М.; Харьков, 1995.
3. Кормер В.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура // Вопросы философии. – 1989. – № 9.
4. Кустарев А. Нервные люди: очерки об интеллигенции. – М., 2006.
5. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция / Анти-Вехи. – М., 2007.
6. Струве П.Б. Интеллигенция и революция / Вехи: сборник статей о русской интеллигенции.– Свердловск, 1991.
7. Фурсов А.И. Идео-логия и идеология / Нервные люди: очерки об интеллигенции. – М., 2006.