Первоначальная дедукция

Имеется, однако, и другой аспект проблемы, представляющий немалый интерес. Неужели сам Кант не видел этого пробела? С одной стороны, ответ кажется очевидным: конечно Кант его не видел, иначе данного пробела просто не было бы.

Не может ли быть так, что звено, отсутствующее в вариантах дедукции из «Критики чистого разума», все же было чем-то запол­нено в 1775 году? Но чем?

Долгое время не удавалось найти подходов к решению этого во­проса, и лишь недавнее историко-философское открытие, одно­временно сделанное в 1989 году В. Карлом и X. Шмитцем, создало предпосылки для реконструкции первоначального варианта дедук­ции²¹.

Открытие, о котором идет речь, не имеет, на первый взгляд, прямого отношения к дедукции категорий. На основе тщательного анализа черновых набросков и лекций Канта было установлено, что еще за несколько лет до выхода «Критики чистого разума» Кант считал, что тождественное во всяком восприятии Я не сво­дится к единству мышления, или сознания, но дано как предмет в особом созерцании. Кант писал: «Я — есть некоторое элементар­ное представление. Оно созерцание, не подверженное изменению» (XVII: 465). В лекциях о «философской энциклопедии» 1775 года Кант называет это созерцание «первоначальным». Он указывает здесь, что «я ничего не могу созерцать originaliter (за исключением себя самого), а лишь производно, когда меня что-то аффицирует» (XXIX: 15). Тем самым Кант подчеркивает нечувственный характер самосозерцания. Данная позиция была сформулирована Кантом еще в период диссертации 1770 года (см. XVII: 345—346, 467), но оставалась неизменной вплоть до второй половины семидесятых годов (см.

В «Критике чистого разума», вышедшей в 1781 году, позиция Канта коренным образом изменилась. Теперь он опровергает тезис, что Я есть субстанция (разве что «в идее» — А 351), и ут­верждает, что с Я «не связано никакое созерцание, которое отлича­ло бы его от других предметов созерцания», и что «хотя мы и вос­принимаем, что это представление имеет место во всяком мышле­нии, мы не замечаем, однако, чтобы оно было устойчивым и посто­янным созерцанием» (А 350). Единство апперцепции трактуется Кантом в «Критике» исключительно как единство мышления. Пос­леднее, по определению, не существует независимо от наших по­знавательных способностей и поэтому совершенно отлично от воз­можного единства субъекта самого по себе (А 352-354, 398—401), о котором, впрочем, ничего не известно (А 398—403). Заключение от первого ко второму, по Канту, невозможно, и попытки такого за­ключения опровергаются им в главе о паралогизмах чистого разу­ма. Интересно, что сами попытки такого рода связаны, как полага­ет Кант, со смешением «единства в синтезе мыслей», т.е. единства апперцепции, с «воспринятым единством в субъекте этих мыслей» (А 402), или просто со смешением мышления и предмета (там же).

Утверждая, что подобное смешение вызывается «естественной» и «в высшей степени соблазнительной» видимостью (там же), Кант словно бы дает понять, что в прошлом он сам не избежал этой «подмены гипостазированного сознания» (там же). И действитель­но, позиция Канта середины семидесятых годов характеризовалась как раз тем, что единое Я рассматривалось им в качестве предмета особого, нечувственного созерцания — апперцепции, т.е.

Итак, можно зафиксировать существенное изменение кантов­ских взглядов на природу Я, произошедшее в период между 1775 и 1781 годами. Между тем, понятие единства мыслящего субъекта иг­рает центральную роль как в первоначальном, так и в последующих вариантах дедукции категорий. Нельзя ли предположить в этой связи, что обнаруженные пробелы в аргументации Канта из дедук­ции первого и второго издания «Критики» возникли вследствие из­менения его позиции по вопросу о статусе единства апперцепции, а изначально отсутствовали?

Для проверки этой гипотезы уточним позицию, занимаемую Кантом в 1775 году. Кант полагал, что единое Я дано нам как пред­мет «первоначального» созерцания — апперцепции. Возникает во­прос, какого рода этот предмет. То, что Я как субстанция не может быть явлением, следует уже из того, что в явлениях, по Канту, не может быть абсолютно простых и неизменных представлений (см. А 523—527 / В 551—555). «В явлениях мы не можем познать что-то как субстанцию (это лишь понятие апперцепции)» (XVIII: 150). В одном из важных набросков второй половины семидесятых годов (R 5109) Кант еще более определенно высказывается на этот счет: «Душа не есть явление. В ней относительным образом находится совокупность реальности всех возможных явлений. Относительно ощущений она проста (Я); относительно действий — свободна; для всякого существования явлений она — необходимый субстрат, ко­торый не зависит ни от какого явления» (XVIII: 90—91).

Зайдем теперь с другой стороны. В «достаточной» дедукции ка­тегорий, основные положения которой были разработаны Кантом уже в середине семидесятых годов (см. XVII: 648), доказывается, что необходимым условием отнесения представлений к предметам является связывание их в мышлении с помощью категорий. Наста­ло время более подробно рассмотреть, о каких, собственно, пред­метах идет тут речь.

Начать можно с «Пролегомен». Ведь здесь изложен самый де­тальный вариант «достаточной» дедукции. Кант утверждает, что от­несение представлений к объекту возникает в результате придания с помощью чистых понятий рассудка общезначимости нашим суж­дениям (4: 55). Общезначимость связей представлений трактуется Кантом как их независимость от конкретных состояний субъекта (4: 55—56). В то же время, Кант подчеркивает, что, связывая пред­ставления с помощью категорий, мы относим их к объекту самому по себе, при том, что его свойства остаются неизвестными (4: 56). Прежде чем попытаться вскрыть связь между общезначимостью и отношением к вещам самим по себе, отметим, что все перечислен­ные моменты дедукции из «Пролегомен» обнаруживаются и в на­бросках дедукции 1775 года. С одной стороны, Кант утверждает, что «в моменте общезначимости и состоит предмет» (XVII: 648), с другой — показывает, что посредством общезначимой и «безраз­личной к состояниям субъекта» связи представлений мыслится «нечто в объектах самих по себе относительно мышления» (XVII: 649).

Но какая же связь существует между общезначимым соединени­ем представлений и отношением к вещам самим по себе? Ответ на этот вопрос можно получить из «достаточной» дедукции первого издания «Критики». Кант задается вопросом, что «имеют в виду, когда говорят о предмете, который соответствует познанию, стало быть, также и отличается от него» и приходит к выводу, что «этот предмет должно мыслить только как нечто вообще = х, так как вне нашего знания мы ведь не имеем ничего, что мы могли бы проти­вопоставить этому знанию как соответствующее ему» (А 104).

Между тем, общезначимая связь представлений в мышлении с помощью категорий указывает на то, что определения соответству­ющих этим представлениям эмпирических созерцаний мыслятся существующими независимо от состояний субъекта (4: 56).

Но как согласовать это положение с тезисом, что многообраз­ное эмпирических созерцаний, как явление, не существует незави­симо от состояний субъекта (А 104)?

Выход, судя по всему, видится Канту именно в том, что много­образное чувственных созерцаний, связанное с помощью катего­рий, мыслится нами в качестве определения трансцендентального предмета, или объекта самого по себе (А 109-110; 4: 56). Заметим, что приписывание чувственных данных трансцендентальному объ­екту (см. А 494—495 / В 522-523) не означает, что сам этот предмет обладает характеристиками эмпирических созерцаний, или что благодаря подобному отнесению представлений мы познаем свой­ства самого трансцендентального объекта (см. 4: 56). Отнесение эмпирических созерцаний к объектам самим по себе есть призна­ние, что многообразное этих созерцаний имеет нечувственные кор­реляты в объектах.

Для иллюстрации этого кантовского тезиса можно взять сле­дующий пример. Предположим, что мы смотрим на какой-нибудь предмет, который мыслится нами в контексте опыта подчиненным категориям. Отвернемся теперь от этого предмета. На примере дру­гих людей, отворачивающихся от такого предмета, мы знаем, что подобное действие не приводит к: уничтожению предмета. Допус­кая к тому же, что предмет не может исчезнуть без причины, мы полагаем, что он продолжает существовать и тогда, когда не вос­принимается нами.

Дальнейшая конкретизация отношения между предметом, дан­ным в актуальном восприятии, и тем же предметом, но вне субъек­тивных форм чувственности, осуществляется Кантом с помощью схемы, объясняющей наличие многообразного содержания эмпи­рических созерцаний воздействием трансцендентального объекта на нашу чувственность (А 494—495 / В 522—524; 4: 55—56). Именно в качестве нечувственной причины эмпирических представлений

Кант называет трансцендентальный предмет «субстратом чувствен­ности» (А 251).

Итак, связывая представления с помощью категорий, мы мыс­лим их относящимися к независимому от нас предмету, который лежит в основании явлений и служит источником многообразия чувственных созерцаний (см. А 109; А 494 / В 522), т.е. к трансцен­дентальному объекту.

Из рассмотренных выше положений как будто следует вывод о тождестве подобного объекта как «субстрата чувственности» и ноу­мена как вещи самой по себе (А 252; В 306—309). В первом издании «Критики» Кант, однако, разводит эти понятия. Он пишет, что трансцендентальный предмет как субстрат чувственности (А 251, 253) «не может называться ноуменом, так как я не знаю, что он есть сам по себе» (А 253). В другом месте Кант поясняет, что он имеет в виду: «Об этом объекте совершенно неизвестно, имеется ли он в нас или вне нас и был бы он уничтожен вместе с чувственнос­тью, или он остался бы и после ее устранения» (А 288 / В 344).

В самом деле, трансцендентальный объект лишь в том случае мог быть назван ноуменом в строгом смысле слова, если было бы достоверно известно, что он останется при уничтожении нашей чувственности, так как именно в этом и состоит определение ноу­мена (А 252). Но почему у Канта возникают сомнения относитель­но независимости трансцендентального объекта от форм нашей чувственности?

В первом издании «Критики» истоки этого сомнения могут бьггь обнаружены в разделе, посвященном критике четвертого па­ралогизма трансцендентальной психологии. Здесь Кант отмечает, что «заключение от данного действия к определенной причине ни­когда не бывает достоверным, так как одно действие может быть вызвано различными причинами. Поэтому в вопросе об отношении восприятия к его причине всегда остается сомнительным, внутрен­няя ли это причина или внешняя, т.е. представляют ли собой все так называемые внешние восприятия только игру нашего внутрен­него чувства или они имеют отношение к внешним действитель­ным предметам как своей причине» (А 368). И хотя Кант отмечает, что данный аргумент не может служить основанием для сомнения в существовании предметов опыта, поскольку они, как явления, даны нам не опосредованно, через их восприятия, а непосредст­венно, т.е. тождественны восприятиям (А 374—377)²⁴, он в то же время, упоминая в контексте этого аргумента о неизвестности для нас трансцендентального предмета как возможной причины «наших внешних созерцаний» (А 372), дает понять, что такой довод вполне может иметь силу, если на основании многообразного явле­ний попытаться заключить к лежащему в их основе трансценден­тальному объекту (там же). Эта мысль еще более определенно вы­сказана Кантом в лекциях по космологии конца семидесятых годов. Он говорит здесь о «невозможности демонстративного опро­вержения эгоиста» (т.е. человека, который утверждает, что кроме него самого и его перцепций ничего не существует) — именно по­тому, что «в основании данных явлений может быть много других причин, производящих точно такие же действия» (XXVIII: 206)²⁵. Правда, в этих лекциях Кант не называет субстрат чувственности трансцендентальным объектом. Привязка данного понятия к тематике четвертого паралогизма про­исходит только в первом издании «Критики» (в дедукцию же тер­мин «трансцендентальный объект» был интегрирован и раньше, о чем свидетельствует один из набросков Канта конца семидесятых годов — R 5554; см. XVIII: 230).

Итак, Кант приходит к понятию субстрата чувственности как бы двумя путями. Первый идет от дедукции и связывает само это понятие с вещью самой по себе, или ноуменом. Второй проходит через главу о паралогизмах и заставляет усомниться в независимой реальности субстрата чувственности. Из-за того, что в первом изда­нии «Критики» Кант обозначает конечные пункты этих маршрутов одним термином «трансцендентальный объект», может создаться впечатление, что в дедукции не идет речь об отнесении представле­ний к вещам самим по себе.

В действительности же аргумент из раздела о четвертом парало­гизме трансцендентальной психологии никак не может помешать утверждению, что определение многообразного чувственности по­средством категорий представляет это многообразное существую­щим независимо от состояний субъекта и, следовательно, относя­щимся к вещам самим по себе. В самом деле, связывая представле­ния с помощью категорий, мы тем самым мыслим их существую­щими независимо от нас, хотя и не в виде определений чувствен­ности. Это и значит, что многообразное чувственности рассматри­вается нами в качестве определения объектов самих по себе, при том что интеллигибельные характеристики этих объектов остаются неизвестными (см. 4: 55-56).

Эти положения, эксплицируемые Кантом в рамках «достаточ­ной» дедукции, сохраняют свою силу вне зависимости от возмож­ных сомнений в независимом существовании нечувственной при­чины наших восприятий, отталкивающихся от недостоверности за­ключения от действий к определенной причине (а эти сомнения, в свою очередь, не прекращаются выводами «достаточной» дедук­ции, хотя успешное проведение «полной» дедукции могло бы их устранить).

Неудивительно поэтому, что уже в «Пролегоменах» Кант прояс­няет ситуацию, прямо говоря об отнесении представлений с помо­щью чистых понятий рассудка именно к объектам самим по себе (там же), а ставшее двусмысленным понятие трансцендентального объекта после первого издания «Критики» выводится Кантом из употребления. Два этих обстоятельства подтверждают, что «отход» Канта от положения, согласно которому связанные посредством категорий представления получают отношение к вещам самим по себе, носил чисто терминологический характер и был вызван во многом случайными причинами.

Итак, нет никаких оснований сомневаться в том, что в момент создания первого варианта полной субъективной дедукции в 1775 году (да и впоследствии тоже) Кант полагал, что мысля объектив­ную связь представлений с помощью категорий, мы ставим эти представления в отношение к вещам самим по себе.

Подготовительная работа завершена. Можно непосредственно переходить к реконструкции первоначального варианта дедукции категорий. Наступает кульминационный момент всех наших изыс­каний. Мы знаем, что в 1775 году Кант трактовал Я, присутствую­щее в любом акте восприятия, как вещь в себе. С другой стороны, в «достаточной» дедукции Кант показывал, что необходимым усло­вием отнесения представлений к вещам самим по себе как нечувст­венным субстратам феноменов является их связывание с помощью категорий. Но Я есть одна из вещей самих по себе и тоже — нечув­ственный субстрат представлений (вещи сами по себе могут быть обозначены переменной z, одно из значений которой (а) есть не что иное, как Я). Следовательно, все представления, которые имеют отношение к Я, связаны в соответствии с правилами, выте­кающими из категорий. Поскольку же воспринимать можно только то, что имеет отношение к Я, то все возможные предметы воспри­ятия подчинены категориям — что и требовалось доказать в транс­цендентальной дедукции категорий.

Важно отметить, что в отличие от более поздних вариантов де­дукции, данный аргумент позволяет решить задачу доказательства необходимого отношения явлений к категориям субстанции, при­чины и взаимодействия. В самом деле, Кант показывает, что, к примеру, последовательность представлений мыслится объектив­ной лишь в том случае, если мы предполагаем, что она подчинена закону причинности (XVII: 648). Поскольку Я есть одна из вещей в себе, и так как представление последовательности в качестве объ­ективной означает отнесение многообразного к вещам самим по себе, то всякая смена представлений лишь тогда может иметь отно­шение к нашему Я, т.е. быть воспринята, когда она подчинена за­кону причинности.

От чего зависит действенность этого и подобных ему аргумен­тов?

Она связана с анализом конкретной формы чувственного созер­цания — времени. Если же говорить о других возможных формах чувственных созерцаний, то вновь может возникнуть вопрос, не окажется ли достаточно для отнесения представлений к объектам не всех, а лишь некоторых категорий, и не останутся ли какие-то категории вообще без соответствующих модусов чувственности. Вопрос этот выглядит неразрешимым, из чего можно сделать два вывода.

Во-первых, первоначальный вариант дедукции сущностно свя­зан с доказательством объективной значимости категорий по отно­шению к многообразному наших форм чувственного созерцания, а не к многообразному чувственных созерцаний вообще, и это обсто­ятельство еще более подчеркивает неизбежность отождествления Кантом во второй половине семидесятых годов категорий с моду­сами чувственности.

Во-вторых, попытка Канта (незадолго до появления «Критики») развести категории и модусы чувственности, доказывая необходи­мое отношение категорий к предметам чувственного созерцания вообще, была обречена на неудачу, даже если бы в это время он придерживался тех же взглядов на природу Я, что и в 1775 году.

Обсудим теперь некоторые детали первоначального варианта трансцендентальной дедукции категорий. Мы выяснили, что для доказательства необходимого отношения явлений к категориям в 1775 году Канту достаточно было совместить два положения: 1) не­обходимым условием отнесения представлений к вещам в себе яв­ляется связывание этих представлений с помощью категорий, и 2) Я есть вещь в себе.

Оба этих тезиса принимались Кантом в 1775 году, и он вполне мог соединить их. Как доказать, что он сделал это? В текстах «Дуйсбургского наследия» мы не найдем доведенных до конца рас­суждений. Мы можем опереться на некоторые чуть более поздние формулировки, к примеру, «представления не могут быть связаны в сознании, если они не рассматриваются относящимися к некото­рой данности (как объекту)» (XVIII: 9). Но в этом нет особой на­добности, ибо теперь, когда нам ясны кантовские мотивы соотне­сения Я и объектов, в качестве доказательства может работать не­однократно высказываемая Кантом в рукописях 1775 года мысль об их параллелизме (XVII: 646, 648) — в контексте совмещения кате­горий (как понятий об объектах) и функций единства многообраз­ного в душе (XVII: 648, 664), т.е. таких функций, которые полагают восприятия во внутреннем чувстве относительно тождественно­го я.

Но здесь не все так просто. Кант подчеркивает, что идентифи­кация функций единства представлений в душе с категориями как «функциями апперцепции» не может быть полной (см. XVII: 646,

648) . И вообще, правильнее говорить об имплицировании одних другими. Дело в том, что, связывая представления с помощью кате­горий, мы относим их в разных случаях к разным трансценденталь­ным объектам, а в целом — к неопределенной вещи в себе, т.е. к вещи, как она есть, вообще, в то время как наши «субъективные функции души» являются непосредственными формами отнесения представлений к конкретной вещи — Я. Соответственно, эти функ­ции, хотя и параллельны категориям (см. XVII: 649), но отличают­ся от них степенью общности: «объект может быть представлен только сообразно отношениям субъекта и есть только лишь само это субъектив­ное представление (субъекта), только сделанное всеобщим» (XVII: 646; см. также XVII: 648, 649, 650). Другими словами, категории отличаются от «действий души» «необходимостью отношений, про­истекающей из всеобщности» (XVII: 649).

«Действия души» и «отношения субъекта» есть не что иное, как «функции схватывания», обеспечивающие то, что явления «посту­пают в распоряжение души» (XVII: 658; см. также XVII: 664), т.е. получают отношение к Я. Различение «функций схватывания» и «функций апперцепции», или категорий (XVII: 646; нельзя забы­вать, что сам термин «категория» встречается в текстах «Дуйсбург- ского наследия» только однажды), при одновременном признании их параллелизма (XVII: 648, 664), в принципе позволяет объяснить, с одной стороны, почему при восприятии мы сразу не осознаем необходимой связи представлений — явления подчиняются не не­посредственно категориям (ср. XVII: 656), но изначально связыва­ются с помощью субъективных функций схватывания. С другой стороны, явления все равно субординированы функциям аппер­цепции (XVII: 646—647, 656) и могут быть a priori познаны с помо­щью категорий. В самом деле, поскольку Я есть вещь в себе, а не­обходимые условия отнесения представлений к вещам самим по себе суть категории, то субъективные функции схватывания не яв­ляются достаточными условиями отнесения представлений к Я и не могут не быть подчинены категориям, и функции апперцепции лежат в основании функций схватывания. Удвоение функций един­ства представлений означало признание двух уровней Я — поверх­ностного эмпирического и трансцендентального.

В этой связи хорошо было бы уточнить специфику проникнове­ния Канта на глубинные этажи сознания. Первые шаги прекрасно иллюстрируют кантовские лекции по «эмпирической психологии» конца семидесятых годов. Исходным пунктом для любого исследова­теля служит «здравое состояние», когда он осознает предметы, а не себя, осознающего предметы. Философствование начинается с «на­сильственного» переключения внимания на самого себя. Сознание становится интуитивным, превращаясь в «наблюдение» за познава­тельными способностями (ср. XXVIII: 227). Систематизация этих наблюдений приводит к созданию целой науки — «эмпирической психологии». Но это пока не трансцендентальная философия. Нужен еще один, решающий шаг. «Волшебным ключом» Канта, открываю­щим для «наблюдателя сознания» доступ к трансцендентальной субъ­ективности, является идея параллельности реального Я и мыслимого объекта. Именно благодаря этой идее мы переносим формы мышле­ния о предметах, т.е. способы отнесения представлений к объектам, известные уже «эмпирической психологии», в бессознательные дей­ствия души и тем самым постигаем фундированность непосредствен­ной жизни Я, доступной для прямой рефлексии, глубинными транс­цендентальными функциями субъекта. Сам же «трансцендентальный объект» оказывается для Канта просто удобной фикцией, позволяю­щей проникнуть на «подземный» уровень сознания, после чего это понятие становится ненужным и словно растворяется в «трансцен­дентальном единстве апперцепции».

Как же конкретно происходило «освоение» Кантом новой трансцендентальной области?

В 1775 году Кант ограничивается апперцепцией, категориями и схватыванием представлений во времени. Воображение как спо­собность вообще не упоминается. Решение дается в плоскости «трансцендентальных алгоритмов».

Прозрения 1775 года сменились интенсивными размышления­ми Канта над собственной системой, историей ее возникновения и существом критического метода. Эти мысли Канта отображены в большом количестве набросков последующего периода (RR 4849, 4900, 4901, 4912, 4927, 4937, 4940, 4947, 4949, 4950, 4954, 4957,

4959, 4964, 4970, 4984, 4992, 4997, 5013, 5015, 5017, 5019, 5020,

5024, 5025, 5031, 5036, 5037, 5040, 5065, 5066, 5073, 5074, 5112,

5115, 5116). Кант некоторое время словно осматривается по сторо­

нам. Он уже планирует к 1778 году завершить работу над «Крити­кой» (см. 8: 503). И действительно, многие из перечисленных на­бросков производят впечатление «последних штрихов». Однако внутренняя логика постулатов «Дуйсбургского наследия» требовала от Канта дальнейших системных трансформаций. Их общая тен­денция — поиски своего рода «трансцендентальной семантики», материалом для которой в основном опять-таки послужили разра­ботки современной Канту «эмпирической психологии» (26). Так он пытался дать метафизическую интерпретацию своих трансценден­тальных открытий середины семидесятых.

Первая стадия. А. Синтез схватывания (содержащий в себе чув­ственный, эмпирический и продуктивный компоненты) связывает­ся Кантом со способностью воображения (в дальнейшем этот син­тез продуктивного воображения получил название «эмпирического синтеза схватывания»). В. Категории сводятся им к сумме Я (един­ства апперцепции) и схватывания. Я привносит всеобщность (в силу параллелизма с объектом), схватывание же — временные формы и синтез представлений. Здесь истоки (но не более чем) определения категорий, с одной стороны, через отношение единст­ва апперцепции к воображению (в подготовительном наброске к первому изданию «Критики» LB1 В12 и в самом первом издании), с другой через «чистый синтез, представленный в общей форме», при одновременном утверждении, что «синтез ... есть исключитель­но действие способности воображения» (А 78 / В 103—104 — в пер­вом и во втором изданиях «Критики»), Отсюда же идет различение Кантом субъективного и объективного единства апперцепции и признание им зависимости первого от второго (особенно подчерк­нутого во втором издании — см. В 140; А 122—123), а также привяз­ка категорий к соединению представлений в «сознании вообще» в отличие от их субъективного соединения в «сознании моего состо­яния» (4: 57, 62-63 — в «Пролегоменах»), Временные границы пер­вой стадии распространяются до конца семидесятых годов. Об этом свидетельствуют уже упоминавшиеся выше лекции по психо­логии. Воображение, или «образная сила» (bildende Kraft), в его трансцендентальной функции здесь еще не структурировано, опре­деление же рассудка через воображение уже присутствует: «Как приходят в голову чистые рассудочные понятия? Мы знаем о пред­метах созерцания благодаря образной силе, находящейся между рассудком и чувственностью. Если эта образная сила — in abstracto, это рассудок. Условия и действия образной силы, взятые in ab­stracto, составляют чистые рассудочные понятия и категории рас­судка» (XXVIII: 239; ср. XVIII: 26, 70).

Вторая стадия. Кант чувствует необходимость ввести новый компонент в общую схему взаимодействия познавательных способ­ностей. Ведь схватывание (направленное на единичное) подчинено общим функциям синтеза. Как проиллюстрировать это подчине­ние? В основании эмпирического синтеза схватывания должен быть положен чистый временной синтез воображения, общие формы которого («трансцендентальные схемы» — А 138-139, 142 / В 177, 181) одно время полностью совпадали у Канта с категория­ми. Этот синтез протекает за пределами сознания — иначе он це­ликом растворял бы в себе эмпирический синтез схватывания, и нельзя было бы говорить о субъективном единстве сознания и субъективности вообще. Канту не пришлось бы, уподобляясь Ко­пернику, смело идти «против чувств» (В XXII). Эта стадия гипоте­тична, ибо в чистом виде не представлена ни в одном из сохранив­шихся манускриптов. Тем не менее упомянутый синтез встречается нам в более поздних текстах (в наброске LB1 В12 1780 года и пер­вом издании «Критики») — под именем «чистого синтеза схватыва­ния» (А 100) или «чистого синтеза воображения» (XXIII: 18). Кант специально подчеркивает его «чистый, но чувственный», т.е. в дан­ном случае временной характер (ibid.).

Третья стадия. Кант замечает, что его понимание категорий при­водит к слиянию их с модусами конкретной формы чувственности (времени), что противоречит изначальным целям дедукции (см. 3 главу). Беспокойство Канта по этому поводу ощутимо уже в лекциях по психологии, которые мы отнесли к первой стадии. Оно проявля­ется в том, что вслед за изложением своей новейшей «темпоральной» теории рассудка Кант неожиданно воспроизводит старую (фунда­ментальную для критической философии) концепцию, которая предполагает жесткое разграничение чувственных и рассудочных представлений. Он словно пытается сопоставить их и убедиться в отсутствии противоречий (ср. XXVIII: 239, 241). Однако вскоре Кант приходит к выводу о неизбежности пересмотра «темпоральной» тео­рии. Выход из ситуации видится ему в распространении значимости категорий на все возможные (чувственные) созерцания. Расширение области возможного применения категорий по инерции влечет за собой допущение новой разновидности продуктивного воображе­ния — «трансцендентального синтеза воображения», направленного на «многообразное, без различия созерцаний» или на «предметы вообще», а также сохранение тезиса о производной природе катего­рий: «Трансцендентальный синтез воображения лежит в основании всех наших рассудочных понятий» (XXIII: 18; LB1 В12). Это позиция подготовительного наброска дедукции 1780 года и первого издания «Критики». Теперь Кант выстраивает такую иерархию синтезов про- дутивного воображения: «Продуктивное воображение 1. эмпирично в схватывании, 2. чисто, но чувственно относительно предмета чис­того чувственного созерцания, 3. трансцендентально по отношению к предмету вообще. Первое предполагает второе, а второе — третье» (ibid.). Правда, в первом издании «Критики» особая природа «транс­цендентального синтеза воображения» акцентируется Кантом только в рамках дедукции «сверху» (А 118), где как раз и решается задача «разрыва» категорий с формами внутреннего чувства, в других же местах термины «чистый» и «трансцендентальный» относительно во­ображения употребляются как синонимы (А 142, 145 / В 181, 185; А 100, 102).

Четвертая стадия. Это — позиция второго издания «Критики». Кант обнаруживает, что распространение синтеза воображения на предметы созерцания вообще лишает воображение не только вре­менных, но (при широкой трактовке термина «созерцание вообще» в целях практической философии) и чувственных характеристик (ср. XVIII: 220—221). Поэтому Кант ликвидирует этот уровень многоступенчатого синтеза воображения. «Трансцендентальное» воображение полностью перетекает в «чистое» воображение и окончательно сливается с ним. В то же время, и во втором издании «Критики» сохраняется троичная структура высших синтезов по­знавательной способности. Место «трансцендентального синтеза воображения» из первого издания занимает теперь трансценден­тальный «интеллектуальный синтез» через категории, касающийся «многообразного созерцания вообще» (В 151).

Окинув взглядом перечисленные стадии, нельзя не обратить внимание на изменчивость и подвижность кантовской теории по­знавательных способностей. Эго впечатление еще более усилится, если вспомнить, что Кант уточнял ее и в девяностые годы, вплоть до последних разработок в «Opus postumum». Кант настойчиво искал адекватную «психологическую» интерпретацию однажды найденного алгоритма. Сам этот алгоритм всегда оставался неиз­менным фоном кантовских исследований, невзирая на то, что Кант вскоре отказался от предпосылок, которые привели к его формули­ровке. Так вернемся же к изначальной редакции этого алгоритма и подведем итоги рассмотрения первого варианта полной субъектив­ной дедукции!

Этот созданный Кантом в 1775 году вариант органично сочетал в себе положения «достаточной» дедукции и тезисы, имеющие от­ношение к единству апперцепции и его условиям. Основные мо­менты «первоначальной дедукции» таковы. Базис всего аргумента составляет «достаточная» дедукция, показывающая, что необходи­мым условием отнесения представлений к вещам самим по себе является их связывание в мышлении с помощью категорий. Важно отметить, что «достаточная» дедукция в 1775 году была ориентиро­вана на «категории отношения» в связи с модусами нашей формы чувственного созерцания, времени, и развивалась в русле будущих «доказательств основоположений чистого рассудка» из «Критики». Другим важнейшим положением дедукции 1775 года было призна­ние Кантом того, что Я как тождественное представление есть вещь в себе, данная нам в особом нечувственном созерцании, ап­перцепции. На основании этих положений Кант делал вывод, что все, что может дойти до нашего Я, т.е. быть воспринято нами, под­чинено категориям и, что особенно важно, в числе этих категорий должны быть и категории отношения. Тем самым Кант достигал целей полной субъективной дедукции, или трансцендентальной де­дукции как таковой, состоящих в доказательстве необходимого от­ношения явлений как предметов возможного опыта к категориям и обосновании посредством этого возможности априорного позна­ния этих предметов с помощью чистых понятий рассудка.

Мы вышли из галерей кантовской дедукции и в рамках данной главы остается обсудить два вопроса. Во-первых, насколько кор­ректен с логической точки зрения аргумент, развивавшийся Кан­том в 1775 году, при условии признания истинности его предпосы­лок? Во-вторых, почему Кант все же отказался от первоначального варианта дедукции к 1781 году? Рассмотрим эти вопросы по поряд­ку.

В тексте данной главы предполагалось: признание того, что только при помощи категорий можно помыслить представления относящимися к объекту самому по себе, логически эквивалентно допущению, что к предмету самому по себе действительно могут относиться только представления, связанные сообразно категори­ям. Лишь в этом случае можно с полным основанием «перевер­нуть» данный тезис на Я как вещь в себе и утверждать, что все возможные предметы восприятия должны быть подчинены катего­риям.

Сам Кант придерживается именно такого мнения (XVII: 648). Однако тождество этих тезисов не самоочевидно. Требуется допол­нительное обоснование, оправдывающее возможность перехода от условий мыслимости объективной связи представлений к условиям существования подобных связей и представлений в созерцании. Такое обоснование не выглядит невозможным. Достаточно вспом­нить, что в 1775 году для Канта Я как вещь в себе есть именно «мыслящий субъект» (ср. XVII: 647), и раз так, то небезоснователь­ным выглядит утверждение, что для отаесения представлений к Я требуются именно те функции, которые необходимы для того, чтобы помыслить представления относящимися к вещам самим по себе.

Итак, реконструкция трансцендентальной дедукции 1775 года вполне может быть защищена от одного из самых опасных возра­жений.

Однако это вовсе не означает признания аподиктической истин­ности кантовской аргументации. Скорее наоборот, только теперь ее можно по-настоящему проблематазировать. Ведь все зависит от кор­ректное™ принимаемой Кантом онтологической модели «внечувст- венная вещь — субъективное представление» и трактовки «Я» в каче­стве парадигмы для этой схематики. Но обсуждение истинности этих предпосылок, конечно же, выходит за рамки нашей темы.

Для нас важнее вопрос, почему Кант к 1781 году отказался от первоначального варианта дедукции, точнее, от его главной пред­посылки. Возможно, это произошло благодаря косвенному через И. Тетенса²⁷ — влиянию Юма. Согласно Юму, у нас нет идеи (в другом смысле, нежели у Канта) и отдельного впечатления Я. Гово­ря кантовским языком, Я не дано нам в созерцании как отдельный предмет. Мысль эта убедила Канта, и, вероятаее всего, с конца 1779 года он стал рассматривать Я исключительно в качестве един­ства мышления, а не предмета. О единстве же Я как вещи самой по себе говорить он теперь отказывался (А 400—402). Кант с легкостью пошел на изменение своей позиции, так как оно хорошо вписыва­лось в общую «ограничительную» логику критицизма.

Тем не менее, Кант и дальше продолжал называть трансценден­тальное единство апперцепции коррелятом трансцендентального предмета (А 250, 108—109; см. также В 137—140). Однако теперь это отождествление, являющееся центральной частью дедукции катего­рий, стало казаться необоснованным читателям кантовской «Кри­тики», а дедукция в целом потеряла очевидность. Сам же Кант, ви­димо, продолжал считать, что дедукция вполне может быть осу­ществлена — силами доказательств, используемых им в первом и втором издании «Критики».

ИТОГИ

Мы завершили путешествие к основам кантовской метафизики. Еще раз окинем взглядом «Критику чистого разума» как наиболее совершенное выражение теоретической философии Канта. Основу «Критики» составляет «Учение об элементах», образуемое, в свою очередь, тремя разделами: «Трансцендентальной эстетикой», «Ана­литикой» и «Диалектикой». Сравнительная ценность их неодина­кова. «Диалектика», раскрывающая тщетность притязаний разума на априорное синтетическое познание, выходящее за пределы опыта, играет, по словам Канта (А 702—704 / В 730—732), иллю­стративную и во многом подчиненную роль в системе теоретичес­кой философии (если взять кантовскую философию в целом, то «Диалектика» приобретает значительно больший вес). Ведь в общем виде невозможность надопытного познания показывается в «Трансцендентальной аналитике». Именно здесь предопределяется характер выводов, сделанных Кантом в «Трансцендентальной диа­лектике». Уступает по значимости «Аналитике» в системе крити­ческой философии и «Трансцендентальная эстетика» как учение о чувственности. Принципы этого учения были сформулированы Кантом еще до постановки главного вопроса «Критики» о возмож­ности, объеме и границах априорных синтетических познаний во­обще. Поэтому, хотя «Эстетика» и составляет необходимую пред­посылку философии критицизма, она все же не охватывает ее су­щество.

Ядром теоретической философии Канта является, таким обра­зом, «Трансцендентальная аналитика». Основные проблемы этого раздела «Критики» сфокусированы в «трансцендентальной дедук­ции категорий». Концептуальным же фундаментом дедукции явля­ется аргумент, в свое время выведший Канта из «догматического сна»: если невозможно a priori доказать объективную значимость категорий, они должны быть признаны незаконно возникающими из опыта. Выявление условий требуемого доказательства совпадает с ограничением области возможных априорных познаний, задаю­щим ориентиры для «Диалектики». Тот же аргумент, лежащий в основании трансцендентальной дедукции, предопределяет характер исследований, помогающих ответить на вопрос о возможности ап­риорных синтетических познаний. Их возможность может быть до­казана уже через метафизическую дедукцию категорий, раскры­вающую априорное происхождение последних. Но этот путь подра­зумевает обращение к факту широкой применимости категорий в опыте — «регрессивный» метод, нашедший отражение в «Пролего­менах». Или же эта возможность усматривается совершенно a pri­ori. Соответствующее доказательство и есть трансцендентальная дедукция как таковая, а метод, сообразный такой линии аргумента­ции, называется Кантом «прогрессивным» и реализуется им в «Критике чистого разума».

Выявление аргумента, лежащего в основании дедукции и, по су­ществу, в фундаменте всей теоретической философии Канта, а также рассмотрение связанных с ним возможностей реализации целей критической философии, составляло главную задачу настоя­щей работы. Для того, чтобы закончить эту книгу, осталось сказать всего лишь несколько слов, но я предлагаю на мгновение остано­виться. На протяжении всех стадий анализа мы постоянно находи­лись внутри аргументативных коридоров кантовской дедукции. Мы искали выход из них. Но если мы нашли этот выход, то это не означает, что дело сделано. Напротив, теперь слово за нами сами­ми. Всякий имманентный анализ стремится как к своей цели к ис­ходным интуициям того или иного философского дискурса. Здесь источники живой мысли. Другого пути к ним нет. А когда эти ин­туиции найдены, то следующий шаг выведет нас за пределы разби­раемой системы, и этот шаг будет сделан уже не историком фило­софии. В данной работе я предусмотрительно останавливался в этих пограничных точках кантовской метафизики. Мы шли по ко­ридорам дедукции, но опасались по-настоящему осмотреться. Ин­теллектуальная среда оставалась не до конца проясненной, словно бы бессознательной, и отчасти именно этим обусловлено «мифоло­гическое» оформление всего путешествия.

Но вернемся к центральному персонажу книги — кантовскому пониманию мышления как высшей и наиболее доступной для фи­лософской рефлексии познавательной способности.

Мышление как продуктивная способность противостоит пас­сивной восприимчивости чувственности. В то же время, способ­ность мыслить вызывается к деятельности опытом как совокупным содержанием чувственных созерцаний. Пробужденное опытом мышление действует по определенным законам, и формальные компоненты этих законов, абстрагированные от самой деятельнос­ти, Кант называет элементарными понятиями чистого рассудка, или категориями. Все другие понятия чистого мышления «выраста­ют» из категорий и, будучи вторичными по своей природе, играют менее важную роль в познании. К примеру, трансцендентальные идеи разума проявляются только как регулятивные принципы.

Категории, по Канту, имеют троякую природу. С одной стороны, они принципиально совпадают с логическими функциями суждений, с другой — являются понятиями, позволяющими мыслить предметы, стоящие за субъективными данными чувств. Наконец, категории суть функции единства многообразного в первоначальной апперцеп­ции. Три этих тезиса тесно связаны друг с другом. Третий доказыва­ется Кантом через второй (первоначальная апперцепция параллельна трансцендентальному предмету), второй — через первый (отнесение представлений к предмету осуществляется в суждениях). Есть и об­ратная связь: первый тезис не может быть истинным при ложности третьего. Троякая природа категорий проявляет себя на разных уров­нях функционирования наших познавательных способностей. В связи с логическими функциями и в качестве понятий о предметах категории «работают» в опытном познании, в то время как тождество категорий с функциями единства представлений в сознании состав­ляет трансцендентальное условие самой данности предметов чувств в опыте и последующего «пробуждения» эмпирической составляющей рассудка. На трансцендентальном уровне осуществляется частичное проникновение рассудка в чувственность при помощи воображения, остающееся за пределами непосредственной досягаемости для на­блюдения.

Обозначая тот или иной аспект категорий, Кант решает важней­шие проблемы своей теоретической философии. Выведение катего­рий из логических функций доказывает априорное и нечувственное происхождение этих основных понятий рассудка, позволяет огра­ничить область их возможного применения для познания явления­ми и в то же время оставляет возможность применения категорий к вещам самим по себе в рамках практической философии. Кроме того, привязка категорий к логическим функциям позволяет систе­матизировать элементарные понятия чистого мышления и набро­сать план всей системы метафизики. Доказательство, что предметы могут мыслиться только с помощью категорий, заостряет внимание на функционировании категорий как принципов конституирова- ния объективности в контексте обыденного опытного знания и развивается Кантом в Сфере «эмпирической психологии», пони­маемой им примерно так, как сейчас нами понимается «феномено­логия». Наконец, акцентуация того, что категории являются необ­ходимыми функциями единства представлений в самосознании, позволяет Канту положительно ответить на главный вопрос его критической философии о возможности априорных синтетических познаний из чистого рассудка.

SUMMARY

То sum up, let us expound the results of our study in a question — answer form.

Why is it important to study deduction of categories? Transcendental deduction of the categories is the core of the Transcendental Analytic, which in turn is the central part of Kant’s Critique of Pure Reason. So, in a sense, the deduction is the main part of the theoretical philosophy of Kant. It helps to answer the central question of critical philosophy concerning possibility, scope and borders of synthetic knowledge a pri­ori.

What is the tr. deduction of categories alike? — It is an explanation of the possibility of categories as pure notions of understanding to be the grounds of synthetic knowledge a priori. The explanation is an a priori inquiry itself which does not use any information derived from experi­ence. To be successful, the deduction should make clear that the catego­ries are conditions a priori of the possibility of some kinds of objects. As a result, the tr.deduction confirms the non-sensual origin of the catego­ries.

What is the necessity of deduction for Kant? — If tr. deduction turns to be impossible, the categories could not be recognized as pure notions of understanding and are to be considered as having their origin in expe­rience (main premise of tr. deduction). In this case the sharp distinction between sense and understanding, which is someway a hidden corner­stone of Kant’s metaphysics, disappears. The «main premise» of tr. de­duction is nothing else as an «argument of Hume» which awoke Kant from his «dogmatic slumber» in 1771.

Is it still possible to build the system of critical philosophy without tr. deduction? — Yes. The possibility of knowledge a priori from pure un­derstanding is already proved when it is known that the tr. deduction of categories is possible, but the fact of its possibility may be ascertained on the basis of metaphysical deduction of categories which proves theirs origin a priori deriving them from the logical functions of judgements, connected with the main premise of tr. deduction (see previous ques­tion). This way, however, has some a posteriori «inclusions», because it is already presupposed in the main premise of the tr. deduction that experience conforms, at least approximately, with the rules of under­standing; so for Kant, as he wants to reach the highest degree of cer­tainty, the way a priori with the full expounding of the tr. deduction is preferable.

What is the «objective» deduction of categories? — It is an inquiry which shows that the only possible objects of knowledge a priori are appearances, because categories could not be conditions a priori of exist­ence of things themselves anyway: we are not gods.

What is the «subjective» deduction of categories? — It is the proof a priori that the categories contain the conditions of possibility of appear­ances as the objects of possible perception or experience. In other words, subjective deduction is the tr. deduction of categories as such.

What is the «sufficient» deduction of categories? — It is the reduced version of subjective deduction. It shows that only perceptions which are connected in accordance with categories may be thought as having rela­tion to a transcendental object. It is «sufficient» within the framework of that way of achievement of the goals of critical philosophy which set the tr. deduction as such aside and pays most attention to the metaphysical deduction, and also has some components a posteriori.

What is the «complete» subjective deduction? — It is an inquiry which is to prove that categories are not necessary conditions of thinking of objects only, but also that they are the grounds of possibility of per­ceiving these objects.

Has the «complete» subjective deduction any innere subdivisions? — It is divided into two stages. At first, Kant proves that categories have an a priori relation to the manifold of sense intuition in general, then — that they have the same necessary relation to the manifold of our intui­tion, space and, primarily, time. Such a devision is necessary because when there is still a possibility that categories could have objective valid­ity on the manifold of our sense intuition only, then the risk of amalga­mation of categories with the modi of our sense intuition is not to the end avoided, while the tr. deduction should confirm the very fact of non-sensual origin of the categories.

What role does the «sufficient» deduction play in the structure of the «complete» subjective deduction of the categories? — This role could be clarified on the basis of the original version of «complete» deduction which Kant had created some time before the publication of the Critique of Pure Reason. On the one hand, in the «sufficient» deduction Kant tried to prove that only perceptions which stay under categories could have relation to a transcendental object. On the other hand, Kant be­lieved that all the possible objects of perception are to have a necessary relation to the tr. unity of apperception. As Kant was sure that there was a parallelism between the tr. unity of apperception and a transcendental object he could overturn the result of the «sufficient» deduction on the apperception and so came to the conclusion that all objects of apprehen­sion are to be in the correspondence with the categories. The parallelism between the tr. unity of apperception and transcendental object is due to the fact that former as well as latter seem to be the things as they exist in themselves, and the original apperception is an exemplar of tr. object. In Critique of Pure Reason Kant has changed this position and made a sharp distinction between the unity of apperception as a form of thinking and a hypothetical unity of subject itself, and the tr. deduction lost its evidence.