ПРИЛОЖЕНИЕ Ответная речь
С незапамятных времен в человеческих умах живет два противоположных миросозерцания: по одному истинно сущее — настоящая реальность вещей — для нас закрыто, непостижимо и если находит в чем себе отдаленное изображение, то только в схемах и механических отношениях нашего внешнего опыта. Больше о действительности мы ничего знать не можем. Наш внутренний душевный мир, наше л, наше сознание и воля только феномены, только мимолетное марево, поднявшееся над этой темной, неизвестной, далекой от нашего самочувствия и непонятной основой. По другому миропониманию, напротив, только в своей душе, только в непосредственных переживаниях нашего внутреннего я нам дана настоящая действительность и лишь через нее мы постигаем и всякую другую реаль- ность. В нашем психическом мире мы встречаем нечто реальное безо всяких прикрытий, как оно есть, и поэтому только в нем можно искать опоры для содержательного познания об истинном бытии.
Из этих двух возможных пониманий мира я всецело примкнул ко второму.
Первое миросозерцание несет в себе такие несообразности, которые не дозволяют ни его прочного признания, ни его последовательного проведения. Ведь если наш дух никак не выражает в себе внутренней реальности остального мира, как мы можем что-нибудь об этом мире знать или даже вообще что-нибудь о нем утверждать? С другой стороны, если наш дух и объективная действительность так абсолютно противоположны и так несвязаны между собою, как они могут войти элементами в одно мировое целое? Не попадаем ли мы в безвыходные дебри самого непримиримого дуализма? Итак, остается единственный путь для действительного философского понимания мира: бытие нужно понять по духовным аналогиям и в духовных категориях. То, что есть основного в нашем духе, то, без чего немыслимо ни одно его проявление, должно лежать в основе и всех других вещей, если только мир представляет внутреннее единство, а не распадается весь в бессвязные, чуждые друг друїу клочья. Внутренняя духовность всего действительного и его живая внутренняя связь, — в этом коренной тезис спиритуалистического мировоззрения.Что же открывает нам непредвзятый внутренний опыт о духе как самое основное в нем? Он открывает его единство, его самоопределение и, стало быть, свободу, творческий характер всех его процессов, целестремительное направление всей его самодеятельности. Это такие признаки, которые присутствуют на всех ступенях духовного и которые если отбросить, от самой духовной жизни ничего не останется. Итак, если мир духовен в своей внутренней сущности, то в его бытии должна изливаться единая, свободная, творческая сила, ведущая все ею созданное и вызванное к своим высшим целям. В этих целях осуществляется объективный идеал творения, и этот объективный идеал есть в то же время наш человеческий нравственный идеал. Ведь одна и та же сила движет миром и составляет глубочайший корень нашей индивидуальной духовности. Смысл жизни человека в том, что в нем вечное свободно ищет вечного. Таково в самых сжатых чертах мое философское
credo.
Мне сейчас было указано, что я с самого начала разорвал с позитивизмом и через это сразу оказался в плоскости умозрительной философии и что, далее, в области умозрительной философии я не примкнул ни к немецкому идеализму, ни к славянофилам и пошел своим особым, одиноким путем. На это моїу лишь ответить одно: в этом не было ничего преднамеренного, это вышло само собою.
В годы моего отрочества и юности я испытал сильное влияние славянофилов, многих из которых я знал лично, и в течение долгих лет после они были близки моей душе. С другой стороны, и для меня, как для большинства моих философских сверстников, великие представители немецкого идеализма были самыми большими авторитетами в сфере умозрения. И если я оторвался от того, что мне было так близко и дорого, то для этого были особые причины. Я был всегда глубоко убежден, что разум человеческий не только источник всяких обманов и что функция его не в одном искажении реальных отношений между вещами, айв усмотрении их и в действительном постижении. Поэтому я думал, что разуму при добросовестном и серьезном пользовании его силами и средствами, даже когда он предоставлен себе, даже когда он опирается только на ту очевидность, которая заключена в нем самом, открыта объективная истина о сущем, — пускай не во всей его полноте и неисчерпаемой глубине, пускай только в общих и ограниченных очертаниях, но все же истина, а не мираж и призрак. А раз это так, то возможны общеобязательные истины разума о действительно существующем в нем самом, а если они возможны, то их должно искать, и в этом первая и главная задача философии как реального знания. Философия не может быть только условным методом или логическою формою для изложения субъективных верований и чаяний высоко настроенных, пламенно верующих душ, — она должна быть прежде всего системою объективных истин, обязательных для всякого разумного существа. Такое понимание философской задачи отделило меня от славянофилов. Их твердое убеждение в том, что последнее слово разума сказано в системе Гегеля и что это слово оказалось пустым и ложным, заставляло их смотреть на философию как самостоятельную науку безнадежными глазами, и содержания для философии они вынуждены были искать только в догматах и откровениях истинной церкви.С другой стороны, мне казалось, что философия переживает очень критический момент. Старые проторенные дороги философии исхожены во всех направлениях, ее испытанные, старые методы использованы, как только можно было их использовать, а получилось разочарование и крушение прежних надежд.
Система объективных истин разума о реально сущем не только не была найдена — перестали верить в самую возможность ее когда-нибудь найти. Для меня это было знаком, что весь пройденный философской мыслью путь должен быть радикально пересмотрен. Ведь когда философское понимание попадает в тупик, из него может быть лишь один выход: принципиальное сомнение, которое уже спасло философию в эпоху Декарта. Со всею серьезностью и умственною добросовестностью надо отказаться от всех философских предрассудков — метафизических, гносеологических, психологических и космологических, — от всех предвзятых предположений, из каких бы почтенных школ они ни исходили, от всех традиций — не потому, чтобы они были непременно ложны, а потому, что надо же отыскать критерий, чтобы оценить их по достоинству и выбрать между ними. Нужно отбросить все предвзятое и строить все заново, опираясь на очевидность разума, на то, что для него просто, ясно и несомненно, делая наименьшие допущения, и притом только такие, которые говорят сами за себя и логическая необходимость которых не может подлежать серьезному спору. Скептический путь к объективной истине — вот что одно остается для философии в эпохи ее великих потрясений. Я убедился, что долг современного философа вступить на этот тяжелый и тернистый путь, и тогда мне пришлось разорвать с немецким идеализмом и, прежде всего, с теорией разума Канта. Ведь каждому известно, что она опирается на очень сложные, а в некоторых отношениях и тусклые предпосылки, и что до наших дней тянется вековой спор не только об их оправдании, но и о самом их смысле. В результате я оказался в очень одинокой позиции, и это было естественно. Тем более мне несказанно дорого выраженное мне теплое признание моих скромных заслуг, и я не знаю, как мне благодарить за него.