<<
>>

УТИЛИТАРИЗМ 

Этика является таким предметом, вокруг которого до сих пор существует огромное разнообразие мнений, хотя ей посвящено много времени и внимания. Конечно, есть и такие проблемы, которые не вызывают больших разногласий.

Ведь все согласятся с тем, что некоторых поступков, как правило, следует избегать и что в некоторых постоянно повторяющихся ситуациях, в принципе, лучше поступать так, а не иначе. Более того, почти все согласятся с тем, что было бы лучше, если бы кое-чего из того, что существует на свете, никогда нс существовало бы, либо, по меньшей мере, не происходило столь часто, как это имеет место, и что было бы лучше, чтобы некоторые вещи происходили чаще. Однако во многих случаях даже такого рода утверждения вызывают разноречивые мнения. Поступки, которые некоторые философы называют совершенно неправильными, другие считают правильными, то, что одни считают злом, другие трактуют как добро.

Когда же мы подходим к проблемам более фундаментальным, различие суждений становится еще более зримым. Философы, изучающие мораль, в большинстве своем фактически не занимались ни установлением правил, являющихся критерием того, что некоторые виды поведения вообще или всегда являются правильными, а другие неправильными, ни, тем более, составлением перечней добра и зла, а стремились прежде всею ответить на вопросы более общие и принципиальные, как, например, следующие: "Что, в конечном счете, мы хотим сказать о каком-то поступке, когда говорим, что он является правильным или что он должен быть совершен? И что мы хотим сказать о каком-то положении вещей, когда говорим, что это — добро или зло? Можем ли мы обнаружить какую-то общую черту, присущую всем без исключения правильным поступкам независимо от того, как они отличаются друг от друга в иных отношениях, и которая не была бы присуща никаким другим поступкам, кроме тех, которые являются правильными? И точно так же, можем ли мы выявить такую особенность, которая свойственна всем без исключения "хорошим" предметам и явлениям и которая не была бы присуща ни одному другому предмету или явлению, кроме тех, которые были бы "хорошими"? Или же, в состоянии ли мы выявить какое-то единое свойство, которое было бы одинаково характерно для всех правильных поступков и в каждом конкретном случае было бы именно тем свойством, благодаря которому данный поступок является правильным, если он вообще является правильным.

И точно так же, можем ли мы выявить какое-то свойство, которое было именно тем свойством, благодаря которому какой-то предмет или явление были бы "хорошими", и которое составляло в то же время причину, объясняющую, почему данный предмет или явление лучше, чем другие, если они

вообще лучше? А может быть, ни в одном из этих случаев такого единого свойства не существует?" По вопросам подобного рода среди философов до сих пор существуют самые различные взгляды. Я думаю, что, действительно, каждое без исключения решение, которое мог бы предложить кто-то из них, будет поставлено под сомнение большинством других. Во всяком случае, среди специалистов в области этики нет такого единства мнений в отношении многих основных проблем, какое существует в математике или науках о природе.

Именно эти проблемы, каждая из которых порождает серьезное расхождение во мнениях, я и хотел бы поднять в данной книге. Тот факт, что эти проблемы вызывают столь различные мнения, естественно, заставляет сделать вывод, что они относятся к числу самых трудноразрешимых. Я думаю, что так оно и есть. Маловероятно, чтобы какое-то позитивное разрешение этих проблем было точным и безусловно истинным. Дело обстоит совсем иначе, когда речь идет о негативных решениях, утверждающих, что некоторые предложенные решения являются ложными. Думаю, что эта наша уверенность еще более обоснованна тогда, когда мы утверждаем, что какие-то из предложенных решений не являются истинными, чем тогда, когда мы утверждаем, что одно из них является истинным: хотя, быть может, даже и в этой ситуации не следует иметь абсолютной уверенности.

Но если бы даже нельзя было с полной уверенностью признать либо отвергнуть ни одну из альтернативных гипотез, какие могут появиться, стоит, я думаю, тщательно рассмотреть важнейшие из них. Понимание и четкое различение существующих по этому вопросу точек зрения будет правильным даже в том случае, если нам пришлось бы признать, что наилучшая из них окажется не вполне верной, а наихудшая — правильной.

Именно это я и буду стараться показать. Я попробую представить и четко выделить то, что мне кажется самым важным в различных точках зрения, касающихся нескольких важнейших, основополагающих проблем этики. Некоторые из них кажутся мне более близкими к истине, чем другие, и я постараюсь указать, какие именно. Но даже там, где каже гея совершенно очевидным, что какой-то определенный взгляд является ложным, а другой — по меньшей мере более близким к истине, даже там очень трудно быть уверенным, что этот другой взгляд является точно и безусловно правильным.

225

8 Дж. Э. Мур

Одна из самых больших трудностей в этических дискуссиях — это трудность возможно более ясного осознания того, на какой именно вопрос мы хотим ответить. Чтобы свести эту трудность к минимуму, я предлагаю начать в двух первых главах с представления некоторой конкретной теории, которая кажется мне исключительно простой и легкой для понимания. Эта такая теория, которая, насколько я могу судить, в одних аспектах стоит очень близко к истине, а в других же — определенно не верна. Предлагаю начать с нее, поскольку считаю, что это позволит весьма ясно показать различие между несколькими совершенно разными проблемами, которые легко спутать. Если, изложив эту теорию, мы займемся затем рассмотрением тех самых сильных аргументов, какие можно по самым разным причинам против нее выдвинуть, нам удастся таким способом, полагаю, очертить главные проблемы этики в той мере, в какой они касаются наиважнейших принципов.

Эта теория исходит из известного факта, что очень часто нам кажется, что мы можем свободно выбирать среди нескольких разных поступков, каждый из которых мы могли бы осуществить, если бы приняли такое решение. Действительно ли в таких случаях мы имели свободный выбор в том смысле, что всегда действительно могли бы совершить какой-то другой поступок вместо того, который в конце концов совершаем, — это проблема, которая не может быть решена сразу и будет решена позже.

То, что эта теория утверждает, сводится лишь к тому, что во многих случаях наверняка существует множество разных поступков, каждый из которых мы могли бы совершить, если бы захотели этого, и в этом смысле действительно располагаем возможностью выбора; но существуют также и такие поступки, которые мы не можем совершить, даже если бы захотели. Иными словами, эта теория утверждает, что во многих случаях, если бы мы решили иначе, то иначе должны и поступить. Кажется, что это — несомненный факт, который следует признать, даже если бы мы утверждали, что никогда не бывает так, что мы могли бы решить иначе. Наша теория утверждает, далее, что многие наши поступки зависят от нашей воли в том смысле, что если перед их совершением мы решили бы их не совершать, то мы бы их не совершили; все поступки такого рода я предлагаю называть намеренными (умышленными, желаемыми, добровольными] (voluntary actions).

Следует заметить, что, определяя таким способом намеренный поступок, я не утверждаю, что все или почти все намеренные поступки сами по себе в самом деле выбираемы или желаемы. Кажется весьма вероятным, что в большинстве своем поступки, которые мы совершаем и которых могли бы избежать, если бы только решили их избежать, вовсе не желаемы сами по себе. Верно только то, что они "намеренны", но в том смысле, что конкретный акт воли перед их совершением достаточен, чтобы их предупредить; но они "намеренны" не в том смысле, что сами по себе были следствием нашей воли. Быть может, обозначение таких поступков как "намеренных" расходится с общепринятым словоупотреблением. Я не считаю, однако, что общепринятому языку следовало бы ограничивать применение слова "намеренный" только к поступкам, о которых точно известно, что они действительно в данный момент желаемы. Класс же поступков, которые я предлагаю определять с помощью этого названия — а именно класс всех тех поступков, которых мы могли бы избежать, если бы непосредственно перед их совершением захотели так сделать, — требует, я уверен, вычленения при помощи какого-то особого названия.

Разве можно сомневаться, что почти все наши поступки, даже в некотором смысле все те без исключения поступки, которые, собственно, и заслуживают права быть названными "нашими", являются, в этом смысле, "намеренными", так что использование предлагаемого названия как бы излишне, и мы могли бы вместо этого говорить просто о "наших поступках". Я думаю, верно, почти все те поступки, о которых мы могли бы вообще подумать, говоря о "наших поступках", именно такого рода; и что даже в некоторых ситуациях, говоря о "человеческих поступках", мы имеем в виду исключительно такого рода поступки. Однако в иных ситуациях подобный способ словоупотребления мог бы ввести в заблуждение. Я абсолютно уверен.

что как наши тела, так и головы [мысли] постоянно совершают поступки, которые мы не можем предупредить, лишь пожелав, чтобы они не совершились; и по крайней мере некоторые из тех вещей, что проделывают наше тело и дух, будут в определенных ситуациях названы нашими поступками. Нас бы поэтому не поняли, если бы мы говорили вообще о "человеческих поступках", имея в виду только "намеренные поступки" в указанном мною смысле. Лучше, стало быть, поступкам, относящимся к этому классу, дать какое-то специальное название. Однако я не могу подобрать для них лучшего определения, чем "намеренные" поступки. Если затем среди намеренных поступков мы захотим выделить те, которые намеренны также и в том смысле, что мы решительно намерились их совершить, то мы можем это сделать, назвав их "желаемыми" поступками.

Наша теория утверждает, следовательно, что большинство наших поступков являются намеренными в том смысле, что мы могли бы их избежать, если бы за минуту ранее приняли такое решение. Она не собирается рассматривать вопрос, действительно ли мы могли бы решить их избежать; она говорит лишь, что если бы мы так решили, то нам должно было бы это удаться. И самой важной проблемой для нес является установление некоторых абсолютно всеобщих правил, определяющих условия, при которых поступки этого рода являются правильными или неправильными: при которых они должны быть совершены или не должны; при которых нашим долгом является их совершение или несовершение; ведь не подлежит сомнению, что мы действительно думаем, что существуют такие намеренные поступки, которые являются правильными, и такие, которые неправильны, что есть такие поступки, которые должны быть совершены, и такие, которые не должны были быть совершены, и что нашей обязанностью было совершать или не совершать некоторые из них.

Можно сказать о каких-ro поступках, кроме намеренных, что они правильны или неправильны либо что это такие поступки, которые следовало или не следовало совершить, и если так, то в каком значении и при каких условиях, — вот еще один вопрос, который наша теория не будет рассматривать. Она лишь утверждает, что можно действительно так говорить о некоторых намеренных поступках, причем не имеет значения, можно ли то же самое говорить о других поступках. Эта теория ограничивает себя именно намеренными поступками и, исходя из них, ставит последующие вопросы. Можно ли выявить в них какое-то свойство, помимо того, что они правильные, которое присуще всем без исключения намеренным поступкам, являющимся правильными, и которое вместе с тем не присуще никаким другим поступкам, за исключением правильных? И точно так же, можем ли мы выявить какое-то свойство, кроме того лишь, что они неправильны, которое присуще всем без исключения намеренным поступкам, являющимся неправильными, и которое вместе с тем не присуще никаким другим поступкам, за исключением неправильных. Точно так же и относительно слов "должен" или "обязан". Эта теория хочет открыть некоторое свойство, присущее всем намеренным поступкам, которые должны быть совершены или являются нашей обязанностью, и вместе с тем не присущее никаким другим поступкам, за исключением тех.

которые мы должны совершать; и точно так же, можем ли мы выявить некоторое свойство, присущее всем намеренным поступкам, которые не должно совершать или не совершать которые составляет нашу обязанность, и не присущее никаким другим поступкам, за исключением именно этих.

На все эти вопросы наша теория находит сравнительно простой ответ. И именно этот ответ составляет первую часть данной теории. Это, повторю, относительно простой ответ; но тем не менее его не так легко изложить в двух словах. И, как мне кажется, стоит рассмотреть его подробно.

Данная теория, начнем с этого, указывает, что все поступки могут быть упорядочены, хотя бы теоретически, по некоторой шкале с точки зрения пропорции между приносимой ими суммой удовольствий и страданий. И когда теория говорит о сумме удовольствий и страданий, очень важно отдавать себе отчет, что это означает именно то, что означает. Каждый из нас знает, что многие наши поступки служат причиной удовольствий и страданий не только для нас самих, но также и для других людей, а иногда, возможно, и животных и что с этой точки зрения последствия наших поступков часто не ограничиваются лишь последствиями более или менее близкими и непосредственными, но их опосредованные и далекие последствия не менее, а может быть даже и более важны. Чтобы установить сумму удовольствий и страданий, приносимых каким- то поступком, мы должны, конечно, рассмотреть все его последствия без исключения, как близкие, так и дальние, непосредственные и опосредованные, мы должны также иметь в виду все без исключения существа, способные испытывать удовольствие и страдание, которые могли бы когда бы то ни было ощутить последствия этого поступка; мы должны, стало быть, учитывать не только нас самих и наших близких, но также всех низших существ, животных, которые в результате этого поступка могли бы как-либо, пусть и не непосредственно, ощутить страдание или удовольствие; мы должны также учитывать всех других существ на свете, если бы таковые были, которые также могли бы ощутить последствия этого поступка. Некоторые люди утверждают, например, что существуют Бог и бестелесные духи, которым наши поступки могут приносить удовольствие или страдание. Если бы действительно так было, то при определении принесенной поступком суммы удовольствий и страданий мы должны были бы учитывать не только те удовольствия и страдания, которые он влечет за собой по отношению к людям и животным на Земле, но также и те, которые он влечет за собой по отношению к Богу и иным бестелесным духам. Стало быть, говоря о сумме удовольствий и страданий, принесенных таким поступком, эта теория имеет в виду именно то, что утверждает. Она имеет в виду все то, что составило бы сумму удовольствий и страданий, если бы мы могли рассмотреть все без исключения количества удовольствий и страданий, которые повлек бы за собой данный поступок; при этом не имеет ни малейшего значения, насколько опосредованы и отдалены могут быть последствия этого поступка или какова природа затронутых ими существ.

Если, однако, принесенная каким-то поступком сумма удовольствий или страданий понимается нами именно в этом значении, то, вероятно.

можно выделить, по крайней мере теоретически, шесть возможных вариантов. Во-первых, (1) теоретически возможно, что какой-то поступок, с учетом всех его последствий, приносит явное удовольствие при полном отсутствии страдания; во-вторых, (2) также возможно, что в случае, когда он приносит как удовольствие, так и страдание, количество удовольствий может быть больше, чем количество страданий. Это — два из шести теоретически возможных вариантов. Можно их объединить, сказав, что в обоих случаях данный поступок приносит перевес удовольствий над страданиями, то есть удовольствий больше, чем страданий. Это описание, понимаемое дословно, относится, конечно, лишь ко второму случаю: как-то нелепо говорить о поступке, не приносящем никакого страдания, что он приносит больше удовольствия, чем страдания. Хорошо, однако, иметь некоторую формулу, которая охватывала бы оба случая: если мы опишем полное отсутствие страдания как нулевое количество страдания, то можно, очевидно, сказать, что поступок, который приносит удовольствие при полном отсутствии страдания, действительно приносит большее количество удовольствия, чем страдания. поскольку каждая положительная величина больше, чем нуль. Но удобнее, я полагаю, говорить, что в обоих рассмотренных случаях поступок приносит перевес удовольствия над страданием.

Два других теоретически возможных варианта следующие: во-первых, (I) какой-то поступок, с учетом всех его последствий, приносит страдание при полном отсутствии удовольствия; и во-вторых, (2) в случае, когда какой-то поступок приносит как удовольствие, так и страдание, сумма страданий больше, чем сумма удовольствий. С изложенной выше точки зрения, в обоих этих случаях следует сказать, что поступок приносит перевес страдания над удовольствием.

Остаются еще два, и только два, теоретически возможных варианта: а именно (1) если поступок приносит полное отсутствие удовольствия и полное отсутствие страдания; (2) если поступок приносит как удовольствие, так и страдание, и обе суммы совершенно равны. В обоих таких случаях мы можем, вероятно, сказать, что данный поступок не приносит никакого перевеса — ни удовольствия над страданием, ни страдания над удовольствием.

Следовательно, про каждый без исключения поступок можно сказать, что в указанном значении он приводит либо к перевесу страдания над удовольствием, либо перевесу удовольствия над страданием, либо не имеет места ни одна из этих возможностей. Этот тройной расклад охватывает все шесть возможных вариантов. Очевидно, про любой из двух поступков, каждый из которых приносит перевес удовольствия над страданием или перевес страдания над удовольствием, можно сказать, что перевес, приносимый первым из них, больше, чем перевес, приносимый вторым. А если дело обстоит так, все поступки, по крайней мере теоретически, могут быть упорядочены по шкале, которая на самом высоком месте помещает поступки, приносящие наибольший перевес удовольствия над страданием; спускаясь вниз по ступеням соответствующих вариантов, в которых перевес удовольствия над страданием постепенно становится все меньше, мы доходим в конце концов до тех поступков, которые не приносят никакого перевеса — ни удовольствия над страданием, ни страдания над удовольствием; в то же время, начиная от поступков, приносящих наименьший из возможных перевес страдания над удовольствием, и спускаясь далее по ступеням соответствующих вариантов, в которых перевес страдания над удовольствием постепенно становится все больше, доходим в конце концов до самого низа, то есть до тех случаев, когда перевес страдания над удовольствием является наибольшим.

Эта шкала основана на принципе, который, я полагаю, очень легко понять, хотя и нелегко точно выразить без некоторых оговорок. Принцип этот таков: каждый поступок, который приносит перевес удовольствия над страданием, всегда занимает более высокое место на шкале, чем поступок, который либо приносит меньший перевес удовольствия над страданием, либо не приносит никакого перевеса, ни удовольствия над страданием, ни страдания над удовольствием, либо приносит перевес страдания над удовольствием; каждый поступок, который не приносит никакого перевеса, ни удовольствия над страданием, ни страдания над удовольствием, будет всегда выше, чем какой-либо поступок, приносящий перевес страдания над удовольствием, и, наконец, каждый поступок, который приносит меньший перевес страдания над удовольствием, будет всегда выше, чем поступок, приносящий больший перевес страдания над удовольствием. Конечно, эта формулировка несколько сложна. Но я пока не вижу более простого способа точного изложения принципа, на котором основана шкала. Говоря, что некоторый поступок занимает более высокое место на шкале, чем другой, мы можем иметь в виду каждую из пяти различных возможностей; и мне не удалось найти никакого простого выражения, которое действительно соответствовало бы абсолютно точно всем пяти вариантам.

Среди этиков принято говорить о каждом поступке, находящемся, с точки зрения какого-либо из выделенных пяти вариантов, выше [по шкале], чем другой поступок, что он приносит больше удовольствия, чем этот другой, или что он приносит больший перевес удовольствия над страданием. Если, например, мы бы сравнивали пять разных поступков, то было принято считать, что среди этих пяти поступков тот поступок занимает более высокое место, который приносит максимум удовольствия или максимум перевеса удовольствия над страданием. Это определение, конечно, по многим причинам совершенно неточно. Известно, например, что поступок, занимающий более низкое место на шкале, может в действительности давать больше удовольствия, чем поступок, находящийся выше, если он создает вместе с тем значительно больше страдания. Так же несомненно, может быть и так, что в случае двух поступков, один из которых находится на шкале выше, чем другой, ни один из них не приносит перевеса удовольствия над страданием, но оба приносят на самом деле больше страдания, чем удовольствия. По этой причине не совсем точно утверждать, что якобы место поступка на шкале определялось либо приносимой им суммой удовольствия, либо приносимым им перевесом удовольствия над страданием. Но это определение, хотя и не совсем точное, однако, необыкновенно удобно; из двух альтернативных выражений то, которое менее точно, является более удобным. Намного удобнее определять поступок, находящийся выше на шкале, как поступок, приносящий просто больше удовольствия, чем быть вынужденными каждый раз говорить, что он приносит больший перевес удовольствия над страданием.

Поэтому я предлагаю, несмотря на некоторую неточность, принять этот свободный способ выражения. Я не считаю, что это должно привести к каким-либо недоразумениям, если будет ясно осознано, что я буду использовать эти слова не совсем точно. Нужно, поэтому, ясно осознать, что когда я говорю далее о некотором поступке, что он приносит больше удовольствия, чем какой-то другой поступок, то я не использую это выражение буквально, но лишь утверждаю, что этот поступок находится с другим поступком в одном из следующих пяти отношений. Я скажу, что два эти поступка находятся между собой в некотором соотношении, если имеет место одна из пяти возможностей: (1) когда, помимо того что оба приносят перевес удовольствий над страданиями, первый поступок приносит больший перевес, чем другой; или (2) когда первый поступок приносит перевес удовольствия над страданием, а второй поступок не приносит никакого перевеса, ни удовольствия над страданием. »ш страдания над удовольствием; или (3) когда первый поступок приносит перевес удовольствия над страданием, а второй — перевес страдания над удовольствием; или (4) когда первый поступок не приносит никакого перевеса, ни удовольствия над страданием, ни страдания над удовольствием, а второй поступок приносит именно перевес страдания над удовольствием; или же (5) когда оба поступка приносят перевес страдания над удовольствием, но первый приносит меньший перевес, чем второй. Следует также помнить, что в каждом случае мы будем говорить о суммах удовольствия и страдания, приносимых конкретными поступками, в возможно более точном понимании, принимая во внимание все без исключения их последствия, сколь угодно отдаленные и опосредованные.

Если теперь мы понимаем высказывание, что "определенный поступок приносит больше удовольствия, чем другой", в указанном выше значении, то мы можем следующим образом выразить первый принцип, который представленная мной теория формулирует по отношению к правильности и неправильности намеренных поступков. Этот принцип, очень простой, утверждает лишь, что намеренный поступок является правильным тогда и только тогда, когда действующее лицо не могло бы, даже если бы приняло такое решение, совершить вместо него никакой другой поступок, который принес бы больше удовольствия, чем осуществленный им поступок, и что намеренный поступок является неправильным тогда и только тогда, когда действующее лицо могло бы, если бы так решило, совершить вместо этого поступка какой-то другой поступок, который принес бы больше удовольствия, чем осуществленный им поступок. Следует помнить, что наша теория не утверждает, что автор поступка мог бы вообще выбрать какой-либо другой поступок, нежели тот, который действительно совершил. Она утверждает только, что при всех намеренных поступках он мог бы поступить иначе, если бы принял такое решение, а не то, что он мог бы осуществить определенный выбор. Она не утверждает также, что правильность и неправильность зависят от того, что он мог выбрать. Об этом теория вообще не высказывается, нс подтверждает, нс отрицает, что они именно от этого зависят. Она утверждает лишь, что они действительно зависят от того, что автор поступка мог или мог бы сделать, если бы принял такое решение. Каждый намеренный поступок таков, что мы могли бы, если бы на минуту ранее приняли такое решение, совершить вместо него по крайней мере один какой-нибудь другой поступок.

Таково было определение намеренного поступка, и кажется весьма вероятным, что многие поступки являются намеренными в этом смысле слова. И наша теория утверждает, что если среди тех поступков, которые мы могли бы совершить, если бы приняли такое решение, существует такой, который принес бы больше удовольствия, чем совершенный нами, то этот наш поступок всегда будет неправильным; в каждом же ином случае он будет правильным. Именно это утверждает наша теория, если мы помним, что выражение "приносит больше удовольствия" должно пониматься в указанном ранее, не совсем точном смысле.

Для удобства мы введем еще одно упрощение в наше дальнейшее изложение теории. Теория утверждает, как мы видели, что решение проблемы, является ли какой-либо намеренный поступок правильным или неправильным, зависит от ответа на вопрос, имеется или не имеется среди всех других поступков, которые могло вместо этого поступка совершить действующее лицо, если бы приняло такое решение, такой поступок, который создавал бы больше удовольствия, чем поступок, им совершенный. Было бы, однако, весьма затруднительно в каждом случае, когда мы должны сослаться на теорию, использовать весь оборот: "Все другие поступки, какие могло бы вместо этого поступка совершить действующее лицо, если бы приняло такое решение". Предлагаю вместо этого говорить просто: "Все те поступки, которые человек мог бы совершить" или: "Которые были для него возможны". Это, конечно, упрощение, ибо в определенном смысле неверно, что он мог бы их предпринять, если он не мог их выбрать, и наша теория не намерена рассматривать, мог ли бы вообще он их выбрать. Более того, даже если было бы правильно, что иногда он мог бы выбрать какой-то поступок, который он нс выбрал, то, разумеется, так бывает не всегда; иногда он не в состоянии выбрать поступок, который несомненно мог бы совершить, если бы принял такое решение. Стало быть, неверно, что все те поступки, которые он мог бы совершить, если бы так решил, суть поступки, которые он мог бы совершить, даже если это и верно в отношении некоторых из них. Несмотря на это я предлагаю все же для связности говорить о всех этих поступках как о поступках, которые он мог бы совершить. Опять-таки это не должно, как я считаю, привести к недоразумениям, если только ясно понято, что имеется в виду. Следует, кроме того, отдавать себе отчет, что, когда в дальнейшем я буду говорить обо всех этих поступках, которые мог бы совершить человек, или о всех тех поступках, которые для него возможны в определенных обстоятельствах, я буду иметь в виду только те поступки, которые он мог бы совершить, если бы принял такое решение.

Уяснив это, мы можем кратко сформулировать первый принцип, который устанавливает наша теория, говоря: "Намеренный поступок является правильным тогда и только тогда, когда никакой другой поступок, возможный для действующего лица в данных обстоятельствах, не принес бы больше удовольствия; во всех других случаях этот поступок является неправильным". Так теория отвечает на вопросы, какое свойство присуще всем тем намеренным поступкам, которые являются правильными, и только тем из них, которые являются правильными; и какое свойство присуще всем тем намеренным поступкам, которые являются неправильными, и только тем из них, которые являются неправильными? Но те же самые вопросы относятся также и к двум другим классам намеренных поступков — тем, которые следует или не следует совершать, или тем, совершать или не совершать которые — наша обязанность, наш долг. Ответ теории на вопросы, касающиеся этих понятий, отличается от ответа на вопросы, касающиеся правильности и неправильности. Это отличие, по сути дела, относительно неважно и все-таки заслуживает внимания.

Как можно было заметить, наша теория не утверждает, что намеренный поступок является правильным только тогда, когда приносит больше удовольствия, чем какой-то другой поступок, который мог быть совершен вместо него. Теория ограничивается утверждением, что, для того чтобы поступок был правильным, он должен приносить по крайней мере столько же удовольствия, что и какой-то другой поступок, который мог быть совершен вместо него. Смысл этого ограничения следующий. Вероятно, по меньшей мерс теоретически, что среди открытых перед нами в данный момент альтернативных возможностей выбора поступка может быть две или более таких, осуществление которых приносит одинаковое количество удовольствия, тогда как осуществление каждой из альтернативных возможностей приносит больше удовольствия, чем осуществление какой-либо другой альтернативной возможности; в таком случае наша теория скажет, что каждый из этих поступков является совершенно правильным. Теория признает затем, что могут существовать случаи, в которых ни один конкретный поступок, относящийся к числу всех возможных для данного действующего лица поступков, не может быть выделен как именно такой правильный поступок, который должен быть совершен, наоборот, во многих случаях каждый из нескольких возможных поступков может быть одинаково правильным; иными словами, теория признает, что утверждение, что кто-то поступил правильно, не предполагает с необходимостью, что если бы он поступил иначе, то поступил бы неправильно. Это полностью соответствует общепринятому словоупотреблению. Ведь обычно мы все отдаем себе отчет, что иногда, когда кто-то поступил правильно, делая то, что сделал, он мог бы поступить столь же правильно, если бы поступил иначе. Он мог иметь перед собой несколько равных возможностей поведения, ни об одной из которых нельзя решительно сказать, что она неправильна. Вот почему наша теория воздерживается от признания точки зрения, что поступок является правильным только тогда, когда он создает больше удовольствия, чем какой-либо другой возможный альтернативный поступок. Ибо если бы было так, отсюда следовало бы, что никаких два альтернативных поступка никогда не могут быть одинаково правильными: один из них должен был бы быть именно правильным поступком, все же остальные — неправильными. Именно этим, согласно данной теории, понятие долга и должного отличается от того, что является "правильным". Когда мы говорим, что кто-то обязан предпринять некоторый определенный поступок или же что он является его долгом, мы говорим тем самым, что он поступил бы неправильно, если бы поступил как-то иначе. Наша теория, следовательно, утверждает, что, используя слова "долг", "обязан", мы хотим сказать то, чего не могли бы сказать, использовав слова "правильный" и "неправильный", а именно что поступок должен быть совершен или что он является нашим долгом только тогда, когда приносит больше удовольствия, чем какой- либо другой поступок, который мы могли бы вместо него совершить.

Это различение имеет несколько следствий. Во-первых, из него следует, что намеренный поступок может быть "правильным", не являясь одновременно поступком, который мы обязаны или должны совершить. Конечно, наша обязанность — всегда поступать правильно в том смысле, что если мы не поступили правильно, то мы сделаем то, чего не должны были бы делать по справедливости, и то, что, поступая правильно, мы всегда выполняем свою обязанность и делаем то, что требует долг. Но неверно, что если какой-то поступок является правильным, то мы обязаны всегда совершать именно этот определенный поступок и никакой другой. Это неверно, ибо могут возникнуть, хотя бы теоретически, такие ситуации, когда какой-то другой поступок был бы столь же правильным, и в таких случаях мы вовсе не обязаны совершать именно этот поступок, а не другой; независимо от того, какой поступок мы совершим, мы выполним свой долг и сделаем то, что обязаны сделать. И было бы опрометчиво утверждать, что такие случаи никогда в действительности не встречаются. Мы обычно считаем, что они встречаются и что очень часто у нас нет никакой безусловной обязанности совершать именно такой поступок, а не другой и что не имеет ни малейшего значения, какой именно поступок мы совершим. Не следует поэтому утверждать, что, поскольку нашей обязанностью всегда является поступать правильно, каждый конкретный правильный поступок всегда должен быть именно тем, который мы обязаны совершить. Это не так, потому что даже тогда, когда поступок является правильным, из этого не следует, что было бы чем-то неправильным, если бы мы вместо него совершили какой-то другой поступок. В то время как в случае, если какой-то поступок является нашей обязанностью или тем, который мы несомненно должны совершить, было бы всегда неправильным, если бы мы вместо него сделали что-то другое.

Следовательно, первым выводом, вытекающим из различения того, что правильно, от того, что должно быть сделано или является нашей обязанностью, становится то, что намеренный поступок может быть правильным, не будучи в то же время нашей обязанностью или нашим долгом. Отсюда вытекает, далее, что соотношение между тем, что правильно, и тем, что должно быть сделано, не равно соотношению между тем, что неправильно, и тем, что не должно быть сделано. Каждый поступок, который является неправильным, есть одновременно поступок, который не должен быть совершен и который мы обязаны не совершать; и наоборот, каждый поступок, который мы не обязаны выполнять и не выполнять который есть наш долг, является неправиль- ным. Эти три негативных термина имеют абсолютно одинаковые значения. Сказать, что какой-то поступок является или являлся неправильным, это то же самое, что сказать, что этот поступок не должен быть совершен сейчас или в прошлом. Это верно и в обратном порядке. Однако в случае слов "правильно" и "должно" верно только одно из двух взаимообратных утверждений. Каждый поступок, который должен быть совершен или является нашей обязанностью, является в то же время и правильным; утверждая о каком-то поступке одно, мы утверждаем и второе. Но здесь обратная связь не верна, поскольку, как мы видели, из утверждения, что поступок является правильным, не вытекает, что он должен быть совершен либо что он является нашим долгом; поступок может быть правильным, даже если окажется, что он не должен быть совершен и не является нашей обязанностью. В этом смысле соотношение между позитивными понятиями "правильный" и "должный" не соответствует соотношению между негативными понятиями "неправильный" и "не должный". Оба позитивных понятия имеют разные значения, оба же понятия негативных — одинаковые.

Наконец, в-третьих, отсюда вытекает также, что хотя каждый без исключения намеренный поступок должен быть либо правильным, либо неправильным, но ни в коем случае не обязательно, что каждый намеренный поступок должен быть или не должен быть совершен, или что мы обязаны или не обязаны совершать его, или что — это наш долг совершать или не совершать его. Наоборот, очень часто может случиться, что у нас нет ни долга совершать какой-либо определенный поступок, ни обязанности его не совершать. Бывает, что только среди открытых для нас альтернативных возможностей существует два или более таких поступка, каждый из которых был бы одинаково правильным. Именно поэтому мы не должны считать, что коль скоро мы имеем перед собой определенный набор поступков, среди которых можем выбирать, то всегда среди них найдется такой (если бы мы только могли знать, какой), который и есть тот самый поступок, который следует совершить, тогда как все другие поступки являются явно неправильными. Возможно, что среди тех поступков не существует ни одного, совершить который — наш непосредственный долг, хотя всегда в этом наборе поступков должен быть хотя бы один, совершить который было бы правильно. Лишь в тех случаях и только в тех, когда оказывается, что это — единственный правильный поступок в этих обстоятельствах, то есть иначе говоря, когда не существует нескольких поступков, каждый из которых является одинаково правильным, но только один определенный из имеющихся для нас возможных поступков является тем единственно правильным, только тогда это будет тот поступок, который мы несомненно должны совершить. Отсюда следует, что во многих случаях мы не можем определенно сказать о каком-то намеренном поступке, что мы должны были или не должны были выполнить его. Может случиться, что ни одна из имеющихся у нас возможностей поступка не является четко требуемой от нас долгом.

Итак, подытожим: наша теория предлагает следующие ответы на первый вид вопросов. Свойство, присущее всем правильным намеренным поступкам и только тем, которые являются правильными, — это.

согласно теории, то, что все эти поступки приносят по меньшей мере столько же удовольствия, сколько какой-либо другой поступок, который мог бы быть вместо них совершен; иными словами, все эти поступки создают некий максимум удовольствия. Свойство, присущее всем тем намеренным поступкам, которые должны быть совершены или которые мы обязаны совершить, и только им, как говорит теория, несколько другое: оно состоит в том, что все эти поступки создают больше удовольствия, чем какой-либо другой поступок, который мог быть совершен вместо них; или, другими словами, среди всех возможных альтернативных поступков именно эти поступки создают определенный максимум удовольствия. И наконец, свойство, присущее всем намеренным поступкам, являющимся неправильными, или тем, которые не должны быть совершены, или тем, которые мы не должны совершать, и только им, во всех трех случаях одно и то же, а именно — все эти поступки приносят меньше удовольствия, чем какой-либо другой поступок, который мог быть совершен вместо них. Эти три утверждения вместе создают то, что я назову первой частью теории; несмотря на то, согласятся с ними или нет, они должны быть, как я считаю, признаны столь важными и столь значительными, что хорошо было бы знать, если возможно, являются ли они истинными или ложными.

Первая часть теории еще не составляет всю ее. Остаются две другие части, не менее важные. Прежде чем мы перейдем к рассмотрению возможных возражений против теории, необходимо рассмотреть обе оставшиеся части. Во всяком случае, они с успехом могут составить предмет новой главы.

 

<< | >>
Источник: Мур Дж. Э.. Природа моральной философии / П редис л. А. Ф. Грязнова и Л. В. Коноваловой; Пер. с англ., сост. и прим. Л. В. Коноваловой. — М.: Республика,1999. — 351 с.. 1999

Еще по теме УТИЛИТАРИЗМ :