Ответ г. Страхову
- Ответ этот был помещен в «Отеч. зап.», т. CXXXIII.
495—498 вместо Около года... Перехожу к рецензии г.
Страхова.— В № 7 «Светоча» г. Страхов поместил рецензию моего «Очерка теории личности». Считаю обязанностью ответить моему рецензенту. 501, 7 сн. в м е с т о я не сказал... Там — развитие этих понятий не относилось к другому отделу практической философии. Если бы мне удалось его обработать, то505, 1 сн. вместо Страхова — Страхова *
* К сожалению, у меня нет под руками иозднейших статей г. Страхова, и я не могу сказать, был ли он верен теперь знамени, им избранному, а на память свою не хочу положиться (1866).
506—507. абзац Мне не известны... единомышленника.— вычеркнут.
Три беседы о современном значении философии
511, 1 сн. вместо перемены... рассуждением — перемены *.
* Во второй беседе теперь я прибавил пример метафизических мифов и кое-что дополнил, но очень немногое (1866).
513, 2 св. после практические вопросы.— Английские философы 515, 17 св. после никому нет и дела.— Даже позитивизм, значение которого расширяется с каждым годом, носит на себе характер практический, хотя в меньшей мере, чем предыдущие фазисы философии во Франции. Противуположение позитивного воззрения на вещи теологическому и метафизическому есть основной мотив Огюста Конта. Это — манифест борьбы партий если не в области политики, то в области цивилизации вообще. Это — знамя, легко группирующее приверженцев около нескольких популярных положений, не требуя от них усиленной работы мысли. Это, так сказать, естественный результат ученой культуры целого периода, а не самостоятельный труд развития личной мысли. И тут
Практические интересы общественного развития стоят на первом месте.
Мы рассмотрели философское направление мысли в Германии и во Франции как полярные противупо- ложности.
Относительно Англии подобной характеристики дать нельзя. И в этой области, как во многих других, Англия сохраняет свою особенность — своеобразие личностей. Есть философы — англичане, каждый со своим самостоятельным характером, и влияние их на европейскую мысль весьма значительно; но английской школы философии не существует, английского направления в философии указать нельзя. Поэтому указание на английских философов выходит из программы этих бесед.- 1 сн. вместо в партию.— в партию*.
* Напомню читателю, что это говорилось в 1860 г. Перечитывая это, хотелось бы заменить эти слова, теперь совершенно неверные, другими выражениями, но отступление вышло бы слишком длинно. И след эпохи лучше оставить неизменным (1866).
- 20 св. после физики — Велланского
- 6 сн. вместо сущность — сущность **
** Относительно слова сущность см. ниже в отрывке из статьи «Моим критикам», стр. 122 и след.7
- 11—12 св. после научно неразрешим.— Наука знает явления, совершающиеся в нашем Я, но самое Я для нее не более как формула.
- 7 сн. вместо Но нам... вопрос; — философия оказалась невыделимою из нашей мысли элементарною психическою деятельностью. Но всякая деятельность вызывается основным психическим побуждением, которое может дать начало не одному роду деятельности, а нескольким видам ее, и все эти виды деятельности можно сгруппировать в область, характеризованную основным психическим побуждением, общим для этих видов. Посмотрим же
- 5 сн. после системой — как теориею всего сущего.
- 5 св. после Метафизические мифы.— Идеи Платона и идеи Гегеля
534, 2 св.
после условными приличиями.— Среди диких, точно так же как среди глухонемых, телодвижение является элементом естественного языка, имеющего свои определенные формы, свои тонкие оттенки и служащего средством сообщения между племенами, не понимающими друг друга путем словесного сообщения.— 543, 9 св. после помощью этого содержания. — Вопросы знания и вопросы жизни являются с неудержимою силою для оживления форм, призывающих художника к творчеству. Если они не явились, то напрасньгвсе усилия, бесполезен громадный талант. Художник может быть гениален, но если он не выработал в себе человека, то его талантливые, гениальные произведения останутся бездушны; он сам едва заслуживает название художника, а не искусной эстетической машины. Собратия по ремеслу оценят произведение и, может быть, поставят очень высоко его технику. Но люди пройдут холодно мимо бездушного фабриката живой машины: их потрясает лишь форма, воплощающая жизнь человека. 545, 14 св. после вопросы науки — и вопросы нравственности545, 18 св. вместо животного.— животного*.
* Цель и план этих бесед не дозволяли подробного развития вопросов, лишь случайно касающихся предмета, а потому я считаю нужным, во избежание возможного истолкования в другом смысле приводимых слов, несколько объяснить их в примечании, хотя в «Очерке истории наук» 8 я посвятил особое рассуждение началу науки.— Вопросы, на которые теперь отвечает наука, весьма древни и восходят к доисторическому периоду человечества, но они ставились тогда бессознательно. В сознательной форме, как стремление понять сущее и ответить на определенные вопросы, научная деятельность относится к довольно позднему времени и едва ли может быть выведена выше ионийской школы мыслителей. Но сознательность есть существенный признак науки, а потому и начало науки далее возвести нельзя.— Древние мифологии служили частью ответами на научные вопросы в их бессознательной форме, и потому, называя древние мифы первобытною наукою, я подразумеваю, что эта первобытная наука проявлялась в форме, совершенно отличной от позднейшей, сознательной научной деятельности, именно в форме, соответственной всем проявлениям доисторической жизни, когда критика не существовала, процессы знания и творчества сплетались самым тесным образом и отсутствие сознательности было
главным характеристическим признаком человеческой деятельности.
- 13 сн. вместо человечества.— человечества*.
* Относительно всего последующего см. в Отд. VI статью «Отрывки из истории верований», гл. 1 и 4.
- 18 св. вместо северных рун — Риг-Веды. 547, 10 сн. вместо Я желал... и знания*.—И здесь
точно так же, как в религиозных идеалах, мы имеем жизненные и научные вопросы, преобразованные в метафизические формулы. Возьму для примера одно и то же слово, употребленное двумя разными мыслителями, которых разделяют двадцать два столетия, и поставленное обоими в самый венец их построений. Я говорю об идее учения Платона и учения Гегеля.
Мы в Древней Греции, в IV-м веке до нашей эры. Из малого населения, невежественного и бедного, выделилось в городах меньшинство, которого мысль не удовлетворяется уже древними мифами в их грубых формах, прежнею рутиною жизни и отрывочного знания. Великие драматурги Афин вывели на сцену древние мифы, проникнутые высшими человеческими идеалами. Фидий создал Зевса и Афину, о которых не могли и мыслить прежние поколения. Перикл произнес пред народом свои чарующие речи. В школах ионийских, италийских, элейских мыслителей поставлены были вопросы науки. Геометрия сделала большие успехи. Софисты популяризировали образованность, перенося свое учение с места на место. Древние верования подвергаются насмешке: Ари- стагор, Протагор, Сократ подверглись обвинению в оскорблении религии, но развитое меньшинство не может уже верить прежнему. Священные гермы на углах улиц были оскорблены; элевсинские таинства осмеяны. Мало того: скептики высказали уже сомнение в основах знания; продажность и нравственная шаткость политических деятелей формулировались в сомнение относительно нравственных начал вообще. Рядом с блеском общественной жизни распространяется сознание, что все прежние основы
этой жизни неудовлетворительны. Является жизненный вопрос: как представить себе существование начал истины, добра и красоты, когда в олимпийцев развитому человеку верить нельзя (он знает, что олимпийцы Фидия далеко лучше мифических богов) и в явлениях жизни личности оказываются весьма неудовлетворительными?
Потомок полумифического последнего афинского царя и знаменитого мудреца-законодателя, Платон, как замечательный геометр, очень хорошо понимал прочность научных истин и привык именно в области своих занятий к созерцанию истин, независимых от условий ответа, от изменчивости явлений и между тем находящих себе приложение во всех явлениях, во всей природе.
К этой геометрической привычке мысли присоединим поэтический дар, который сделал его разговоры одним из искуснейших произведений греческой литературы: не в отвлеченных формулах, не в текучести явлений природы и жизни с их особенностями, в обособленных образах Платона представлялись результаты его мышления. Не мудрено, что источники истины, блага и красоты для него должны были обладать неизменностью геометрических истин и составлять мир, подобный миру олимпийских богов, только без всех тех человеческих особенностей, которые для времени Платона казались уже неприличны в высших существах. Боги Греции не могли уже быть идеалами нравственности, типами истины, а в отдельных явлениях и в отдельных действиях было слишком много текучего, недостаточного, чтобы геометрический ум Платона в них искал то, что действительно есть. И вот он говорит: все, что вы видите как отдельное, несовершенное, изменяющееся, имеет только участие в существовании, насколько в нем выражается его первообраз, неизменный, как геометрическая форма, совершенный, как божественное начало, объединенный, как художественное произведение. Это первообраз вещи, это ее идея. Мир этих идей, стоящих вне мира явлений, должен заменить устарелый мир олимпийцев; жаждущие истины, бога и красоты и не находящие их в мире явлений должны изучать вечные первообразы всего сущего, и в них они найдут удовлетворение. — С тех пор перестали верить в существование внемировых идей, но в другой форме говорят, что в текущих явлениях надо искать неизменный закон, в особях отыскивать видовой дли родовой тип; это же научное требование лежало в теории идей афинского фичософа, подобно тому как эта теория отвечала жизненным требозаниям его времени, его личного развития.Прошло 2200 лет. В германских университетах сформировалась каста кабинетных мыслителей, чуждых большею частью политической жизни, но гордых, в своем скромном уединении, могуществом и независимостью своего ума. Но около них прошла бурная история революционного наполеоновского периода; вопросы жизни и политики решались не во имя теорий, под влиянием случайностей и личных интересов; неудовлетворенные ожидания волновали умы.
К тому же рядом с мыслителями кафедры университетов заключали эмпириков, которые шаг за шагом открывали законы природы и которых слава гремела в Европе. Возникал жизненный вопрос: стоит ли размышлять о нравственных и общественных делах, когда история решает все эти вопросы эмпирически вне всяких теорий? Стоит ли размышлять о законах и связях в природе, когда открытия дают отрывочные факты, опять-таки вне всяких теорий? Это давало научный вопрос: есть ли какая- либо зависимость между вещами так, как мы их мыслим, и так, как они суть в самом деле? Как разрешить противуречие между выработанными понятиями и реальными фактами? — Гегель в своем построении пробовал решить все вопросы, затруднявшие мыслителей его времени, и сущность его ответа на предыдущие вопросы заключалась в следующем: если понятие противуречит реальному факту, значит, понятие недостаточно полно, недостаточно продуманно, а факт немыслим; дополните, продумайте, развейте далее понятие, чтобы оно обняло факт, и ваше понятие охватит все реальное, воплотитсяв реальный мир и противуречие исчезнет. Истина заключается именно в отождествлении понятий и реального мира, в постепенном процессе разрушения противуречий и реализирования понятий. Лишь подобные понятия, но которые тожественны с тем, что в самом деле есть, составляют предмет философии; это идеи, единственные истины; они сами собою осуществляются в процессе жизни, в нас осуществляются в процессе познания, которое окончательно приходит к тому, что оно и есть именно вся истина, безусловная истина.— Понятно, что при этом воззрении случайности истории и отрывочных открытий становились крайне маловероятными, неосмысленными фактами. Недовольство существующим должно было умолкнуть пред сознанием, что если вдуматься в существующее и охватить его идею, то все противу- речия разрешатся, всякое недовольство исчезнет и разум, удовлетворенный тем, что познал идею, на ней успокоится.
Как ни кратко мне приходится указать на эти явления, но полагаю, что оба эти примера указывают одно и то же: пред мыслителем стояли вопросы научные и жизненные; то, что давала наука и жизнь, было недостаточным для их решения; мыслитель создавал нечто дополнительное; он указывал существование решения в области, которой существование нельзя было точно доказать, но которую, сообразно его времени, можно было допустить как существующую. Таким образом произошли метафизические мифы, наследники народных преданий для развитого меньшинства.— Это же можно доказать и для других метафизических созданий.
549, 1 сн.— 550 7 св. вместо Знаменитый Бэкон... неумолимой критики.— Когда знаменитый Френсис Бэкон в эпоху научного возрождения, в начале XVII-ro века, формулировал в «Новом Органоне» те положения, которые должны были указать необходимые условия научного мышления, то он остановился на вопросе об идолаХу поклонение которым мешает человеку надлежащим образом смотреть на вещи и верно их оценивать. В личных наклонностях, в общественном мнении, в слепом поклонении преданию он указал эти идолы, требуя борьбы с ними как обязанности мыслящего человека, и в общей осторожности ума указывая единственное верное средство против этого мысленного идолопоклонства. Но требование постоянной осторожности ума есть именно требование всегдашней неумолимой критики.
Идолы, против которых предупреждал Бэкон, существуют и поныне. Каждый из нас постоянно находится в опасности принести в жертву свободу своей мысли, сознательность своей деятельности в жертву этим вечно угрожающим кумирам, и в особенности тогда, когда личное влечение придает предметам в наших глазах необычайный блеск. Именно тогда, когда наше чувство возбуждено, наш ум должен быть всего более настороже и мы должны быть всего внимательнее к требованиям критики.
550, 1 сн. после «Республиканцы!— Вы лучше умеете проклинать тиранов, чем их взрывать на воздух!» Один Веррина не преклонил колени и говорит: «Фиеско, ты великий человек! Но... встаньте, генуэзцы!» Для Веррины не должно быть идолов, и завтра Фиеско исчезнет в волнах моря... Коленопреклонение, даже в мысли, есть выражение страсти, а не разумной оценки. Пред судом разума нет личности, заслуживающей обожания, и когда увлечение, даже справедливое, бросает на колени людей пред замечательным деятелем, критика в этом самом проявлении уже видит переход за пределы дозволительного, требует отрезвления, сознательной оценки и готовится сорвать с временного кумира его торжественную мантию, потому что ее права не отменены и она ни пред чем не преклоняется.
Я спешу кончить. Творчество в знании дало философию знания. Знание в творчестве, критика, есть философия в творчестве. Борьба с созданным во имя создающегося есть ее проявление, условие развития — условие жизни, осмысление процесса последней. Жизнь — вот слово, к которому мы пришли, требуя от стройной формы патетического действия, требуя от научного творчества развития Жизнь есть новая область, требования которой обусловливают творчество, дают начало новым человеческим явлениям, и в этой области слово философия опять изменяет свое значение. Это и составит предмет нашей последней беседы.
554, 11 сн. вместо происхождение.— происхождение. [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]
* Для подробностей см. в четвертом очерке «Теории
личности».
560, 3 св. вместо только... пункта.— Оно общо человеку с миром животных и между тем привело к высшему нравственному началу. Это было возможно лишь потому, что на пути развития этого желания процессом его осмысления встретились две чисто человеческих задачи.
571, 5 сн. вместо отожествления — приведения к единству
571, 4 сн. вместо действиядействия.*