Критерии, используемые в системной фонологии
Системная фонология в смысле Сепира или в смысле, представленном в § 4. 2, не соблюдает условий (32) и не основывается на принципе дополнительной дистрибуции или на каких-либо аналитических процедурах сегментации и классификации[354].
Зато упорядоченный набор правил, образующий фонологическую часть грамматики, разрабатывается с учетом синтаксических процессов — равно как синтаксическая часть грамматики строится так, чтобы обеспечить максимальную простоту и общность правил, превращающих полученные на выходе этой части цепочки в фонетическую транскрипцию.Исследуя тот или иной язык, мы должны считать заданной теорию порождающей грамматики, которая в абстрактной форме определяет строение грамматик и меру для их оценки. Чтобы выделить в описании этого языка системный фонологический уровень, мы должны построить грамматику, имеющую наиболее высокую оценку и соответствующую исходным данным этого языка (см. § 1). К системному фонологическому уровню относятся все представления, которые встречаются в выводах, порождаемых нашей грамматикой, начиная с того момента, когда в разворачиваемых цепочках уже отсутствуют все грамматические морфемы, кроме показателей стыка. Можно полагать, что процедуры, способные облегчить задачу выделения этого уровня представления, существуют, но до сих пор, насколько мне известно, они не сформулированы в явном виде. Что же касается элементарных таксономических процедур, применяемых в современной структурной лингвистике, то маловероятно, что они могут привести к обнаружению этого уровня. Мне кажется, что в настоящее время самый перспективный путь к более совершенному описанию системного фонологического уровня и определяющих его критериев состоит в уточнении абстрактных требований к форме порождающих грамматик, меры их оценки и универсальных признаков, в терминах которых строятся фонетические матрицы, представляющие исходные языковые данные.
В § 4.2 указывалось, что если грамматика стремится достичь уровня адекватности описания, правила в ее фонологической части должны быть упорядочены, и что допустимые выводы могут содержать много разных представлений — между уровнем системных фонологических представлений и уровнем системных фонетических представлений. Мы полагаем, что никакие из этих промежуточных представлений не образуют отдельного системного уровня. Верно это или нет — неизвестно. Однако в § 4.3 собран ряд фактов, которые показывают, что если в данной грамматике допускается уровень представления, удовлетворяющий принятым в таксономической фонологии условиям, то в рамках этой грамматики невозможно сформулировать многие полезные обобщения, и поэтому такая грамматика не может обеспечить адекватности описания. Следовательно, возникает вопрос, чем оправдывается допущение уровня таксономической фонологии в качестве реально существующего уровня языковой структуры.
4.5. Обоснование таксономической фонологии
Попытаемся выяснить, почему принято полагать, будто грамматика должна порождать такие представления (входящие в состав структурных характеристик высказываний), которые удовлетворяют условиям (32). Другими словами, мы хотим знать, на чем основывается теория таксономической фонологии во всех ее современных разновидностях.
Многие лингвисты, по-видимому, стоят на позициях, вроде той, которую занимает Тводделл (1935). Возражая против «менталистского» подхода Сепира (т. е. фактически против стремления к адекватности описания и адекватности объяснения), он предлагает такой метод фонологического анализа, в пользу которого «можно предложить единственный довод», а именно следующий: «Эта процедура... содержит, как кажется, минимум того, что невозможно доказать. Исходя из набора непротиворечивых допущений и соглашений, необходимых для всякого научного, в том числе лингвистического исследования, и пользуясь разумными эмпирическими обобщениями, мы можем применить строгие математические методы и вывести логически безупречное определение тех или иных единиц» (74).
Так, фонема — это «просто удобный термин» (68). Доказывать ее «психологическую реальность» (т. е. адекватность описания) не нужно, поскольку «такое доказательство представляет лишь известное удобство для лингвистического исследования, но не является для него необходимым: в этом доказательстве резюмируется поведение носителей языка, а их поведение и без того доступно для исследователя, хотя и в менее концентрированном виде» (58). Таким образом, от лингвистических понятий или от лингвистических описаний требуется лишь непротиворечивость (consistency) и еще так называемая обратимость (convertibility; это значит, что любое описание должно формулироваться в достаточно явном и отчетливом виде, чтобы его можно было перевести в какую- нибудь другую, столь же произвольную систему понятий); и кроме того, может потребоваться, в некотором смысле, простота (simplicity) и удобство (convenience).Хэррис, по-видимому, отчасти стоит на аналогичных позициях (1951а, гл. I). Он определяет свои процедуры «просто как способы упорядочивать исходные данные». Единственное общее условие, которому эти процедуры должны удовлетворять,— условие взаимнооднозначности; оно не основывается на каких-либо внешних соображениях, а просто принимается по определению как специфическое свойство процедур. Процедуры должны «основываться на дистрибуции, давать всегда один и тот же результат и допускать эмпирическую проверку». Критерии выделения фонем приводятся только затем, чтобы «в явной форме указать, каким методом [упорядочения данных] мы пользуемся в каждом случае» (63). Таким образом, от лингвистической теории или от грамматического описания требуются только непротиворечивость и обратимость (а также удобство для определенных целей). Однако Хэррис указывает также, что «исследование приводит к формулировкам, позволяющим читателю строить, или предсказывать, высказывания на данном языке» (372—373), то есть к порождающей грамматике. Это означает, что результаты применения процедур могут проверяться на истинность/ложность; а это несовместимо ни с допущением, будто противоречащие друг другу процедуры, которые удовлетворяют условиям непротиворечивости и обратимости, в равной степени истинны, ни с ранее высказанным положением самого Хэрриса: «Основная цель...
[процедур]... состоит в получении компактного взаимнооднозначного представления для набора высказываний в корпусе» (366). Кроме того, процедуры, которые приводили бы к этому многообещающему и чрезвычайно важному результату, неизвестны. Противоречие высказываний, относящихся к тому, что Хоккетт назвал «метакритериями» (1955), показывает, насколько неоднозначно понимаются цели современной таксономической лингвистики. Поэтому оценивать ее достижения в терминах ее собственных понятий очень трудно.Если в качестве метакритериев принимаются только непротиворечивость и обратимость, то лингвистическая теория может достичь лишь уровня адекватности наблюдения. Такая теория не может претендовать на истинность; она не может противоречить фактам, но не может и подкрепляться фактами. Единственное логически правомерное возражение против такой теории состоит в следующем: с точки зрения полного грамматического описания, включающего в качестве своей составной части таксономическую фонологию, эта последняя не только не является удобной, но и создает, по-видимому, целый ряд неудобств. При указанном подходе теория оказывается, по существу, упорядоченным изложением исходных данных, в то время как неоднократно подчеркивалось (особенно настойчиво это делает Карл Поппер), что в современных точных науках эмпирическими данными интересуются лишь постольку, поскольку они способствуют выбору одной из нескольких альтернативных теорий; исследователи специально отыскивают данные, в том числе самые необычные, которые могут оказаться решающими в этом отношении.
Если же мы отказываемся удовлетвориться непротиворечивостью и обратимостью, то какие другие доводы можно привести в пользу таксономической фонологии? Выше я пытался показать, что внутрилингвистические соображения такими доводами не являются. Применение таксономических фонологических представлений не ведет к простоте и общности грамматик, а как раз наоборот. Поэтому приходится искать доводы вне лингвистики. В частности, важно выяснить, как влияют на оценку таксономической фонологии разумные требования к модели восприятия (1а в § 1.3) или к модели обучения или исследования (lb в § 1.3).
Действительно, соображения такого типа могут оказаться в центре внимания ряда теоретических и методологических исследований.В пользу условий (32) можно было бы привести то соображение, что восприятие речи включает два последовательных этапа: сначала слушающий обращается только к локальным фонетическим особенностям, чтобы распознать инвариантные свойства, выступающие как критерии при определении следующих друг за другом таксономических фонем; затем уже он переходит к определению более глубокой структуры высказывания (в частности, его системного фонологического представления и его синтаксической структуры). Такова, по-видимому, точка зрения Якобсона (см. Jakobson, Fant and Halle, 1952) и Джооса (J о о s, 1957, 92)[355], а также ряда других лингвистов. Однако подобный взгляд лишен реального основания; кроме того, он плохо согласуется с тем немногим, что известно относительно сложных процессов восприятия и, в частности, относительно восприятия речи. Так, известно, что разборчивость речи сохраняется при значительных фонетических искажениях, которые могут даже остаться незамеченными, если соблюдены требования грамматики. Непродолжительного контакта с незнакомым диалектом часто бывает достаточно, чтобы добиться взаимопонимания и даже освободиться от ощущения неестественности (заметим, что родственные диалекты могут иметь значительные различия на уровне фонетического и таксо- номически-фонологического представления; однако они вовсе не различаются на уровне системно-фонологического представления. В этой связи см. Halle, 1962; см. также •Chomsky, 1959, где с указанной точки зрения анализируются некоторые данные, опубликованные в работах S 1 е d d, 1955, 1958). Единственным лингвистом, тщательно исследовавшим процесс восприятия речи носителями языка, был Сепир (см. его классическую работу о психологической реальности фонем — Sapir, 1933), и его выводы опровергают таксономическое объяснение восприятия речи. Естественно предполагать, что, пытаясь идентифицировать высказывание, слушающий пускает в ход весь свой наличный запас грамматических сведений, которыми и определяются, во-первых, круг возможных высказываний, откуда взято данное высказывание, а во-вторых, характер и взаимные связи рассматриваемых единиц.
Другими словами, естественно предполагать, что, как и в ходе других процессов восприятия, знания, которыми располагает слушающий, позволяют ему построить некую сложную схему, в рамках которой интерпретируется реальный сигнал. Если это верно, то «атомистическая» точка зрения таксономической фонологии оказывается ошибочной. Во всяком случае, то общее объяснение, которое дает восприятию речи описанная выше таксономическая модель, не подтверждается имеющимися в настоящее время эмпирическими данными[356].Теперь нам остается рассмотреть место таксономической фонологии в рамках модели усвоения языка. В частности, здесь возможна следующая точка зрения.
Допустим, что модель усвоения языка должна удовлетворять условию разграничения уровней (separation of levels), которое означает, что системно-фонологическое представление должно переводиться в таксономически- фонологическое без всякого обращения к морфологической или синтаксической информации[357].
Заметим, что это условие не следует смешивать с условиями взаимнооднозначности и локальной определимости. Последние (как и все прочие условия (32)) относятся к «модели восприятия»; они означают, что фонемная запись данной фонетической цепочки должна определяться с помощью операций, допускающих обращение только к соседним звукам, при условии что фонологическая система задана. Что же касается условия разграничения уровней, то оно не является формальным условием, налагаемым на фонологическую систему и на правила, соотносящие фонемы со звуками; это методологическое требование к информации, использование которой допускается при выборе соответствующей фонологической системы. Поэтому данное условие относится к модели усвоения языка — такой, как (lb), а не к модели восприятия — такой, как (1а).
Тем не менее между условием разграничения уровней и условиями взаимнооднозначности и локальной определимости есть известная связь. Если мы не должны прибегать к информации более высоких уровней, строя таксономическую фонологическую систему, то естественно требовать (раз уже фонологическая система задана, исходя из чисто фонетических соображений), чтобы никакая информация более высоких уровней не использовалась при нахождении последовательности таксономических фонем, соответствующей заданной последовательности фон. Поэтому доводы в пользу условия разграничения уровней косвенно подкрепляют тезис о необходимости предъявлять к модели восприятия требования взаимнооднозначности и локальной определимости в качестве формальных требований к понятию «фонемы».
Приблизительно таков ход рассуждений, к которым обычно прибегают для обоснования условий взаимнооднозначности и локальной определимости. В своей упомянутой выше рецензии Хоккетт (Н о с k е t t, 1951) приводит лишь один аргумент в защиту этих условий: если мы примем их, то «всегда будем знать точно, к какому уровню относится какой факт»; в противном случае получится «полная мешанина» (hodgepodge arrangement). Хоккетт имеет в виду исследование, а не восприятие и предлагает довод в пользу условия разграничения уровней, а не условий взаимнооднозначности и локальной определимости непосредственно. Аналогичным образом в своей интересной работе о взаимоналожении фонем Блок (Bloch, 1941) выдвигает также только один аргумент (который рассматривается Джоосом (J о о s, 1957) в его комментарии к работе Блока как решающий), чтобы показать, почему условие взаимнооднозначности необходимо сохранить: «Предположим, что мы изучаем новый незнакомый нам диалект английского языка и нам удалось отождествить ударные и безударные гласные в таких словах, как at, them, could, will, so и т. д. Если затем мы услышим словосочетание типа out of town «вне города», в котором безударная гласная второго слова в принципе совпадает с гласными, уже отождествленными нами с ударными вариантами, то как мы должны поступить? Нам придется отложить фонологический анализ до тех пор, пока нам не повезет и мы не услышим ударную форму того же самого слова. Однако в изучаемом диалекте ударная форма этого слова может и не встретиться, а если и встретится, то мы можем не опознать ее как форму ‘того же самого слова’».
И Блок, и Хоккегт требуют, чтобы понятие «фонемы» удовлетворяло условию взаимнооднозначности потому, что модель усвоения языка должна удовлетворять условию разграничения уровней. Важно, однако, отметить, что их аргумент относится скорее к методологии, нежели к сути дела. Они не утверждают, что строгая модель процесса усвоения языка должна удовлетворять условию разграничения уровней, то есть что это факт, имеющий отношение к «механизму» языка и к внутренним характеристикам организма, способного овладеть языком при эмпирически определяемых условиях (время и т. д.). Блок и Хоккетт фактически занимаются проблемами собирания и организации данных; поэтому их косвенный аргумент в пользу условий взаимнооднозначности и локальной определимости означает самое большее лишь то, что лингвистам было бы удобно иметь уровень представления, удовлетворяющий этим условиям, но не имеет никакого значения для вопроса о существовании этого уровня как части языковой структуры.
Вернемся, однако, к вопросу о разграничении уровней. Как и в случае условий (32), необходимо рассмотреть два типа доводов: внешние доводы, относящиеся в данном случае к усвоению языка, а не к восприятию речи, и внутренние, чисто лингвистические доводы. Что касается первых, то Хоккетт неоднократно указывал (например, 1948), что последовательные шаги лингвиста, анализирующего язык, должны определенным образом соответствовать шагам человека, усваивающего язык. Однако очевидно, что ребенок отнюдь не овладевает фонологией до знакомства с синтаксисом. Таким образом, в этом плане доводов в пользу принципа разграничения уровней нет.
Теперь посмотрим, оправдывается ли это условие какими-либо внутренними, чисто лингвистическими соображениями (здесь мы могли бы получить косвенный довод в пользу условий взаимнооднозначности и локальной определимости). Для этого необходимо, чтобы данное условие способствовало ясности, общности или логической связности полной грамматики. Выше, однако, было показано, что это не имеет места; скорее наоборот — принятие указанного условия лишает грамматику возможности достичь уровней адекватности описания и адекватности объяснения. Поэтому принцип разграничения уровней представляется совершенно излишним как в его более сильной, так и в его более слабой форме (см. сноску 51).
Последствия строгого соблюдения принципа разграничения уровней обсуждались неоднократно. В связи с этим принципом встает целый ряд проблем, в частности — проблема определения границ между словами (ее яркой иллюстрацией является искусственный пример Хоккетта, приведенный выше). Давно известно, что фонологическая система обязательно должна включать в себя так называемые стыки (junctures). Поэтому те лингвисты, которые признают принцип частичного или полного разграничения уровней, всегда пытались разработать аналитические процедуры, позволяющие правильно расставлять стыки только на основе фонетических данных. Для определения позиций стыков в середине высказываний при осуществлении этих процедур используются фонетические признаки, встречающиеся лишь на границах высказываний. Так, в night rate «ночной тариф» между It/ и /г/ имеет место стык [358], поскольку это высказывание содержит такой аллофон фонемы /1/, который возможен лишь в конце высказываний, и такой аллофон фонемы /г/, который возможен лишь в начале высказываний. Однако имеется целый ряд примеров, которые противоречат этому принципу (и которые пока остаются необъясненными — см., например, Leopold, 1948; Harris, 1951а; Chomsky, Halle, L u к о f f, 1956, § 2). Кроме того, этот принцип, по-видимому, неприемлем из-за явлений следующего порядка. Во многих английских диалектах {очевидно, в США.— Прим. перев.] фонема Ш имеет аллофону [D] в конце слова после слабого ударения и перед главным ударением. Таким образом, мы имеем [4Dedz] (at Ed’s «у Эда»), [4D&wr] (at our «у нашего»), [QaeDsed] (that ad «это объявление»), контрастирующие_ с [4-tend] (attend «уделять внимание; посещать»), [4-tsek] (attack «атаковать»;
a tack «канцелярская кнопка») и с [-i-dept] (adept «эксперт»), l-i-daept] (adapt «адаптировать»). Однако [D] встречается только в середине высказываний и никогда — в конце. Поэтому в случаях с ID], учитывая границы высказываний, мы расставили стыки как раз неправильно. Если же не прибегать к стыкам, то придется считать [D] самостоятельной фонемой — третьим (наряду с /dl и /Ч/) альвеолярным взрывным, что приводит к неприемлемому фонологическому анализу. Из сказанного следует, что не существует метода, позволяющего расставлять стыки с учетом только фонетических фактов. Предлагаемые процедуры не позволяют решать, когда их можно применять, а когда—нет, и, следовательно, они бесполезны. Представляется маловероятным, что эту трудность удастся преодолеть, а если так, то тогда принцип разграничения уровней должен быть отвергнут.
В качестве второго примера рассмотрим многократно обсуждавшийся вопрос о вокалических ядрах * в английском языке. Большинство американских структуралистов[359] считают, что их следует интерпретировать как краткие гласные плюс один из глайдов /у/, /w/ или /И/. Для того, кто принимает принцип разграничения уровней и решает данный вопрос, исходя из чисто фонетических соображений, указанное описание представляется вполне убедительным и обоснованным. В частности, можно использовать поствокалическое /Ь/, представляющее собой центрирующий глайд, чтобы описать такие противопоставления, как real /rihl/ «реальный», really /rihliy/ «реально» — reel /гіуі/ «катушка» — Greeley /griyliy/ (фамилия) и т. д.
Однако, если мы зададимся целью построить такую фонологическую систему, которая была бы совместима с полной грамматикой, достигающей уровня адекватности описания, то предложенный анализ окажется неприемлемым. Так, на уровне системного фонологического представления слова real и really изображаются как /гіаеі/, /гіаеі+іі/ (ввиду наличия слова reality), точно так же как total «весь, полный» и totally «полностью» изображаются /to- tael/, /totael+іі/ (поскольку есть totality «все целиком») или mobile «подвижный» изображается /mobil/ (поскольку есть mobility «подвижность»). Кроме того, на уровне системной фонетики глайд, встречающийся в real, really, не нужно отличать от глайда, встречающегося в total, totally, mobile (или в dialect «диалект», betrayal «предательство», refusal «отказ», science «наука» и т. д.), то есть от Ш. Поэтому во всех перечисленных случаях системнофонетическое представление можно вывести из системнофонологического с помощью следующего весьма общего правила английской фонологии:
(42) Гласная -*4, когда она не под ударением63.
Если же мы хотим, в качестве промежуточного представления, получить таксономическое фонологическое представление /rihl/, /rihliy/, /towti-І/, /towt-i-ііу/, /mowb-i-І/, /dayllekt/, /biytrey-И/, и т. д., то нам придется заменить общее правило (42) тремя правилами:
(43) (I) Гласные после согласных и не под ударением
(II) Гласные -^h после гласных и не под ударением
(III) h после гласных.
Первые два из этих правил связывают «морфонологи- ческое» представление с «фонологическим», а третье — «фонологическое» — с фонетическим. Снова оказывается, что описание, которое с точки зрения таксономической лингвистики является оптимальной фонологической системой, не может быть включено в состав полной грамматики, стремящейся к адекватности описания. Для данного случая это объясняется, в конечном счете, принятием принципа разграничения уровней.
В своей рецензии на работу Халле (1959 Ь) Фергюсон (1962) критикует Халле за отказ от условий взаимнооднозначности и локальной определимости (условие (За) в формулировке Халле) и выступает в защиту этих условий. Однако он излагает свои соображения логически нечетко; в результате как его критика положений Халле, так и его доводы в пользу взаимнооднозначности и локальной определимости оказываются не относящимися к делу. Тем не менее, поскольку рецензия Фергюсона является единственной в последнее время попыткой рассмотреть интересующий нас вопрос с точки зрения таксономической фонологии, представляется целесообразным тщательно проанализировать его аргументы. Фергюсон отстаивает «автономию фонологии», то есть утверждает, что фонология не зависима от синтаксиса и морфологии и что поэтому условия взаимооднозначное™ и локальной определимости необходимо сохранить. Халле занимает прямо противоположную позицию (на которой стою и я): он считает, что некоторые фонетические процессы зависят от синтаксической и морфологической структуры, так что невозможно изучать фонологию как целое в полном отрыве от более высоких уровней языка, не допуская при этом серьезных искажений. Другими словами, при таком подходе фонология рассматривается как «не-автономная». Третья возможная позиция состоит в принятии предположения, что все фонетические процессы существенным образом зависят от синтаксической и морфологической структуры; здесь можно говорить о «неотделимости фонологии». Эту точку зрения никто никогда не высказывал, и ее не имеет смысла опровергать. Однако Фергюсон вменяет Халле в вину именно принцип неотделимости фонологии, а не принцип не-автономности фонолбгии; выдвинутые им аргументы (к рассмотрению которых мы сейчас перейдем) направлены против первого принципа и не имеют отношения ко второму. Фергюсон не проводит различия между обоими принципами, что в корне подрывает его аргументацию.
В частности, Фергюсон ссылается на тот бесспорный факт, что синтаксическая и морфологическая структура вовсе не сказывается на некоторых звуковых изменениях, а также на некоторых процессах, связанных с усвоением языка и диалектным варьированием. Это замечание ничего не говорит об автономности или не-автономности фонологии (хотя оно успешно опровергает абсурдный тезис о неотделимости фонологии). Ведь хорошо известно, что синтаксис и морфология играют важную роль, определяя сферу и характер некоторых звуковых изменений (см. многие из последних работ Куриловича или, например, Т wa d de 11, 1935. 79 и т. д.), некоторых процессов при усвоении фонологии языка и некоторых сторон фонологического варьирования диалектов. Таким образом, в той степени, в какой привлекаемые Фергюсоном соображения относятся к делу, они показывают лишь, что тезис об автономности фонологии неприемлем. Верно, что, когда проводятся изоглоссы, «часто имеет место следующее: ареалы различных фонологических систем полностью не совпадают с ареалами грамматических систем и с ареалами распространения определенной лексики» (Ferguson, 290); но точно так же верно и то, что изоглоссы вокализма часто не совпадают с изоглоссами консонантизма. И в том, и в другом случае в равной степени допустимо умозаключать от сказанного к автономности фонологии. Аналогично обстоит дело и с остальными примерами Фергюсона 54.
В заключение я хотел бы рассмотреть утверждение Фергюсона, будто теория Халле (равно как и теория, излагаемая в настоящей работе) не позволяет учесть различные фонетические факты, вполне адекватно описываемые его автономной фонологией. Фергюсон приводит, например, слово Audrey (фамилия), где имеется группа /dr/, противопоставленная сочетанию /d + г/ в bedrock «коренная подстилающая порода», и слово bedroom «спальня» с колебанием между /dr/ и /d + г/. Для этого случая «не-автоном- ная» порождающая грамматика должна содержать правило, гласящее, что в bedroom граница между морфемами иногда реализуется посредством фонетического стыка, а иногда нет (в зависимости от стиля или диалекта). Для Audrey (где нет границы между морфемами) и для bedrock (где граница между морфемами всегда реализуется фонетическим стыком) таких правил нет. Я не вижу, в чем здесь проблема, и не понимаю, как автономная фонология того типа, который предлагает Фергюсон, может описать все эти факты иначе. Пример Фергюсона просто опровергает абсурдный тезис, будто любая граница между
64 Особенно удивительным представляется утверждение Фергюсона, будто фонологическая теория, не соблюдающая условие (За) Халле (взаимнооднозначность и локальная определимость), не позволяет объяснять диахронические изменения. Неужели кто- нибудь решится всерьез утверждать, что фонологические теории, например, Сепира и Блумфилда, не могут объяснить каких-либо языковых изменений, которые были бы обнаружены и объяснены представителями послеблумфилдовской лингвистики, настаивавшими на соблюдении упомянутых условий? Мнение Фергюсона, что принципы взаимнооднозначности и локальной определимости (подчеркнем, что речь идет именно об этих принципах) лежат в основе всех достижений лингвистики за последние сто лет, означает весьма странную интерпретацию истории лингвистики.
морфемами всегда является фонетическим стыком; но ведь этот тезис никем и не выдвигается. Утверждается лишь следующее: когда, описывая фонетические факты, мы решаем, прибегнуть ли к расстановке стыков или к введению новых фонем, мы должны принимать во внимание синтаксические и морфологические соображения. К этому утверждению замечания Фергюсона попросту не относятся.
Итак, если мы стремимся к адекватности описания и к адекватности объяснения, то структурные характеристики, порождаемые фонологической частью грамматики, нуждаются, по-видимому, только в двух уровнях представления, а именно — в уровне системной фонологии и в уровне системной фонетики. Включить уровень таксономической фонологии в грамматику, достигающую адекватности описания, не удается. В §4.2 указывалось, что этот вывод соответствует взглядам Соссюра и Сепира, а также лингвистической практике Блумфилда, хотя, по-видимому, он противоречит его теории.
Любопытно посмотреть, какого рода критика выдвигалась представителями таксономической лингвистики против Соссюра, Сепира и Блумфилда. Уэллз (Wells, 1947) критикует Соссюра за то, что тот не пользуется принципом дополнительной дистрибуции применительно к отдельным конкретным языкам в своей «phonologie» (а пользуется аналогичным принципом только применительно ко всем языкам). В подробной рецензии Хэрриса на избранные труды Сепира (1951Ь) уделено крайне мало внимания основным теоретическим работам Сепира по фонологии (S а р і г, 1925, 1933), но отмечается (293), что Сепир смешивает фонологию и морфонологию. Аналогично, Джоос пишет (J о о s, 1957, 92), что, «когда мы обращаемся теперь к трудам Блумфилда, многое нам кажется странным; однако более всего вызывает недоумение неразличение Блумфилдом фонем и морфонем». Важно, однако, что ни эти, ни другие критики в действительности не доказали, что в работах Соссюра, Сепира и Блумфилда в самом деле допущена путаница по рассматриваемому здесь вопросу. В своей критике они исходили из допущения, что уровень системной фонетики вовсе не обязателен (так что соссюров- ская phonologie — это якобы только полпути к таксономической фонологии Уэллза), тогда как уровень таксономической фонологии — это один из необходимых промежуточных уровней языковой структуры (так что Сепир и
Блумфилд якобы смешивали морфонологию и таксономическую фонологию в своей системной фонологии). Таким образом, их критика фактически сводится к утверждению, что Соссюр, Сепир и Блумфилд не пользовались уровнем таксономической фонологии, ограничившись уровнями системной фонетики и системной фонологии. Поэтому вся эта критика оказывается столь же мало обоснованной, что и статус самой таксономической фонологии.
Впрочем, у Блумфилда в самом деле допущено одно важное смешение, что, вероятно, сыграло известную роль в развитии таксономической фонологии, но крайней мере в США. На работах последователей Блумфилда в заметной степени сказалось воздействие положения о том, что в сфере звучания имеется только два научно значимых уровня представления. Один из этих уровней — физическая фонетика. Другой же, если обратиться к лингвистической практике Блумфилда, к разработанным им описаниям языков, оказывается близким к системной фонологии Сепира; однако если принять блумфилдовскую теорию «пучка различительных признаков» (1933, 79), то второй уровень ближе к послеблумфилдовской таксономической фонологии. Во всяком случае, Блумфилд совершенно явно отрицал системную (универсальную) фонетику. (Точно так же и Трубецкой, который на практике все время существенным образом опирается на универсальную фонетику, в своей теории (стремится отвергнуть ее.) Однако, как было показано выше, никакая фонология немыслима без допущения фонетических универсалий, и Блумфилд на каждом шагу пользуется ими, как и все прочие фонологи. В его описательных и теоретических работах фактически применяются неявные допущения относительно системной фонетики. Представители послеблумфилдовской лингвистики, отвергнув уровень системной фонетики как «низший уровень» представления, который должна давать грамматика, были вынуждены признать, что низшим уровнем представления является фонологический уровень. Поэтому их фонологическое представление должно быть гораздо ближе к реальному звучанию, чем системно-фонологическое представление Сепира или то фонологическое представление, которое обычно применял в своей практике Блумфилд. Для такого низшего уровня представления понадобились условия (32) и принцип дополнительной дистрибуции (этот последний — для устранения явной избыточности), которые пришлось дополнить целым рядом неэффективных правил ad hoc в тех случаях, когда представления, удовлетворяющие условиям (32), слишком противоречат интуиции.
Короче говоря, в послеблумфилдовской фонологии мы наблюдаем постепенный поворот от системной фонологии Сепира и (в значительной степени) Блумфилда к гораздо «более узкой» системе, которая не так уж далека от системы, принятой фонетистами — критиками Блумфилда (см. сноску 34). Именно в этом смысле представления, предлагаемые современной таксономической фонологией, являются «более точными»; именно поэтому они оказываются гораздо сложнее, чем ранее принятые системно-фонологические представления. Таким образом, фундаментальные достижения основателей современной фонологии были в значительной степени утрачены.
5. МОДЕЛИ ВОСПРИЯТИЯ РЕЧИ И УСВОЕНИЯ ЯЗЫКА
Вопросы восприятия речи и усвоения языка сыграли важную роль в развитии лингвистической теории. Так и должно быть, если эта теория призвана иметь более широкое научное значение. Я, однако, пытался показать, что принятая в ней точка зрения на восприятие речи и усвоение языка является слишком частной и конкретной. Она совершенно не отражает «творческий» аспект использования языка, то есть способность говорящих строить и понимать не слышанные ранее предложения. Она вообще не позволяет оценить степень внутренней организованности и сложности системы абстрактных структур, которой овладевает говорящий и которую он пускает в ход для понимания (или хотя бы для идентификации) высказываний. По отношению к моделям восприятия эти недостатки проявляются в принятии условий линейности, инвариантности и взаимнооднозначности; по отношению к моделям усвоения они проявляются в виде таких методологический условий, как принцип разграничения уровней, в стремлении определять трансформации через совместную встречаемость и вообще в том, что в современной лингвистике основной упор делается на разработку элементарных процедур сегментации и классификации 55.
Таксономические модели усвоения языка не так уж далеки от тех крайне ограниченных представлений, относящихся к обучению и образованию понятий, которые распространены в современной психологии познания и основаны исключительно на понятии соответствия, или сходства, или обладания общим свойством из некоторого фиксированного набора рассматриваемых свойств. Однако представляется маловероятным, чтобы порождающая грамматика, способная обеспечить адекватность описания, могла быть усвоена за достаточно короткое время (если она вообще может быть усвоена) организмом, использующим в процессе обучения только «пространство признаков»[360] и «измерение расстояний» по его координатам. Рассмотренные выше факты наводят на мысль, что любой естественный язык — это простая и в высшей степени системно организованная реализация некой сложной модели, обладающей рядом весьма специфических свойств. В той мере, в какой эти наблюдения подтверждаются, они показывают, что структура усваиваемой говорящим грамматики должна отражать — по-видимому, в гораздо большей степени, чем мы сейчас ожидаем,— скорее общие особенности человеческих способностей к обучению, нежели конкретные особенности накопленного данным говорящим опыта. Вполне вероятно, что человек использует при овладении конкретным языком содержащую сильные ограничения характеристику класса порождающих систем (потенциально возможных теорий), из которых на основе наблюдаемых языковых фактов и выбирается грамматика данного языка. Нет никаких априорных оснований полагать, что эти потенциально возможные теории носят характер крайне простых таксономических теорий, разрабатываемых в современной лингвистике; и действительно, факты языка, по-видимому, показывают, что это не так.
Что же касается восприятия речи, то, как было показано в § 4.4, аналитические модели таксономической лингвистики, основанные на последовательных («шаг за шагом») процедурах, и здесь представляются неубедительными. Вполне естественно предполагать, что процесс понимания предъявленного высказывания отчасти сводится к построению внутреннего представления («восприятия» — percept) его полной структурной характеристики. Нет основания сомневаться в том, что при выполнении этой задачи говорящий всегда пускает в ход весь механизм порождающей грамматики, которая представляет его языковые способности. В частности, в фонетическом облике воспринимаемых высказываний (например, в английском языке: сложные соотношения между акцентуационной схемой и распределением редуцированных и нередуцированных гласных) часто отражается их синтаксическая структура. Вполне может оказаться, что слушающий (или фонетист) воспринимает некое идеальное образование, соответствующее реально слышимому сигналу и порождаемое фонологической частью грамматики слушающего на основе синтаксической структурной характеристики, которую этот последний приписывает указанному сигналу (см. работы, упомянутые в сноске 50).
Названные вопросы частично относятся к теоретической психологии. Однако для эмпирического подкрепления подобйых рассужденйй могут сыграть существеннейшую роль чисто лингвистические исследования. Вряд ли можно всерьез рассматривать модель восприятия речи, которая не включает порождающую грамматику, обеспечивающую адекватность описания. Аналогичным образом, вряд ли целесообразно предпринимать разработку модели усвоения языка (как модели обучения, так и набора лингвистических процедур обнаружения грамматик) без ясного понимания природы грамматик, достигающих адекватности описания; ведь наша модель должна, основываясь на сыром языковом материале, выдавать на выходе именно такие грамматики (см. § 1.3). Все это означает, что для разработки подобных моделей необходима общая лингвистическая теория, достигающая уровня адекватности объяснения. В настоящее время мы имеем грамматики, достигающие адекватности описания и основанные на теориях, достигающих в свою очередь адекватности объяснения, только для весьма ограниченного круга языковых явлений в небольшом числе языков. Мне кажется, что изложенная теория трансформационной порождающей грамматики дает основу для расширения и углубления
наших знаний о структуре языка. Во всяком случае,, независимо от того, оправдается наша надежда или нет,, представляется очевидным, что если мы хотим всерьез* добиваться достижения целей, указанных в § 1, то мы должны выйти за узкие рамки современной таксономической лингвистики и узко понятого эмпиризма, на котором, она основывается.